Музыка слова, или о чём поёт змийца

      Принято считать, что мысль и язык – отцы мелодии. Пусть будет так. Во всяком случае, они самым тесным образом связаны с символикой, которая в большинстве случаев определяет качество предмета. Думается, в понятие символа могут входить и художественный образ, и аллегория. В этой связи словарь  Брокгауза и Ефрона само понятие символики разлагает на три равноценных части -  предметную (борода, диск, солнце, древо жизни), обрядовую (танцы, в основе которых – война, охота, свадьба и т. п.) и словесную, в которой мы находим и ритм, и музыку.    

      Известно, что ещё Пифагор в глубокой древности отдавал должное влиянию музыки на ум и тело, называя это музыкальной медициной. В своей школе в Кротоне он начинал и оканчивал день вместе с учениками пением – утром для того, чтобы «очистить себя» от сна, а вечером пение должно было успокоить и помочь настроиться на отдых и последующий сон…Отзвуки  пифагорейской школы о так называемой «музыке сфер», о сочетании музыки и цвета дошли и до наших дней.

     Итак, пение как отдохновение от трудов, пауза в работе. Между прочим, переписчики древних книг в монастырях трудились по 12 часов! Перерывы в этой нудной, однообразной работе были просто необходимы. И они пели – речитативом, повторяя только что написанное.
      Кстати, древняя система знаков  препинания была созвучна принятой сейчас музыкальной нотации. Тогдашняя, монохордовая система с демественным пением (от греческого «деместик» - руководитель хора), со знаками древнерусского – безлинейного нотного письма, с «крюками», которые не определяли точной высоты звука, впечатляла своей торжественностью в праздничных богослужениях.
      Это объяснимо: большинство текстов того времени несло прямую нагрузку – религиозное песнопение. Особая система знаков в манускриптах, включавшая в себя так называемые псилы (тонкое придыхание и дасии (глубокое придыхание), заставляла переписчиков  в одном случае остановиться на время, в другом – усилить голос.
       Знаки тонкого придыхания обычно ставились при написании над гласными И, О, ОУ, вторые – над остальными гласными. Но, помимо точек и запятых, были ещё и КРЫЖИ, СКАМЕИЦЫ, КРЕСТЫ СО СКАМЕИЦЕЙ, ЗМИЙЦЫ, которые способствовали не только правильному написанию, но и звучанию слов.

