Синаптический прунинг Гомбожаба Цыбикова

Синаптический прунинг Гомбожаба Цыбикова

- Но это факт?
- Нет, это не факт.
- Это не факт?
- Нет, это не факт. Это гораздо больше, чем факт. Так оно и было на самом деле.

Х/ф «Тот самый Мюнхаузен», авт. сценария Г.Горин

Эта история началась не менее 5000 лет назад, то есть очень, очень давно: в сто раз больше, чем было Де Ниро, когда тот получил «золотого льва», и в двести больше, чем было Кэти Пэрри, когда она спела «Слава Богу, пятница». Множество мужчин с удивлением обнаружили, что если вместе взяться за дело под руководством крикливых и склонных к мордобитию дядек, результаты получатся намного лучше, чем если за него просто взяться. Потому что во втором случае оказывается очень внезапно, что у кого-то жена свалилась с мигренью, кому-то нужно отгонять от своих гусей камышовых котиков, а кто-то сидит и фрустрирует. Но если каждому копать собственный - можно окочуриться от голода ещё быстрее, потому что то саранча, то засуха – все давно поняли, как высоки риски сельскохозяйственной отрасли, а страховку всё еще не изобрели. Метро до работы не построили, стоматология в зачаточном состоянии, полиции нет, телефона нет, интернета тоже нет, и ни одной палатки с шаурмой поблизости. А крикливые дядьки уже послали кого-то одного пасти всех гусей сразу, жён с детьми свалили в кучу, чтоб было кому жаловаться, что везде и всё болит, и внезапно лениться стало не с руки, потому что можно и по соплям получить.
Размазав кровавые сопли, множество мужчин перестали лениться, вскопали множество огородов, соорудили множество каналов для орошения, а чтобы не ездить в отсутствие метро на работу издалека, поселились прямо рядом с общественными грядками за одним общим забором и назначили самого крикливого дядьку «Большедомым», то есть фараоном. Тот махнул рукой и крикнул: «Поехали!»
Так началась цивилизация.
С одной стороны, всем всё понравилось: не надо бояться, что ночью семью слопает случайный крупный котик, куда меньше шансы околеть от голода, гусь жиреет день ото дня, а самое главное - не нужно уметь делать самому всё, от обуви до лекарства от головной боли. И можно даже не лупить по голове случайно пойманного дикаря топором сразу же, а выделить ему угол в сарае и отправить, скажем, отгонять камышовых котиков от гусей. А топором по голове всегда успеется.
С другой стороны, постоянно приходится размазывать кровавые сопли и никакой возможности гадить, где попало... А к этому уже основательно привыкли: с тех пор, как предки наелись мутагенных яблок и произвели на свет потомство с изменёнными участками генома hare5, отчего оно принялось мыслить категориями добра и зла, обзавелось «эго» и затеяло произносить слова, усложнив давным-давно отлаженную первую сигнальную систему, прошло аж 150 000 лет. Всё это время отпрыски Y-хромосомного Адама и митохондриальной Евы были очень заняты: ловили шаурму, размножались, собирали дикие огурцы, размножались, смотрели на звёзды, размножались, придумывали и совершенствовали дреколье и палки-копалки, размножались, барахтались в водах потопа во время внезапного потепления климата, размножались, топали пешком и плыли на плотах с детьми и жёнами аж до Австралии и курортных островков Тихого океана, размножались… И каждый день этих долгих лет у сынов У-хромосомного Адама был наполнен трудами и опасностями, а у дочерей митохондриальной Евы - трудами, лаской и заботой о близких. Последние рожали и выхаживали за свою недолгую жизнь от 6 до 10 потомков, а первые ежедневно преодолевали в поисках начинки для шаурмы многие километры, на коротких дистанциях догоняя даже дикую лошадь, не говоря о гусях. Постоянная опасность со стороны крупных котиков, холода и голода не позволяла ни тем, ни другим отвлекаться по пустякам – всё, что делалось, делалось предельно рационально и приносило пользу. Деятельные, напористые и сообразительные отпрыски Адама и Евы из Африки вскоре потеснили своих сородичей, как крупных и холодостойких, переждавших ледниковый период среди пещерных медведей и шерстистых носорогов, которых позже назовут неандертальцами, так и мелких и пушистых, которых назо⬬ут денисовцами. Но в процессе обнаружили, - задолго до Сванте Паабо, - что могут размножаться так, как не каждый способен это делать; а именно - со всеми, кто не успел убежать или спрятаться. Поэтому от неандертальцев и денисовцев вскоре остались лишь небольшие проценты в генетическом материале потомства да устные предания о троллях-нефилимах и краснолюдах-фейри.
Разобравшись с родственниками, потомки Адама и Евы продолжили размножаться и расселяться с дрекольем и палками-копалками наперевес без выходных и перерывов на обед. Но тут в самых сытных и безопасных местах плодородного полумесяца понастроили заборов; и внутри каждого из них обнаружились свои горластые дядьки.
С похожими сложностями столкнулись обитатели берегов речек Тигр и Ефрат, где потом обоснуется ИГИЛ, запрещенный в ряде стран и в том числе в России, а в те поры только начиналась Страна Черноголовых, или Шумер.
В местечке, которое позже назовут «холмом мертвецов», или Махен-Джедаро. На заливных лугах Хуан-Хэ и Ян-Цзы. На островке Крит и в соседних Микенах. И даже кое-где в окрестностях горы Арарат. Много где. Однако потомкам огородников долины Нила, в отличие от прочих, удалось вполне связно записать, что случилось за, перед и иногда прямо под заборами после.
Свободное место в долинах рек, обеспечивавших, благодаря аллювиальным почвам и режиму увлажнения, хорошие урожаи баклажанов, закончились довольно быстро, и потому наиболее горластые и склонные к мордобою дядьки принялись выяснять, кто из них самый горластый. В процессе наиболее деятельные и сообразительные основали династию большедомых всея Местадушетворения и выдали сторонникам медаль Нармера, а менее удачливые поскучнели, погрустнели и отправились пасти гусей. Всё это наблюдали, выпучив глаза, жители противоположного берега моря - Крита и Микен. Чтобы было не так завидно, они и себе построили пару образцов монументальной архитектуры и освоили священные  танцы с быками. Много позже, когда огороды Балканского полуострова обживут пришлые эллины, им ещё долго будет казаться, что их общий предок вырос и возмужал на Крите, а национальный лидер критян, Минос Зевсович, – вообще справедливейший из царей. Туда же они пошлют -  чтобы замять дипломатический скандал с Андрогеем Миносовичем - Тесея Эгеевича; от критян тот вернется задумчивым, обученным священным танцам и, покряхтывая, изобретет демократию.
Долину Нила тем временем всю перегородили заборами, одних котиков приручили, тех, что по-крупнее – отогнали, крокодилов ритуально накормили, кочевать налево-направо прекратили и как-то поскучнели и погрустнели: гадить где попало, размножаться, догнать и мелко нашинковать начинку для шаурмы, размножаться, подергать крупного котика за хвост, размножаться возле Нила стало уже никак не возможно… Отчего отпрыски Y-хромосомного Адама и митохондриальной Евы оказались в некоторой растерянности, особенно учитывая, что сытость и безопасность, бывшие для их предков штукой редкой и праздничной, стали состоянием довольно обыденным.
Наряду с регулярным пропалыванием грядок, что совсем не то же самое, что беготня по саванне с дрекольем наперевес. Поэтому обожествленные предки, которых почитали потомки Адама и Евы, пока крутили хвосты крупным котикам, отъевшихся жителей речных долин уже не радовали. Прежде, взывая к ним хором, и охотники с дрекольем, и собирательницы с палками-копалками сразу вспоминали, что они родственники и испытывали катарсисы от того, что все мы здесь сегодня собрались. После такого взывания было значительно веселей гоняться по саванне за начинкой шаурмы, проще простить наступившего на ногу по дороге на работу, и, если котик покрупнее всё же догонял кого-нибудь, значительно легче пережить утрату; потому что общий обожествлённый предок, как бы витающий поблизости, всё это как бы «одобряэ». Традиционными поводами собраться  и повзывать стали свадьбы, похороны, дни рождения, начало очередной охоты, конец сбора баклажанов… А в принципе это делалось каждый вечер на регулярной основе, когда все собирались у огня, закончив дела. Занудный эллин из Афин (города, зануды которого станут образцом занудства на все времена) спустя много столетий именно этот эффект назовёт «катарсисом», - чувством очищения, - в котором афиняне нуждались не меньше зрителей «Игры Престолов». Эллина звали Аристотель, и в долине Нила про него не слыхали, но заметили, что пока вдоль заборов слоняются малознакомые людишки, а непонятно чьи детишки гадят, где попало, дух предков как бы вопрошает - «кто, бороды Джигурды ради, все эти люди?!»
И никакого катарсиса не происходит, а происходит сплошная фрустрация.
Большедомый фараон и его уважаемые люди вскоре выяснили, что дух предков очень «одобряэ» пляски под зажигательное диско рядом с монументальной архитектурой, воскуривание кое-чего ещё и, - главное – общение с одомашненными котиками, сводящие всеобщую нервозность на нет. А в особо тяжёлых случаях рекомендовалось заготовить в качестве лекарства от фрустрации персональный гроб, - чтобы точно уже не переживать о том, что по дороге на работу все толкаются и наступают на ноги.
Так получился культ; он всем понравился, тем более, сразу же появилась возможность заниматься граффити, священными плясками и изображением иероглифов на папирусах: для жителей долины Нила словно распахнулись порталы в неизведанные пространства. В этих новообретенных пространствах плясуньи и писари проживали катарсисы ещё и друг с другом, а произведённые ими обувь и лекарства от головной боли оказались востребованы наряду с шаурмой и баклажанами. Из порталов тут же вылезли рептилоиды и передали писарям чертежи пирамид вместе с технологиями изготовления строительных материалов, - так выяснилось, что им и не выходя из-за заборов есть, в целом, к чему стремиться.
Спустя тысячелетия один скучный потомок бюргеров обнаружит, что  эти пляски, папирусы и священные крокодилы с персональными гробами вместе - отличная сублимация, избавляющая от погружения в ужасную фрустрацию. Но жители долины Нила не слышали о Зигмунде Фрейде, и им, скорее всего, крупно повезло.
Не обошлось, однако, без побочных эффектов. Посторонние отпрыски Адама и Евы, которым случалось заблудиться в пустыне и перелезть через забор, так впечатлялись одомашненными котиками, папирусами и кое-чем ещё, что возвращаться к своим унылым соплеменникам (по-прежнему ковыряющимися палками-копалками в каменном веке) домой совершенно не спешили. Потому что в долине Нила и рептилоиды, и жирные гуси, и фараон на виниле, а дома сплошной каменный век, голодные крупные котики и ни одной палатки с шаурмой поблизости (про невроз и фрустрацию им никто не объяснил).
Эти персонажи принялись наведываться в долину Нила в основном чтобы позажигать и пообщаться с ухоженными дамочками  (которые, сменив палки-копалки на высокотехнологичные мотыги, получили возможность мыть  головы чаще и иногда даже делать маникюр). К тому же пришлые из пустыни гастарбайтеры гадили по старинке, то есть где попало.
Пройдут тысячелетия, и отпрыск двух великих поэтов придумает термин «пассионарность», чтобы объяснить, почему обитатели пустынь и гор предпочитают дамочек с мытой головой соплеменницам, которые никогда не слышали о шампуне и маске для волос. Жители речных долин, однако, не слышали о Льве Гумилеве, и были вынуждены объяснять, что гадить на заборы – это неправильно. Для разъяснительной работы и на охрану баклажанов от гастарбайтеров пришлось выделять специально обученных людей, многие из которых в совершенстве научились разбивать носы и так стали весьма уважаемыми.
Прошла пара тысячелетий. Случалось, пассионарные обитатели пустыни давали фараону по хребту и забирали дамочек с мытой головой прямиком к себе в каменный век, пустыню и прочие труднодоступные места. Случалось, пассионарии сами с трудом уносили ноги от уважаемых людей. Случалось даже самому фараону гоняться за гастарбайтерами до самого Красного Моря; причём в случае удачной погони пленников у него оказывалось больше, чем гусей и выгребных ям вместе взятых во всём Местедушетворения. Поэтому уважаемые люди придумали отправлять пленных на строительство шедевров монументальной архитектуры, и, чем больше им попадалось гастарбайтеров, тем грандиознее получалась стройка.
Похожие мероприятия с небольшими поправками на местный колорит прошли в долинах рек Ян-Цзы и Хуан-Хэ, Инд и Ганг, Тигр и Ефрат, на островке Крит, в соседних Микенах и начались потихоньку в окрестностях горы Арарат.
Прошло ещё несколько тысячелетий. Вымерли мамонты, Гильгамеш одолел Хумбабу, лужи от растаявших ледников подсохли, Авраам породил Исаака. В далёких степях племена табунщиков-скотоводов что-то не поделили и устроили эпичную бойню с применением боевых колесниц. Тому единственному, кто начал было фрустрировать перед дракой, Арджуне, явился обожествленный предок по имени Кришна и объяснил, что фрустрировать не нужно, а нужно чётко и конкретно делать своё дело. По-крайней мере, так его поняли; когда дело было сделано, половина выживших отправилась в одну сторону, прославляя ашуров и проклиная девов, а вторая половина – в другую, проклиная асуров и прославляя теосов. Аркаим был разрушен, а гексосы, завидев на горизонте боевые колесницы, предпочли сами переехать поближе к Нилу. Проломив забор, разогнав охрану Метадушетворения и оставшись на должности Большедомых.
По мере того, как табунщики на боевых колесницах катились всё дальше, всё больше колесниц ломалось и владельцам приходилось оседать - докуда кто докатился (автосервисов всё ещё не изобрели). В Местодушетворения приехали проведать, что и как, обитатели окрестностей горы Арарат, но получили по хребтам от фараона при Кадеше; в целом мероприятие, обозначенное «нашествием народов моря», прошло успешно: его участники постановили ломать мебель и бить посуду при переездах и впредь. По количеству перебитой посуды и переломанной мебели позже назовут  это «катастрофой бронзового века».
