Физика души

М. пришел в себя, и сразу же понял: что-то не так. Чего-то привычного, обыденного не хватало. Ну, конечно же! Боль, которая стала для него привычной средой обитания, не то что ушла, нет, но перестала быть той мембраной, которая соединяла его с жизнью. Она будто рвалась к нему, ломилась в его тело, но что-то еще более мощное ее не пускало. «К чему бы это?» - хотел спросить М., но спрашивать было не у кого. Первое, что пришло в голову – я умер. Но гипотеза эта не подтвердилась. Он мог шевелить пальцами, он ощущал каплю пота, которая щекотала скулу, медленно стекая по небритой щеке. «Нет, все еще жив», - понял он. Особой радости это осознание не принесло. Оставалось только одно – удивляться. Но и удивление было недолгим. Ему на смену пришло отчетливое понимание - сегодня!
Да, именно сегодня он должен уйти. Наконец-то пришел тот, самый важный в его жизни, день ради которого и стоило, собственно, жить – день его смерти. Как только осознание конца жизни вошло в него, сразу же стало, нет, не легче, а спокойнее и торжественнее. Чем-то это ощущение напоминало ожидание финала чемпионата мира по футболу - смотреть футбол с детства было для него наслаждением. А еще сегодняшнее волнение было похоже на ощущение перед первым свиданием, когда о девушке ничего, кроме самых общих сведений о внешности не было известно. Ему даже сейчас, когда любовь, дружба, и все, что казалось успехами и неудачами, вообще все, казавшееся раньше необыкновенно важным и значимым, осталось позади, стало немного стыдно.
Дело в том, что М. никогда не доверял своей зрительной памяти, и потому на первых свиданиях боялся не узнать девушку. Он старался прийти на встречу пораньше, чтобы девушка должна была сама подойти к нему. Конечно, ему было известно, что женщины никогда не приходят вовремя – так у них принято, но лучше все же подстраховаться, чтобы не попасть в дурацкое положение. Одним из самых страшных видений М. перед свиданием была картина, когда он с букетом роз – ему всегда казалось, что все женщины обожают именно розы – подлетает к незнакомке, а она, незнакомка, ждет совсем другого. Его же девушка стоит рядом, и наблюдает, как незнакомка дает ему пощечину. Воодушевленная примером, его избранница лупит с размаху по второй щеке. «Если тебя ударили по правой щеке, подставь левую». Да уж, поделом.
Это воспоминание, одновременно стыдное и смешное, в другой ситуации заставило бы его улыбнуться. Да…, в другой ситуации были бы силы. Эх, если были бы силы… Но сил не было.
Вообще, теперь он отчетливо видел линию своей жизни. Сначала ему представлялось, что он мог понять все, абсолютно все. Захочет - будет гениальным математиком. Или физиком? А может быть, поэтом? Иногда, правда, возникали странные идеи. Например, поселиться в глухой деревне, стать школьным учителем, усыновить несколько детишек… Но постепенно выяснилось, что есть ребята, разбирающиеся в науках глубже, слышащие в музыке стиха больше, не страшащиеся врезать правду-матку кому угодно, не взирая на авторитет, что усыновить кого-то жена не хочет - «ты бы своих поднял!» Сейчас ему было видно: так проходит процесс взросления. Мир, который кажется в детстве ничем неограниченным, безмерным, вдруг зарастает стенами, непроходимыми дебрями, сжигающими все живое пустынями. И постепенно скукоживается  его Вселенная, превращается в  маленький островок посредине океана, из глубин которого выныривает Левиафан, чтобы поглотить остатки жизни навеки.
Да, были силы, а теперь не стало. Жизнь забрала все, теперь, когда она испита до дна, осталось только одно - умереть. Умереть сегодня. Это осознание будоражило, волновало и гипнотизировало. Но почему? Потому что завтра он узнает правду! Возможно, настанет Великое Ничто, и тогда придет, наконец-то, покой и свобода, незачем и нечего будет бояться, не будет никакой, даже малейшей боли, не будет ни мелких, ни крупных неприятностей. Единственное, о чем стоит жалеть, это о том, что следующий чемпионат мира по футболу пройдет мимо него, что он никогда не узнает, кто продолжит великую линию: Пеле, Кройф, Марадонна, Рональдиньо, Месси… Кто следующий? Эх, ну да ладно!