      Писцы-каллиграфы, переписывая, к примеру, Евангелие или наставления Владимира Мономаха, напевали текст, расставляя эти знаки в соответствии со смысловыми паузами… Позже, когда грамота шагнула за стены храмов и монастырей, стала доступной для светской и деловой жизни, система знаков в письме несколько упростилась, но дополнилась двоеточием, тире и скобками. Скажем, в наше время пунктуация перестала «петь», разорвав отношения с музыкальной нотацией. Те же самые точки стали использоваться, к примеру, в азбуке Морзе, неся совершенно другую нагрузку. А сейчас некоторые знаки пунктуации вошли в дружбу с компьютерными «смайликами», у которых двоеточие символизирует глаза, а скобка – улыбку… Но это уже не наша тема. Вернёмся к рукописной книге.
      В ней, между прочим, всё органично связано между собой: своё постоянное место знают и миниатюры, и заставки, и инициалы. Здесь нет ни одной лишней детали, всё чётко определено. Это проявляется хотя бы в том, что основной текст идёт одним почерком, а комментарий к нему – другим: тем самым канонический текст отделяется от тех примечаний, которые писец свободно размещает рядом. Особенно это относится к писцам и изографам Руси, прошедшим византийскую школу, где в монастырях были большие мастерские. И, что характерно, монахи-переписчики называли себя не только каллиграфами, но и
м у з и а т о р а м и.
      В таких, хорошо оборудованных мастерских, от заказов со стороны не было отбоя. Писцы подчинялись главному, который звался протокаллиграфом. Он распределял между ними пергамент и инструменты для работы. Пергаментные листы распределялись строго поштучно, они дорого ценились. Само писание книг считалось подобным молитве. Писцы, чтобы не дремалось при работе, бормотали написанное вслух… Если копиист вольно обращался с текстом, его на три дня исключали из общины, т.е. снимали с котлового довольствия. А вот если не соблюдалась пунктуация, переписчик в наказание должен был совершить три тысячи «метаний» (поклонов). Как видим, монастырская каша не давалась просто так даже избранным, а писцы-каллиграфы относились к таковым. Остальная братия была занята на хозработах.
      При построении книги летописец должен был обязательно учитывать «движение чтения», хвосты букв поэтому выходили только на правое поле, они как бы продолжали движение руки. Левый край листа всегда был утяжелён инициалами, правый облегчён. Он продолжал движение руки. Здесь можно было и немного передохнуть, сделать остановку, в том числе и для речитатива.
      Думается, что эти переписчики, лучшие из которых во времена Кирилла и Мефодия посылались в болгарские монастыри для обучения, становились образованнейшими людьми своего времени, свободно комментирующими исторические тексты и политику отдельных государств. Знали они и свой фольклор, устно передававшийся из поколения в поколение - вплоть до XVII – XVIII в.в. Благодаря этим безымянным переписчикам мы, к примеру, знаем о том, что у славянских племён свадьбы устраивались только
«межрождеством и крещением» А вот в «Кириковом вопрошании» - документе 1156 года – упоминается «баенный» обряд и обычай поить жениха для укрепления любви водой, которой обмывали в бане невесту…«Сдосюлья» - отмечает на полях переписчик («До сих пор»).
      Постепенно единство связей в изготовлении книг стало утрачиваться к началу XYiii века. Этому в какой-то степени поспособствовали и большие заказы от некоторых частных лиц и из зарубежья. То и другое предназначалось, прежде всего, для коллекций, подарочных экземпляров, но иногда и для продажи.
      В результате, вся эта заказная писанина стала перенасыщаться украшениями, аляповатой вязью и прочими «прибамбасами». Рукописи, особенно заказные, да ещё в нескольких экземплярах, предназначались больше для зрителя, чем для читателя.
      В целом рукописные сборники средневековья по своему объёму были одинаковы. Каждый из них имел 35 тетрадей по 8 листов, итого: 280 листов пергамента, как это было принято в те времена. Все древнерусские листы начинались с оборота первого листа, на котором размещались текст или миниатюра… Так было в «Остромировом евангелии» (по имени  новгородского посадника Остромира), так было и в «Изборнике Святослава» 1073 года: он считается вторым по древности славянским сборником после «Остромирова евангелия» (1056-57 г.г.)… Традиционно схож с ними и «Выголексинский сборник» ( по происхождению Галицко-Волынский), написание которого относят к XII – началу XIII в.в.
      Большой знаток русских и славянских рукописей того времени Александр Востоков, сравнивая эти сборники с рукописными изданиями Византии, подчёркивал высокое развитие  книжной культуры на Руси XI-XII вв. Добавим лишь, что само стремление этой культуры оценивать исторические события и явления шло своим путём, иногда более глубоким, чем у зарубежных предщественников… Достаточно вспомнить ту настойчивость, с которой авторы «Повести временных лет», или того же «Слова о полку Игореве» оценивают действия своих национальных героев и исторические судьбы отдельных княжеств, да и всей земли русичей.