Когда осели пыль и копоть, оказалось, что посреди шедевров архитектуры и заборов Микен рассеяно бродят небритые табунщики-эллины, а в Местодушетворения из Тира и Сидона приплыли финикийцы-филистимляне. Оценив упитанность гусей и шедевры монументальной архитектуры, они, немного пофрустрировав, принялись изобретать буквенное письмо,  крашенные пурпуром наматрасники, и отстраивать Карфаген с Гадесом. А затем отправились на один туманный островок – добывать вкусное и полезное  олово.
Потом за гусями через уже обветшавшие заборы перелезли нумидийские цари, жившие выше по  течению Нила, немного задержались и решили остаться на должности Большедомых. Но особенно отличились жители Балканского полуострова, эллины: они послали Тесея Эгеевича к   справедливейшему из царей Миносу Зевсовичу на Крит, и это стало началом проблемы. Тот внезапно вернулся, некоторое время чесал в бороде (Ариадну, которая требовала эту бороду стричь и хотя бы иногда чистить уши, герой оставил на необитаемом острове: ему приснилось, что на ней надумал жениться обожествленный предок) и начесал себе и остальным демократию.
У эллинов, как называли себя вчерашние табунщики, доехавшие до Балкан и проломившие заборы Микен, были практически те же проблемы, что у жителей долины Нила. Но – на одну проблему меньше; задолго до упорного француза Пастера (которого не смог остановить даже инсульт – он всё равно доказал, что кипячёная вода полезнее воды с инфекционными заболеваниями) они выяснили, что если в воду добавлять немножечко продуктов спиртового брожения, результат будет почти такой же. Слов «этиловый спирт» и «обеззараживание» они не знали, но эффект оценили; и, пока тиф с холерой косили народ от Ян-Цзы до Нила, эллины сами пили, подругам наливали и детей поили. Так балканские полисы и окружающие их заборы избавились от зримых последствий инфекционных заболеваний пищеварительного тракта; правда, вскоре обнаружились побочные эффекты. Посмотрев на белую горячку, жители Балкан поскребли в бородах и решили: «Ничего сверх меры». Эта идея вместе с обязательным обеззараживанием питьевой воды и легла в основу эллинской культуры и культа того самого обожествлённого предка, который приснился Тесею Эгеевичу.
Национальные лидеры эллинов были, тем временем, ужасно заняты: разъезжая на кое-как отремонтированных боевых колесницах они давали по хребтам друг дружке, коллегам из критских колоний, реликтовым животным ледникового периода и вообще всем, кто не успел убежать и спрятаться. Эллины чинили проломленные боевыми колесницами заборы полисов, размазывали кровавые сопли и фрустрировали. Поэтому, когда Тесей Эгеевич, вернувшийся с Крита, предложил выгнать национальных лидеров с боевыми колесницами вместе и поселиться прям так, без них, согласились многие. Их как раз хватило на город Афины, который позже и прославился занудами; самые первые из которых спросили Тесея Эгеевича, где же гадить, ведь внутри забора так мало места? На что он ответил – разберёмся; про себя подумав, что гадить они будут, когда он скажет, где он скажет и сколько он скажет. От этого в Афинах сразу случилась демократия.
Её изобретатель, чтобы не скучать, вдвоём с подельником уволок завидную невесту и даже выиграл её при дележе добычи в орлянку. Подельнику было и обидно и горько, почему Тесею и пришлось, оставив демократические Афины, отправиться искать невесту и подельнику тоже; но что-то пошло не так, и он задержался (по слухам – в подземном царстве мёртвых) до тех пор, пока там не объявился большой любитель реликтовых животных, Геракл Теосович. И не отобрал у героя продукты спиртового брожения. Когда же,  покряхтывая, тот добрался наконец до Афин, то обнаружил с удивлением, что невесту во избежание международного скандала вернули на историческую родину. Тесей Эгеевич плюнул и уехал к родственникам на курорт, злоупотребил продуктами спиртового брожения снова, упал в море и упокоился. А принципы демократии осталось жить в веках.
Завидную невесту Тесей уволакивал с дальней окраины Эллады под названием Лакония, будущей родины царя Леонида. Досадный этот случай как-то подкосил отношение лаконийцев к демократии вообще и к афинянам в частности, а похищенной Эгеевичем сестре Кастора и Полидевка не везло хронически: вскоре её похитили снова, на сей раз - троянский царевич Парис. Про то, что из этого вышло и сколько заборов и боевых колесниц испортили по этому случаю, написал пару популярных песен заслуженный работник элладской эстрады по имени Гомер.
После того, как афиняне зажили прогрессивно, по-тесейски, другие эллины принялись тоже выгонять своих национальных лидеров. В отсуствие горластых дядек у них незамедлительно объявился Зигмунд Фрейд со своей фрустрацией, и эллинам пришлось проявлять всю свою изобретательность. Заметив, что граждане (от которых вместе с катарсисами отлетел дух общих предков, которому было недоступно, кто, бороды Джигурды ради, все эти дорийцы, ахейцы и ионийцы), скучнеют и грустнеют, главный демократ приказывал всем играть. Эллины принимались бегать туда-сюда, бороться, швырять тяжёлые предметы, сублимировать иными способами и изобрели спорт. Эллинам полегчало, Фрейд поскучнел. Потом, когда ахейские детишки принялись разбивать носы дорийским и наоборот, эллины собрались на главной площади полиса и орали друг на друга, пока не охрипли, но никого не убили и постановили детишек выпороть и скопом отправить в гимнасию, - голышом, - отчего дух Зигмунда поскучнел еще сильнее. В конце концов, по опыту египтян демократы решили устраивать песни с плясками на фоне монументальной архитектуры и так изобрели театр, забыв только про персональный гроб; но фрустрировать и так стало некогда – стройки требовали пленников, да побольше, олимпийские игры – квалифицированных атлетов и возничих небоевых колесниц, песни и пляски – актёров и музыкантов. Открылись порталы в неизведанные пространства, и каждый эллин оказался в собственных охотничьих угодьях, вроде как и не тесно. Вместе с рептилоидами подтянулись зануды, всё осмотрели, и с некоторыми поправками одобрили.
Национальные лидеры, по старинной традиции щеголяющие на боевых колесницах, были совсем не в восторге от таких раскладов, но эллины не стали фрустрировать, а изобрели  технологические новинки в виде тяжёлых щитов и построения фалангой,  превратившись внезапно в гоплитов. И от привычки кататься на боевых колесницах по виноградникам национальных лидеров отучили довольно быстро.
Как всегда, не обошлось без побочных эффектов. Вернувшиеся с разборок гоплиты, комфортно устроившись в полисах и выучив наизусть пару уже изрядно устаревших, но всё ещё популярных  песен Гомера (и совсем свежие победные песни Пиндара) принялись размножаться с неудержимой скоростью, - не помогала даже легализация однополых отношений. Те, кто уже не помещался в полисах, сели на корабли и спокойно, напевая под нос что-то вроде «А-а-арго…», безо всякой фрустрации понастроили маленьких хорошо укрепленных полисов от Марселя на западе до Феодосии на востоке за несколько смехотворно коротких столетий. Так они повстречались с подобным образом расселявшимися финикийцами-филистимлянами из Карфагена и Гадеса, любившими зажечь, обменялись с ними тумаками и навыками письма, а после оказалось, что дамочка с эллинской прической и эллинским маникюром, идя выносить ведро с помоями, сталкивается с дамочкой с парфянским маникюром и парфянской прической. Обе недовольно фыркали и принимались фрустрировать, потому что определенности, какая причёска и какой маникюр лучше, не было.
Парфяне, они же фарси, прикатившие на своих боевых колесницах в Мидию и окрестности, не были особо изобретательными. Они написали занимательную книжку, где ясно декларировали свободу выбора между изначальным Добром и изначальным Злом, а тем, кто выбрал неправильно, и тем, кто не кормит свою собаку, гарантировали нескончаемые жуткие муки. Потом, чтобы хоть как-то выйти из положения, когда всего хочется, но нельзя и не фрустрировать, отправились раздавать тумаки; начав с обитателей долин Тигра и Ефрата, потом переключившись на финикийцев-филистимлян из Тира и Сидона, прокатились на боевых колесницах по просторам степей, окрестностям горы Арарат и добрались даже до Местадушетворения. В процессе они обнаружили на берегах Ефрата и Тигра потомков Авраама и Исаака, пасущих гусей. В отличие от местных жителей, те не распевали песен про Гильгамеша с Хумбабой, и поэтому парфяне отправили их по домам – в Иерусалим. 
Если эллины жили по принципу «ничего сверх меры», то парфяне по принципу «бей своих, чтобы чужие боялись», и так соорудили довольно внушительную империю. Когда же поднялся еще и вопрос о маникюре, парфянские женщины наорали на детей, устроили мужьям сцену ревности, разлили козье молоко на почти новый персидский ковер, сели и заплакали.
Тогда наиболее энергичные из них отправились выяснять секрет маникюра в ближайшие греческие полисы Малой Азии, но по привычке - на боевых колесницах и под рёв труб. Гоплиты некоторое время это терпели, а потом устали от музыки и, построившись фалангой, разогнали духовой оркестр, причём не без помощи родственников с Балкан. Ответные меры империи  были предсказуемы – империя нанесла ответный удар.
Начался невообразимый кавардак: имперские штурмовики наступали, получали от гоплитов по щам, отступали, наступали снова, полисы эллинов вступали в альянс, выходили из альянса, триста лаконийских спецназовцев и царь Леонид совершили свой подвиг и упокоились, неудачливые военачальники казнились, удачливые пытались перейти на сторону противника. В общей суете даже высекли розгами море, но становилось всё очевиднее, что эллины, привычно сублимирующие, соображают значительно лучше и сражаются дисциплинированнее, чем парфяне, традиционно фрустрирующие: имперские штурмовики, как всегда, мазали. Вопрос о маникюре так и не был решен однозначно, но, когда пыль осела, кровавых соплей империи пришлось размазывать неизмеримо больше. Наступил мир.
Как всегда, обнаружились побочные эффекты. Со времен нашествия народов моря в головах потомков мутантов, унаследовавших измененный участок hare5, не воцарялся такой кавардак. Вчерашние имперские штурмовики, пасущие эллинских гусей, тихонько отъезжающие от посттравматических расстройств ветераны многочисленных кампаний, бесхозные виноградники и ничейные детишки, трофейные сокровища Азии – от всего этого полисы залихорадило. Какое-то время гоплиты успешно сублимировали, - строили, пели и плясали под винил от Еврипида и Софокла, - куда энергичнее обычного, почему и спустя много времени этот период назовут «классическим», то есть образцовым. Но этого было уже недостаточно, потому что эллинский принцип «ничего сверх меры» был уже похерен и всем стало ощутимо чего-то не хватать. Ветераны многочисленных кампаний не желали сливаться в демократических катарсисах с остальными гражданами, предпочитая друг друга; и просто рвались повоевать ещё, уже не важно, с кем и желательно - за деньги. Другие эллины желали продавать коварство и красноречие, не важно кому и желательно извлекая исчисляемый доход тоже, превратившись таким образом в адвокатов и маркетологов. Обнаружились, наконец, и те, кто хотел только фрустрировать и занудствовать. Первейшему из афинских зануд граждане, руководствуясь логикой, быстренько предложили выпить яду; но занудство не прекратилось; и кто-то написал немало занимательных книжек, как Аристотель, а кто-то просто публично мастурбировал, как Диоген. Некоторые даже открыли принцип функциональной ассиметрии мозга, ошибочно полагая, что объясняют устройство вселенной, как Платон, у которого был не один мир, а целых два; идеальный, где живут добро, зло и прочие идеальные вещи, и чувственный, в котором сам Платон занимается лифтингом, а вот Диоген – публичной мастурбацией. Много веков спустя упорный француз Марк Дакс выяснит, что способность оперировать идеальными вещами, абстракциями, существенно пострадает, если проломить череп слева, и почти не пострадает, если справа. И назовет это функциональной асимметрией головного мозга.
Между тем на родине покойного царя Леонида, Лаконии, где тесеевская демократия не прижилась, очень потешались, глядя на соседей. Лаконийский способ борьбы с фрустрацией отличался от демократической традиции и гласил: «начал фрустрировать – умри», что, впрочем, относилось только к правящему меньшинству, дорийцам. Для всех остальных, ахейцев, работала только последняя часть  принципа - «умри», для чего им даже выделили специальный праздничный день, криптию. Для наглядности спартанцы не поленились даже возвести храм смерти и вообще были настолько суровы, что разучивали наизусть занимательные стихи Тиртея, расплачиваясь исключительно кусками железа.
С железом вышла следующая история: пока по старинке все вокруг использовали для своего дреколья и мотыг сплав из легкоплавких меди и олова, в окрестностях горы Арарат зажигали настолько интенсивно, что случайно расплавили железную руду. И, постучав по ней молотком, изобрели утомительную и энергозатратную, но очень эффективную ковку. Дела у изобретателей сразу пошли на лад: давать по хребтам соседям, использующим по старинке мягкий сплав, стало значительно проще. А когда пыль осела и новинка разошлась по рынкам, вытесняя изделия из сплава меди и олова, вырубать лес под огороды и строить плавсредства стало значительно проще.
Платону устройство Лаконии очень понравилось, и он издал про это занимательную книжку, но она не помогла ни занудам, ни гоплитам, ни адвокатам: дело уже пахло керосином. Началась масштабная война всех против всех: сначала суровые лаконийцы схлестнулись с демократами из Афин, а вскоре подтянулись и прочие полисы.
