Заклятые друзья

 7 минут назад...

        Он знал в этом доме каждую трещину, каждое пятно на стене, каждый камень, вросший в землю у крыльца, из двух, потемневших от времени, деревянных, ступеней. В середине, от времени, от некогда частых хождений, ступеньки вышоркались, дерево махрилось грязными волокнами. Он и не помнил, когда в последний раз видел деревянную, входную дверь, сейчас сплошь железные, а эта как была двадцать лет назад, так и сейчас стоит, крепкая, лучше любой металлической. Разве что только краска снова потускнела и в некоторых местах проблёскивал предыдущий слой, только синий. Он потянул за потускневшую, медную, дверную ручку. Обычная ручка, заводская штамповка, дугообразной формы, с завитками, без встроенного замка, у которой функция, лишь чтобы за неё тянули. Он снял с шеи, болтающийся на обычной, бельевой верёвке, ключ и вставил в замочную скважину, сделал несколько оборотов по часовой стрелке. Дверь поддалась сразу, но цеплялась, то там за покосившийся косяк, то там за порог. Вытащив ключ из замочной скважины, он вновь повесил его на шею и шагнул внутрь. Макар даже на этой войне носил ключ на шее, как и тогда, в детстве. Все смеялись над ним, спрашивали, что это? Он всегда отвечал - ключ от Рая. Так и стал у него позывной Апостол. Он никому не рассказывал, что это его город, что здесь его дом. Все считали, что он приезжий. Он и на самом деле приезжий, но родился и вырос он здесь, на этой самой улице. Сослуживцы считали, что он идейный, так называли добровольцев, приехавших воевать с теми, кто назвал своих же сепаратистами, записали в террористы, с лёгкой подачи Ситхов. Ситхами называли в их взводе любого американца. Те, кто на тёмной стороне. Звёздные войны были вообще в их взводе самым любимым фильмом. Тут не было любителей бардовских гитар или стихов на армейские темы, тут не «пахло» всей этой портяночной атмосферой, но строевой песней была «Баста - Сансара». И выглядело это примерно так:
   «Нас просто меняют местами..» - И вот взвод из 15 человек отбивает военными ботинками ритм о асфальт. Вообще в добровольческой армии не обязательно муштрование, но этот взвод каждое утро будил улицы своим «Плевать, ведь наши дети будут лучше, чем мы. Когда меня не станет - я буду петь голосами. Моих детей и голосами их детей». Иногда, от отскакивающих от стен строчек текста, тело пробирало мурашками.
 Все в взводе максимально старались отрешиться от всего, что напоминало о том, что идёт война за каждый метр земли со своими же. И этот Медный ключ частенько болтался у Макара поверх одежды, словно крест. Старый, как раньше, в детстве. И это всем нравилось, это напоминало о доме. Так и получил он свой позывной Апостол. Макар ничего против не имел. Апостол так Апостол. Частенько, когда становилось скучно или разрядить обстановку перед боем, всегда все нервничали, это чувствовалось по напряжению в воздухе. И вот Свирид заправляя патроны в магазин в шутку произнёс:
  - Апостол, ты бы отпустил мне грехи, кто знает, как всё обернётся. - Он обнажил свои немного желтоватые зубы, а на верхней челюсти, с правой стороны был значительный пробел.
  Все заржали. Но по импровизированной казарме, из старого склада, пронеслось:
  - И мне.
  - И мне.
  Макар не из тех, кто покраснеет.
  - Так, сыны мои и отечества, без смешков. Если надо, встали кружком и склонили головы.
  Но без смеха не вышло. Те, кто рядом были, как раз Свирид, Пашка и Фредо. Фредо у нас был из Италии. Парни со смехом встали на колено вокруг Макара.
Все вокруг заржали. Но Макар встал, растопырил пятерню над головами преклонившихся и оглядел «казарму» с грозным взглядом.
  - С верой не ёрничают. Произнёс он. И замолчал. В дальнем углу, у стола, раздался глухой стук, колено Митьки стукнуло о пол. Смех как-то стих. И по «казарме» за секунды раздались лёгкие постукивания о деревянный, подгнивший пол.
  Матвей наизусть знал только Отче наш. Да других он и не учил. Этой молитве его ещё в детстве научила крёстная, и он частенько её вспоминал, когда становилось страшно, он просто беспрерывно её произносил в мыслях, иногда шевелил губами, и постепенно становилось легче.