                О  «СЛОВЕ»  РАЗГОВОР  ОСОБЫЙ

      Но приостановимся пока на «Изборнике Святослава» - рукописи, явно рассчитанной на крайне узкий круг потребителей. Для «исповедания веры» здесь предлагается усвоить многие правила, скажем так, кодекс поведения избранных… Вместе с органично встроенными миниатюрами рукопись рассматривалась как нечто незыблемое, способное донести содержание не только для ближнего потомства, но и для многих будущих  поколений правителей.
     Русь уже была знакома с каноническими сборниками подобного типа. Кирилл и Мефодий вместе с алфавитом принесли на Русь и отдельные трактаты из соседней Болгарии, которая старалась соперничать с Византией, способствуя развитию общественно-политической мысли и росту национального самосознания братского народа… Поэтому, если взять, к примеру, «Слово о полку Игореве», можно смело говорить, что оно родилось не на пустом месте. Почва для него была уже удобрена.
      Не на пустом месте, исходя из «Слова», возникли и усобицы меж русскими князьями. Но проводить жирной чертой прямую линию зависимости от прошлого к современью тоже не хотелось бы. И всё же своеобразная обратная связь как бы прослеживается. Поэтому (особенно в наши дни!) остановимся на некоторых подробностях, чтобы проследить и понять: век нынешний, как тут ни крути, берёт своё начало из той самой седой старины. Думается, переписчикам «Слова», не говоря об авторе, были известны многие подробности, которые нам сегодня приходится разгадывать. Безымянный автор, видимо, тоже не сомневался, что его современникам достаточно хорошо известны деяния отдельных правителей княжеств того времени. А раз, мол, так, то и нечего заострять на этом внимание. Поэтому он, зная всё до мельчайших деталей, излагал «Слово» по расхожему принципу: «Один пишем, два – в уме»…
      А как же быть нам, современным читателям? По меткому выражению академика  Д.С. Лихачёва, древнерусская литература «по-прежнему молчит, хотя работ о ней в разных странах появляется всё больше. Она «молчит», так как большинство исследователей, особенно на Западе, ищет в ней раскрытия тайн «загадочной русской души»… А тайны эти никак не находятся. Поэтому, говорит академик, древнерусская культура объявляется «культурой великого молчания»…

      Вот ведь как получается: диагноз поставлен, а болезнь почти или вовсе не прослеживается! - «Древнерусскую литературу, - отмечал Лихачёв, - необходимо рассматривать как литературу одной темы и одного сюжета. Этот сюжет – мировая история, а тема – смысл человеческой жизни, где вымысел маскировали правдой. Почти все произведения посвящены событиям, которые были, совершались или хотя бы считаются совершившимися».
      Согласимся, что он много сделал для русской литературы и по праву считается её патриархом. Но он, Дмитрий Сергеевич Лихачёв, переведя для нас «Слово» на общеупотребительный русский язык, не всё в нём до конца разъяснил и растолковал. Поэтому и доныне появляются в печати труды различных авторов, трактующих одни и те же события в «Слове» по-разному. И каждый считает, что его трактовка наиболее верная. Да и поиски до сих пор продолжаются -  в надежде добыть в самой глубине хоть малюсенького пескарика.

      Стоит хоть и немного, но всё же остановиться на эпохе, в результате которой не могло не родиться «Слово». Это было время крестовых походов, когда по берегам Рейна и Дуная двигались всадники-рыцари и вооружённые странники, воспетые трубадурами и чуть позже едко осмеянные Сервантесом. В различных уголках Европы стали появляться повествования бретонского цикла о короле Артуре и рыцарях Круглого стола.
      Князья Игорь, Всеволод Большое Гнездо, Осмомысл Галицкий (отец Ярославны), Святослав Киевский, перечисленные в «Слове», жили в одну эпоху с английским королём Ричардом Львиное Сердце. Но они были разделены не только государственными пространствами. Если можно так выразиться, окружение Ричарда жило только мечом и крестом. Домашними интересами в песнях трубадуров об этом и не пахло.
      У киевских витязей, которые тоже знали и каменные замки, и турниры с походами, и жестокие битвы, и пиры, не могло быть цели  вне своего отечества, которое постоянно нуждалось в воинской защите от набегов степняков и горцев. Так сказать, западному рыцарю нужно было что-то завоёвывать, русскому (киевскому) – защищать!.. Пока Европа «веселилась» и обустраивалась, Киевская Русь боролась  с междоусобицами и набегами на неё извне.