Пыль и копоть уже стояли столбом, когда главным по керосину вызвался быть Александр Филиппович по кличке «македонский». Он вырос в отдалённой провинции, что-то вроде Исландии по нынешним меркам, куда даже прогрессивная демократия не добралась, и поэтому Шурику не повезло родиться царём. У него было трудное детство: царь-папа уделял ему мало времени, потому что бывал часто занят нанесением тяжких телесных повреждений и самопровозглашенным тиранам, и демократически избранным архонтам.  Тогда папу пригласили в Элладу почувствовать в войне всех против всех, и тот так разошёлся, что настучал по хребтам каким-то подозрительным не то иллирийцам, не то венедам, потом - скакавшим мимо скифам, и в конце концов устроил со своими гоплитами совершеннейшую Херонею. Пока он ездил по командировкам, мамочка взяла нелегкий труд воспитания Шурика на себя, а позже немало внимания юноше уделил уже известный специалист по катарсисам Аристотель. Как это бывает с первейшими занудами, он знал о катарсисах всё, но сам их не испытывал и у других не вызывал, так что Шурик возмужал, отличился в процессе Херонеи, а когда Филипп нехорошо и несвоевременно упокоился, пошёл фрустрировать налево-направо изобретательных эллинов, неизобретательных парфян, финикийцев-филистимлян, обитателей Местадушетворения – всех, до кого дотянулся. Обойдя стороной лаконийцев, как вскоре выяснилось при Мегалополе – совершенно напрасно. Миновав Срингар, добрался он даже до потомков тех табунщиков, что прославляя дэвов и бхагаванов, докатились на своих боевых колесницах до речек Инд и Ганг и там освоили слоноводство, - и надавал по хребтам и им тоже. В долине Нила мастера дискотечных дел, отвечавшие за звук, свет и кое-что ещё, увидев перекошенные и опрокинутые им заборы, сказали: «Ай да Александр, ай да божий сын!» - по-крайней мере, их так поняли. С тех пор и поныне кое-кто полагает, что Искандер Зулькарнайн был посланником Творца вселенной. Победив в шлемах несметное количество народу на пространстве от Самарканда до Местадушетворения, получив стреляное ранение в грудь, два в голову, травму бедра и выжив в жуткой эпидемии, познакомившись занудой по имени Диоген и решив, что Диоген – хорошо, но Александр – значительно лучше и основав в этой связи множество Александрий, македонец случайно выпьет яду и будет мумифицирован. А его фрустрация останется жить в веках.
Вылезшие из перенаселённых полисов эллины буквально заполонили пространство, по которому прогулялся Искандер и на котором теперь любой забияка, вообразив себя новым Искандером, принимался совершать подвиги направо-налево, смущая дамочек и пугая стариков с детьми.
Пока выходцы с Балкан и подхватившие от них заразу фрустрации жители эллинистических царств продолжали дело Александра, ведя войну всех против всех, на глухой окраине мира, Апеннинском полуострове, потомки других табунщиков скрипели зубами от зависти. Место, докуда докатились боевые колесницы их предков, прежде чем развалиться, они обнесли забором, кое-как надавали по хребту соседям-этрускам, а когда из-за тесноты и загаженности чуть друг друга не поубивали, изобрели общее дело, то есть Республику. Чтобы делать это дело, они набились в многоквартирные инсулы, отправили на пенсию собственного горластого царя и вместо него выбрали двух консулов, которым запретили переизбираться на второй срок. Всех участников общего дела обязали слушаться законов, изображённых, для наглядности, в 12 таблицах, а когда вокруг всего этого понастроили ипподромы, бальени и лупанарии,  получилась Римская республика.
Как-то в бальеи с лупанариями захотели заглянуть на предмет культурного досуга проходившие мимо под предводительством некоего Бренна кельты, республиканцы погрустнели, поскучнели и уже даже стали готовить для них сувениры, но, пока Бренн жадничал и рассуждал про горе побеждённым, к городишку подоспел Марк Фурий Камилл со стадом гусей. Бренн и кельты получили щам, Марк Фурий заменил старую добрую фалангу на легион, составленный из манипул, но вскоре подхватил инфекционное заболевание и несвоевременно упокоился. Про горе побеждённым, однако, республиканцы запомнили хорошо.
Ещё до момента распространения фрустрации царя Искандера по всем окрестностям римские матроны  уже неоднократно разливали молоко на почти новый персидский ковёр, орали на детей и садились плакать; и потому сами республиканцы в командировки за сувенирами стали ездить регулярно. Несколько командированных, собравшихся вместе, образовывали манипулу, а несколько манипул – легион. Дело шло неплохо до тех пор,  пока легионы не упёрлись в финикийцев из Карфагена и Гадеса, отмежевавшихся от родственников-филистимлян, на одном курортном островке. Окончательно освоившись с мореплаванием, те любили зажечь от души во славу общего предка, которым числили Баала, освоили слоноводство и уже и сами неплохо разбирались в сувенирах, почему многие легионеры и отправились вскоре на дно. Желающих оказаться где-нибудь подальше от многоквартирных инсул Рима и 12 таблиц, однако, хватало, и добровольцы продолжали исправно записываться в легионы. Когда же пыль осела, республиканцы заняли Гадес, а из Карфагена уволокли популярное руководство Магона по слоноводству и технологии окраски пурпуром, отправив его жителей изучать кельтскую премудрость про горе побеждённым. Сам же Карфаген сожгли и на всякий случай основательно посолили. И только главный слоновод Хани-Баал, пренебрегая кельтской премудростью, перебрался к потомку любимого телохранителя Искандера Зулькарнайна по имени Антиох, тоже недолюбливавшего республиканцев. Жители инсул поднапряглись, сформировали ещё легионов, и вскоре с Антиохом, Хани-Баалом, их гоплитами и боевыми колесницами приключилась совершеннейшая Магнесия. 
Потом легионы добрались до любителей дискотек из долины Нила, где на должности исполняющих обязанности Большедомых обосновались Птолемеи, отпрыски едва ли не единственного человека, который умел унять фрустрацию Искандера Зулькарнайна. А потом – до управляющего маленьких, но хорошо укреплённых полисов в курортной зоне Чёрного моря Митридата по фамилии Евпатор, успевшего принять деятельное участие ещё в Херонее.
Вскоре дотянулись легионеры и до остальных подражателей, неважно, насколько пониже была труба и пожиже дым. И, не обнаружив в демократических полисах никаких последствий дизентерии и других инфекционных заболеваний, так впечатлились, что отправили легионы выяснять, как так, уже прямиком в Элладу.
Совсем не все эллины были этому рады. Поэтому, когда пыль над Кенксефалами осела, побеждённые демократы отправились по домам изучать  кельтскую премудрость про горе побеждённым, а республиканцы, продемонстрировавшие достижения италийского слоноводства, поволокли домой адвокатов, песни Гомера и Пиндара, разбавленное вино и даже архитектурный ордер. Но главное сокровище Эллады, принцип «ничего сверх меры», утащить так и не смогли, - эллины его уже и сами придерживались от случая к случаю. Отпраздновав триумф, довольные республиканцы отправились по бальнеям и лупанариям, не соблюдая при этом никакой меры.
Всем всё понравилось, но, несмотря на победу над дизентерией, жители многоквартирных инсул не прекращали рваться наружу делать то, что запрещено делать внутри. В месте Душетворения, Элладе и даже на берегах речки Дунай уже во всю действовали всё те же 12 таблиц, поэтому в качестве курортов республиканцам приходилось искать всё более отдалённые места. Так они попали и на тот туманный островок, с которого финикийцы-филистимляне вывозили олово для сплавов, и в болотистые леса северной Европы, и к дальним родственникам филистимлян, - Самому Избранному народу, - в Иерусалим. Так что как бы далеко ни отодвигалось от многоквартирных инсул действие 12 таблиц, каждый раз находилось место, куда поехать позажигать. Пока манипулы заменяли центуриями, обнаружилось, что легионерам нужны не только мускулы и строевая подготовка, но и знание тактики, навыки инженерии и даже дипломатические умения. В Риме открылись порталы в новые пространства, где обосновались инженеры, дипломаты и множество других ловкачей. Раз в год постановили устраивать дискотеки в память о золотом веке, когда катарсисов у каждого было хоть отбавляй, назвав их Сатурналиями или календами; а в память об общих предках, в дни, которые назвали розалиями, пускать по речкам венки и цветочки. Но главное - укреплять республиканский катарсис регулярными совместными походами в бальнею и лупанарий. Вскоре каждый республиканец оказался при деле, каждый при своём.
А за пределами Республики тем временем происходило вот что: какой-нибудь финикиец-филистимлянин, венед или даже кельтско-говорящий галл из бедной рыбацкой семьи, единожды побывав на представлении в циркусе, вполне мог решить, что с него довольно дырявых сетей и никогда не просыхающей набедренной повязки и отправиться служить в легион. Легаты, у которых желающие позажигать то и дело заканчивались, таковым всегда были очень рады; и, если доброволец выживал в непрекращающейся резне с парфянами  и кельтами, то увольнялся в запас загорелым, подтянутым и с мешком серебра, соразмерным выслуге лет. Дамочки при виде его немедленно разливали молоко на почти новый персидский ковёр, а соплеменники в непросыхающих набедренных повязках, пропахших селёдкой, принимались фрустрировать. Однако дать по хребту такому молодцу было непросто: во-первых, по части разбивания носов у него  самого имелся богатый опыт, а во-вторых, у него, как у гражданина,  появлялось римское право, в то время как у прочих – в лучшем случае римские обязанности. Почему и никаких катарсисов у бывших легионеров с рыбаками и работницами лупанариев уже не случалось, а вот с другими гражданами за кружечкой итальянских продуктов спиртового брожения – вполне.   
Однако не все разделяли общеевропейские ценности, - в том числе на родине царя Леонида, Лаконии, где по-прежнему не любили ни демократов, ни республиканцев, ни царя Искандера. Итог был печальный: лаконийцев и примкнувших к ним гоплитов лупили всем миром, - от желающих поучаствовать отбоя не было, - и кельтскую премудрость про горе побеждённым им объяснили очень доходчиво. Другие средиземноморские пассионарии тоже наведывались в республику проведать насчёт ухоженных итальянок, модных фибул со стразиками и крашеных пурпуром шмоток, и республиканцы встречали и их с энтузиазмом тоже: пастухов гусей постоянно не хватало. Встречи частенько заканчивались дискотекой-триумфом, на которых пассионарии выступали пешком и в цепях, а триумфатор - в пурпуре и на небоевой колеснице. Не вышло только с парфянами, которые, хоть и не были особо изобретательными, с помощью катафрактов и своей Авесты-Ясны основательно настучали по легионерским хребтам при Каррах, - тех самых, откуда задолго до того ушёл Авраам, породивший Исаака.
Всё получалось просто здорово до тех пор, пока не обнаружились побочные эффекты.
В Местедушетворения для дискотек сооружали пирамиды, эллины для своих катарсисов возводили театры. Граждане Рима, конечно, имели обожествлённых предков в виде Капитолийской триады, но, учитывая интернациональный состав республики, значительно важней для них были  ипподромы, бальнеи, лупанарии и, конечно, циркусы, в которых граждане наблюдали, как волосатые кельты и венеды дубасят друг дружку по хребтам. Демонстрируя тем самым наглядно, как плохо сказывается отсутствие гражданства на здоровье и вызывая у зрителей бурные республиканские катарсисы, после которых гражданам было значительно веселее возвращаться в многоквартирные инсулы читать свежий выпуск акта диурна и существенно легче простить наступившего на ногу по дороге на работу.
Много столетий спустя один талантливый представитель Самого Избранного народа Абрам по фамилии Маслоу придумает специальную пирамиду. Республиканцы про него не слышали, и им, скорее всего, сильно повезло; однако об его пирамиду приложились основательно. Карабкаясь по ней вверх, граждане обнаружили, что чем выше поднимаются, тем делается теснее от желающих забраться ещё выше. Забушевала фрустрация; оказалось, что кельтская мудрость про «горе побеждённым» применима и в этом случае. Уважаемые люди, забыв про охрану заборов республики, собирались в сенате орать друг на друга (особенно всем запомнились выступления уважаемого человека Цицерона), кто-то чего-то в тихую воровал из казны, а кто-то увещевал сограждан примером суровых и аскетичных предков. Дух Абрама Маслова, витающий над пирамидой, наблюдал, как граждане спихивают друг друга вниз, грустно качая головой.
Многие догадывались, что 12 таблиц и республика работают уже как-то не так, но объяснить это доходчиво смог только Гай Юлий по фамилии Цезарь – ведь нелепо же, если пирамида у Маслоу будет не с одной, а, скажем, с тремя вершинами. Хаос, если не сказать хуже, всех так достал, что идея завязать с общим делом нашла массу сторонников, несмотря на возражения уважаемого человека Цицерона. После того, как с республикой было почти официально покончено, римские граждане отпраздновали аж четыре триумфа Цезаря подряд и назначили его пожизненным диктатором, но потом не удержались и всё-таки упокоили прямо в помещении сената. Больше всех не удержался Марк Юний по фамилии Брут, который переписывался с уважаемым человеком Цицероном и был немножечко огорчён интимной связью триумфатора с его, Марка Юния Брута, мамой. С Юлием попрощались, но империю, которую он соорудил, нашли довольно симпатичной. Дух Зигмунда Фрейда незримо отплясывал джигу, а дело триумфатора осталось жить в веках, несмотря на неразборчивость последнего в вопросах личной жизни.
В это время в далёкой-далёкой провинции происходили удивительные события. Поскольку основным предметом экспорта что республики, что империи была фрустрация, огромному числу тех, кто не был включен в систему римского права, приходилось совсем туго. Не были исключением и Самый Избранный народ, незадолго до того надававший по хребтам подражавшим Искандеру Зулькарнайну потомкам Антиоха под руководством Иуды Кувалды, на местном наречии - Маккавея. Однако вскоре после того, как Кувалда упокоился, оказалось, что Самый Избранный народ фрустрирует, прерываясь исключительно на шаббат;  особенно популярны стали грабёж, насилие и союз с Римом. Понятно, что как только одни обретали достаток и благополучие подобным образом, всем остальным делалось ещё хуже, и скоро вероломство, подозрительность и фрустрация стали нормой жизни; так что горячие семитские парни основательно подпортили отношения с Большедомыми из Местадушетворения, с соседями-филистимлянами, с жителями речных долин Тигра и Ефрата, где позже обоснуется ИГИЛ, запрещённая в ряде стран, и в том числе в России, и даже  друг с другом. Некоторые даже взяли имущество в охапку и отправились подальше от общеевропейских ценностей в пустыню, но жизнь там оказалась настолько суровой, что вскоре от них остались только кумранские рукописи.
