Звездохват глупца

Электронная музыка пробивается сквозь завешенный дымными шторами ум. Ты поднимаешься со скрипучего дивана и понимаешь. Вот оно: солнце садится. Медленными руками, трясущимися от нервного напряжения ты берешь телескоп и настраиваешь его на далекую точку. Еще немного, и квадратный диск солнца с низким разрешением изображения на экране старого компьютера, запинаясь, погаснет, погружая полузашторенную комнату в полумрак. Включив лампу, ты садишься за стол. На пыльном, замусоренном рабочем пространстве чертежи и карты. Карты. Ты берешь в руки ручку и чертишь над очередным созвездием длинный вопросительный знак. Знак, пытающийся связать ошибочное созвездие с другими, пока еще не раскрытыми загадочными соединениями светил.

Электронные часы на полке у окна показывают, что свершилась ночь. Выгребаясь из слоев мусора на столе ты встаешь и идешь умываться. В коридоре общежития ясные лица и хмурые рожи. Каждый огорчен, озабочен своим положением вещей в пространстве и веремени. Умываясь, ты видишь красные глаза и понимаешь, что вместе с ржавой водой из-под крана уходит последняя надежда.

Зеленовато-синий отблеск тусклой лампы в душевой и вот, по телу струится горячими водопадами пар. Утопая в облаках, ты не замечаешь, что оставил дверь в ванную открытой.

“Опять этот дурак-звездочет что-то там щебечет...”

Слышишь ты шепчущихся соседок со второго этажа. Закрывая красным тазиком срам, ты, крича, кидаешься в убегающих со всех ног глупцов, тапочком и бранными словами. Занавес.

Вернувшись в комнату, ты обнаруживаешь уличного кота. Черный повеса подушкой улегся на твои звездные карты, мурчаньем приглашая присоединиться к безумию. Ты зеваешь. Скинув негодующее животное на пол, твои руки нащупыают во тьме очертания телескопа на подоконнике. Шторы открываются и начинается Вторая Жизнь.

За окном раскинулся город. Спящие, лишенные автомобилей улицы играют в прятки с оранжевым светом уличных фонарей. Ты наводишь незримое око телескопа на небо и включаешь в розетку самодельное устройство, напоминающее микроволновку, склеенную из остатков давно протухшего ужина.

Компьютерный экран оживает. Ты подбрасываешь сигарету, застрявшую в бороде, заставляя ее впиться в рот. Наушники упрямо давят на голову, говоря о том, что время пришло. Нажимая старт на игриво бегущей строке, ты отправляешься в мир. Мир для которого живешь.

Точки светочувствительного приемника телескопа, отталкиваясь от небесной темноты, ухватывают за уши несколько созвездий, прилипая их к пишущей машинке. Ты видишь, как по бумаге мерно заструились символы и желаешь чтобы в этот раз удача спрыгнула с бесконечности, вцепившись тебе в шиворот, словно бегущая от опасности кошка. Рубашка покрывается пятнами пота.

На улице люди в костюмах атлетов заводят песнь. Слова дуэта лезут к тебе в голову усталыми ударами сердца.

Однажды, между звездой и тайгой,
Родился мужик и был он изгой.
А все потому, что на свет появясь,
Несчастный смотрел как все валится в грязь.

Разулись мечты и крики теней,
Упрятались в звезды, чтоб быть нам родней.

Теперь же глазами он смотрит во тьму,
Чтоб видеть суму, а тем паче, тюрьму.
Застрял неуклюжий, застрял на земле,
А все потому, что так хочется мне...

Ты проснулся. Чтобы все повторилось сначала. Телескоп, оставленный на ночь с включенной Коробочкой Сбора, выключился, уснул, уныло распростер распахнутые в объятиях линзы, понимая, что остановка трамвая, на которую его понесут, будет, наверняка, конечной. Выгребаясь из мусорной ямы своего жилища: кучи невыстиранной одежды, стопок книг, газет на гнилом полу и аккуратно политых растений с пластиковыми бутылочками рядом, ты садишься автобус, понимая, что осень неотступно лишает всех жителей города летней одежды. Тусклые листья над остановкой шуруют по ржавой крыше автобуса, когда тот, виляя упругим задом поднимающейся по лестнице пассажирки, уходит в новое никуда.

В автобусе ты смутно вспоминаешь сюрреалистичный сон прошлого и сонно проводя параллель с текущим состоянием вещей, ворчишь. Ты ворчишь на проезжающие мимо одноцветные машины, ворчишь на серое, дождливое небо и безумные, кричащие во все горло безвкусные вывески на домах. Тем временем Автобус, словно Змей Горыныч, изрыгает из себя потоки неприятной музыки и гари, упираясь боком в трамвайное депо. Старое здание из красного кирпича, с заколоченными окнами, приветственно открывает двери сторожем. Бодрый старик в военной форме, радостно чихает, спрашивая документы.