      Как известно, Ярослав Мудрый в своём завещании «поделил» Киевскую Русь между своими сыновьями Изяславом,, Святославом и Всеволодом, наказав им жить в мире и согласии. Однако средний - – Святослав, прадед песенного Игоря, насильно завладел Киевским (главенствующим) престолом… Если бы знать тогда Ярославу Мудрому на сколько веков вперёд он посеет на Руси споры и распри между отдельными князьями и их родичами! Именно с той самой поры и пошли постоянные удельные драки между князьями Руси, свары между братьями, сыновьями, внуками и правнуками. Сыновья Святослава – Глеб, Роман, Олег и последующая обиженная княжеская молодь – постоянно подстрекали свою ближнюю и дальнюю родню к походам на Киев. Другие же зарились на пирог поменьше. Типичная никогда и нигде нескончаемая майданная обстановка!..
      А князь Олег, друживший с половцами, впервые умудрился с их помощью двинуть свои «полцы Ольговы» на Чернигов (на своего дядю Всеволода). Это русско-половецкое войско одержало верх над Всеволодом и прибывшим к нему на подмогу Изяславом. Трижды ещё сходились они в междоусобных битвах. И каждый раз Олег приводил с собою половцев.
      В «Слове о полку Игореве» нет этих подробностей, а знать о них надо бы! Поэтому досужему автору приходится «рыскать» по другим повестям и сборникам о той поре, пока хотя бы схематически доберёшься до сути. Но без этого, как выясняется, не понять «Слово», до сих пор так волнующее, особенно специалистов литературы.
      Что ж, продолжим. В те далёкие времена все битвы длились обычно  один световой день. А вот Игорь в «Слове» только на третий день сложил оружие.. Но по порядку! Сражения между князьями проходили с переменным успехом, разоряя города и веси… Возмужав, Владимир Мономах, наиболее достойный и чтимый в ту пору, добился в 1097 году общекняжеского съезда. Настоял он и на прибытии на съезд главного смутьяна – Олега. «Устроение мира» увенчалось успехом. В решении съезда говорилось: «Почто губим русскую землю, сами на ся котору деюще? – (На пагубу себе)…
      Как пишет в свой книге «Пролог «Слова о полку Игореве» один из самых дотошных сегодня исследователей этого произведения древнерусской литературы Ярослав Кивалин: «После смерти Мономаха политику распрей и наведения половцев на русские земли возобновили сыновья Олега («Ольговичи»), в первую очередь – Святослав, отец того самого Игоря.
      Итак, Мономашичи против Ольговичей? Или наоборот?  Перемена мест здесь роли не играла или всё же играла? Не будем торопиться с ответом, он – многозначен. И тут важно другое.

      Военный союз Олега с половцами, которые каждый раз откликались на его призывы, был скреплён к тому же и брачным союзом. Дети Олега по матери были половцами, то есть полукровками в роду половецких ханов. К тому же, половчанками были не только мать Игоря, но и бабка по отцу. Отсюда выходит, что Игорь - на три четверти половец по рождению. Как и его брат – «буй тур Всеволод», как и его многочисленные родственники. А кровное родство, свойство и просто дружба чтились степняками свято!
      - «Начиная с 1180 года Кончак и некоторые другие половецкие ханы, приходившие на помощь Святославу Всеволодовичу, испрашивали себе в предводители объединённого войска именно Игоря, по-видимому, отдавая должное его опыту и таланту». (Я. Кивалин. «Пролог…»).
      Наверное, судя по вышеперечисленному, Игорь отклонился от похода русских князей в1884 году в Степь. Но несколько ранее он же с Кончаком всё же сделал набег на Полоцкое княжество. Ходил он с Кончаком, как известно, и на Киев. Тогда они оба потерпели неудачу и в одной лодке с ханом еле спаслись от погони за ними киевской дружины.
      В сущности, к самому походу Игоря, описываемому в «Слове», можно отнестись  в историческом смысле как к эпизоду. Известно, что поход этот был предпринят без обычного в ту пору уведомления заранее об этом киевских князей Святослава и Рюрика. Участвовал в  походе и 12-летний Владимир, сын Игоря от первой жены. И он уже был обручён с дочерью самого могущественного в то время половецкого хана – Кончака
      Хан на встречу с Игорем опоздал на сутки или, скажем так, держался сзади основных сил. Но к этому времени и участь дружины Игоря, объединённой с дружиной Всеволода, была решена. Гзак, глава верхнедонских половцев, преградивший путь Игорю, тем не менее, вынужден был уступить пленённого Игоря хану Кончаку. Но возможно, что и последовавшее после этого «бегство» Игоря из плена не противоречило желанию  Кончака окончательно решить предварительное сватовство. Во всяком случае, у Кончака после бегства Игоря оставался сын князя Владимир, обручённый с дочерью хана…Как говорится, виды на будущее дочери Кончаком были учтены заранее…Через два года вместе с юной женой  и ребёнком Владимир Игоревич, наполовину половец, вернулся на Русь.
      Примечательно, что вскоре после возвращения самого Игоря из Степи, киевские князья Святослав и Рюрик, правившие княжеством совместно (скажем, для дней сегодняшних в этом плане неплохая идея! – В.М.) поддержали Игоря в его намерении осенью предпринять поход Мономашичей и Ольговичей на половцев… А ещё чуть позже Рюрик отдал свою дочь за десятилетнего Святослава, сына Игоря… Как видим, в хитросплетениях вражды и родства, перераставших из одного в другое, в том числе и с половцами, разобраться сейчас практически невозможно. Но продолжим разговор  о родственных связях действующих лиц.
      Дополним, что Кончак, между прочим, был старшим внуком и наследником Шарукана, одного из последних «великих ханов» племенного объединения Шаруханидов. По одним источникам сестра его (если верить Ярославу Кивалину с его «Прологом», 2004 г.), а по другим – тётка Кончака = была женой грузинского царя Давида, прозванного «Строителем». Отсюда вывод:  сын Игоря, Святослав, женился, таким образом, на половецкой принцессе, внучке грузинской царицы.

