Течение

Вернувшись домой, в родной город, уже не студентом, а выпускником, я, надеявшись беззаботно провести это лето, не находил себе места. Меня встретили те же деревья, те же песчаные дороги, разделявшие участки одноэтажных зданий, те же колодцы и жёлтые поля под тяжелыми холмами, чьи узкие тропинки, оживленные полётами жуков и мошек, вели вдоль реки к тому месту, где она закончится и впадёт в другую.

Всё напоминало о прежних мыслях, переживаниях, посвященных будущим свершениям фантазиях, которые так и не стали реальностью. Парк, где задуман первый роман (или книга, как я называл её тогда), был также безлюден, как прежде, и стадион, где я пережил уединенные, полные смущенного молчания минуты первой влюбленности, изменился мало. Заброшенная свиноферма, где распивали, а затем били первые бутылки, — всё успело надоесть. Время шло своим тихим шагом, напоминая, что будущее, пусть я не успел осознать того, уже наступило и было ничем иным, как продолжением той жизни, которую я вёл в последние пять лет. Чуда, которым и должно быть изменение в сторону полной сил и впечатлений жизни, не случилось, как ни хотелось бы верить в него.

Привыкнув встречаться со скукой, я уже научился бороться с ней поиском и открытием нового, и сейчас решил прибегнуть к следующему - отправиться, быть может, пешком, быть может, на транспорте, в те далекие окраины, где я ещё не был. Оставалось только одно направление, где я решительно не знал, что может ждать меня. Я слышал только, что там есть кладбище, которое и было выбрано целью моего похода.

Встав ранним утром, с вечера снарядив портфель немногими необходимыми вещами, я отправился в путь и спустя полчаса покинул город. Меня ждали палимая солнцем пыльная дорога вдоль низких и худых кустов. Такой пейзаж утомлял, и, казалось, ничто не было ново для меня. Только ощущение неизведанности лежащего передо мной пути придавало сил, поскольку только в нём я находил малейший интерес. В детстве, помню, я всегда мог выдумать себе цель и препятствия, лежащие на пути к ней. Она могла быть сказочной, я мог сплетать сюжеты фильмов, книг, а собственные игрушки, фигурки солдат или каких-нибудь чудовищ делать персонажами своих фантазий. Позже я начал выдумывать героев и сюжеты сам, но какой-либо законченности они никогда не приобретали. Мир был больше, поскольку казалось, будто за непосредственным течением жизни следовало ещё одно, второе, параллельное той, которая только недавно определилась в качестве реальной и подлинной.

Рассуждения, которыми я отвлекался от своего пути, разумеется, были куда пространнее тех, что представлены здесь, но нет необходимости приводить их полностью. Они прервались, когда по обе стороны дороги показались кладбищенские камни с блеклыми цветами вокруг них и крупными деревьями на узких тропах между низкими оградами. Над неглубоким рвом, разделявшим трассу, по которой я шёл сюда, и калитками первых могил, пролегал узкий мостик, сделанный из двух черных железнодорожных шпал. Надгробные плиты имели привычно-траурный вид и не знаю, что сподвигло меня пойти между ними, но спустя недолгое время я заприметил знакомое лицо. Подойдя ближе к ухоженной могиле, я удостоверился, что это он. Красивое лицо, которое даже сейчас не могло скрыть надменной улыбки, надпись под ним, имя и недолгие годы жизни, в чьих цифрах отразилась смена тысячелетий.

Лёша и я жили в одном дворе, и, когда он остался на второй год, начали учиться в одном классе. Нельзя сказать, чтобы мы были друзьями. Однажды, желая внимания к себе, но не имея к тому какой-либо причины, я принёс принадлежавшую отчиму зажигалку в школу. Её корпус, отливавший серым блеском металла, разделялся на две стороны выпуклым центром, что начинал светится, когда над кнопкой подачи огня поднималась крышка. Хотя в те годы Лёша уже курил, я не думаю, что у него не было способа подкуриться, однако под каким-то предлогом он забрал у меня зажигалку и не отдавал всё школьное время, из-за чего я беспокоился и выпрашивал её обратно. В итоге он, конечно, отдал её, но я уже почувствовал себя жертвой чужой прихоти, что только придало горечи несбывшемуся порыву похвастаться необычной вещью.

Он понимал, как устроена ложь и умел пользоваться ей, а неизменная убежденность в собственной правоте и непогрешимости лишала его какой бы то ни было совести. Он мог сломать чужую вещь, но вины за собой не признавал и изворачивался всеми уловками.

Учителя, как ни пытались, не могли справиться с ним. Однажды по школе пронёсся следующий слух, бывший, я уверен, правдой. Его маму вызвали к директору. Обсуждался то ли перевод в школу-интернат, то ли ещё один второй год. Лёша, присутствовавший там, заявил, что если они (учителя и директор) выкатят что-то подобное — он выбросится из школьного окна, и взрослые люди, имевшие немалый педагогический опыт, не желая сотворить ребенку зла, боялись усомниться в его честности.

Впрочем, его всё же перевели в интернат. Я часто виделся с ним, но и без этого мне не пришло бы в голову думать, будто он мог измениться. Отучившись и уже вернувшись из армии, он продолжил жить как жил, я не помню, например, чтобы он работал. Всю жизнь он оставался тем же ребёнком. Деньги давали родители, часто платили друзья: благо, таких находилось немало, и многие были рады. Я был свидетелем того, как, после нескольких дней пьянки, он предлагал моему другу взять у матери денег и уйти в запой.

— У меня ж тоже денег нет. И что? Я гуляю. Это сначала их нет, а потом сами к тебе пойдут. Главное начать, - с убеждением говорил Лёша.

Интересно, постоянно обманывая других, начал ли он обманывать себя, понимая, что верит лжи? Однажды мы сидели в подвале его дома, он пил с водку с нашим знакомым и закусывал морковкой, украденной в том же магазине, где куплена водка. Опуская грязные пальцы в пластиковую банку, он горделиво сказал по какому-то поводу:

Зато зрение от морковки хорошее будет.

Наш знакомый, проведший с Лёшей последние три дня, рассмеялся:

— Зрение хорошее, говорит будет. Сам вчера от фунфыриков ослеп: «Андрюха, — говорит, — ты где, я тебя не вижу?», а сам напротив меня за столом сидит и на меня же смотрит!

Лёшина девушка была немногим старше его в том возрасте, когда он грозился выброситься из окна. В один из зимних праздников они поругались. Будучи пьяным, он разбил чужую машину, хотя сам не пострадал. Его отец сказал, что оплачивать ремонт из собственных средств не станет.

Попросив денег у матери, уже не на ремонт — опять же, на водку, и услышав отказ, Лёша сказал, что сегодня повесится. Демонстративно порываясь к подобному прежде, он, наверное, не думал, что наконец сделает это по-настоящему, надеясь обмануть как других, так и самого себя...

Краем глаза я заметил, как нечто двигается по истомлённой зноем земле, и вырвался из полусна. Это был маленький уж. Он обошёл могильный камень сбоку и ушёл в траву. Я достал термос, налил чаю, закурил, поделившись сигаретой с покойным, и вскоре отправился домой.

Приближаясь к городу, я заметил идущую меж деревьев тропинку, по которой мог сократить свой путь. Пройдя по ней, я вышел к одноэтажным домам. Эта улица оканчивалась пологим скатом, ведущим к тому месту, где две реки встречаются друг с другом.