Маркес Сто лет одиночества
Ну, хорошо, он писал повесть не для газеты, но Антоша Чехонте точил своё юмористическое перо точно по газетам, маленькие шедевры вошли потом в солидные собрания сочинений. Достоевский придумал свой «Дневник писателя» - некий аналог нынешнего интернетовского ЖЖ – в котором копились заметки из бытовой жизни города, написанные писательским пером, сжато, емко по сути и событийности. Гениальная «Кроткая» родилась из такой газетной заметки о том, как с иконой в руках несчастная выбросилась из окна.
Свой стиль в газетах отрабатывал Хемингуэй, в газете «Красная звезда» был впервые опубликован рассказ Алексея Толстого «Русский характер». Впрочем, в годы Великой Отечественной на страницах всех периодических изданий публиковались прекрасные стихи, рассказы, а очерки по силе воздействия превосходили всё вымышленное. Сила воздействия… Гитлер объявил Илью Эренбурга за его газетную публицистику личным врагом и приговорил к смерти. Если руки дотянутся.
В мирное время, это уже точно на памяти моих современников, газета не чуралась художественности, и я говорю не только о «Литературной газете» с ее очерками, дискуссиями, откровениями мастеров писательского цеха. Из газетных публикаций "Комсомолки" родились «Шаги по росе» и «Таежный тупик» Василия Пескова. Да что это я всё о поступательном движении от газеты – к литературе. Но есть ведь пусть и неправдоподобный, но реальный пример и обратного пути. И теперь я расскажу не о советской прессе, не о наших очеркистах и репортерах, подвизавшихся на газетной ниве и выросших до Союза писателей.
Габриэль Гарсиа Маркес, великий Нобелевский лауреат, почти до 40 лет не мог найти себя, мыкаясь по газетам, почти нищенствуя, стараясь сотрудничать с большими серьезными изданиями. И когда в конце 50-х совсем дошел до ручки, махнул рукой и согласился на предложение одного олигарха поработать в его паршивых газетенках «Семья» и «Удивительные истории». Не мудрствуя лукаво, он набивал эти газеты … переделанными в репортажи и событийные заметки сюжеты мировой классики (а начитан он был изрядно). Тиражи газет пошли в гору, взлетели до небес, олигарх был доволен, а редактор Маркес наконец разбогател!
Но это только малая толика его приобретения, существеннее то, что он научился вколачивать многотомные повествования в краткий сюжет, бьющий читателя наповал, сразу, моментально, без долгих преамбул и пейзажных отвлечений, без авторских нотаций и апелляций к моральным постулатам. Читатель сам не дурак, разберется, о чем сказ, – и не надо ему мешать.
Великий роман этого колумбийца (наверное, первого и последнего гения маленькой буйной территории) лично меня потрясает при его в общем-то малом объеме насыщенностью кратких и очень выразительных историй на самые острые насущные темы. Там, наверное, сто любовных сюжетов, соитий с родственниками по крови, нечаянной и настойчиво развивающейся педофилии, связи втроем, изматывающей похоти и смерти от несостоявшейся любви. Героини этих историй приходят ниоткуда, как Ребека, и уходят в никуда, как вознесшаяся на небеса в буквальном смысле этих слов Ремедиос Прекрасная. Они удивительны и славны тем, что своим любовным темпераментом воодушевляют плодиться даже скот и, в конце концов, к старости, это яростное неутомимое совокупление вырастает в любовь, как у Петры Котес, либо проживают тягостные трагические дни, боясь отдаться этому чувству, как Амаранта.
Каждой такой истории любви не надо объемов «Саги о Форсайтах» или «Анны Карениной», они плотно набиты почти телеграфным стилем в этот роман, ставший оттого эпическим. Так же как истории воинственных или похотливых мужчин; картин смерти – таких разнообразных, страшных, благостных, неожиданных или затянувшихся – с возвращением с того света и отбыванием восвояси. Как рассказы о гражданских войнах – начинающихся с высоких помыслов, почти сразу же ставших бессмысленными и бесконечными, кровавыми и противоестественными. Как повествования об эгоизме предпринимательства, губящем само дело, а попутно – и всех в нем занятых, пусть даже их было три тысячи!
Весь фокус в том, как все эти темы перевиты в одном несуществующем географическом пункте – городе Макондо, возникшем по прихоти писателя и уничтоженном порывом урагана – по его желанию. Как насмешливыми или трогательными штрихами в нем то порхают над влюбленными желтые бабочки, то льют нескончаемые ливни, то он недоступен и безвыходен, то в него непрерывно прибывают цыгане, шлюхи, вояки, бизнесмены... Безо всяких реалистичных оправданий и обоснований: пошли вон или добро пожаловать!
Роман так плотен, насыщен, так обильно представляет все стороны, дурные и прекрасные, человеческой натуры, что его вовсе не случайно тут же назвали Библией. Его пытались сравнивать с другими произведениями литераторов, но, на мой взгляд, не очень обоснованно. Так, критик В. Андреев сравнил с «Войной и миром» Л.Н.Толстого, должно быть по совокупности кровавых битв и мирных сцен счастья, а Д. Быков считает, что чуть ли не прототипом маркесовской эпопеи служит «История одного города» Салтыкова-Щедрина, по замкнутости действия в одном городе, который и определяет характер героев.
Не могу согласиться ни с тем, ни с другим, потому что во всех этих Хосе и Аурелиано, множащихся, содержащих какую-то единую матрицу, кроме повторяющихся имен ничто не повторяется. Мир многолик, разнообразен, а Человек, между тем, как бы ни рвался из своей шкуры, остается все тем же человеком, в самых невероятных обстоятельствах. Ну, разве что в нескольких модификациях: Урсула – доброжелательна и гостеприимна, а Фернанда, ставшая хозяйкой дома после неё – закрыта на все ставни, замкнута и эгоцентрична. А между ними широкий спектр всех женских вариаций, воплощающих животную суть воспроизводящей особи. От девочки, принимающей за ночь десятки мужчин, ободравшей до крови спину в этом изнурительном рабстве у собственной бабки, до Урсулы, которая в греховной страсти отдалась родственнику – и осталась верна ему всю жизнь, стала родоначальницей огромного разросшегося древа Буэндия. И при чем тут национальная, религиозная или географическая идентификация всех этих героев?
Роман – неописуемый, неисчерпаемый. Я бы не стала говорить, что он учит добру, любви, милосердию, еще каким-то благостным и прекрасным чувствам. В нем кроме всяческих жизненных историй еще целая обойма Одиночеств, в которые погружаются рано или поздно герои и героини. Очень не благостный финал у семейства Буэндия, у города Макондо, у непонятно зачем появившегося настройщика пианолы Пьетро Креспи, у дочери Фернанды – Меме, у всех, за исключением благополучно вознесшейся на небеса Ремедиос Прекрасной.
Он ничему не учит, этот колумбиец, набивший свой роман очень жизненными, не всегда нами вслух проговариваемыми историями. Такая концентрированная доза правды о тебе самом, что перестаешь комплексовать или возноситься. Впору просто задуматься.
Разумеется, это лишь малая толика того, что я хотела бы (или могла) сказать о романе "Сто лет одиночества", но если нельзя высказать всего того, что думаешь, какая разница - много или мало ты выразил...
Свидетельство о публикации №220090400726