      Перечитывая почти через тысячу лет «Слово о полку Игореве», начинаешь задумываться над тем, что зря, наверное, поэты (всяк на свой лад)  переводят и переводят этот уникальный памятник древней Руси, «соскабливая» его до волокна в надежде увидеть под спудом веков что-то новое. Скажем, у Александра Сергеевича Пушкина хватило внутреннего чутья не приступать к подобному мероприятию (комментарии – другое дело!). Задумываешься ещё и потому, что понимаешь: поле это надо возделывать с помощью новейших технологий. А с него  соскребают и соскребают только верхний слой почвы…
      Некоторые из современных «переводчиков» успели, чуть ли  не препарировать произведение, подсчитав в нём  общее количество прилагательных и существительных -  и даже союзы с междометиями!... Один из последних, особенно ретивых, Игорь Шкляревский, с восторгом потрясает цифрами: существительных – 387, глаголов – 297, восклицая, что «Слово» набито глаголами, как колчан стрелами!... Другие же, заменив в своих «переводах» пару-тройку одних синонимов на похожие, тут же стараются потеснить и без того плотный строй прежних перекладчиков: «и я пахал!»...
      Что ж, для статистики, как говорится, «всяко лыко в строку». Но, представляется мне, дело тут ныне, всё-таки, за ищущими историками и - пусть так! -  библиотечными археологами, вооружёнными современнейшими компьютерными программами и технологиями. «Слово», спрятанное где-то, ждёт их в своих недрах. Пока ещё ждёт…
      Почему бы немного не порассуждать? Вот есть такой термин в науке: компаративизм. Если просто: сравнительно-исторический метод, объясняющий сходство явлений как их родство по происхождению. Если предположить в нашем случае, что автор «Слова» принадлежал к Галицко-Волынскому княжеству (а такие догадки высказывались!), то в ту пору, на левом берегу Днестра, помимо Галича, стоял ещё один древний город – Бакота.
      Расцвет его пришёлся как раз на ХI-XII века. Здесь, в центре бакотской земли, находился православный монастырь, была при нём и библиотека. Но с начала ХV века Бакота стала принадлежать Польше и быстро пришла в упадок. А ныне Бакота – одно из самых старинных селений Хмельницкой области на Украине. Здесь пытались одно время вести какие-то архитектурные раскопки, до археологических дело, к сожалению, не дошло. Кто знает, когда и куда делась православная библиотека того самого монастыря?
      Сейчас, конечно, искать протограф – первоначальную рукопись  «Слова», лёгшую в основу более поздней копии, которая сгорела в пожаре Москвы в 1812 году, дело почти безнадёжное. Пока и последующих списков не найдено. Но, хотя бы один, где-то лежит. Искать надо!
      Не будем забывать и другое, - те русские летописи, которые дошли до нас, в большинстве своём неоднократно «улучшались», перелицовывались, подстраивались в угоду тому или другому венчанному деспоту, под ту или другую политическую концепцию.
Вот и «Слово», начиная с ХV века, было, скорее всего, положено под сукно в каком-нибудь дальнем монастыре. Московским князьям, а потом и царям всея Руси, как и церкви, не по нутру были прежние свидетельства попыток дробления русской земли на удельные княжества.
      Известно, что Иван Грозный после своей дикой расправы с Новгородом, казнил вскоре своего двоюродного брата Владимира Андреевича, князя Старицкото, за приверженность того к удельному правлению казнил!.. Смут, недовольства, особенно в окраинных областях и так хватало. Вряд ли в такой обстановке могло переиздаваться «Слово». Не было на него социального заказа, как сказали бы сегодня.
      По поводу некоторых «задымленных» мест в этой летописи. Получается, что в ХI веке было всего два похода половцев на Русь (1061 и 1068 годы). Походы эти явились довольно неожиданными и были спровоцированы частично именно удельными русскими князьями. Остальные набеги были предсказуемы, памятуя о горизонтали «Ольговичи – Мономашичи». Так сказать, обиженных родственников на этой горизонтали хватало! Академик А.С. Орлов в своё время подчёркивал, что в конце XI – начале XII веков половцы приходили на Русь почти всегда по приглашению своих русских родственников. Приходили, как известно, на поддержку одного князя против другого. Русская земля как раз в то время часто слышала плачи своих Ярославн и призывы к единению и сплочению в минуты грозной опасности…