  - Повторяйте за мной. - Он сделал паузу, чтобы все услышали. - Отче наш, иже еси на небеси.
  - Отче наш, иже еси на небеси. - Пронеслось не синхронное бубнение…
  - Да святится имя твое.
  - Да святится имя твое. - Уже более уверенно и совместно вполголоса пронеслось по воздуху.
  - Да придёт царствие твое.
  - Да придет царствие твое.
- Да будет воля твоя, яко на небеси и на земле.
  - Да будет воля твоя яко на небеси и на земле.
  - Хлеб наш насущный даш нам днесь.
  - Хлеб наш насущный даш нам днесь.
  - И остави нам долги наши, яко же мы оставляем должникам нашим
  - И остави нам долги наши, яко же мы оставляем должникам нашим
  - И не веди нас во искушение.
  - И не веди нас во искушение.
  - Но избави нас от Лукавого.
  - Но избави нас от Лукавого.
  - Ибо твоё есть царствие. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь
  - Ибо твоё есть царствие. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь - Многие из тех, кто впервые произносили молитву впервые поняли, насколько в каждом слов, в каждой строчке лежит такое простое и важное для человека. Что религия это не пустое поклонение, а призыв к простым человеческим качествам.
  - Господи, не оставь нас в этот день. Будь с нами со всеми и с каждым. Рядом и внутри нас. Сделай наш разум светлым, а руку крепкой. И если суждено нам погибнуть, возьми нас в свои кущи райские. И прости наших врагов, ибо не ведают, что творят, козлы эти долбанные. Аминь. Последнее, конечно, улыбнуло всех. Но с того дня Апостол перед каждым боем читал короткую молитву. А спустя несколько дней все повторяли её наизусть. И Апостол стал известен за пределами казармы. Все знали, что есть Апостол с ключом от Рая. И Макар ни разу не обернул в шутку то, что ему досталось. Он слишком серьёзно относился к этому.
  Только вот ключ от Рая был не от того, что считали остальные.
  Дом. Родной дом. Как тогда, когда он разбил коленку и испугался, что ему теперь отрежут ногу, бежал домой. Мама услышала его, вытирая на ходу руки о зелёный передник с ромашками, выбежала навстречу. Оно успела только на ступеньку спуститься, как Макарка бросился ей на руки. Она села на крыльцо, он рыдал, уткнувшись головой ей в живот, а мама ласково гладила по макушке. Макар не стал говорить о возможной ампутации, решил пережить это как мужчина. Мама посмотрела на ссадину. Кровь каплями просочилась и замерла на разодранной, грязной ноге.
  - Я упал с велосипеда. Стёпка дал мне прокатиться, а я упал.
  - Милый, надо промыть рану.
  - Нет. - Взвыл Макар, представив жутко болезненную операцию. - Не надо. Будет щипать. - Протяжно заскулил
  - Макарка, ну я же не собираюсь делать больно моему сыну. Завтра в садике расскажешь, что ты как мужчина пережил страшную велосипедную катастрофу и выжил и даже ногу удалось спасти. - Ласково, но твёрдо сказала мама и потянула за руку в дом сына.
  Макар живо это всё представил и молча поплёлся за мамой в дом, утирая длинные ручьи слёз.
  Макар стоял опираясь о столб подпирающий крышу крыльца. Руку от раны он уже не отнимал, ладонь словно приросла к ране. Во рту так пересохло, что глотать было уже больно, ощущение, что песок сглатываешь. Макар присел точно туда, где когда-то встретила его мама в переднике и успокаивала о разбитой коленке. Осторожно, упершись свободной рукой о верхнюю площадку крыльца, Макар корчась от боли, медленно опустился на ступеньку. Спиной опёрся о столб, усталость сразу дала о себе знать. Он закрыл глаза и какое-то время просто сидел, глубоко дыша и не шевелясь. Ему очень хотелось, чтобы она погладила его сейчас по голове. Потом может потянула бы за руку, чтобы промыть рану. Правда сейчас "царапина" была посерьёзнее, но он уверен, что мамина забота залечивает даже такие раны. Он хотел внутрь. Надо вставать, Макар уже чувствовал, как усталость завладевает его телом всё больше. Надо вставать, иначе вскорости это будет очень сложно. Встать оказалось непросто. Сейчас он вновь почувствовал рану и скривился. Пока сидел это была просто ноющая боль, а с движением это как ткнуть пальцем в оголённый нерв зуба, только сейчас Макар готов был чтобы у него болели все зубы, вместо этих ран и всё равно боль была бы меньшей. Встав, держась за столб, постоял с минуту тяжело дыша, не моргая смотрел на дверь, словно это самая заветная цель. Может мама услышит его шаги и дверь откроется? Перед глазами мелькали белые мушки. Макар снял с шеи шнурок с медным ключом, рука направила в замочную скважину. Он смотрел на свою окровавленную руку с ключом, которым он ещё в детстве открывал эту дверь. На середине оборота, Макар знал, надо дверь чуть приподнять за ручку. Таких замков не выпускали уже лет двадцать пять. Его вставлял дед Макара, как и саму дверь.
