Снаружи и внутри

// Сергей Бабкин – Бога

В новый город приезжал человек. Этот город был уютным местечком, если человек ценил его красоту, или большой деревней, если он привык ступать по проспектам мегаполисов, или величественной столицей, если он родился на выселках села. Но для всякого города странник был новым, незнакомым человеком, и стены крепостей, своды храмов и местные жители невзначай и ненароком приглядывались к нему – понять, а что же у него на душе.

Он заехал в отель уже поздним вечером. Из-за неурядицы с бронью вместо студии на одного ему перепала трёхместная семейная мансарда. Но с дороги он даже толком не обрадовался – будь то бунгало, лишь бы где-нибудь прилечь. Положив поверх гостиничной свою собственную подушку, он примостился на ней и негромко пустил на проигрывателе любимый альбом.

…сколько истории в этой подушке, сколько ночей проведено на ней! Давно б её в музей старины, да кто ж ещё подарит мне сны о счастливом прошлом?..

А музыка завивалась пением эоловой арфы и переливами ветряных колокольчиков, почти исчезала и вновь прояснялась; и отчего-то ему сегодня не спалось. Он ещё походил туда-сюда по неуютно просторному номеру, зажёг ночник и посмотрел на троицу чашек и кроватей.

…быть может, это знак…

Он пил сладкий фруктовый чай, по ложечке – чтоб на подольше хватило, вприкуску с нектарином, что остался с давешнего полдника.

…так я всегда угощал себя, когда оставался один…

А окна смотрели на звёздное небо. В приотворенных рамах виднелся молчаливый квартал провинциальной промзоны. Над ним изредка сгорали метеоры – завидев их, человек загадывал желания. И они сбывались, пока царила ночь, а птица Сирин пела всё нежнее, унося его в глубокий сон.
Благовестом к обедне будила человека звонница. А под трезвон он умывался лениво нагревавшейся водой, окуная в неё свою улыбку – радость новому дню. Который, того гляди, начнёт что-нибудь заново.
За кремлёвскими стенами позолоченные купола вестили человека о небесной благодати. Но он лишь из тени глядел на них, разворачивался и шёл дальше.

…сотни церквей, мечетей, костёлов, пагод и синагог всё одно не даруют спасения от одиночества…

Тогда его ждали гостиные ряды, где торговали нарядами, разносолами и всякой невидалью. Он пробовал разные сорта мёда, изучал шамотные изразцы, долго присматривал себе льняную косоворотку и у каждого прилавка слышал: «Что ищете?»

…ищу что-то новое, дабы не выродиться как интересный человек. Хотя давно уж можно было сказать: «Как много всего довершено!» и объявить себе заслуженный покой…

Туристические указатели вели человека к романтической локации – набережной с ротондами. Здесь было по-разному красиво днём и вечером, и если сейчас был день, то стоило сюда ещё вернуться.

…а за выглаженной сорочкой и приложенными волосами – радуга фантасмагорий…

Солнышко ещё пригревало, пополудни даже до жары. Какое счастье, что теперь в каждом магазине найдутся мороженое и лимонад! Но человек покупал ароматизированную минералку – с мятой не было, только с белым гранатом, – да ещё жвачку с дынно-клубничным вкусом. Идеальный набор на прогулку. На ту самую прогулку.

…монисто любви стеклярусом и бисером осыпалось на землю и ею же поглощено…

Не без труда взбирался человек на земляной вал. Кое-где склоны поросли бурьяном, но и так отсюда видна была вся округа, и памятно было ощущать себя защитником древнего городища. Насколько древнего, до сих пор не выяснилось. Ни в одной летописи точной даты основания города не дано.