                СТЕПЬ,  РУСЬ   И  ВИЗАНТИЯ

      Не могу не привести обширную цитату из выше названной книги Ярослава Кивалина: «…утверждая о постоянной конфронтации Руси и Степи, мы не поймём ни симбиоза двух культур, ни той настойчивости русских князей, которые женились на половчанках. Ни печенеги, ни торки, ни берендеи, ни хазары, ни готы, ни волжские болгары не удостаивались этой чести. В летописях мы найдём более полутора десятков браков русских князей именно с половчанками… Русь и Степь были связаны самыми тесными узами кровного родства. Следует подчеркнуть – родства, священного для тюркских народов!..»
      В летописях нет сведений о том, что какие-то княжеские дочери выходили замуж за половцев. Но интересна в этом контексте история дочери гродненского князя Всеволода Давидовича. В 1151 году  погиб её муж – черниговский князь Владимир. Вместе с малолетним сыном Святославом княгиня бежала в Степь, чтобы выйти замуж за половецкого хана Башкорда. Тот пасынка вырастил и добился для него княжения на Руси. В дальнейшем Башкорд неизменно приходил к пасынку на помощь со своим отрядом по первому зову…
      По свидетельству Я. Кивалина, половцы в своём большинстве были христианами. Сомнительно, конечно, что все они были обращены в христианскую веру. В Степи жило много племён и народов. А христианство на Русь пришло на ту пору сравнительно недавно. Потому и русичи, и половцы верили тогда и в Бога, и в идолов, и в прочую чертовщину. Например, и торки (кочевые племена) исповедовали несторианство и манихейство (в основе – дуалистическое учение о борьбе добра и зла, света и тьмы как равнозначных принципах бытия). Короче говоря, утром придерживались своего учения, а вечером, у костров, побаивались и нечистой силы, глядя через плечо в ночную тревожную степь.
      В наши дни учёные богословы  называют это  «неопределённой религиозностью». К тому же добавим, что у степняков хоть и сохранялись христианские имена детей, родившихся от русичей, в подавляющем большинстве своём половцы отрицали иконы и храмы.
      Именно это для ортодоксального духовенства Византии было наибольшим грехом. Половцы для Константинополя были «самым поганым народом»… Русская патриархия в Киеве  поддерживала в этом вопросе Константинополь. И только поэтому в летописях русская церковь нещадно обрушивается на «поганых агарян».
      Не секрет, что христианство потеснило, но не уничтожило язычество: сгустки его до сих пор в нашей крови. Вспомним, хотя бы, Островского, писавшего «Снегурочку», которому пришлось наблюдать, как крестьяне ходят в Ярилину долину и приветствуют радостными криками восход солнца: «Ярило!.. Ярило!..». Чего уж тут говорить о временах Игоря?
      В условиях, когда Русь была раздроблена на удельные княжества, когда даже князю жилось в постоянной тревоге за судьбу подданных, с оглядкой на неспокойных соседей, даже если был с ними в родстве. Боярству, между прочим, именно это не всегда нравилось. В случае недовольства князем эта «верхушка» удельной иерархии могла даже попросить князя удалиться вон.