  Макар потянул за выцветшую, окисленную медную ручку. Дверь поддалась сразу, но цеплялась, то там за покосившийся косяк, то там за порог. Он и не помнил, когда в последний раз видел деревянную, входную дверь, сейчас сплошь железные, эту дверь он не спутает ни с одной. Мама так и не поменяла дверь на железную, что у нас брать?! -  говорила она. Хотя сейчас Макар понимал, что у мамы просто не было денег, чтобы поставить новую, красивую дверь. А сейчас он был рад, что всё осталось как и при дедушке. Сейчас Макару не было стыдно за себя. Он сделал то, что должен был, он вступился за свою землю, за то, во что верил. И хоть дед недолюбливал москалей, но исключительно потому что считал их надменными засранцами. А бандеровцев он не любил ещё больше, искренне и ненавистно.
   Из-под крыльца Макар частенько выуживал котят. Откуда они брались, он не знал, но они время от времени появлялись. Летом он сидел с ними на крыльце, когда шёл дождь или забирался в старый гамак, привязанный одной стороной к дому, другой за яблоню. В гамаке он любил больше всего проводить время. Коты тоже. Макар брал очередную книгу Жюль Верна или Гарри Поттера, и зачитывался ими по несколько часов. Кот спал на нём, свернувшись клубком под подбородком Макара. За лето он прочитывал примерно пятнадцать книг. Иногда перечитывал прошлогодние, когда не мог выбрать новую. Читать с электронной книги он не любил, ему не нравились электронные буквы. Книги были дорогие, но мама, ни разу не упомянула об этом. В воскресенье ходила по магазинам и они обязательно заходили в книжный. Он выбирал одну-две книги. Мама улыбалась и каждый раз проводила пальцами от щеки и слегка поддёргивала подбородок. Потом на обратной дороге они покупали по стаканчику мороженного, самого простого, и неторопливо шли домой. И Макар ни разу не пожалел о том, что проводил воскресное утро с мамой, ходя по магазинам. Как же он хотел сейчас хоть одно такое воскресенье! Хоть одно это утро! Хоть ОДНО! Хоть одно… Утро, в котором самое страшное, что мороженное быстро заканчивается.
  Из дома в открытый проём ринулся, запертый долгое время, затхлый от одиночества воздух, тёплый от стен со старыми фотографиями, суровой, насупившейся мебели. Здесь, по эту сторону двери время остановилось. Здесь не было его ухода из дома, не было его взросления, института, женщин, тех событий, который он переживал один. Здесь он утыкался в тёплый, пахнущий ванилью, мамин передник, когда разбитая коленка ныла.
 Из дома в открытый проём ринулся, запертый долгое время, затхлый от одиночества воздух, тёплый от стен со старыми фотографиями, суровой, насупившейся мебели. Здесь, по эту сторону двери время остановилось. Здесь не было его ухода из дома, не было его взросления, института, женщин, тех событий, который он переживал один. Здесь он утыкался в тёплый, пахнущий ванилью, мамин передник, когда разбитая коленка ныла.
