Эротическая сага -27

ЭРОТИЧЕСКАЯ САГА – 27


ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ


ГОТОВЫ НА ВСЁ, КРОМЕ ПОКАЯНИЯ



Как легко и просто мы выставляем личное на всеобщее оборЗение. Времена, когда вызывала восторг и самые острые сексуальные чувствования, выглядывающая из-под платья женская туфелька, канули в лету вместе с последними мамонтами.



Казалось бы, откуда таким взяться? Но они имеют место быть, правда, не в количествах, способных вернуть к сладким сказкам моралистов всех времён и народов, но вполне достаточных, чтобы потрепать нервы тем, кто живёт  нынешней моралью, не ими изобретенной, но вполне  их устраивающей. И я старательно оберегаю грешные души моих персонажей от возможных попыток навязать им «туфельку», вместо, сияющих радостными улыбками женских лиц, с их розовыми ягодицами, готовых лечь с тем, на кого покажут, и там, где укажут. Ничуть не отвергая упрёки, к ним предъявляемые, я лишь защищаю их право жить в своём времени, а не вопреки ему. Время не виновато, что часы остановились, зато виноват тот, кто вовремя их не завёл.



Нынче требования возросли, и для женщины «показать всё» едва ли ни единственный способ привлечь к себе внимание. А красота и ум? Именно красота всего более нуждается в обнажении, тогда, как от ума требуется главное: с умом распорядиться красотой своей хозяйки. Мужские сложности не идут ни в какое сравнение с женскими, но и не предполагают лёгкость, с которой профессиональные совратители перемещаются от постели к постели, не сомневаясь, что в каждой из них найдёт трепещущее женское тело.


Да, профессионалы преуспевают в любых обстоятельствах, но только не мужчины сложной душевной организации. В обыкновенном факте совокупления оказывается столько тонкостей и развилок и, я бы даже сказал, расплохов, осознать и разрешить которые простыми средствами, конечно, можно, как и всё в нашей жизни, но при этом теряется нечто такое, о чём осознанно мечтаешь, но лишь бессознательно улавливаешь.


 Женщины ощущают нечто похожее, но назвать их совпадающими было бы ошибкой. В сексе они опираются на подушку собственных эмоций, как бы пребывая в мире сновидений. «Приснилось мне» — и всё тут. Конечно, их ум тоже не спит, но ограничивается прошлым, которое не исправишь и не улучшить, И потому смело идёт по туго натянутой проволоке страсти, в надежде забыть старое, озаботившись будущим, лишь бы не подвело копьё Адама, и, как приложение, его тугой кошельком. Именно теми качествами, что предшествуют славе похитителей женских тел. Что же касается исключения из правил, то к нашим правилам исключения не имеют никакого отношения.



Таковой поход в некую философическую неизбежность, нынче многим чуждую и даже могущую показаться чрезмерной, понадобился для того, чтобы, не углубляясь в исповедальность, позволить случайным участникам тайной сделки, отдающимся потоку слов, прикрывающему их сладострастные злонамерения, соблюсти равновесие между правдой и вымыслом в пропорциях, соответствующим возможностям рассказчика и восприятию слушателей.



На сей раз обстановка выглядела интимней, чем на речном берегу и, следовательно, располагала не только к словесной откровенности, но и к действиям, этому сопутствующим. Синьора Розалия, хозяйка, посланная в Рим под не очень осмысленным, но вполне её устраивающим предлогом, расчистила площадку для маневра, которую обе стороны незамедлительно использовали сначала для общей цели, а затем и в своих интересах.



Вопреки обыкновению, завтрак, поначалу, начавшийся с кофе и бутербродами, с колбасой и сыром, превратился в сабантуй с вином и пряностями, не только продуктовыми, но и словесными. Одетые с небрежной лёгкостью, как и положено после сна, девушки, предлагали мужскому воображению простор, даже при их чувственном опыте и сноровке, не казавшийся излишним. Освобождённые, таким образом, от соблюдения чувства меры, мужчины, переглянувшись, решили, что нет причины откладывать на завтра то, чему следовало быть ещё вчера.