В результате, когда легионы под  предводительством Гнея Помпея Магна добрались до Иерусалима, его жители были заняты, преимущественно, друг другом. У легионеров, ещё не забывших приключившиеся с их коллегами крупные неприятности в болотистых тевтобургских лесах северной Европы и неоднозначные результаты матчей с парфянскими катафрактами, настроение было прескверное. Так что Самому Избранному народу не осталось ничего другого, как отправиться изучать кельтскую премудрость про горе побеждённым, а участник этого увлекательного мероприятия Иосиф по фамилии Флавий даже написал об этом занимательную книжку. Гней Помпей, руководивший легионами, доходчиво объяснявшими Самому Избранному Народу ошибочность его позиции, вскоре уехал по республиканским делам, очень неудачно посостязался в тактике с неразборчивым в вопросах личной жизни Гаем Юлием и нехорошо и несвоевременно упокоился в какой-то утлой посудине поблизости от Местадушетворения.
Если в противостоянии Гнея Помпея и Гая Юлия – возглавивших партии и легионы - победитель быть еще мог, то в вялотекущей войне всех против всех победитель не предвиделся. Поэтому Самый Избранный Народ  продолжали фрустрировать, несмотря на старания  забредавших время от времени позанудствовать последователей диогенов, эпикуров и протагоров, а также на старания каких-то людей, уверявших, что знают способ не фрустрировать вообще никогда и никого. Последние особенно расстроили Самый Избранный Народ, отчего некоторые из этих людей быстро и болезненно упокоились; но остальные продолжали распространять Благую весть и изобрели христианство, получив прозвание христиан.
Совсем не все были этому рады. Собственно говоря, большинство даже расстроилось: христианские инновации позволяли переживать катарсисы без плясок, без воскуривания кое-чего ещё, кровавых жертвоприношений, занудства, спортивных соревнований, винила и даже без закона Моисея. И даже более того: они предлагали катарсис сразу  непосредственно с Творцом вселенной, в который могли включаться вообще все желающие, что фундаментально не устраивало дилеров кое-чего ещё и устроителей дискотек, получающих от катарсисов регулярный вполне исчисляемый доход.
Много столетий спустя представитель Самого Избранного Народа Бенедикт по фамилии Спиноза напишет увлекательную книжку, в которой среди прочего отметит, что ненависть увеличивается вследствие взаимной ненависти и, наоборот, может быть уничтожена любовью. Однако на тот момент было не совсем понятно, зачем и, главное, как уничтожать ненависть любовью; получивший по хребтам от разъяренных легионеров Тита Флавия по фамилии Веспасиан ещё разок Самый Избранный Народ был выселен из города Иерусалим снова и отправлен изучать кельтскую премудрость про горе побеждённым. По старинной римской традиции легионеры поволокли домой кучу сувениров.
Открытие возможности вот так вот взять и прекратить немедленно фрустрацию с помощью любви меж тем принадлежало первым поколениям христиан, выяснившим методом проб и ошибок, что для этого недостаточно добровольного отказа от фрустрации, но требуются ещё и регулярные упражнения, без которых катарсисы не получаются. А для упражнений нужны были тренеры, потому что случаи попадались разные; так изобрели клир.
Борьба двух систем по стабилизации мозгов потомков Y-хромосомного Адама и митохондриальной Евы была неизбежна: никто не хотел фрустировать и делаться одиноким, никому ненужным и три раза посланным в места, где не светит солнце. Но одни во избежание продолжали карабкаться к верхушке имперской пирамиды Абрама Маслоу, а другие осваивали и практиковали осознанный отказ от фрустрации (случалось – попутно занимаясь инженерией или даже маршируя в составе легионов). Оба способа прожить интересную и насыщенную жизнь были по-своему результативны, но имели совершенно разные побочные эффекты.
Последователи пирамидального способа знали твёрдо, что сухо и комфортно в Империи только тогда, когда она несёт кельтскую премудрость про горе побеждённым и экспортирует фрустрацию от граждан ко всем прочим. Это работало неплохо до тех пор, пока христиане не отказались ходить скучными, одинокими и посланными в места, где не светит солнце, как положено не-гражданам. И более того - пока легионы продолжали зажигать от Дуная с прописанными там венедами до туманного островка с кельтами (в болотистые леса северной Европы их уже не особенно тянуло), всё больше народа вовлекалось в  осознанный отказ от фрустрации. Поэтому на христиан повесили, для начала, уголовщину по поджогу окрестностей Капитолийского холма, а затем принялись отлавливать и кошмарить в циркусах наряду с кельтами и венедами; но, в отличие от последних, христиане не фрустрировали, вызывая неудовольствие у одной части публики и нездоровый интерес у другой. Всем становилось страшно интересно, как они это делают, даже кельтам и венедам.
Империя, меж тем, никогда не была против чьих бы то ни было обожествлённых предков, к которым граждане могли обращаться в особо трудные или радостные моменты за катарсисом. Таковые имелись на все случаи жизни: заведующие небесными громами, менеджеры потусторонних благ, управляющие плодородием, дилеры военной удачи, - к ним по-прежнему взывали хором, чтобы избавиться от фрустрации по определённому поводу. Так как у граждан главными источниками катарсиса всё равно оставались циркус, ипподром и совместные походы в бальнею, остальным предоставлялось взывать кому вздумается, лишь бы не портили заборы, как поклонники Диониса-Бахуса. За пределами империи и у кельтских друидов, и у парфянских магов тоже имелся целый арсенал проверенных столетиями средств от фрустрации: дискотеки, кровавые жертвоприношения и отжиг в традиционном стиле Авесты-Ясны. Но их, как  не разделяющих общеевропейские ценности, традиционно фрустрировали, и Самый Избранный Народ, которому ещё Моисеем было запрещено переживать катарсисы с посторонними - в том числе. За отказ участвовать в обязательном имперском катарсисе последние частенько получали по хребтам, а когда стало понятно, что и это без толку, их обложили дополнительным налогом, объяснив, что эти деньги – жертва божественному императору (добро пожаловать в имперский катарсис обратно).
Получавшие за отказ участвовать в имперском катарсисе по хребтам христиане тем временем показывали настолько уверенный отказ от фрустрации, пока их пытали и казнили, что маги с друидами вместе только скребли в бородах. Христианство оказалось заразнее ветрянки в детском саду: желающие узнать, как это делается, находились от Марселя до Феодосии; и местами даже наблюдались попытки возвести некоторых из успешно практикующих уничтожение ненависти любовью в разряд обожествлённых предков. Но те только отмахивались и говорили, что исполняли волю Творца вселенной, с которым регулярно сливаются в катарсисе, а не вот это вот всё.
Пока все недоумевали по поводу происходящего, на большом удалении от Феодосии, Марселя и даже любой из Александрий начала повторяться история с любителями халявных дискотек Местадушетворения. На другом конце обитаемой вселенной, в долинах Хуан-Хэ и Ян-Цзы, где было налажено производство гигиеничных и очень удобных шелковых панталончиков, вызывавших большой энтузиазм и у местных жительниц, и у римских матрон, и у эллинских демократок, и даже у Большедомой Клеопатры. Поэтому от фабрик шёлковых изделий в сторону Дербента и далее протянулся через степи и горы Великий Панталончиковый путь, который столетия спустя назовут «Шёлковым». Не стоит думать, что с востока на запад двигались исключительно телеги с чистыми панталончиками, а с запада на восток – с грязными. Средиземноморье обеспечивало бесперебойные  поставки фибул со стразиками и крашеных пурпуром наматрасников, вызывавших здоровый интерес от горы Арарат до самого побережья Тихого океана. Бизнес процветал к большому удовольствию всех участников.
Поэтому сотни караванов и тысячи людей, задействованных в логистической индустрии, двигались мимо немытых пассионариев Великой Степи десятилетиями. Панталончики и наматрасники, по тем или иным причинам не дошедшие до получателя, частенько оседали в кишлаках и аулах современных Монголии, Афганистана, прикавказской части России, Казахстана и даже в окрестностях Сринагара. Но хватало их, естественно, не всем. Стоит ли удивляться, что хозяйка одной юрты, увидав на своей соседке фибулы со стразиками из Александрии египетской, начинала нервничать; а та, в свою очередь, заметив у соседей пурпурный наматрасник, теряла покой и сон. Казалось бы, причём здесь шёлковые панталончики? Но наступал момент возвращения законного супруга после трудового дня среди овец, навоза и голодных волков, а вместо ласковой подруги в юрте обнаруживался злой дух. Дух страшно завывал и разливал кобылье молоко на почти новый персидский ковёр. Местные шаманы только разводили руками – спасти несчастную от фрустрации могли исключительно панталончики в подарочной упаковке.
Тюрко-говорящая, ирано-говорящая и монголо-язычная степь зашевелилась и задвигалась, когда на кочевников, живших в суровой и архаичной простоте нравов, обрушилась проблема панталончиков. На первых порах трофеи перетягивались из одного кочевого клана в другой, задерживаясь только на самых пассионарных попах. Однако, когда в процессе перераспределения панталончиков тысячи кочевников оказались переквалифицированы в пастухов  чужих овец (за отсутствием поблизости достаточного количества гусей), кое-кто решил, что пора взять контроль над складами нижнего белья в свои руки и задумчиво посмотрел в сторону Хуан-Хэ и Ян-Цзы.
В Европу со схожими вопросами полезли через заборы суровые лангобарды; откуда-то из-за Дуная нагрянули, напевая что-то мрачное, готы, а следом нарисовались и упорные франки. Все они происходили от табунщиков, некогда утопивших боевые колесницы в окрестных гнилых болотах, все они гадили, где попало, и продолжали почитать общих предков. Сперва у легионеров всё получалось как обычно, с триумфами, но потом  обитатели инсул в составе легионов стали заканчиваться. Имперские историки фрустрировали и писали занимательные книжки, наблюдая, как вооружённые до зубов волосатые лангобарды пытаются поделить единственные на всю округу шёлковые панталончики и расписывают свежеокрашенные заборы корявыми рунами.
Все граждане империи, вне зависимости от происхождения и социального статуса, к заборам относились очень трепетно; и вскоре легионеры отправились разбивать носы и крушить черепа. Не оставались в долгу и пришельцы – собственно говоря, без новых панталончиков в подарочной упаковке дома их никто особенно и не ждал. Череда конфликтов растянулась на десятилетия, успех попеременно сопутствовал то упорным пассионариям , то доблестным легионерам. Под шумок лангобарды перебрались через Альпы и принялись расписывать заборы уже прямо поблизости от Рима, чем вызвали у аборигенов ещё больше фрустрации.
Империю лихорадило. Шелковых панталончиков хватало не всем, и катарсисов ощутимо недоставало тоже. В Александрии египетской кое-кто писал стихотворения, форма строк которых обнаруживал сходство с бабочками в животе автора; успехом пользовались занимательные книжки Лукулла и Катона, в которых остроумно высмеивались общие обожествлённые предки, обожествлённый император и уважаемые люди просто до кучи. Всё это щекотало нервы, но ситуацию меняло весьма незначительно. Поэтому, пока одни граждане с пафосом размахивали занимательными книжками Овидия и Горация, другие ввозили чьих попало общих предков, - например, Митру, - как бы в надежде создать хотя бы видимость катарсиса, а прочие продолжали воровать и фрустрировать, фрустрировать и воровать. Не помогла даже легализация однополых отношений на высшем, императорском уровне. И только продукты спиртового брожения вызывали похмельные катарсисы по-прежнему.
Вскоре нездоровый ажиотаж охватил и уважаемых людей: хотя идея о том, что империя – это хорошо, а общее дело – плохо и укоренилась в умах, желающих побыть императором (или иметь собственного, карманного) оказалось неожиданно много, отчего яды и заговоры скоро сделались повседневным спортом жителей Капитолийского холма. Императоры принялись нехорошо и несвоевременно упокаиваться один за другим, и, чем напряженнее становилась обстановка на границах, тем запах интриг и ядов на Капитолийском холме делался гуще.
Что касается христиан, им тоже хватало забот. С одной стороны, их активно прессовали имперские чиновники: отказ сопереживать обязательный имперский катарсис стал не только национальным иудейским вопросом. С другой стороны, неожиданно обнаружилось немало желающих воспользоваться набирающим популярность брендом в собственных целях; нашлись и те, кто был не прочь пофрустрировать во имя отказа от фрустрации. Так изобрели сектантов, зачастую изрядно дискредитировавших  христианство; Иустин Философ, Ириней Лионский и некоторые другие были решительно против. А собственно, почему, - возмутились желающие пофрустрировать, и вскоре по этому вопросу было написано немало увлекательных книжек.
Среди роскоши римского упадка и небритых пассионариев, время от времени переходящих на имперскую службу в обмен на панталончики и фибулы со стразиками, растерянно бродил Самый Избранный Народ.
Один потомок скучных бюргеров столетия спустя придумает закон двойного отрицания, чтобы объяснить, как же получается, что для разрешения кризиса системы найденное решение не возвращает прежнего состояния, а синтезирует новое. Ни легионеры в шёлковых панталончиках, ни Иустин Философ ничего не слышали о Георге Вильгельме Фридрихе Гегеле, но ситуация прямо-таки умоляла о синтезе.
Главным по синтезу оказался Гай Флавий Валерий Аврелий Константин, для друзей – просто Константин Великий, у которого было очень трудное детство.