…отчего так много недосказанного: доброго – дорогому другу, честного – лютому врагу? Живём по заветам: не хай чужого, не хвали родного, не преувеличь вражескую бесчеловечность и дружескую верность тоже не переоцени. А так время пройдёт, а люди останутся от нас без добрых и честных слов…

На былых окраинах господствовала тишина. Здесь желтела пижма, двухвековые липы заступались за столетние дома, и иногда пробегали между них ежата, коих нынешняя жизнь ещё не вытурила из родной природы. Казалось, здесь панует мерный, безмятежный ритм, и каждый дом живёт вне календарей, приглашая путников отдохнуть на своей завалинке.
Человек брёл вдоль низеньких заборов, собирая по оборышам иргу. Его манили и налитые яблоки, которыми щедро украсились сады, но сорвать хоть одно он не осмеливался. Лишь от калитки полюбовался ими и перешёл на соседнюю сторону улочки – поглядеть на добротный пятистенный дом. А дом, о семи окнах – по три в каждой избе и одно на крыше, – глядел в ответ на человека. Так они смотрели друг на друга, будто в зеркало. И форточки были заперты на шпингалет, а слуховое окно – отделано под мезонин, наличники которого плавно вплетались в резной карниз с силуэтами копьеносцев, сошедшихся в смертельном поединке.

…так неизменно живёшь в мире с миром всем, чтобы однажды купить дом на колёсах, отправиться в неопределённо долгое путешествие и быть предоставленным исключительно самому себе…

И встречались человеку люди, что несли авоськи с продуктами. По этим авоськам он признавал в них местных жителей. Должно быть, они знают, где тут неподалёку какой-нибудь трактир? Только искать человек будет сам, чтоб, найдя, отведать в отечественной ресторации мексиканские тако под фламандский ламбик.

…со мной приключаются удивительно несопоставимые сочетания…

– Простите, Вы не поможете? – просит вдруг торговка, стараясь закрыть массивные ставни киоска.
– Отчего ж не помочь!
И через миг киоск закрыт, «спасибо» сказано.
– А живописно здесь, правда?
Но ответа нет. Вечерняя набережная преисполнилась тишины и лунных пейзажей.

…хочется всюду тёплых отношений, потому что доверие ныне в дефиците…

На пешеходной аллее скульптуры притворялись недвижимыми, фонтаны-шутихи поджидали своих жертв, а пекарни дурманили ароматом свежего хлеба и имбирных пряников. Из всего выбивалось только пианино. Ненужный инструмент кто-то выставил на улицу под дождь, и теперь он не играл, а лишь издавал звуки.
Человек наблюдал, как дети нажимали на клавиши, и их этюды притом были не лишены красоты. Ребятишки наивно вдохновлялись написанной на пюпитре фразой: «Фортепиано – главный инструмент. © Бетховен».

…ведь главный инструмент в жизни человека – это он сам…

И глубоко за полночь дошёл человек до смотровой площадки, где не было поручней, но сразу за бордюрами спускались по откосу чудесные вишнёвые сады, густые и шадристые. Невдалеке, словно в ночных небесах застыл аккуратно подсвеченный собор, а за рекой, на заливных лугах, мерцали разноцветные огни. И их свет, и свет луны отражались и рябились в аспидной волне, и, увидев это, человек осознал сущность своего бытия:

…я созерцаю якамоз на уголке маснада…

Всё уравнялось по первостепенному критерию: нравится или не нравится. И человек думал:

…я созерцаю якамоз на уголке маснада…

А бесчисленные вопросы обратились в поиск дела и спутника. И человек говорил:

…я созерцаю якамоз на уголке маснада… Моя Веселинко, когда ж и ты придёшь сюда? Боже, сколько нам ещё странствовать по свету, если бесценнее всего – лицезреть сотворённое Тобою чудо вдвоём?..

Веселинка где-нибудь гадала на своего Любима, но не знала, что он теперь был здесь. Когда-то они касались одного тома в уличном шкафчике для обмена книгами, она подбирала на рынке гобелены и ситцевые сарафаны, в ротонде змейкой меж колонн шагала, пила из блюдца чай с шалфеем и мелиссой – душу погреть да аромат почувствовать; а ещё заворожили её треугольник и цимбалы и абрикосы со снежком.

Но пусть время шло по одному городу, да расстояние там мерилось шагами, а между ними – лапоть по карте. Близки внутри и далеки снаружи.
У них на двоих – восемь потерь по любви и по дружбе. Невольно вспоминается, что восемь – число бесконечности. Неужели бесконечных потерь?..
Но конечно, это не финал. А я – лишь зеркало витрин, хромированный молдинг и просто человек, что мимоходом их встречал. И видел их снаружи, и видел себя внутри. И надеялся на лучшее – что однажды они встретятся в следующем рассказе.