      В этой связи трудно пройти мимо колоритнейшей фигуры хозяина Прикарпатья Ярослава Галицкого. Если исходить только из «Слова», не читая любопытной характеристики Н.М.Карамзина, и то можно сказать, что никто из князей той поры не удостоился столь пышного славословия, как могущественный  властитель богатого  Галицкого княжества, непосредственно связанный с Византией.и греко-римской церковью.
      Общеизвестно, что церковь в Константинополе уже в те времена стояла за раздробление Киевской Руси, боясь её усиления. Поэтому  совсем не случайно эта церковь пришла в ХYI веке к так называемой Брестской унии, разделившей Русскую православную церковь (да и всю Украину) на две части – Западную и Восточную. За первой остались в основном все догматы католицизма и подчинение её Ватикану.
      Случилось всё это хоть и позже, но всё к этому шло. В том же Галиче нашли себе пристанище два храма – православный и католический. В левобережной Украине стояли только православные храмы…
      Говоря о князе Ярославе Галицком, необходимо напомнить о его тесных родственных связях с королевскими домами Европы. Подобное родство во все времена было как бы оформлением политических союзов. Вот и в этом случае дочь князя, старшая сестра Ярославны – жены Игоря – была выдана за венгерского короля Стефана !!!. Будущий император Византии Андроник Комин в дни своей молодости частенько гостил у князя Ярослава.
      Французский писатель Шарль Диль в своих «Византийских портретах» описал эту дружбу: «Ему удалось так очаровать князя Ярослава, что тот сделал его своим товарищем и  постоянным советником; в  конце концов он не мог больше обходиться без Андроника и делил с ним  к р о в а т ь  и  с т о л…».
      Ярослав Осмомысл мог действительно «затворять ворота Дунаю» и отворять ворота Киева. Напомним, когда  изографы рисовали на страницах рукописей всадников, въезжающих в ворота, это означало, что город взят! Существует несколько объяснений прозвища «Осмомысл»: думающий за восьмерых, знающий восемь языков, тревожащийся восемью заботами или грехами. Во всяком случае, пять языков он знал: греческий, польский, латинский, венгерский и русский. А вот «тревожащийся» восемью заботами или грехами…
      Об этом, не высказываясь до конца, пишет Н.М. Карамзин в своей «Истории»: - «Сей миролюбивый князь  не находил мира только в недрах семейства и не мог жить в согласии ни с супругою, ни с сыном; первая решила навсегда с ним расстаться и в 1181 году скончалась монахинею в Владимире Суздальском у Всеволода, её брата…».
      Стараясь соблюсти историческую точность, отметим то, о чём умолчал Карамзин. Осмомыслу приходилось бороться не только с внешними врагами, но и со своим боярством, которое в случае резкого расхождения с князем могло, как в Новгороде, поднять население, позвать его «на майдан». В менталитете народа мало что изменилось… Вот и Осмомыслу после таких «майданов» несколько раз приходилось искать убежище в других княжествах, спасаясь от своевольных бояр, которые старались копировать свой образ действий у соседних с ними польских феодалов.
      Древний Галич на Днестре (ныне Прикарпатье) был уже тогда вполне европейским городом с дворцами из белого камня, богатыми особняками бояр. Здесь наравне с православной была сильна католическая церковь, особенно нетерпимая  к нарушению христианских канонов. Это испытал на себе и Осмомысл: в его отсутствие с иезуитской жестокостью сожгли на костре любимую им женщину, что было неприемлемо в других русских княжествах…
      Вот таким, без флёра и словесных украшений, знали современники Ярослава Галицкого – сильного, мощного стража границ Византии от набега кочевников, которые к берегам Дуная выходили не так уж часто. Но иметь у границ империи такого Цербера, надёжного стража в случае опасности, было необходимо. И Византия его имела!
      А для читателей «Слова»  Осмомысл – воплощение могущества и силы. И он – яркий представитель русской земли, которая простиралась от Дуная и Днепра, от Одры и Балтийского моря до моря Чёрного – с её «украсно украшены» городами - Галичем, Киевом, Черниговом, Новгородом, Владимиром и другими.
      Скандинавские хроники уже тогда, в ХI веке, именовали Русь Гардарихией – страной городов. А «украсный» Киев своим обликом и богатством, что отмечали все иноземные путешественники, мог тягаться с Константинополем… И уже тогда между папским Римом и православным Константинополем происходил яростный спор и влияние на таких далёких и таких близких восточных славян.

