Путина

Практически все настоящие охотники, как правило являются  также заядлыми рыбаками. Об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что членский билет у охотников всегда назывался охотничье-рыболовным. Соответственно у нормального охотника всегда имелись в наличии кроме оружейного хозяйства и спиннинг какой-никакой и сетёшки на разную рыбу и лодка хотя бы  и надувная.
Поэтому по весне, когда сходил лёд на реках, начиналось весеннее половодье, наступало время путины. В деревнях стоящих на берегу больших рек или  неподалёку от них в это горячее время мужики запасались рыбой почти на весь год. Ловили немудрёной снастью, называемой в народе где черпалкой, где пауком, где намёткой.
 Снасть эта представляла из себя длинный шест, устанавливаемый около уреза воды на подобие колодезного журавля на конце которого висела квадратная сетка закрепленная углами за крестовину из проволоки и опускаемая в воду на длинном шнуре. А сама ловля не отличалась особыми изысками и заключалась в периодическом спуске сетки на дно и затем через определённое время быстрым подъёмом её из воды. При этом подхватывалась рыба, которая в это время косяками шла вдоль берега и из-за мутной весенней воды не видела снасть. Наверное, именно оттого и родилось выражение: - ловить рыбку в мутной воде.
Но такая рыбалка была только для тех, у кого на берегу стоял свой законный, родной «журавль». А для городских рыбаков – охотников, которые приезжали в угодья издалека весенняя рыбалка по мутной воде была доступна, как правило только сетями, причём этот тонкий момент надо было ещё поймать, когда вода начинала подниматься и рыба заходила в заноги, протоки, разливы и в луга.
Вот однажды Василич с Григоричем и отправились на такую рыбалку. К этому времени Виктор уже выбыл из компании, а попросту погиб по дури в пьяной драке и уже лет пять, как на открытии охоты один из первых тостов святое дело поднимали, не чокаясь за Прасковью Андреевну, маму Анатоля: - Эх, маманя!...,  потом  за Витька:- Эх, Витёк!... и только потом уже: - За удачу!…
Так вот в этот раз  поехали на двух «Нивах», поскольку проезд в зону был обеспечен многомиллиардными вложениями в недостроенную Нижнекамскую АЭС.
Короче, если раньше было возможным проехать на вожделенную территорию только на  моторках, то сегодня это мог осуществить любой велосипедист с использованием  вновь возведённых дамб, открывающих прямой путь сухопутным средствам передвижения.
Вот в этой напряжённой ситуации получив информацию, что ещё день-другой и въезд на территорию на автомашинах на Бобровом ручье перекроет вода команда ломанулась на рыбалку.
В одной машине отправились Григорич с сыном Игорьком и его друзьями. Для Василича нашлось место в другой «Ниве» в команде под руководством Юры начальника смены и его друга аппаратчика Володи. Было ясно, что едут в одно и то же место, куда пока ещё можно проскочить на автомобилях.
Это всё тот же Бельский затон. Одна команда на заногу Банная, вторая на заногу у Домика. По расположению это два параллельных длинных залива от Камы, находящихся друг от друга на расстоянии метров пятьсот - шестьсот, не более.
Заехали без приключений, хотя отметили почти предельный уровень на перетоке Бобрового ручья.
Конец апреля, днем волны тёплого воздуха, ночью примораживает, в оврагах талый снег, а в заногах лёд почти сошёл и только на отмелях кое-где ещё лежат льдины, отделяющие открытую воду от берегов.
Команда во главе с Григоричем обосновалась на Банной заноге, а Юрок начальник смены с Вовой и с примкнувшим к ним Василичем осели рядом, на  заноге, называемой «у Домика», который кстати к тому времени уже спалили местные крестьяне, уставшие от набегов городских вахлаков и решивших, что лучше вообще ничего, чем такая хреновая  жизнь, когда по осени не досчитаешься то лошади, то жеребёнка из табуна, вольно  гуляющего всё лето на разнотравье Голодного острова. 
От шикарной, по меркам любителей охоты  избушки, где в лучшие времена находили  приют до десяти человек, озабоченных охотой, остались только уголья да память в фото и кино документах.
Тем  не менее жизнь продолжалась и команды занялись  обустройством и подготовкой к рыбалке.
И там и тут поставили лагерь, собрали дрова для ночного бдения, накачали лодки, запустили сети и присели для оглашения первых тостов.