Зато еще немного, и он, наконец-то, выяснит, кто был прав в споре: он, Дан, Серж или Андрей.

История эта началась давно – лет семьдесят назад. Хотя… Что такое семьдесят лет? Средняя продолжительность жизни в какой-нибудь не очень развитой стране, и не более того. Но для конкретного человека – это не статистический показатель, а вся его сознательная, а для многих и просто вся, жизнь.
Так вот, семьдесят лет назад Дан, Серж и М. коротали лето в детском лагере. В ту пору больше всего им нравились не игры, не экскурсии и не нравоучительные беседы воспитателей, а первый час – полтора после отбоя, когда они рассказывали друг другу диковинные истории, услышанные во дворах или семьях, прочитанные в книгах или журналах. Чаще всего это были страшилки.
…- Черная-пречерная рука схватила его за горло…
…- Джо выстрелил, и все было бы кончено. Но не тут-то было: Билл успел выстрелить раньше…
…- Змея тихо ползла по ножке стула. Гангут не видел ее. Он был обречен. Это была черная мамба…
Но иногда рассказ заканчивался благополучно. Вот и в тот вечер:
…- Огромная-преогромная белая акула вынырнула позади купающихся, и мы поняли - она сожрет всех, но девочку с золотистыми волосами сожрет первой! Ничто уже не могло ее спасти. Тетка рядом со мной всхлипывала, дядя рядом с теткой визжал во весь голос. Остальные замерли, как будто их подушкой по голове стукнули.
Все в спальне замерли, ожидая ужасной развязки.
- Но вдруг, - страшным голосом диктора из телевизора продолжал рассказчик, - но вдруг, откуда не возьмись, появилась черно-белая громадина. Она как торпеда неслась наперерез акуле. Неслась даже быстрее, чем акула неслась к девочке. Честное слово, я сразу понял: это было единственное, чего боятся акулы – косатка! Косатка поднырнула под рыбу и вспорола ей брюхо. Вода вокруг стало красным от крови. А косатка тут же развернулась и устремилась к девочке! «Это всё!» - подумала златовласка и полностью ушла под воду. Но через секунду девчонка взлетела в воздух, два раза перевернулась, а косатка открыла свою пасть и поймала ее прямо на лету, и вот так, с девчонкой в зубах рванула на берег. Косатка рванула на берег, а мы – от берега. Вопль стоял, я вам скажу. Только я и остался на месте.
- Да ты что? – вскрикнул кто-то.
- Да, я так испугался, что не мог пошевелить даже пальцем. Косатка вылетела на берег, положила златовласку к моим ногам и ушла в море. Мне даже показалось, чес-слово, что она подмигнула мне.
- Златовласка? – хохотнул Серж.
- Нет, косатка. Тебе, Серый, лишь бы посмеяться, а я правду говорю. Зуб даю, правду!
- Та ладно, трави дальше.
 - Девочка очнулась на берегу. Солнце светило, люди вокруг с ужасом и восторгом смотрели на нее, - страшным шепотом рассказывал Андрей. – Но самое удивительное, что на девочке не было ни малейших следов косаткиных зубов. Вот так вот, - завершил рассказ Андрей.
- Вот не надо только врать, что все так и было! – не без зависти прошептал Серж.
- Да что б я сдох! – клялся Андрей.
- Белые акулы, чтоб ты знал, как и косатки, в Азовском море не водятся, - авторитетно сказал Дан, который знал всё, вздохнул и повернулся на другой бок.
- Так я в том смысле, что тело у нее было белое, а какого она была вида - не знаю. И может быть, это была и не косатка, а просто дельфин. Я у него фамилию не спрашивал.
- А про то, что девочка подумала «это все», ты тоже видел? – спросил М..
Вся палата – так называлась спальня в летнем лагере – зашлась смехом.
Тут же распахнулась дверь, и воспитатель грозно рявкнул:
- Это что вы тут устроили!? А ну, быстро спать!!!
Мальчишки зажмурились и сделали вид, что спят.
Прошла минута, и Андрей прошептал:
- Между прочим, мы с ней потом в кино встретились. Ее Элис звали.
- А почему звали? – ехидно спросил Серж.
- А потому, что мы с ней вместе покупали мороженое. Я ей даже очередь уступил. А потом даже свое мороженое тоже отдал, а она рассказала мне, что она так и подумала: «это все!».