– Мы ждём, – напомнила Агнесс синьору Бульони обещание откровенной исповеди, и Женни, словно эхо, повторила её слова.



– Распахивай душу, дружище, – обнял его за плечи, сидящий рядом Руди Лаурини. – Не оставляй  нас надолго в томительном ожидании.



– Ну, что ж, вот вам моя правда, если даже не всем покажется таковой, – начал свой рассказ синьор Бульони, старательно расчистив вокруг себя место за столом, дабы, в порыве вдохновения, окончательно не порушить, и без того уже порушенную, строгую симметрию сервировки. – Начну с того, что лет до семнадцати я мог считаться в сексе сущим младенцем, сделавшись в университете, куда, к тому времени поступил, предлогом не только насмешек, но издевательств. А ведь подворачивалось немало случайностей, и даже случаев, попользоваться тем, что для других не являлось проблемой. Но меня парализовала мысль о возможности отказа.



Всякий раз, когда мои попытки заканчивалась не жертвоприношением,  а неловким молчанием, поджатыми губками и зло хлопающими ресницами, на мне веригами, словно каинова печать, повисало свидетельство очередного конфуза. За что и был заклеймён прозвищем «целка», охотно подхваченного не только студентами, но, как мне казалось, даже преподавателями.



Надо было на что-то решаться, и, как иногда бывает в подобных случаях, решение явилось как бы само собой. Однажды, задержавшись  после занятий в библиотеке,  покинул университет  вместе с однокурсницами, сёстрами Стеллой  и Паулиной. О них много и щедро чесали языками, но, в отличие от моей скромной персоны, не с издёвкой, а с восхищением. Девчонки им завидовали, а парни облизывались, поскольку любвеобилие сестриц, распространяясь на всех, доставалось не каждому.



– Откуда и куда, целочка? – воскликнули обе, явно радуясь возможности поиздеваться надо мной.



Но неожиданно для самого себя, не только не растерялся, но даже преисполнился борцовского духа.



– Ваши сведения, мои дрожащие от страсти, половинки, несколько запоздали, – нагло сообщил я. – С тех пор, не в укор, а в назидание, вами сказанное, переросло в штамп, внутри которого ничего, кроме пустоты. Теперь я источник вдохновения для многих, причём такой, который не иссякает, а восполняется по мере опустошения. А если не верите, могут вам доказать то, что сейчас кажется недоказуемым.



– Нас снедает любопытство, – в один голос заявили сестрички. Если правда то, что ты врешь, отчего бы вранью не стать правдой? Каким же образом, уважаемый целка, сие может случиться? Похоже, всё это их области психопатии, когда желание оказаться внутри предмета, выдаётся за овладение им.



– Самым обыкновенным, – ответил я, притворяясь, будто меня не задевают уколы. – Риск не велик, не противьтесь тому, что неизбежно, ибо сопротивление, в виду его бессмысленности, лишает вас того, чего жаждите. Итак, сегодня или никогда.


– Никогда сегодня или никогда завтра? 


– Никогда вчера. А сегодня вы приглашаете меня в гости, а когда останемся наедине, от доказательств не станете отбиваться, удостоверитесь в правоте моих слов.


Сестрички переглянулись. Поглядели на меня, снова переглянулись, и одна из них поинтересовалась, вложив тонкий закадровый смысл, в откровенное словоблудие, в котором только невнимательный,  не прочитал бы завуалированное согласие.



– Хочешь нам подарить запоздалое пасхальное яичко?



– Лучше запоздалое, чем залежалое. Не так ли?



– Мы тебе не верим.



– Как же я докажу, если вы лишаете меня этой возможности?



– Докажи на ком-нибудь другом.



– Мне нужны очевидцы.



– Поверим тебе на слово.   



Однако их напускное равнодушие, не обмануло меня, и я не посчитал тему исчерпанной.