Неизвестно, насколько произведённые действия были синхронны, но Василич как-то вдруг почувствовал  острую необходимость в общении со старым студенческим другом Григоричем. А поскольку доподлинно знал, что тот почти что рядом, стоит только перейти луговину, он после лёгкого перекуса пошёл  в известном ему направлении.
Его молодёжь тоже однозначно уважала и звала «дядя Юра», так что ходок беспрепятственно  перешёл ложбинку и очутился в окружении родных лиц.
Там также горел костёр и наливали всем, кто пришёл на огонёк. Гостей встречали Игорь, его друг Юрик и младший брат Юрика Владик. Они уже опутали сетками Банную заногу и настраивались на напряжённую ночную рыбалку.
А тут дядя Юра, как с куста свалился, чуть выпивший, но на своих ногах. Его принял в распростёртые объятья Григорич, который пребывал сегодня в этой команде в качестве консультанта.
Присели на бревно около костра, налили всем по стопарю, и после обычных восторженных воспоминаний о том, как хорошо здесь было буквально ещё  года три назад, молодёжь  решила подшутить, мол, слабо старикам попасть в пластиковую бутылку на сорок метров?!
Дядя Юра не стал возражать и отшучиваться, просто взял свою верную двустволку и вполоборота, чуть ли не из-под мышки с косого глаза пульнул по пузырю. Его как ветром сдуло. А надо сказать, что в сумерках и по пьяни у него почему-то всегда результат был выше, чем при полной видимости. Молодёжь притихла и больше не возникала.
Наступила ночь, дяде Юре вроде как пора возвращаться по месту приписки и Григорич, с учётом произведённого от стрельбы эффекта, просто не мог ничего сделать лучше, как достойно проводить своего старого друга до его стоянки. А тот в свою очередь после прибытия на базу естественное дело раскрыл все погреба и они продолжали провожаться вот таким душевным образом, причём эти взаимные провожания сопровождались традиционными присаживаниями у того или другого костра с неизменными тостами и пожеланиями удачи, а вода всё поднималась и начала заходить в луга. Последний проход между лагерями происходил по уверению свидетелей уже выше колен.
Наконец они расстались. Григорич вернулся в свой лагерь и начал привычно руководить процессом.  Пацаны трясли сети, выбирали рыбу и возвращались на отдых в лагерь. Он поддерживал огонь. И так всю недолгую весеннюю ночь.
Василич по возвращении также принял активное участие в проверке сетей, но с учётом возраста и не совсем адекватного состояния после очередной проверки снастей  его отправили на отдых в «Ниву». Вот тут и случилась оказия.
Вылезая из надувной лодки он слегка потеряв опору, попытался выскочить на берег и в этой суете задел голенью за острый край прибрежной льдины.
Эта ошибка оказалась роковой. У него голень была слабым местом. Он вроде бы помнил, берёгся, но чему бывать того не миновать.
Тем не менее Василич продолжал суетиться вместе с командой, помогал выбирать рыбу, оттаскивать её в овраг на снег и практически не чувствовал себя уязвлённым. Но это до поры, до времени.

 

На следующее утро решили замутить уху. Эту ответственную задачу возложили на Володю, но тот, то ли устал, то ли бессонная ночь дала о себе знать, вместо рекомендуемых в инструкции к охотничьему примусу «Шмель» двадцати энергичных качков штатным насосом запузырил с устатку несколько мощных качков  насосом от «Нивы». А после подсунутой спички вместо знакомого шипящего шума работающего примуса перед носом обомлевшего кострового в небо фыркнул двухметровый огненный факел, и примус разлетелся на части. Уху сварили на костре. Но, в общем, с учётом удачной рыбалки все пребывали в приподнятом настроении.
А вот Василич протрезвев, с некоторым удивлением почувствовал, что ушибленной в горячке ноге в сапоге становится всё  теснее и ступать на неё делается всё больнее, а дома разглядев пострадавшую ногу понял, здесь без хирурга не обойтись.
Вернулись они с рыбой. Торговать излишками в те достопамятные времена, у них не было принято. Поэтому созвонившись с ближайшим другом Сергеичем, он отсыпал ему добрую часть улова, а сам вынужден был  залечь в больничку.
Но это отдельная история…
Российские больницы на периферии никогда не отличались  особыми удобствами. Василичу приходилось там бывать с разными проблемами, и повидал он  всякого. Но когда попал в этот раз с поврежденной ногой,  был несколько шокирован обстановкой.