- Тебя спрашивают, почему звали? Она что? Умерла? – пытался докопаться до истины М..
- А-а, - протянул Серж, - она съела много мороженого и умерла от ангины. Поэтому ее уже не зовут, теперь ее «звали».
Пацаны, было, прыснули, но, вспомнив о воспитателе, постарались сдержаться.
М. не вытерпел:
- Так ты, Андрюха, выходит опаснее белой акулы. Встречу с тобой она не перенесла. А бедная Элис, как колобок: «Я от акулы ушла, я от косатки ушла, а от тебя, Андрюша, никуда не уйду! Ешь меня, рви меня, я с тобой не боюсь ни акул, ни дождя».
- Дураки! – рассвирепел Андрей, - Я думал, вы друзья, а вы…. Всё! Ничего больше вам рассказывать не буду!, - он резко повернулся к стене. Но не прошло и минуты, как снова развернулся к ребятам:
- Ну, причем здесь дождь? Идиот!
С этими словами Андрей запустил в М. подушкой. М. не остался в долгу. Началось всеобщее побоище. Дверь распахнулась, и в проеме нарисовалась фигура вожатого Бориса. Не успел Борис заорать на подопечных, как в голову его угодила чья-то подушка.
- Встать! - заорал Борис, - Немедленно всё убрать! Я вам покажу, как подушками бросаться!!!
И с этими словами он запустил подушку в мальчишку у окна.
Когда порядок был восстановлен, М. примирительно буркнул Андрею:
- Согласен, дождь тут не причем. Это я для рифмы, для красоты. Так, к слову пришлось. Извини. Но акул в Азовском море все равно нет.

На следующий день, за завтраком, Андрей сидел, набычившись, и старался ни на кого не смотреть.
- Ладно уж, не дуйся – миролюбиво сказал Дан, - никто не хотел тебя обидеть.
- Просто было очень страшно за тебя и златовласку, - добавил Серж.
- Опять начинаешь? – с обидой спросил Андрей.
- Нет, честно. Просто когда очень страшно, надо смеяться, чтобы не заплакать. Защитная реакция организма. Я в «Энциклопедии» прочитал.

Мир был восстановлен.

Следующим вечером после отбоя в палате было тихо. Никто не спал, но и начинать разговор первым никто не хотел. И снова не выдержал М..
- А вот интересно, человек умирает насовсем?
- Конечно! – откликнулся мальчик, который спал у окна, - А ты как хотел? Умер, полежал немного с закрытыми глазами, встал и пошел?
- Представляю, - сказал Серж заупокойным голосом, - открывается дверь и входит покойник.
Комната зашлась смехом. Дверь открылась, и на пороге появилась фигура воспитателя.
- Что тут происходит!? – заорал он.
Тут Андрей возьми и ляпни:
- А вы действительно живой или уже покойник?
- Что!!! – возопил воспитатель и сорвался на дисконт. Смех перешел в истерику.
Отстояв свое в коридоре, Андрей вернулся в палату после полночи. Почти никто не спал, ждали его.
- Ну как ты? – зашептал Дан.
- Нормально. Стоял. Думал.
- О чем?
- Да все о том же. Что случается, когда человек умирает, - буркнул Андрей и укрылся с головой одеялом.
- И что надумал? – осведомился Серж.
- Да ничего не надумал, - Андрей отбросил одеяло, – с одной стороны, умер человек, и умер. Жаль, конечно, но ничего не попишешь. А с другой стороны, ладно, тело закопали, сожгли, в общем, уничтожили. Но жизнь-то его куда делась? Ведь он думал, чувствовал, что-то понял, что-то искал. Должно же все это где-то остаться.
- Да что ж тут загадочного, - Серж зевнул, - в памяти все и осталось. Дети, жена, ну не знаю, друзья будут помнить.
- Не годится. Это только внешняя память. Память о нем. А что у него внутри? Куда это делось? Вот, например, кто-то полагает, что ты, Серый, козел козлом, и запомнит тебя таким навек. А ты, напротив, считаешь себя белым и пушистым кроликом, невинной жертвой воспитателя. И что от тебя останется, если ты возьмешь и помрешь прямо сейчас?
- Тьфу на тебя три раза, - огрызнулся Серж.