 Но мог ли я позволить себе отступить? Во мне заговорил инстинкт тонущего, для которого, протянутая с далёкого берега рука, на какой-то миг может показаться шансом на спасение. И, дивясь собственной наглости, решил воспользоваться неожиданно представившейся возможностью. Рассуждать, был ли этот шанс на самом деле, или обнаружился лишь в моём воспаленном воображении, было недосуг. Ибо подобного рода здравомыслие никогда не приводит к победе. У меня не было другого выхода, как превратить в реальность всё, что наплёл, или с позором оставить университет, ибо вполне мог быть надкусан и выплюнут: бесчестье коего не заслужил, поскольку был сам о себе весьма высокого мнения.



– Докажу и не когда-нибудь, а сейчас, –  тараторил я, – и непременно в вашем присутствии.




Надо было видеть их удивление. А, значит, главным теперь для меня было не дать им опомниться.



–  Мой план таков: «снимаю» первую понравившуюся «тёлку» и привожу к вам. Надеюсь, квартира, как всегда, свободна. Но после этого, в любое время дня и ночи, отказа от вас не услышу.



Я их не убедил, но рассмешил.  А поскольку от смешного никто никогда не отказывается, особенно, если учесть, что они уже представляли себя, в нашем студенческом сообществе в качестве свидетельниц моего поражения. Но главное, полагаю, заключалось в предвкушении, с какой, в сумятице обещанные похождения в моей интерпретации, будут восприняты их воображением.



На том и сошлись, и я тут же выработал диспозицию. Они следовать за мной, ничем не выдавая нашего знакомства, на расстоянии в несколько десятков метров, пристально наблюдая за каждым моим движением. Но не смогли отказать себе в колкостях по отношению к моей особе  всякий раз, когда пропускал, проходящую мимо девицу. Я не видел подходящей для моего замысла, они же были уверены, что никогда не увижу. Но некая сила, мною неосознанная, вела вперёд, придавая, буду честен до конца, бесстрашие отчаянию.   



И вдруг — то, что искал. Не Лаура Петрарки, но ведь и я не он. Ничего не подозревая о возможной перемене в своей судьбе, девушка шла навстречу ей без всяких для себя усилий.  Во всяком случае, рука, несшая футляр со скрипкой, не дрогнула. Это и предопределило мой успех.



–Привет! – сказал я, возникнув на её пути. – Тебя как зовут?



– Зачем? – в глазах её было больше любопытства, чем удивления.



– Хочу познакомиться. Ты мне понравилась. Мне нравятся красивые девушки, а ты очень красивая. У нас в университете таких нет.



– Я ещё в школе учусь.



– Ради тебя, я тоже бы пошёл в вашу школу.



– Зачем?



– Ну, вот опять «зачем да зачем». Неужели не понятно, чтобы сидеть с тобой за одной партой. Кстати, меня зовут Клаудио.



– Орнелла.



– Хочешь, пойдём ко мне в гости?



– Не знаю, – пожала она плечами.



– Я здесь близко живу. Проведём время. Повеселимся.



– Не получится. У меня занятия по музыке. Сольфеджио. Нельзя пропускать.



– Это долгая история?



– Часа на два.



– Многовато. Но я буду ждать. –  И назвал адрес сестричек. – Придёшь?



– Не знаю.



– Приходи, непременно приходи.



Она ушла, а мои девицы, снова потеряли ко мне интерес. Но я горячо настаивал, и то, что они согласились ждать, стало ещё одним чудом. У сестёр, студенты часто собирались на вечеринки, иной раз продолжавшиеся до утра, но меня не приглашали, а я из гордости изображал безразличие.



Квартира потому так широко использовалась в целях, для которых не предназначалась, потому что родители Паулины, какие-то важные персоны, подолгу жили вне Италии, а за дочерью присматривала старая служанка, обычно хлопотавшая днём, а по вечерам уходившая к себе. Легко догадаться, что здесь происходило, а я это узнавал из первых рук. Слышать и видеть это «почти» одно и то же, кроме тех случаев, когда есть возможность, второе предпочесть первому.