Не отвечая, ты показываешь ему лежащие в пакетном саркофаге очертания телескопа. Игриво подмигнув, сторож проводит тебя во двор погрязшего в деревьях и трамваях с навсегда потухшим взглядом разбитых глаз, маленького магазинчика. На втором этаже бывшего трамвайного депо шумно. Не один человек с разбитым телескопом стоит в длинной очереди в мастерскую.

Ты внимательно обводишь взглядом усталые лица звездочетов. Ни один человек не улыбнется, но один не повернется, не обнимет грустным взглядом вереницу пожухлых растений на полке, бывшей когда-то шкафом. В атмосфере мастерской чувствуется переездно-ремонтность. Банки с краской, воняя на все вокруг пряностями, пестрыми тусовщиками сгрудились у двери в хозйственный отдел. Там же, у задернутого тонкой занавеской окна с решеткой, лежит, прислонившись к трубе, валик. Пол мастерской наполовину покрыт газетами, а стены, как черепахин панцирь (или крылья божьей коровки) покрыт сеткой из выпуклого холмами неумело зашпаклеванного пространства.

Дождавшись своей очереди ты входишь в кабинет, спотыкаясь о дырку в линолеумном полу. На доктроском столе со стекляной крышкой сидит мастер. Стула у него нет, потому что вся мастерская до отказа забита пакетами в пакетах, из которых торчат телескопы разных размеров. Ты говоришь, что пришел вернуть очередной телескоп. Мастер, вздыхая, принимает пакет и, глядя на тебя с укоризной, вручает бумажку с фиолетовой, растекшейся по словам “ПРИНЯТО” печатью.

Добившись возврата очередного телескопа, ты возвращаешься домой. Идя через осенний парк, ты замечаешь стайку голубей, жрущих кусок брошенного кем-то хлеба. Хлеб, сопротивляясь неотвратимости бытия, выскальзывает из любопытных клювов, разбегаясь крошками по плитке. Серое небо выдает барабанную дробь ледяных осколков. Маленькие снаряды разрывают тишину пространства вокруг себя и разбиваясь на тысячи осклоков, падают на землю, крыши домов и машин. Голуби, испуганно курлыча, взлетают с мостовой. Ты заходишь в двухэтажный магазин всякой всячины, попутно доставая из кармана потертый кожаный кошелек.

На втором этаже лавки гадалка, не скрывая простуженно-бл*дской наружности, голосом курильщика с вечным стажем вопрошает зачем пришел. Ты достаешь из кармана пиджака фотографию девушки и горстку жемчужных пластин. Гадалка проворно закрывает дверь в комнату и (хотелось бы сказать раздевается) вытаскивает из стола колоду карт. Зажигаются свечи и мир меняется на глазах. Шторы на окнах медленно смыкаются, образуя невидимую нить между тобой и потусторонним миром. Гадалка неспеша закуривает. Телевизор в углу гостиной показывает усатого мужчину, сидящего на танке. Невозмутимый репортер в погонах отскакивает от колеса громадного грузовика, из которого по подному радостно выпрыгивают бравые солдаты.

“Я вижу...я вижу свет в конце тоннеля”

Молвит гадалка, перетаскивая жемчужные пластины на край стола. Металлическая банка от кофе покрывается струпьями отмершей сигаретной шелухи. Ты спрашвиаешь гадалку, что еще удалось рассмотреть ей сквозь очищенный звездный сок, с трудом добытый тобой сквозь бессонные ночи.

Усатый мужчина на экране начинает жаровито рассказывать репортеру мантру о жизни. Ты понимаешь, что пора уходить. Окончательно вернувшись домой, ты садишься за компьютер. На экране все тот же усатый мужчина, только без танков. Теперь он похож на арабского шейха. Окруженный наложницами, бывший гигант новостей смиренно попивает лимонный бульон где-то в жаркой стране.

Постепенно, читая маленькие буквы на снежном фоне, ты переносишься в невидимые пареллели сна.

На улице люди в костюмах атлетов заводят песнь.

Верещит мирозданье. Стянуто в круг.
Расстоянием полны поспешные сны.
Что ни день, то урок, бьет по лбу точно в срок,
Уходя, закрывая страницы души.

Где впространственный звук затихает в тиши.
Видь, насколько угодно, но только пиши.
Мягким шлейфом проносятся руки теней,
Поспешать не спеши, перегнать не сумей.

Если ярок вхожденья в действительность миг,
Понимаешь чуть-чуть, ты всего, что достиг.
На бетонном пути, лесостепь растворя, понимаешь,
Что кругла как шарик Земля...