- А если он последним из друзей умер, и жена умерла, а детей не было, что тогда? – поддержал Андрея Дан, - Получается, что и не жил вовсе. Обидно.
- А вот моя бабушка, - неожиданно вступил в беседу мальчик у окна, - говорит, что души умерших после смерти предстают перед Господом, и он решает, как с ними поступать.
- А она у тебя верующая, что ли?
- Ну да. У нее и иконы есть, и книги священные. Ну, там Святцы, Евангелия, Библия.
- Даешь! – восторженно прошептал М..
- Нет, - заговорил Андрей, - не верю. Сколько народу мрёт, и что? Он со всеми лично говорит? Или у него там целая контора?
- Чтобы обработать такую кучу информации никакого Бога не хватит, - задумчиво добавил Дан. Он уже тогда обожал точные науки.
- Не знаю, - не сдавался мальчик у окна, - я бабушке верю. А вы как хотите.
За окном горланили цикады, орали коты и о чем-то перешептывались вожатые. Эх, были ведь раньше ночи…

Прошло, наверное, лет тридцать после тех ночных мальчишеских бесед. Мальчишки разбежались по своим жизням, каждый занялся своим. М. стал гидрогеологом – лазал в основном по болотам да пустыням; Дан ушел в теоретическую физику, куда-то в немереную заумь; Серж, как и следовало ожидать, занялся социологией или чем-то вроде; Андрей – натура романтичная, спился. А тот мальчик у окна превратился в священнослужителя. Было немного странно, что пацана из детства кличут нынче батюшкой. Встречаться им друг с другом доводилось, но редко, да и то сказать – урывками, но так, чтобы всем вместе, и чтобы болтать обо всем ночь напролет – нет, такого не было, да и не будет теперь никогда. Бесконечные разговоры до рассвета обо всем и ни о чем остались в туманном мареве прошлого.

Однажды М. поссорился с женой и злой выбежал из дома. Так как любовницы у него не было, то и идти было некуда. Он бесцельно бродил некоторое время по городу, а потом зашел в маленькое кафе. Был по-летнему душный вечер, а потому М. сел за один из столиков на улице. Заказал пиво. Первая кружка лишь прояснила, насколько неправа была жена. Он только пригубил вторую, как кто-то его окликнул. М. повернулся на голос. Перед ним стоял мужчина лет сорока-сорока пяти, худой, с глубокими залысинами. Мужчина был одет в мятые холщовые штаны и серую футболку.
- Не узнаешь? – в голосе мужчины звучала горечь.
- Не-ет, - неуверенно протянул М., но тут что-то знакомое показалось ему не столько, может быть, в облике, сколько в голосе мужчины. – Постой, - неуверенно начал М., - Дан, что ли?
- Точно, - худое лицо мужчины растянулось в улыбке, а на глазах даже выступили слезы.
М., вскочил из-за стола, и они обнялись, похлопывая друг друга по спинам.
- Садись, чертяка, садись! Что пить будешь?
- Пиво, если можно, только пиво.
- Можно, конечно, можно. Почему нет. А если водочки?
- Нет, нет, что ты! Водку мне нельзя, буянить начинаю, - пояснил с сияющей физиономией Дан.
- Уважаю, - рассмеялся М. и подозвал официанта.
И понеслось: «Ты как?», «Да так. А ты?», «Так и я так. Вот с женой поругался. Теперь сижу, пиво пью», «Нет худа без добра», «Это точно».
Но постепенно разговор минул сумбурные пороги первых минут и вошел в колею неспешной беседы о жизни.
- А помнишь, - задумчиво сказал М., - наши вечерние пересуды, что называется, за жизнь?
- И о смерти, - как-то мрачно усмехнулся Дан, - с них-то у меня всё и началось.
- Вот как?
- Да. Помнишь, мы однажды говорили, куда девается человеческая жизнь после смерти?
- Конечно! Помнится, тот пацан – не скажу сейчас, как его звали…
-Афанасий.
 - Да, да, Афоня, точно! Он верил в Высший суд, во взвешивание на весах справедливости, мол, этого - направо, а этого – налево. А мы стояли на том, что ничего после смерти нет.
- Вот-вот. У меня все проблемы начались с того, что обе гипотезы мне не показались.
- Вот как? Почему?