Положили его в палату к «ножникам», кто не знает, это к больным, у которых одну или две ноги уже отрезали, но тем не менее какие-то проблемы остались. Так вот попал он туда с  опухшей и посиневшей голенью, но пока ещё абсолютно не въехавший в специфику палаты.
Сосед на койке слева, крепкий лысоватый мужик лет пятидесяти пяти шофер, был совершенно нормальный в общении и в быту. Он для начала научил его писать в обрезанную пластиковую полтарашку, чтоб не мучиться с проблемами передвижения на костылях по коридору до общего туалета при наблюдающейся острой боли в ноге.
Сосед по ночам во сне стонал, а днём всё кряхтел, и единственно о чём сожалел, так о том, что вроде в последнее время многовато курил и позволял себе лишку пивка после работы. У него были сильные боли в пальцах одной ноги, и ему грозила ампутация.
С непривычки возмутила Василича так же процедура утреннего обхода, проводимая главным врачом  отделения. Тот с каким-то иезуитским выражением лица, не вдаваясь в детали, вроде как бы вначале обнадёживал ребят, попавших к нему на излечение, что ладно, пока сегодня мы тебя подлечим, а потом спокойно выдавал: - всё равно, мол, ты никуда не денешься, придётся резать…
Тема тяжёлая в любом случае, а после такой «душеспасительной» беседы вообще как бы запредельная. И лежащие в палате мужики, все, кроватей было шесть, у каждого свои проблемы, после таких откровений для соседа замирали и с ужасом ожидали приговора кесаря для себя.
Василич встретился с соседом взглядом когда того повезли на каталке в операционную и в его затуманенных безнадёгой глазах стояли слёзы и читались страх и боль.
Когда двери за ним закрылись Василич почувствовал, что больше не выдержит такого взгляда и попросил, чтоб его перевели из этой палаты. А так как он был несколько из другой категории лечащихся в этой больнице, настоящим химиком, а больница, как-никак, была от градообразующего предприятия, ему пошли на встречу и отправили в отдельный бокс.
Ну и что вы можете себе представить, взяли этого бедолагу шофёра на плановую операцию, как оказалось в не совсем удачное время, в пятницу перед длинными праздниками Первого Мая, отмахнули ему полступни и бросили в палату на отлёжку.
Не знаю, как это назвать, издевательство или изуверство, но это были смутные двухтысячные годы, когда все вынуждены были буквально выживать. Медсёстры,  закалённые прозой жизни особо не церемонились с капризными больными. Обезболивающие отпускались только по указанию главного врача для VIP-клиентов и вот здоровенный мужик, у которого всё вроде функционировало без особых проблем, отошедши от наркоза начал орать благим матом, буквально захлёбываясь от боли. А ничего взамен, в том числе и обезболивающих лекарств без команды сверху не предполагалось. А врачи вместе со всей страной отмечали праздник весны, мира и труда.
Короче, ещё сутки по всему отделению были слышны крики и стоны больного. Мужик помер от болевого шока, это диагноз Василича. А всего-то что в принципе необходимо было сделать в данном случае - позвать родных, если нет сил у заведения и дать им возможность выходить больного! Ведь в годы Великой Отечественной Войны говорят, выхаживали и гораздо более тяжёлых.
Этот конкретный случай несколько остудил  горячую голову Василича и заставил достаточно серьёзно задуматься о жизни.
Слава Богу что у него всё было гораздо проще. Гематому на ноге вскрыли, почистили и зашили. Но всё равно, в душе то осадок остался…
Не приведи вас Господь попасть под расчёт в российскую систему здравоохранения, если там нет прихватов. Лучше вообще не хворать и не приставать со своими болячками к озабоченным эскулапам, поскольку у тех вроде как и своих проблем выше крыши.
Вот с такими выводами он вышел через месяц из больницы и для себя решил на будущее, пока не прижмёт конкретно – туда ни ногой.
А на улице весна, май, птички поют, огород не вскопан, помидоры не посажены. Хорошо, что ещё успел к Сергеичу на юбилей, куда его доставили прямо из палаты, всего в повязках, но уже торчком, ходячего и бодрого духом.
Поздравились, попили водочки и в приливе благодушия и всеобщего человеколюбия решили, что жить всё-таки хорошо, как ни крути…