Его папа часто бывал занят раздачей тумаков пассионариям и через чур уважаемым людям. Занят настолько, что даже развелся с костиной мамой, - исключительно чтобы решить накопившиеся вопросы через новую жену, дочку уважаемого человека. Поэтому его первая супруга уже собиралась было взять на себя воспитание сына, но из-за сложной геополитической обстановки Константина призвали служить в легион. Он не стал фрустрировать и довольно скоро оказался на хорошем счету у начальства; когда же занятый папа упокоился, наиболее уважаемые люди общим числом четыре вместе с Костей поняли, что наступил момент для прояснения вопроса, кто всё-таки должен занимать вершину пирамиды Маслоу. Гай Флавий Валерий Аврелий снова не стал фрустрировать, побрился, упаковал вещи, чмокнул маму в щёчку и вскоре залез вместе с лояльными легионами прямо на Капитолийский холм.
На дружеской вечеринке, которую он устроил в честь этого с последним выжившим уважаемым человеком, было принято решение посмотреть, что получится, если перестать кошмарить христиан: вдруг сгодятся для чего-нибудь. А чуть позже, когда уважаемых людей кроме Константина внезапно не осталось, созвал в город Никею ввиду хорошего климата и непосредственной близости от затеянного им монументального строительства окончательно разругавшихся между собой христианских тренеров: определить, кто из них практикует осознанный отказ от фрустрации, а кто – тайком ото всех фрустрирует.
Главные христианские тренеры под чутким руководством императора записали, как именно следует умножать любовь. Начали с постулата о том, что если кто оскоплён насильно или по медицинским показаниям – те годятся, чтобы вести людей в Царствие небесное, а кто сам себе отрезал лишнее – тех гнать в шею, потому что странные они какие-то; потом все разъехались по домам. Эпоха была суровой, монументальное строительство мало по малу заканчивалось, новые бальнеи и ипподром сдали в эксплуатацию, и провинциальный Византий внезапно превратился в целый Константинополь. Император упокоился, в последний момент успев стать христианином и даже образцовым тренером, а его дело – удивительный синтез людоедской Империи и учения о Царствии небесном – осталось жить в веках.
Казалось, христиане теперь смогут вздохнуть спокойно и заняться умножением любви, так как они стали частью системы, зарекомендовавшей себя как самый безжалостный и безотказный механизм, - империи. Но в качестве побочного эффекта они получили контроль деятельности со стороны императорских чиновников, с одной стороны, и публику, которая где-то слышала, что «христианство – это круто!» - с другой. Частенько такая публика больше всего на свете дорожила своей наследственной фрустрацией и проходить тренинги отнюдь не хотела, предпочитая дискотеки в стиле культа Митры или отжига в стиле всё ещё актуальной у парфян Авесты Ясны. Прежде чем ей успели объяснить, что к чему, сгорела библиотека в Александрии, были разгромлены многие места поклонения обожествлённым предкам, фитнесс-клубы, где эллины продолжали бороться и метать тяжёлые предметы, и много чего ещё. У христианских тренеров, пытавшихся объяснять, что не это, в принципе, главное, заметно прибавилось работы.
Особенно отличился христианский тренер по имени Патрик, у которого было очень трудное детство: выкраденный кельтами в нежном возрасте, он не без труда сбежал в монастырь, прошёл там полный курс осознанного отказа от фрустрации, вернулся обратно и так доходчиво объяснил островитянам техники умножения любви, что те до сих пор помнят его как образцового тренера.
Как это ни странно, чистки тренерских рядов из-за разночтений в техниках осознанного отказа от фрустрации после Константина отнюдь не прекратились, а скорее даже наоборот. Казалось, хотя бы имперские чиновники смогут вздохнуть немного посвободнее, но и тут обнаружились побочные эффекты; христианство активно распространялось внутри и снаружи Империи вместе с осознанным отказом от фрустрации, отчего количество желающих пойти и попробовать выжить в составе легионов продолжало уменьшаться. Из-за того, что император христиан разрешил, чиновникам пришлось выкручиваться: вспомнили о бродящих вдоль заборов толпах кельтов, венедов и вновь прибывших франков, готовых за поставки шёлковых панталончиков и фибул со стразиками танцевать даже джигу. Этим-то сомнительным типам и выдали  имперские должности вместе с высокотехнологичными легионерскими доспехами. Тех из них, на кого доспехи налезли, стали называть «федератами».
Всем всё понравилось, но в Риме и окрестностях запах ядов и интриг по-прежнему сгущался. Совершившийся во вчерашнем провинциальном Византии синтез вызывал там острые боли, и не только головные. После того, как Константин упокоился, уважаемые люди посадили на Капитолийский холм одного из его отпрысков в качестве императора – так оно было как-то спокойней - и продолжили плести интриги и посещать бальеи с лупанариями. Отпрыск, впрочем, довольно быстро надышался ядами и упокоился, но всем жителям инсул уже стало предельно ясно, что умножение любви – это хорошо и правильно, а от фрустрации происходит гибель виноградников и кровавые сопли. И почти сразу назначили главного христианского тренера папой.
А из степей за Дунаем в Европу продолжали прибывать пассионарии не только без медицинской страховки, но и без мобильных телефонов, паспортов и даже без аккаунта в социальных сетях. Федераты бились с ними хоть и яростно, но преимущественно - пока кто-нибудь смотрел. Лишившиеся зрителей федераты бросали казенную экипировку и стремительно исчезали в ближайших кустах; вскоре загородные виллы заполыхали, подверглись вытаптыванию виноградники и римское право. А христиане после каждого очередного погрома так и норовили раздать погорельцам своё имущество, накормить беженцев и рассказывать о пользе умножения любви, попутно успевая построить на свежих пепелищах шедевр-другой романского стиля.
Часть христиан так увлекалась практикой осознанного отказа от фрустрации, что заниматься инженерией, транспортировкой панталончиков и производством фибул времени у них не осталось. Нередко энтузиасты даже перелезали через заборы и уходили в безлюдные места, пожертвовав имущество кому попало, чтобы полностью сосредоточиться на осознанном отказе от фрустрации, - и в их числе Антоний Великий. Но безлюдными, что вовсе не странно, часто оказывались места малопригодные для жизни, и, случалось, с непривычки христиане там нехорошо и несвоевременно упокаивались; а выжившие практиковали насколько у кого хватало фантазии, попутно возводя шедевры романского стиля.
Так продолжалось до тех пор, пока отставной легионер Пахомий, решивший посвятить жизнь уничтожению ненависти любовью, не обосновался в малопригодной для жизни части Местадушетворения и не заметил, что христиане там почему-то не ходят строем, да и пустыня как-то не прибрана. Скоро Пахомий навёл среди отшельников порядок, и в пустыне стало почти также хорошо, как на легионерском плацу, а тут и Антоний Великий подтянулся и всё в целом одобрил. Выживших христиан стало заметно больше, и к ним, оставив дома персидские ковры и непрерывно фрустрирующих отцов и мужей со всех концов Империи устремились дамочки. А когда чуть позже тактику и стратегию умножения любви довёл до ума Бенедикт Нурсийский, отшельники стали собираться в монастыри, которые даже в самых пустынных и малопригодных для жизни местностях смогли не только существовать на самообеспечении, но и подкармливать беженцев. Которых становилось всё больше и больше: миграционный кризис продолжал усугубляться, и в пустынях бывало по временам безопасней, чем бальнеях. А Бенедикта, написавшего занимательную книжку, вскоре признали образцовым христианским тренером.
Очень скоро миграционный кризис постучался в ворота италийского города Флоренция  здоровенным волосатым кулачищем. Кулачище принадлежал некоему Радагайсу, которого вместе с зайчиками столетия спустя сыграет Перси Джеймс Патрик по фамилии Кент-Смит. От этого любителя быстрой езды легионерам ещё удалось отмахаться, но на подходе уже был следующий, Аларих по фамилии Балтос. Бывший федерат и гастарбайтер, он очень хотел культурно провести время в Константинополе, но ему там были не рады и отправили восвояси, выдав высокотехнологичные доспехи и имперскую должность; тогда он поехал  в Элладу и так основательно основательно зажёг, что к нему отправили пожарную бригаду катафрактов под началом некоего Флавия Стилихона венедского происхождения. Вот почему в Риме (откуда заранее уехали в командировку и император, и главный христианский тренер) ворота при приближении Балтоса заперли наглухо. Но когда продажи шаурмы в городе резко упали,  кто-то из пастухов гусей, связанных с её производством, в поисках новых рынков сбыта открыл их обратно. Треск рвущихся шёлковых панталончиков, стаскиваемых с ещё зачастую живых владельцев, огласил окрестности.
Империя содрогнулась, потому что вместо того, чтобы лупить друг дружку по хребтам на арене циркуса, здоровенные волосатые дядьки принялись лупить по хребтам граждан. Граждане размазывали кровавые сопли и прятали  панталончики от Алариха и его небритых готов. Видя это, одни федераты радостно лезли из кустов, чтобы к готам присоединиться, а остальные старались оказаться как можно дальше от центра событий вместе с роднёй и пожитками. Про пастухов гусей после этой истории всем всё стало предельно ясно, и эпоха рабовладения как-то резко закончилась. От островка с его кельтами до берегов Дуная с венедами стало очевидно, что рассчитывать на федеральный центр теперь не стоит. А в Константинополе и Александрии египетской задумчиво чесали в бородах: с готами Балтоса получилось как-то неловко. Пока в новой столице Империи были заняты очередной войной с неизобретательными парфянами, а в Александрии оттачивали приёмы умножения любви на обширном пепелище местной библиотеки, небритых готов Алариха обратили в христианство тренеры, дисквалифицированные ещё Константином за неправильное христианство, конкретно – некий Вульфила. Результат был странным: напевая что-то мрачное, те разграбили Рим как-то выборочно, оставив на местах всё, что граждане успели спрятать в шедеврах романской архитектуры и монастырях. Вернувшийся из командировки Папа с удивлением обнаружил, что теперь ему принадлежит изрядное состояние – вернуться за вкладами смогли, очевидно, не все. Это так на него подействовало, что уже на следующей конференции христианских тренеров представитель Рима выступил с докладом о том, что Рим – это наше всё, а остальные пускай молчат в тряпочку, потому что без Папы ни на что не годятся. Аларих, тем временем, чем-то надышался и упокоился, а христианские тренеры, действительно, вежливо промолчали, и вот почему.
Пока очередные мигранты, на этот раз - гунны и согнанные ими с мест прописки венеды - громили мебель и били посуду на западе, в восточной части империи ломали перья и жгли книги правильные и неправильные христиане. Вопрос, как именно следует умножать любовь и кто из тренеров практикует более осознанный отказ от фрустрации, будоражил умы. Так, на очередной конференции всех христиан Парфии, отдалённых степей за Дербентом и кое-каких курортов средиземноморья определили как неправильных, запретив им испытывать катарсис. Чтобы определить, какие тренеры более правильные, по старой доброй традиции частенько использовался союз с Римом в целом и с Папой в частности. А опытный христианский тренер Василий Великий, тщательно изучив уже основательно устаревшие победные песни Пиндара, настоятельно рекомендовал умножать любовь под музыкальные  сочинения строго по их образцу.
Но тут очередные нелегальные мигранты - готы под предводительством федерата Фритигерна, отличившегося ещё под Маркианополем, внезапно сделали вакансию императора Константинополя незанятой. На должность вынужденно заступил некий Феодосий, неплохо отдохнувший перед этим на туманном островке в окрестностях Лонодниума. Этот Феодосий сразу настроился вот это всё немедленно прекратить, надавал по хребту неправильному императору при Фригиде, а после настоятельно рекомендовал всем христианским тренерам умножать любовь строго по образцу тренеров из Каппадокии, и в особенности – Василия Великого. Но оказалось внезапно, что многим тренерам поддержка местных уважаемых людей уже значительно важнее имперского катарсиса, не исключая даже христиан-работников логистического бизнеса на великом панталончиковом пути и фабрик шёлковых изделий. Федеральный центр катарсиыс им тут же запретил. Христиане охнули, но проглотили; вопрос Самого Избранного Народа, продолжавшего честно платить налог, спустили на тормозах, а вот у всех остальных начались проблемы.
Чтобы христиане, как правильные, так и остальные, не фрустрировали, Блаженный Августин опубликовал занимательную книгу, где доходчиво объяснил, что все города будут всё равно рано или поздно разрушены, а вот Божий Град не может пасть никогда. Много веков кельт Ульям по фамилии Томсон, по должности лорд Кельвин, выразится иначе: невозможен круговой процесс, единственным результатом которого было бы производство работы за счёт охлаждения теплового резервуара. А еще позже из этого будет сделан вывод, что все заборы, гуси, звёзды в небе и даже отдельные атомы рано или поздно деградируют и перестанут существовать как системы. И хотя кельт, в отличие от Августина, не задумывался о Божьем Граде, кое-кто в нём до сих пор измеряет температуру.
Словно подтверждая высказанную Августином мысль в изрядно потрепанную Империю с её пропахшим ядами и интригами Капитолийским холмом валили всё новые мигранты, некоторые с паспортами, а некоторые так. Их небоевые колесницы то и дело сталкивались, сбивали одомашненных котиков и вообще нарушали правила дорожного движения; наиболее же злостными нарушителями себя показали сотрудники ЧОП гунны, многие из которых вообще не имели водительских прав, за что готы прозвали их ограми. После череды дорожно-транспортных происшествий часть готов предпочла пойти дальше пешком; оставшиеся же стали выяснять у огров, кто кого подрезал. Взаимная раздача тумаков продолжалась до тех пор, пока всем миром не удалось намять интервентам бока на Каталунских полях. Главный огр Атилла погрустнел, злоупотребил продуктами спиртового брожения и упокоился, а возглавлявший альянс Флавий по фамилии Аэций вернулся в Рим, но вместо триумфа надышался интригами и несвоевременно упокоился тоже. Готы расслабились и про всё это сочинили пару занимательных песен, как вскоре выяснилось – совершенно напрасно.
Всем всё понравилось, но тут на окраинах Византии снова принялись практиковать христианство как-то не так. Император Константинополя созвал всех христианских тренеров опять, и стало окончательно ясно, что для многих поддержка местных уважаемых людей куда важнее имперского катарсиса. В результате от него отпали: жители Местадушетворения, включая александрийцев, а также  прописанные неподалёку эфиопы. Жители окрестностей горы Арарат, на тот момент немножко занятые достижениями слоноводства неизобретательных персов на Аварайском поле, обсудить все тонкости практик умножения любви просто не успели, и отпали таким образом от обязательного имперского катарсиса тоже.