- Все очень просто. Если я и верил тогда во что-то, то только в законы сохранения. А значит, подумал я, если есть мысли и чувства, то они должны сохраняться. Может быть, переходить в другую форму, но сохраняться. Помнишь Михайла Ломоносова: «ежели где убудет несколько материи, то умножится в другом месте».
- То есть должно быть что-то вроде магнитофона, только очень большого?
Дан рассмеялся:
- Нет, магнитофон – не выход. В общем, я на первых порах тоже ничего не придумал. Жил себе поживал, да добро наживал. Университет, аспирантура, жена, защита и вот я уже преподаватель в универе. И все бы ничего, но тут попалась мне книга Эрвина Шредингера  «Что такое жизнь?» Он там пишет, что жизнь, вопреки общей тенденции, то есть вопреки второму началу термодинамики, уменьшает или сохраняет свою энтропию за счет негативной энтропии.
- И что?
- Ничего себе «и что?»! Да отец термодинамики святой, можно сказать, Людвиг Больцман  в петлю залез от ужаса, когда увидел тепловую смерть Вселенной, понимаешь?, Вселенной, не какого-то жалкого человечка, не Земли, не Солнечной системы и даже не Галактики – Вселенной!!!
- Тише, тише, - успокаивал М., своего друга, радуясь тому, что поступил благоразумно и не заказал водку. На них стали странно посматривать из-за соседних столиков. Слова «Больцман», «энтропия» и «термодинамика» могли прийтись не по вкусу завсегдатаям заведения.
- Ладно, - Дан надолго припал к кружке, вытер пивную пену с губ и продолжил: - Так вот, смысл жизни по Шредингеру и его последователям состоит как раз в уменьшении этой самой энтропии. Стоп! - Дан досадливо хлопнул себя по лбу, - Ты хоть знаешь, что такое энтропия?
М. печально покачал головой. Термин «термодинамика» он слышал где-то, но до энтропии дело не доходило. Он виновато посмотрел на Дана и, увидев, как тот морщится, осознал, что упустил в жизни что-то важное.
- Эх, геолог! – Дан произнес это с таким выражением, что М. окончательно осознал – его жизнь никчемна и пуста.
- Так вот, энтропия – мера беспорядка. Это если вкратце.
- Ты хочешь сказать, что жизнь существует для наведения порядка? Это что получается? Жизнь возникла для выполнения полицейских функций во Вселенной? – М. очень боялся, с одной стороны, попасть впросак, но с другой, честно пытался понять смысл того, что говорит Дан.
- Вот именно! Ты сразу ухватил суть. Но я должен тебя разочаровать – гипотеза Шредингера не доказана строго, а потому в нее можно только верить. – Дан перегнулся через стол и, как тогда в детстве, прошептал М. в лицо:  - Скажу тебе как родному - надеяться не на что.
- Печально, - М. действительно стало грустно.
- Надеяться не на что. Почти не на что.
- То есть?
Дан оглянулся по сторонам и снова зашептал:
- Я боюсь говорить.
- Боишься? – М. был искренне удивлен.
- Да. Когда я догадался, как на самом деле выглядит жизнь, то, дурак, написал статью и отправил ее в один журнал.
- И?
- Что «и?» Через пару недель после этого меня увезли в психушку прямо с работы.
- Да за что?
- Тише ты! Орешь, как ненормальный, - Дан наклонился и сообщил М. прямо в ухо, как в микрофон: - Потому что я открыл душу.
- Кому? – М. начинал верить в сумасшествие своего друга.
- Не кому, а что. Я открыл душу живого существа как объективно существующую реальность.
М. некоторое время пристально смотрел на Дана, а потом подозвал официанта и заказал водки.
Молчали долго. Наконец, официант принес водку. Налили. Чокнулись. Выпили.
- Кажется, я начинаю понимать, почему тебя закрыли в психушке, - пробормотал, наконец, М., - Ладно. Колись, что  за душу ты открыл.
Дан тяжело вздохнул, и налил себе еще водки.
- Хорошо. Хотя ты, геолог, всё равно не поймешь. Но я для себя. Понимаешь, ловлю кайф от того, что слушаю свою теорию.
- Да, давай уже, начинай, не томи.
- Я не знаю, учил ты в школе комплексные числа?