  Воздух ринулся в открытые двери, как кот, которого морили голодом и тот едва выжил, Макар понял, тот не вернётся. Какое-то время он стоял и смотрел внутрь, прислушивался, словно ждал подвоха, но в доме не было ни звука. Снаружи пели птицы, деревья перетрясали листья, чтобы те не закисли, где-то вдали шум машин. А здесь, внутри дома, словно космос. Ничего. Дом наполнен тишиной под самую крышу. Даже нет намёка на существование звука. Тишина сюда поселилась и никого не пускала сюда. Тишина так трепетно охраняла это место, что уже и знала, другой жизни. И это всё покрылось затхлостью. Как-то по пыльному тихо. Тихо так, словно в мире нет звуков. Так тихо, что библиотеки завидуют. Так тихо, что хочется закрыть дверь и сохранить эту тишину. Среди шелеста листьев на ветру, жужжания мух, майских жуков и ещё каких-то насекомых, которых он не мог определить, он слышал звуки, заставившие его поторопиться, то ли одиночный автоматный выстрел, то ли винтовки. Он сделал первый шаг внутрь и из-под ботинок маленьким облачком взвилась пыль, а от прикосновения ботинка с полом дом взвыл. Макар зашёл и закрыл за собой дверь. Прижался к ней, поджал губы, крепко зажмурился. Боялся даже вздохнуть, словно это обнаружит его для всего мира и все взоры прильнут к нему. С минуту, а может всего лишь мгновение, он стоял и не знал, что дальше то. Внутри чувства разрывались. Он не до конца осознал того, что он дома. Всё то же, но всё воспринимается по-другому. Всё гораздо меньше. И всё потеряло свой уют, свою защищённость. Раньше, среди этих вещей он прятался от всего и всех. И это было настоящим. Чтобы не произошло снаружи, здесь он защищён. Каждая вещь в доме его защищала и была родной. Сейчас эти же самые вещи утратили эту силу. Сейчас было наоборот, сейчас Макар был уверен, что вещи ждут, что он их защитит.
  Осторожно ступая с пятки на носок, словно по минному полю, скрип ботинок смешивался со стоном досок, соревнуясь в скрипучести. Они отвыкли, чтобы их тревожили и сейчас невольно стонали. Лак на полу выцвел, и анатомия дерева проглядывалась сложнее, скрываясь под грязью. Зато щели между досок стали шире. На окнах, кружевные занавески висели мертвенно-бледные. В складках кружев пыль лежала, словно сель, сошедший с горы. В разделённых оконной рамой, лучах света заиграла пыль поднятая Макаром. Она кружила внутри света, словно мошкара в лампе.
  И всё же, всё здесь было родное. Макар не торопился. Медленно оглядывал каждый сантиметр. В серванте стояла рамка с фотографией. Настоящей. На фотобумаге. Чёрно-белая. На ней он с глупой причёской угрюмым взглядом. Мама тогда его сильно прижала к себе, а он как настоящий двенадцатилетний парень не мог выглядеть на фотографии в обнимку с мамой. Но половина его лица всё же скрылась в мамином боку, а руки весят как плети. Мамины уголки рта чуть приподняты, а глаза блестят. Лишь сейчас Макар понимал, почему мамины глаза всегда блестели. Макар взял рамку в руки. Он смотрел не отрываясь. То на себя, то на маму. Потом его взгляд упал на его отражение в стекле рамки. Он увидел, как из двенадцатилетнего мальчишки, смотрело небритое лицо, а за плечом виднелась приклад автомата. Пальцы въелись в рамку, на стекло упало несколько капель слёз. Макар стоял сгорбившись, неподвижно. Всё, что он думал тогда в 12 лет, каким он станет, когда вырастет, всё это было пустое. Наивность сменилась циничностью, вера сменилась расчётливостью. Всё то, что делало ему больно он вырвал из себя и стал тем, кем стал. А эта фотография показала ему как зря он старался. Зря. Мама никогда не была чёрствой, хоть и работала, как проклятая, но никогда он не слышал грубого слова, никогда не слышала упрёка ни в чей адрес. Она всегда улыбалась и говорила очень тихо. И её слышали. Она была твёрдой, но не твёрже масла. Которое всегда приносило радость на булочке и варенье сверху. И Макару стало так горько, так обидно, что он не стал таким. Он вытащил фотографию из рамки и сунул за пазуху.
  Голенища тяжёлых, армейских ботинок Макара, качаясь, коснулся ствол АК, палец не снят с пускового крючка, со штыка капала кровь. Немного шатаясь, он почувствовал, как всё закружилось. Он не ощутил ничего, кроме беззвучной, разрывающей изнутри, стискивающей зубы, наваливающейся тишины и быстро приближающегося пола....


Продолжение. Глава вторая.

15 годами ранее...