Между тем, девчонки продолжали изгаляться надо мной, и не уверен, что смог бы долго выдерживать их напор, если бы ни раздался звонок. Паулина, попытавшаяся направиться к двери, была мною решительно остановлена.



– Это она, – сказал я, –  а вы прячьтесь и не высовывайтесь, пока не позову.



– Проверим, – подвела итог Паулина. – Но если ошибся, считай эксперимент законченным.



 Орнелла выглядела смущённой и растерянной. Зато я витал в облаках перемежающихся образов и мыслей.



– Я не вовремя?



– С чего ты взяла? Просто не ждал тебя так быстро.



– Я передумала.



– А как же сольфеджио?



– Пусть им занимается Моцарт. Может мне уйти?



– Не говори глупости. Заходи и раздевайся.



– Совсем?


Я обалдел от услышанного. Это был самый настоящий подарок судьбы. Преодолев все, копошащиеся во мне знаки препинания, среагировал:
;
– Само собой.





И когда её тело затрепетало в моих руках, не выдержавшие искуса девицы, ворвались в комнату, чем едва не довели гостью до обморока.  Пришлось успокаивать долго и нудно, но игра была сделана, и верные своему обещанию сестрички, поменяли свои, и без того не очень скромные платья, на костюм Евы. Это был пир на весь мир… моего воображения. До сих пор женское однообразие в любовных утехах не были плодом моих, на этот счёт, размышлений, ибо одиночные «выстрелы», мне достававшиеся, к такого рода выводам привести не могли. Но в вихре, охватившего всех безумия, их скоординированные действия, когда каждая получала своё, не создавая помех другим, дали мне основания полагать себя знатоком женской сексуальности, способствовавшей той лёгкости в общении с вами, благодаря которой умело обходил многие препятствия, непреодолимые для других.



– А ты проказник, мой бывший папуля! – заявила Агнесс. – Теперь я верю в присказку: лучше плохо начинать, чем плохо кончить.



 И она, чтобы оттянуть свою исповедь, решила отвлечь внимание мужчин.



–  Но в случае с попыткой моего спасения, ты оказался не столь удачлив. Мы уезжаем отсюда не с тем,  зачем приехали.


– Что ты имеешь в виду?


– То, что ты упустил именно тогда, когда твоя помощь была мне особенно необходима.


– Не имеешь ты в виду своё замужество? 


– Как ты догадлив, бывший папочка!


– О нём поговорим позднее, если захочешь. Но сейчас очередь за Лаурини, а сразу за ним, ваша, красотки.


– Так всегда получается, – вздохнула Агнесс, – мужчины рассчитывают, а мы, бедняжки. Просчитываем. Не женское это дело. Расчёты мы предоставляем вам, в надежде, что наши просчёты не окажутся для нас роковыми.



– Но и в этом случае, не всё так легко и просто. Женщины подчиняются своему эгоизму, мужчины стараются не дать этому эгоизму восторжествовать. Разумеется, к выгоде обеих сторон, – дал сам себе слово, молчавший до сих пор Лаурини, как бы подготовляясь к тому, что хотят услышать от него заговорщики.– Мужчины умеют рассказывать сказки, а женщинам ничего другого не остаётся, как притворяться, что они похожи на правду. А что думаешь ты Женни?


Женни, неожиданно включённая в разговор, совершенно потерянная, поглядела на Агнесс с укором. А та, сообразив, что привлекая внимание к подруге, лишённой опыта эротических подтекстов, быстро произнесла:


– Кстати, мы слишком увлеклись болтовней, забыв, что у нас на очереди, очередной рассказчик. Не правда ли, наш замечательный блюститель полицейской нравственности?


Руди Лаурини расхохотался, пытаясь привлечь к себе Агнесс, но она увернулась и, хитро блеснув обнаженной улыбкой, произнесла:


– Не прежде, чем исполните ваше обещание.

Борис Иоселевич

/ продолжение следует /