Стоило только жителям Империи закрасить гуннские граффити на покосившихся заборах, как очередной недавний федерат, вендел Гейзерих сотоварищи строго по просьбе императрицы вломился в Рим и помог императору упокоиться. Когда пыль осела, венделы поволокли всё сколько-нибудь ценное, – включая саму императрицу и сувениры Самого Избранного Народа –  прямиком в старый добрый Карфаген, попутно показывая гражданам и Папе какие-то непонятные жесты.
В Константинополе на это броуновское движение смотрели с опаской, но фрустрировать отказывались, да было и некогда: совместные походы в бальнеи, строительство университета и шедевров романской архитектуры а равно штопанье подержанных шёлковых панталончиков занимали всё свободное время. Но изредка граждане всё же успевали обсудить преимущества и недостатки различных христианских техник и тренеров; отчего у многих из них внезапно появлялись богатые и уважаемые покровители. Этим  покровителям, как правило, не было дела до тонкостей тренингов, зато имела большое значение поддержка клира. Который тем временем сбивался с ног, пытаясь объяснить вчерашним асуро- и дэво-поклоникам, чем осознанный отказ от фрустрации лучше воскуривания кое-чего ещё и кровавых жертвоприношений в честь обожествленного предка; почему и сотрудничество с уважаемыми людьми представлялось им отнюдь не лишним. Поэтому между составлением отчётов для имперской канцелярии христианские тренеры нередко писали друг другу гневные  письма по поводу тонкостей практик осознанного отказа от фрустрации.
А на большом удалении от Константинополя и всех Александрий, в местности, где кое-где ещё торчали перекошенные виллы и кое-как плодоносили виноградники (а кое-кто даже донашивал шёлковые панталончики) объявился некий Хлодвиг, который, прибрав к рукам  десяток-другой вилл, не стал громить мебель и бить посуду по обыкновению мигрантов. Удобно устроившись в виллах со своими франками, отличившимися ещё на Каталунских полях, он принялся, наоборот, раздавать тумаки прибывающим гастарбайтерам. Дело пошло успешно, так как Хлодвиг предпочитал навешивать заранее, превентивно, ещё до прибытия соседей в подотчётные ему виноградники, а однажды побитых сразу же назначал вассалами. Для совсем непонятливых готов, франков и через чур умных аборигенов под его чутким руководством была написана «Салическая правда», в которой доходчиво объяснилось, что глав регионов назначает Хлодвиг, основанием династии занимается Хлодвиг и тот, кто собирается расписать забор корявыми рунами, будет иметь дело с Хлодвигом тоже. Всем в округе стало предельно ясно, что римское право закончилось, а началась династия Меровингов и феодализм.
С династиями вышла следующая история. Задолго до того, как скучнейший потомок бюргеров Грегор Иоанн Мендель утвердил закон, где ясно сказал, что при скрещивании двух гомозиготных организмов, относящихся к чистым линиям и отличающимся друг от друга по одной паре альтернативных проявлений признака, всё первое поколение гибридов окажется единообразным и будет нести проявление признака одного из родителей, - задолго до этого все знали, что у ловкого папашки вырастет ловкий сынишка. Упорные франки и основательно побитые соседи про Менделя ничего не слыхали, но не могли не заметить, что Хлодвиг очень ловко разобрался с ситуацией, когда все воюют против всех и решили, что у его отпрысков получится не хуже. А республиканцы, демократы и юристы с занудами могут скопом отправляться в пустыню. К христианам.
Христиане были тут как тут: оказалось внезапно, что супруга Хлодвига из числа правильных, даже одобренных Папой, христиан. Её супруг любил, а мрачную музыку – не особо, поэтому, отправившись к неправильным христианам, готам, потребовал, чтобы те прекратили вот это вот всё немедленно. После того, как готы размазали кровавые сопли и прекратили, он назначил вассалами и их тоже, за что ему из Рима немедленно прислали премиальные шёлковые панталончики.
Хлодвиг упокоился, но дело его осталось жить в веках: сочетание безоговорочной жестокости к непокорным и снисходительности к тем, кто готов признать себя слабейшим, создали институт вассалитета и феоды. А сотрудники Хлодвига, которым по работе приходилось постоянно проявлять снисходительность или жестокость в зависимости от обстоятельств, изобрели  попутно понятие чести, из которого получилось рыцарство. И очень скоро люди чести стали силой, вертящей Европу так и эдак.
Тем временем на фоне покосившихся после гуннов заборов нарисовались новые мигранты – авары. У них тоже не было аккаунтов в социальных сетях и паспортов; зато имелись стремена. Пока диковатые мигранты пытались шантажировать имперских чиновников, их стремена кто-то втихую уволок, разобрал и скопировал. И принялся получать с реплик исчисляемый доход. 
Внезапно оказалось, что новинка позволяет людям чести, взгромоздившись на скакуна и ткнув предлинным копьём в какого-нибудь негодяя, не свалиться со спины животного с жутким грохотом. Поэтому стремена расходились лучше, чем горячие пирожки; все люди чести тут же поголовно обзавелись предлинными копьями и килограммами железа с перьями и стразами.  Так стало можно проявлять сочетание безоговорочной жестокости к непокорным и  снисхождения к слабейшим ещё и очень стильно.
Имперские чиновники оценили новинку тоже. Насчёт чести и перьев со стразами они не замудрялись, а просто выдали стремена имперским легионерам-эквитам, отчего те превратились в катафрактов. Этих-то катафрактов император, немного огорчённый тем, что потомки венделов, обчистивших Капиталийский холм, сидят в старом добром Карфагене и совсем не торопятся принять участие в обязательном имперском катарсисе, и послал решать вопросы. Потомки Гейзериха, изрядно злоупотребившие продуктами спиртового брожения, к тому времени в благоприятном климате совсем раскисли, и катафракты надавали им по шее, даже не вспотев. Когда пыль осела, последние поволокли трофейные сокровища с Капитолийского холма прямиком к себе, а похмельные пленные венделы грустно побрели охранять границу империи с Парфией и размышлять о пользе хорошо забытого эллинского принципа ничего сверх меры.
Императора, наводившего порядок в Карфагене, звали Юстиниан. В одной занимательной книжке Прокопий Кесарийский написал, что мама зачала его от демона, который сделал своё дело и исчез, «как во сне». К счастью для всех, она не успела взять на себя нелёгкое дело воспитания Юстиниана, потому что его дядя по имени Юстин, выслужившийся от простого сотрудника ЧВК до целого узурпатора, забрал юношу к себе.
Тот быстро отучился фрустрировать, стал прилежно учиться и заводить полезные знакомства, и вскоре, когда дядя не в шутку занемог, не без помощи фанатов гонок на небоевых колесницах заступил на должность императора. Настроившись прекратить вот это вот всё немедленно, он для начала написал новеллы, после которых Римское право стало не узнать: уважаемые люди из сената в обязательном порядке должны теперь должны были делать перед императором три раза ку, налоги стали обязательными для всех, а иметь больше одной жены или мужа вообще запрещено. Христианские тренеры тоже внезапно получили чёткие инструкции, как именно следует умножать любовь (шаг вправо, шаг влево – расстрел на месте). А для наглядности Юстиниан прямо в Константинополе соорудил преогромный шедевр романской архитектуры.
Но случилась неувязка: его супруга по имени Феодора считала правильными христианскими тренерами вовсе не тех, которых считал её муж. Поэтому жители империи, строясь в соответствии с духом новелл в шеренги по трое, обсуждали семейную жизнь Юстиниана и Феодоры, так как противостояние тренеров и поддерживающих их уважаемых людей напрямую зависело от происходящего в императорской спальне. Не раз прошёлся по этой благодатной теме и Прокопий Кесарийский.   
Через всё это инструкции Юстиниана приобрели довольно однобокий характер, удовлетворявший преимущественно тренеров из Александрии; но он всё равно собрал всех для, так сказать, ознакомления. Христианские тренеры Александрии и столицы накануне в очередной раз разошлись во взглядах на тонкости тренингов; и после конференции александрийцы уехали довольные, а все остальные – скорее наоборот. В свою очередь, на александрийцев и их практики косо посматривали в Риме, что усугубляло щекотливость ситуации. Чтобы это не стало началом проблемы, имперские катафракты, выгоняя из Рима очередных гастарбайтеров, посадили в качестве Папы подотчётного Юстиниану человека, и казалось, теперь всё должно наладиться. Но что-то опять пошло не так: инструкции императора обязались выполнять все христианские тренеры, исключая того самого подотчётного Папу, который с конференции внезапно удрал. Отношения между Римом и Константинополем натянулись, как шёлковые панталончики, а мигрантский кризис продолжал усугубляться.
В ворота Рима уже во всю стучал волосатым кулачищем предводитель Зи-Зи Топов, гастарбайтер Альбоин. Он подсмотрел у своих соседей, франков, принципы вассалитета и использовал их с размахом: с комфортом устроившись среди вилл и виноградников Италии, его Зи-Зи Топы принялись проявлять безоговорочную жестокость к непокорным и снисходительность ко всем остальным. Имперские катафракты попытались было возражать, но как раз в это время какой-то вещий Баян зажёг на другом конце империи, а очередной Радогаст попытался проинспектировать склады шёлковых панталончиков, и катафрактам очень скоро стало не до Альбоина.
Альбоин привёл с собой Зи-Зи-Топов, а Баян – болгар и ещё немножечко авар, Радогаст же привёл очередных родственников венделов. Все вместе они принялись зажигать в окрестностях Рима, расписывая заборы и не прекращая показывать Папе странные жесты. Опять заполыхали загородные виллы, а виноградники вновь подверглись вытаптыванию. Посмотрев на поднимающиеся из-за леса копоть и дым родственники готов, англы, быстренько собрали пожитки и переехали вместе с мебелью и посудой через неширокий пролив на один туманный островок. Там их никто особенно не ждал, но легионеров в окрестностях Лондониума уже и след простыл, а вот христианские тренеры остались, и потому местные кельты уже отвыкли впадать в боевую ярость. К несчастью для переезжающих англов и их родственников, откуда-то из-за вересковых пустошей примчались валлийцы под руководством некоего Арс-Ытыра. Вместо привычных для островитян дреколья и оленьих шкур они были экипированы - то ли полученными по программе поддержки федератов, то ли просто брошенными в спешке, - высокотехнологичными доспехами и предлинными копьями. Сбросив первую волну мигрантов обратно в море и отобрав у них пожитки, – исключительно на предмет поисков в оных Грааля, - валлийцы положили начало легенде о рыцарях круглого стола. Хотя несколько десятилетий спустя выходцы из лесов и болот северной Европы всё равно наводнили остров, надавав аборигенам по хребтам и соорудив на месте опустевших легионерских плацев Мерсию, Восточную Англию и Нортумбрию.
Пока катафракты гоняли мигрантов, а мигранты - катафрактов, Юстиниан упокоился, а его музыкальные предпочтения – симфония в отношениях клира и государства, где все поют так, как император скажет, ещё долго разносилась по окрестностям. Обстановка на границе, меж тем, накалялась: неизобретательные парфяне положили глаз на территорию современного Йемена, жители которого в те поры прилежно практиковали христианство и вообще сотрудничали с уважаемыми людьми Константинополя. Поэтому имперские чиновники приготовили парфянам сюрприз, отправив шёлковые панталончики в ЧВК «Хазария» и ЧВК «Тюркют», сопровождавшие караваны по Великому Панталончиковому Пути за соответствующие проценты. Дипломатия подействовала, и вскоре парфянам стало совсем не до Йемена, но и тут обнаружился побочный эффект: хотя панталончиков в ЧВК хватило, как водится, не всем, их сотрудники не стали резать друг дружку, как задумывали византийские дипломаты, а поехали проинспектировать склады нижнего белья. Это стало началом проблемы; а пока сотрудники ЧВК вели оживлённую дискуссию с неизобретательными парфянами, в Йемен приехали культурно провести время эфиопы, уже отпавшие от имперского катарсиса.
Тем временем где-то на восточной окраине Индийского океана жахнули один за другим несколько вулканов. Тысячи тонн пепла поднялись в воздух, и это заметил даже Прокопий Кесарийский, написавший, что «солнце испускало свет как луна». В жарких и засушливых регионах полились обильные дожди, а в холодных и влажных стало совсем темно и скучно, баклажаны на византийских огородах напрочь зачахли и в империи случились голод и инфекционные заболевания.
В близлежащей пустыне - аравийской - обильные дожди, напротив, очень удачно совпали с появлением у местных обитателей пророчества. Аборигены неприветливого полуострова, обитавшие в исключительно суровой каменистой местности, приходились дальними родственниками Самому Избранному Народу, который называл их исмаилитами, а от чиновников империи получили прозвание сарацин. Родственные отношения сразу как-то не заладились, и потому на сарацин посматривали странно все;  даже христианские тренеры в их столицу – Петру – заглядывали не регулярно, так что христианство в ней практиковали изредка и без особого энтузиазма. Слухи же о том, что христиане, практикующие как-то не так, опять получили по хребтам от практикующих как-то так, доносились к жителям Петры и остальным сарацинам регулярно. Зато те из них, кто подрабатывал время от времени федератами, были в курсе, где находятся склады с шёлковыми панталончиками.
Посмотрев на лоснящиеся после обильных дождей бока скакунов и изучив пророчества, табунщики всё поняли, а именно – что это христиане и Самый Избранный Народ поняли не всё и вообще не так. Оставалось только объяснить византийцам, эфиопам в Йемене, персам и вообще всем, кто еще с пророчеством не ознакомился, где именно они запутались. Сами табунщики фрустрировать у себя в каменистой пустыне давным-давно отвыкли, потому как условия жизни не особо предполагали излишества, а смертность среди мужского населения была такова, что одному сарацину частенько приходилось кормить целый гарем. И даже время от времени отгонять от него крупных котиков, почему и к новеллам Юстиниана у них интереса не возникло.