- В школе – нет, а в университете что-то рассказывали. Я так и не понял к чему они, но что-то, да, рассказывали. Мол, есть у этих чисел, две части. Одна – как бы настоящая, действительная, кажется, а другая – мнимая.
- Так ты не так безнадежен, как кажешься! – воскликнул Дан, и опять налил водки. Правда, на этот раз он М. тоже наполнил рюмку. Чокнулись. Выпили.
- Хорошо, - сказал Дан, и было не понятно, относится ли это «хорошо» к выпитой водке или к тому, что М. не безнадежен, - В общем, почти правильно. Но я тебя огорчу. Есть не только комплексные числа, но и гиперкомплексные.
- А это что за зверь?
- Это такие штуки, у которых мнимая часть многомерна.
Странная тишина повисла в кафе. Даже мужики за соседним столиком вдруг все, как по команде, замолчали.
На этот раз М. сам потянулся к бутылке. Это послужило знаком и для остальных посетителей вернуться к жизни.
- Значит, так, - М. молча, не чокаясь, выпил, закусил тяжелым вздохом, и только после этого развил свою мысль, - значит, так, Дан, давай как-то попроще, что ли.
- Да куда уж проще! – воскликнул Дан, - каждый человек представляет собой октонион.
- Октонион, говоришь, - задумчиво изрек М..
- Объясняю для геологов. Каждую личность можно рассматривать как число Кэли. Это такая штука, у которой есть восьмимерный базис. Одно измерение – действительное, а семь других – мнимые.
- Ага, все таки мнимые, - почему известие, что большинство измерений мнимые, так обрадовали М., он понять не мог. Возможно, тогда М., еще относил себя к действительным величинам.
- Мнимые они только в математическом смысле.
Дан объяснял терпеливо, но в голосе его можно было услышать нотки усталости.
- Короче. Действительная составляющая личности – это ее жизненный потенциал. При рождении равен единице, а потом, как понятно, не возрастает.
- Как энтропия, что ли? – спросил М..
- Вот именно! А вот остальные семь образуют базис психологического состояния личности. Семь компонентов психики. На них-то и строится душа.
- Пусть так, - М., мотнул головой и налил в рюмки, но при чем здесь смерть.
- Да как не понять!, - Дан опрокинул в себя содержимое рюмки и грозно нахмурил брови.
«Не надо было все же заказывать водку. Он же предупреждал», - пронеслось сквозь густой туман в голове М..
- Все предельно просто! Коэффициенты являются функциями времени. И когда жизненный потенциал обнуляется, - здесь Дан, видимо, для убедительности  громко икнул, - человек умирает. Физически, - указательный палец Дана грозно уставился прямиком в переносицу М., - но не психически. То есть, если при жизни, личность как бы скользила по оси времени, то теперь психическая сущность человека высвобождается,  - Дан снова икнул, - Уходит в вечность. Всё! Понимаешь? Наступает полное всё.
- Ну, ты даёшь, - только и смог сказать М..
- Поверь мне: древние не были дураками. Всё, что они себе представляли – верно. Вот эллины, например, видели загробный мир, мир Аида, именно таким - тени, вспоминающие земную жизнь. Чем не мнимая составляющая личности, а? Или вот семь компонент психики. Это ведь тоже не случайно древние евреи сводили жизнь к числу семь. И дней недели у них семь, и семисвечник, как символ духовности.
- Нет, - замотал головой восхищенный М., - нет, ты не физик. Ты - поэт!
- За поэта ответишь! – возмутился Дан.
Так они сидели и говорили о странных и непонятных, но необыкновенно важных в тот момент для них вещах. Мир становился понятным и домашним, но запутанным и сложным. Они ссорились и мирились, пили водку и запивали пивом, закусывали и заедали. Но и это прошло. Заведение закрывалось. Дан спешил на последнюю электричку. М. пришло время возвращаться домой для продолжения скандала с женой.
Они расставались друзьями. Как выяснилось, навсегда.

…Боль начала проступать через медикаментозную блокаду и мутила картину прошлого. Кардиограф с полным безразличием отсчитывал удары сердца.
«Как кукушка. Кукушка, кукушка, сколько мне осталось? Вот так жизненный потенциал обнуляется», - подумал М., - «Ещё чуть-чуть и я стану тенью. Если, конечно, Дан был прав. Или предстану перед Всевышним? Или окунусь в Великое Ничто?»