      Русская церковь, во главе которой стоял присылаемый из  Константинополя грек-митрополит, активно и постоянно вмешивалась в дела русских князей. Константинополь с момента становления митрополии в Киеве (1037 год) видел в русских князьях только сторожей его северных границ. Русичи должны были служить заслоном на пути степняков, да ещё подавлять восстания болгар на Дунае и посылать своих отборных воинов для защиты империи от арабов… Не знаю, случайно ли, но в одном и том же сборнике, который хранился у Мусина-Пушкина и пропал во время пожара, вместе со «Словом» находилось ещё одно сочинение – византийская рукопись «Девгениево деяние». В ней герой носил имя Акрита, то есть – Пограничника, который сторожил заставы на византийской границе, на краю Дикого Поля.
      Безусловно, нет худа без добра: в противостоянии этом выковывалась и церковная самостоятельность восточного славянства. Утверждение Ярославом Мудрым в Киеве митрополии Константинопольского патриархата, издание Летописного свода – всё это составляло эпоху культурной и идеологической жизни Руси, становление её национального самосознания.
      И, если пользоваться термином «Древо познания», то в ранних манускриптах Киевской Руси нам видна только вершина кроны, реже виден ствол и скрыты от нас корни. Знания той поры представлены нам в виде наставлений. И «Русская правда» Ярослава, и «Поучение» Владимира Мономаха по существу своему -  конечные выводы, изготовленные с основном на чужой почве… Тем не менее на русской земле православная церковь умело пользовалась этими знаниями, поддерживая и свою власть, и власть светских правителей.
      … Передо мной любопытная статья учёного-сибиряка, доктора экономических наук конца прошлого века Юрия Каныгина - «Загадки интеллектуального бытия». Рассказывая о феноменах познания, Каныгин уверен, что значительная часть современных познаний человечеств уходит своими корнями  вглубь тысячелетий и теряется где-то во мраке неолита. «Требуется инвентаризация этих информационных ценностей, наведение порядка в огромном арсенале духовных богатств!» - восклицает учёный, - и здесь нужны буквально раскопки в мощных пластах ноосферы (сферы научного разума).
      Да, пока неплохо прослежены тропы, по которым двигались в древности купеческие караваны. Вскрыты и торговые связи давно исчезнувших народов. В скрупулёзных деталях обозначены многие  маршруты военных отрядов и места отдельных кровавых битв, отшумевших в истории. А вот «золотые нити» знаний, идущие от современных знаний во тьму веков, по-настоящему ещё не прослежены. Здесь - «обрывы, обрывы, обрывы! – Так заканчивает свою статью сибирский учёный.

     ПОСЛЕСЛОВИЕ. Не претендуя на полноту изложения и, тем более, на непререкаемость всего того, что в частности складывалось вокруг «Игоревой песни», принимаю на себя ответственность за возможные ошибки. И надеюсь избежать обвинений в некоторых заимствованиях, которые обычно выдвигаются против каждого пишущего об истории Отечества. Автор с помощью различных источников, взятых из других летописей того времени, пытался лишь обратить внимание просвещённого читателя на взаимодействия героев «Слова» и обстоятельств походов князя Игоря в половецкую степь. Некоторые подтверждения авторской концепции в этом вопросе  читатель найдёт в «Софийской», а наиболее полные – в «Никоновской» летописях. Именно  из них следует, да ещё из «Слова о законе и благодати», что Древняя Русь была «…ведома и слышима есть всеми конци земли»…
        Нет, не зря трудились безымянные переписчики монахи в своих монастырях над древними пергаментными манускриптами. Ведя каллиграфическую вязь и украшая её изографией, они пели речитативом, повторяя только что написанное. И при этом именовали себя не только каллиграфами, но и музиаторами.
               
                Вадим Михановский