Привыкшие к трудностям и лишениям брутальные исмаилиты оседлали откормившихся скакунов, и, размахивая выдержками из пророчества и клинками из дамасской стали, поскакали объяснять пользу осознанного отказа от фрустрации. Средиземноморье содрогнулось; начался джихад, на фоне которого несколько побледнели даже лавры Искандера Зулькарнайна.
Для начала табунщики проскакали по просторам Леванта, где обосновались уважаемые люди из Византии, а также по всей бывшей Шумерии и территории Йемена, где обосновались неизобретательные парфяне. Ни там, ни там не ожидали такого демарша, за что и поплатились быстро и жестоко. Зороастрийцы с их Авестой Ясной попытались продемонстрировать свои успехи в области слоноводства, но получилось плохо и неубедительно. Очень скоро им стало предельно ясно, что спорить с джихадистами – себе дороже, а правителей Парфии, которые этого так и не поняли, быстренько отправили на пенсию. Те из парфян, кто принципиально не хотел изучать пророчество, упаковали вещи и переехали в Индию к слоноводам, и в их числе – предки выдающегося композитора и вокалиста Фаруха Булсара.
В месте Душетворения все вопросы к тому времени уже давно решали уважаемые люди Константинополя, а в старом добром Карфагене они так злоупотребили продуктами спиртового брожения, что напрочь забыли, зачем нужно сотрудничать с федеральным центром. Очень скоро вокруг них поднялась пыль, а из пыли появились хорошо откормленные скакуны с хорошо вооружёнными джихадистами, некоторые из которых размахивали выдержками из пророчества, но большинство – клинками из дамасской стали. Когда пыль осела, чтобы аборигены не вздумали опять понять всё как-то не так и не злоупотребляли продуктами спиртового брожения, многим джихадистам пришлось задержаться.
В Константинополе по началу не особо обратили внимание на происходящее у соседей: в городе были немножко заняты очередными гастарбайтерами, которые намеревались как следует зажечь: к городу подтянулись жаждущие культурного досуга авары, очередные родственники венделов и даже неизобретательные парфяне. Решавший на тот момент вопросы в Константинополе император Ираклий сверился с занимательной книжкой своего предшественника и надавал ей по хребтам сначала одному узурпатору, а потом неизобретательным парфянам, аварам и родственникам венделов, наладив предварительно взаимовыгодное сотрудничество со скакавшим поблизости «ЧВК» Хазария. Поэтому никто не стал возражать, когда он основал собственную династию вместо закончившихся потомков Юстиниана.
Джихадисты тем временем, продолжая размахивать выдержками и клинками, уже доскакали до самого Гибралтара, немножко запнувшись об ополченцев королевы Кахины. На севере они вывалились на побережье Каспия и обнаружили там крупный склад панталончиков, Дербент. На востоке добрались аж до слоноводов из Мултана. И повсюду очень доходчиво объяснили пользу осознанного отказа от фрустрации по собственным методикам; а чтобы аборигены изучали арабскую вязь, на которой были написаны методики, прилежнее, повсюду оставили гарнизоны, до зубов вооружённые клинками из дамасской стали.
Но обнаружились побочные эффекты. Пока у джихадистов из имущества имелись только скакуны и шашки, они привычно справлялись с фрустрацией. К тому, что им перепадут все сокровища Парфии, Египта, старого доброго Карфагена и даже Дербента, их жизнь не готовила; потому как вроде вообще скакали рассказать о пророчестве. Но шёлковых панталончиков прибавилось заметно и как-то сразу, а вокруг так и шастали перепуганные, но всё ещё привлекательных дамочки египетской, парфянской и прочих национальностей, причём часто - с причёсками и маникюром. Внезапно оказалось, что из пророчества не совсем ясно, кто же именно должен его претворять в жизнь дальше; праведные халифы закончились, и вчерашние соратники разделились внезапно на хариджитов и остальных, а остальные - на суннитов и шиитов. Тут же началась фатна, говоря иначе – война всех против всех.
Пока джихадисты  ломали клинки из дамасской стали друг об друга, в Константинополе и Риме, наконец, заметили, что происходит что-то не то (в то время как в Александрии Египетской, окрестностях Гибралтара, Карфагене и даже Дербенте все уже были заняты изучением арабской вязи и других полезных вещей). Кое-как справившись с фрустрацией, дипломаты из Византии подсуетились и отправили ещё пару коробок шёлковых панталончиков сотрудникам ЧВК «Хазария», скакавшим по окрестностям Дербента, чтобы те выперли завоевателей из окрестностей горы Арарат. Это помогло, и вскоре джихадисты очередного Абд ар-Рахмана очень больно получили по хребту. Правда,  общую невесёлую картину это изменило незначительно.
Поэтому вскоре хорошо откормленные скакуны джихадистов подняли пыль уже прямо у стен Константинополя, и тогда городе, наконец, догадались, что текущие разборки между христианскими тренерами и поддерживающими их уважаемыми людьми - не самое актуальное в повестке дня, срочно собрав на конференцию христианских тренеров. Император  признал правоту Римских тренеров, публично извинившись за своих предшественников; всем всё понравилось, но тут опять обнаружились побочные эффекты: в отдалённых частях империи, где уважаемые люди только-только воочию пронаблюдали скачки вассалов Карла и джихадистов, актуальность сотрудничества с федеральными властями представлялась сильно уменьшившийся. А когда ещё и встал вопрос правоты Римских тренеров, многие уважаемые люди решили – дальше мы как-нибудь сами. И послали имперских чиновников туда, куда не светит солнце.
Уважаемого человека, отгонявшего кавалерию от Константинополя, звали Лев по кличке Исавр, и прославился он лыжными походами в окрестностях Дербента, в процессе которых не только изучил, как именно джихадисты размахивают своими клинками, но и успел разбить им несколько носов. Чиновники  уговорили его занять должность императора в весьма щекотливый момент, и он справился с этим неплохо. Правда, когда пыль осела, а в море неподалёку бахнул небольшой вулканчик, в голове у  лыжника-разрядника что-то щёлкнуло, и он сразу всё понял, а именно - что создатель вселенной прогневался на неправильные практики христианства. И запретил его изображать.
А это точно? – удивились жители Византии и побрели соскабливать изображения; без особого, впрочем, энтузиазма. Часть из них вообще решила, что император странный какой-то и отказалась соскабливать что бы то было, таким образом сразу же отпав от обязательного имперского катарсиса. Юмора не поняли ни в Риме, и в его окрестностях, где загородные виллы во всю обживали Зи-Зи-Топы. Спортсмен-разрядник расстроился, но тем не менее вместе с катафрактами устроил джихадистам совершеннейший Акроинон.
В это время у франков все вопросы стал решать некий Карл по кличке Кувалда, на местном диалекте – Мартелл. Так как потомки Хлодвига уже выполняли законы Менделя кое-как, от случая к случаю, когда джихадисты под предводительством очередного Абду-р-Рахмана перебрались через Гибралтар и промчались на хорошо откормленных скакунах через весь Пиринейский полуостров, смущая потомков финикийцев из Гадеса и пугая сидящих в горах басков, едва не отправленный ими на раннюю пенсию Эд Великий обратился за помощью к нему. А к потомкам Хлодвига – не обратился. Карл, уже прослывший изрядным «дюком», что ещё в записках Гая Юлия Цезаря означало «главный по разбиванию носов», не заставил просить себя дважды. Когда пыль над Пуатье осела, людям чести (которые по старинной франкской привычке пришли на разборки с джихадистами преимущественно пешком) достались отлично откормленные скакуны и изрядное клинков из дамасской стали, а Эд пошёл дальше пешком. Неплохо, - решили и в Риме, и на виллах, где зажигали Зи-Зи-Топы. А сами франки, листая на досуге «Салическую правду», поглядывали на отпрыска Кувалды; отпрыск рос спортивным, подтянутым и подавал большие надежды.
Приблизительно тогда же на севере, где прописались потомки табунщиков, чьи высокотехнологичные боевые колесницы смогли докатиться аж до полярного круга, от вулканического пепла стало совсем холодно и тоскливо. Всех своих лошадей северяне давно пустили на шаурму, колесницы сожгли в очагах и перешли на рыбную диету, вынужденно став первоклассными рыбаками и мореходами. Поэтому, когда облако вулканического пепла долетело до норманнов, они немного повзывали к общему предку, которым числили одноглазого Одина, и поплыли искать еду. Жизнь в приполярном регионе, также как и в каменистых пустынях, к фрустрации не располагала, но когда брутальные волосатые норманны доплыли до первой палатки с шауромой, оказалось, что денег с собой они не захватили. Потому что сроду их не видели.
Сразу же началась эпоха викингов.
Когда несколько лодок этих голодных викингов выгрузилось на берегу большого и красивого Ладожского озера, вопрос об оплате парковки вызвал из-за ближайшей берёзовой рощицы опасного вида мужиков с дрекольем. Это были родственники венделов, не поехавшие в Рим и не злоупотреблявшие продуктами спиртового брожения в Африке. На большом и красивом озере они оказались проездом, - в местах их постоянной прописки во всю ломали мебель и били посуду очередные гастарбайтеры-авары. С исторической родины, кроме дреколья, родственники венделов вынесли смутные представления о празднике розалиев и сопутствующих ему русалках, о сатурналиях, то бишь календах и сопутствующих им калядках, о живности под названием сирин и алкиност, бывших у эллинов сиреной и простым зимородком. А также о том, что совместное посещение бальнеи укрепляет здоровье и здорово помогает от фрустрации. Сначала родственники венделов надавали по зубам викингам, потом викинги надавали по зубам родственникам венделов, и, когда зубов осталось всего нечего, а стоянка лодок на берегу озера пару раз полыхнула, решили поселиться вместе. После совместных походов в импровизированную берестяную бальнею у них получились очень симпатичные детишки, и тогда викинги, так и не собравшись домой, поплыли париться дальше, уже на речку Днепр. На берегу Ладожского озера, где выбивали друг другу зубы, насыпали курганы и назвали всё это Ладогой,  а маршрут, по которому плыли, прозвали путём из варяг в греки, потому что его конечной внезапно оказались бальнеи Константинополя. А детишек назвали русскими.
Другие голодные рыбаки, двинувшиеся в противоположном направлении, высадились у палаток шаурмой на пляжах островка Арс-Ытыра, и местные жители сразу же пожалели, что тот отдыхает в волшебной пещере. Третьи высадились по соседству, у кельтов, прилежно упражняющихся в осознанном отказе от фрустрации и только благодаря этому успевших спрятать от голодных норманнов келлскую книгу.
На островке между тем вместо Арс-Ытыра все вопросы уже решал некто по имени Эгберт, большой друг и приятель внучка Кувалды. У него было трудное детство, которое он провёл в гостях у франков, нахватавшись у них нововведений, и поэтому, вернувшись домой, влез в стремена, увешался килограммами железа со стразами и перьями и людям чести посоветовал тоже. Таким манером они принялись бодро скакать по всей Мерсии, Нортумбрии и Восточной Англии; и добрались даже до валлийцев, которые, получив по хребту, взгрустнули по Арс-Ытыру и так захотели его разбудить, что некоторые рассчитывают на это до сих пор. А Эгберт никак не успокаивался, доскакал до  Хайстоун Даун и настучал викингам по хребту тоже.
Голодные рыбаки, однако, уже успели распробовать местную шаурму, да и климат острова нашли вполне благоприятным, так что за ними потянулись из Скандинавии родственники, коллеги по работе и просто желающие культурно отдохнуть. Когда Эгберт упокоился, в прибрежных районах вокруг палаток с шаурмой появились внушительных размеров выселки, жители которых забыли деньги дома в Скандинавии и полагали, что шаурма им положена бесплатная. За что островитяне, не без труда отогнав пришельцев от палаток с шаурмой Лондония, прозвали их обидным словом данело.
На другом берегу пролива, который в последствии назовут Ла-Маншем, вопросы решал старинный друг и товарищ Эгберта, подросший внучок Кувалды. Его папа Пипин уже успел наладить дружественные отношения с Папой, оказав тому помощь в вопросе с Зи-Зи Топами и теми венделами, которые никуда не поехали; так что что франки назначили его главным по выполнению законов Менделя со спокойной душой. Отпрыск Пипина вырос тоже спортивным и подтянутым; и потому, увешавшись килограммами железа с перьями и стразами, вместе с людьми чести надавал по хребтам готам в очередной раз. Потом отпрыск добрался до скакавших мимо джихадистов и до гастарбайтеров-аваров, портивших мебель и бивших посуду по соседству. А там было рукой подать и до очередных родственников венделов, хорутан. Продолжая собирать коллекцию сувениров, в основу которой легли дедушкины подарки, друг и товарищ Эгберта по имени Карл получил всеобщую известность как большой ценитель искусства и друг детей, потому что однажды побитых назначал вассалами. За это главный джихадист по имени Гарун-аль-Рашид, бывший очень уважаемым человеком и любивший на досуге пообщаться с автором занимательных книжек Аббасом ибн-аль Халифом, даже послал ему слона. И, когда в Риме опять возникли трудности ядами и интригами, Папа Лев послал просьбу о помощи именно Карлу, а в Константинополь - не послал. Вскоре Карл со своими людьми чести прибыл в Рим и так проветрил помещение от интриг и ядов, что Папа Лев, уже изрядно надышавшийся, сразу же назначил его целым императором. А Гарун-Аль-Рашид тем временем соорудил у себя в Багдаде замечательное медресе и, научив джихадистов плавать, спихнул катафрактов прямо в море с пары курортных островков.
Всем всё понравилось, но обнаружились побочные эффекты: Константинопольские уважаемые люди по поводу нового императора у франков многозначительно промолчали, и вот почему. Спортсмен-разрядник Изавр уже упокоился, а оставшаяся решать после него все вопросы императрица Ирина, поняв, что с изображениями творца вселенной вышла какая-то чепуха, созвала всех христианских тренеров снова для прояснения вопроса. Хорошо откормленные скакуны Гаруна-аль-Рашида, между тем, скакали уже прямо вокруг Константинополя, и потому ей пришлось отправлять в Багдад немалые запасы шёлковых изделий. Скакуны с джихадистами убрались, и соскобленные изображения нарисовали заново.
Когда императору Карлу сообщили последние новости из Константинополя, он, посоветовавшись с наиболее уважаемыми людьми, постановил: чепуха какая-то. Чепуха действительно имела место, потому что при переводе новостей о том, что соскабливать и что рисовать, с языка Константинополя на язык Рима была сделана пара ошибок.  Папа очень быстро согласился с Карлом: да, чепуха полная, и было решено, что и  сторонники, и противники изображений Творца вселенной слегка неправы. А прав исключительно Папа, и скоро это стало началом проблемы: особенно ввиду того, что люди чести императора Карла уже собирали сувениры в прямой видимости катафрактов императрицы Ирины.
Но тут в Константинополе одни уважаемые люди вытолкали других, и христианские тренеры поняли сразу же, что изображения Творца вселенной необходимо соскоблить снова. Кое-кто полагал, что с джихадистами, по-прежнему скачущими поблизости,  так будет договариваться много проще. Ну они там совсем, - решили в Риме. И действительно, постоянные изменения в практиках отказа от фрустрации вызвали побочные эффекты: некоторым жителям Империи показалось необходимым срочно зажечь, и откуда-то потянуло керосином.
Главным по керосину на сей раз оказался некий Фома Славянин. Он устроил такую дискотеку, что на неё пришли и морячки византийского флота, и джихадисты, и множество других желающих культурно провести досуг. После того, как катафракты пару раз получили по хребтам от зажигающих и убрались размазывать кровавые сопли за стены Константинополя, шёлковые  панталончики из запасников срочно отправили в вскакавшую поблизости ЧВК «Булгар». Сотрудники последней более-менее успешно отбивались от авар, от катафрактов, и даже успели отобрать обратно кое-какое имущество у людей чести Карла. Получивший посылку директор ЧВК Омуртаг качество панталончиков оценил, и вскоре Фоме с союзными джихадистами вместе пришлось паковать чемоданы. Сильно далеко уехать катафракты им не дали и дискотеку прикрыли. Неплохо, - решили имперские чиновники и стали иметь болгар ввиду. А пока болгары гонялись за Фомой, а Фома – за катафрактами, в одном монастыре в окрестностях Константинополя издали замечательно иллюстрированную Хлудовскую псалтырь.
Пока в Византии били посуду и ломали мебель, соскабливали, рисовали заново и опять соскабливали изображения Творца вселенной, на путь из варяг в греки приплыл попариться в бане деятельный, но жутко неудачливый норманн из Вирингена по имени Хрёрех. Приплыл не один, а с семьёй и сотоварищи, что указывало на серьезность намерений, и проскочив курганы Ладоги, присмотрел себе место на берегу Волхова. После того, как пыль и копоть рассеялись, выяснилось, что никто из русских не может выговорить «Виринген» и «Хрёрех», и он, плюнув, согласился быть варягом Рюриком. Скоро совместные походы в парилку распространились от Полоцка до Мурома, и в этот интересный процесс стали активно включаться, вылезая из родных болот, огры обоих полов. В результате получились витязи.
Потомки Карла меж тем окончательно запутались в законах Менделя, отчего запах ядов и интриг в Риме принялся стремительно сгущаться снова; и Папа по имени Формоз решил как следует проветрить помещение. Для проветривания он позвал проживавшего по соседству, с другой стороны Альп, потомка Карла Великого по имени Арнульф. Тот уже был известен своей любовью к сувенирам, которые отбирал как у голодных викингов, так и у наиболее непонятливых людей чести из числа франков. Папа назначил его было целым императором Священной Римской Империи, но тот внезапно надышался ядами  и упокоился. А следом внезапно надышался ядами и упокоился сам Формоз. Запах ядов и интриг делался всё гуще, а Формоза чуть спустя откопали, судили, осудили, раздели, кое-что отрубили и утопили. Эпоха была суровой.
Распутать Законы Менделя у франков вызвался некий Гуго, который был настолько уважаемым человеком, что даже занялся основанием собственной династии вместо потомков Карла, но потом что-то снова пошло не так: Гуго не совпал с Папой в точке зрения на то, кто же должен быть главным христианским тренером в Реймсе, и это стало началом проблемы.
Тем временем имперские чиновники опять разрешили изображать Творца вселенной и поняли, что с болгарами, хазарами, корутанами и их мнгочисленными родственниками что-то пора делать: энергичные ребята то и дело принимались расписывать корявыми рунами византийские заборы, а некоторые и гадили, где попало. Наверное, они мучимы фрустрацией, - догадались чиновники и отправили наиболее подкованных христианских тренеров проводить выездные семинары осознанного отказа от фрустрации.
Слухи об этом просочилась в Рим, где сразу решили, что тренеры византийского образца с фрустрацией не справятся, и послали собственных. В результате довольно скоро всевозможные болгары, моравы и даже корутане, уже закончившие громить аваров и потихоньку начавшие походить на хорватов, поняли, что осознанный отказ от фрустрации – хорошо и полезно для здоровья. Но половина стала практиковать методики тренеров Константинополя, а половина – тренеров Рима. 
Вообще борьба с фрустрацией населения шла полным ходом. В частности, один дотошный тренер по имени Одо обратил внимание, что тактика и стратегия умножения любви частенько реализуются кое-как, а время от времени даже обитатели монастырей тайком фрустрируют. Он тут же достал руководство Бенедикта Нурсийского и принялся им умножать любовь не покладая рук. Как удачно и весьма неплохо, сказали в Риме и не стали возражать, когда Одо для надёжности переподчинил себя лично Папе. Дела пошли на лад, и всё это одобрил предводитель франков Гуго, а чуть позже - и правопреемник Арнульфа, Генрих по кличке Шварц. Что было вовсе не странно, учитывая, что его предок незадолго до того правильного Папу назначил сам, а неправильному Папе много чего отрезал.
Эпоха была суровой.
Поставки по Великому панталончиковому пути с тех пор, как джихадисты обосновались в Парфии, совсем прекратились, и, чтобы местные жители не фрустрировали, парфянин Хаким Фердоуси написал для них замечательную книжку, а в соседней Византии издал не менее замечательную книжку большой любитель полистать на досуге Платона, - некий Михаил по фамилии Пселл. Над Европой, однако, по-прежнему носились тучи вулканического пепла, и все поголовно ходили грустные и подавленные, дамочки повсеместно разливали молоко на почти новый персидский ковёр, а жителям Скандинавии ещё и очень хотелось кушать. Те скандинавы, которые всё ещё никуда не уплыли, немного повзывали, и, когда это опять не особо помогло, сели на лодки и отправились искать где можно поесть. Одни викинги выгрузились у джихадистов в Севилье, немало их озадачив, другие завернули в устье Сены, поглядеть чем угощают франки в Париже, а третьи по проторенной дорожке направились в царство славного Арс-Ытыра, где было и так уже довольно тесно. Самые голодные добрались до курортов Сицилии и Аппенинского полуострова, где и устроились с комфортом, обмотавшись пляжными полотенцами и потягивая коктейли, которые достались им бесплатно. Потому что денег викинги с собой не
захватили.
Люди чести в перьях и стразах пытались с ними спорить, но очень часто оказывалось, что возразить викингам в пляжных полотенцах нечего, особенно после пары коктейлей. Загородные виллы полыхали, виноградники вытаптывались, христианские тренеры, попадавшие в лапы отдыхающих, демонстрировали чудеса осознанного отказа от фрустрации, дым и копоть поднимались до небес.
В Риме тоже заметно похолодало. Папа безо всякого энтузиазма выслушивал новости из окрестностей бывшего финикийского Гадеса, где продолжали зажигать джихадисты, с островка Сицилия и с курортов Аппенинского полуострова, где злоупотребляли норманны, и из Константинополя, где вообще творилось непонятно что. И тут внезапно у него в закромах обнаружилась пачка документов, из которых следовало, что с Папой спорить нехорошо, потому что Папа всегда прав, а если он не прав – смотри пункт первый. Как удачно и весьма неплохо, - решили в Риме, и проинформировали об этом витязей, обоих императоров, королей франков, островитян и скандинавов с Зи-зи топами вместе.
Откуда-то сразу же потянуло интригами и ядами.   
Имперские чиновники тем временем, продолжая работать над умножением любви, привлекли для тренингов известного полиглота и ритора по имени Кирилл. Он и его брат поднаторели в осознанном отказе от фрустрации сами и уже готовились проводить тренинги в ЧВК «Хазария», где как раз устраивался кастинг (дела на предприятии шли так себе, почему руководство и пригласило наиболее уважаемых тренеров из числа джихадистов, христиан и Самого Избранного Народа до кучи). По результатам голосования хазарского жюри выиграли последние, но братья не стали фрустрировать, а переключились на их соседей. Там дела пошли на лад, и скоро они уже во всю обучали практикам осознанного отказа от фрустрации болгар, чехов и моравов - всех, до кого могли дотянуться. Пока братья умножали любовь, в Константинополь привезли пачку документов, из которых следовало, что Папа всегда прав. В Константинополе, где правильные и неправильные христианские тренеры продолжали друг друга кошмарить, кое-кто решил, что поддержка Папы определённо стоит того, чтобы эту пачку подмахнуть; никто, однако, не ожидал, что расстановка сил очень скоро изменится, и тем, кто подписал документы, дадут по хребту, а пачку документов сунут в топку. Когда же так и случилось, в Риме не стали разбираться в деталях и объявили главного тренера Константинопольских христиан неправильным, запретив ему испытывать катарсис. В Константинополе сказали: да сами вы такие, и это стало началом проблемы.
Тем временем шатавшиеся по просторам степей потомки гуннов (к которым успело прибиться немало народу со стороны) где-то тоже раздобыли стремена, отчего как-то само собой родилось решение ещё разок прогуляться по курортам; тем более, климат степей портился тоже: зимы становились длиннее, сугробы глубже, лошадки болели и худели. Когда орду секеев, мадьяров и всех остальных возглавил некий Арпад, побледнели даже подвиги джихадистов. Дипломаты из Константинополя попытались было стравить орду с болгарами, и сначала, вроде бы, всё получилось, но потом что-то опять пошло не так. На полном скаку орда основательно помяла болгар с хорватами, смела Моравию, где только-только закончили работать Кирилл и Мефодий, и помчалась дальше.
Люди чести из числа франков, Зи-зи Топов и сотрудников Священной Империи привычно проявляли доблесть и отвагу в перьях и стразах, но орда не успокаивалась и скоро собрала приличную кучу сувениров. Когда же пыль и копоть осели, климат на территории бывшей Моравии показался ей вполне благоприятным для того, чтобы устроить там пастбище для исхудавших лошадок.
Тем временем обитателям островка славного Арс-Ытыра стало окончательно ясно, что данело просто так спихнуть обратно в море не получится. Первым, кто решил взглянуть на проблему с прогрессивных позиций вассалитета, был потомок Эгберта по имени Эдуард. Обычно он в лучших традициях людей чести сначала давал по хребту, а потом ласково спрашивал: «Кто тут папка?» Рука у него была тяжёлая, а перья и стразы – впечатляющие; большинство жителей Мерсии, Нортумбрии и даже данело, - после того как пыль над Фарнхэмом осела, - согласились, что папка – Эдуард, за что и прозвало его Старшим. Согласились даже валлийцы и жители рыбацкого посёлка Лунден-вик на месте бывшего легионерского плаца, к воротам которого уже приколотили табличку «Лондон». На севере острова, правда, какие-то кельты в килтах продолжали бегать по вересковым пустошам с волынками, показывая время от времени Эдуарду странные жесты. И это стало началом проблемы.
Зато на противоположном от данело берегу пролива Ла-Манш норманы зажигали от души. Руководил ими некий Хрольф, известный любовью к скандинавской ходьбе, хотя некоторые утверждали, что просто у лошадок под этим Хрольфом подкашивались ноги. Так он получил прозвище Пешеход. Возглавлявший людей чести франков потомок Пипина по имени, что характерно, Карл решил взглянуть на проблему с Хрольфом с прогрессивных позиций вассалитета, и вскоре побережье отошло к норманнам вместе с палатками шаурмы. Так получилась Нормандия, а поскольку никто из франков не мог выговорить «Хрольф Рёгнвальдсон», главного норманна стали звать просто Ролло. И это стало началом проблемы тоже.
У Карла в это время подрастал отпрыск, который любил сувениры и разбивать носы. Он так в этом поднаторел, что вскоре, расквасив их ближайшим соседям и национальному лидеру чехов Вацлаву, матушка которого была прилежной ученицей Мефодия, добрался до орды огров, которые уже начали подозрительно походить на венгров. Отпрыска звали Генрих по кличке Птицелов. Птицелов любил, взгромоздившись на коня и увешавшись килограммами железа с перьями и стразами, собирать коллекции из сувениров и вассалов; поэтому вскоре орда всю прелесть вассалитета оценила, и, когда пыль осела, люди чести Птицелова поволокли домой кучу сувениров, в том числе рог Леле. Венгры поскучнели, погрустнели и сели печально наигрывать на ворганах.
Музыка получилась так себе, потому из Рима к ним послали опытных христианских  тренеров, и к соседним чехам - тоже, потому что усвоенные теми практики по образцу византийских тренеров доверия в Риме не вызывали. Всё получилось довольно неплохо, но венгры наигрывать на ворганах не перестали всё равно.
Тем временем один из отпрысков варяга Хрёриха, Ингвард, запарился в бане окончательно и отправился по пути из варяг в греки на курорт. Очень скоро в Константинополе увидели более тысячи плавсредств жаждущих культурного досуга витязей, викингов и примкнувших к ним по дороге печенегов, называвших себя каракалпаки, то есть «чёрные шляпы». Кажется, они хотят зажечь, - догадались имперские чиновники и встретили гостей боевыми кораблями с огнемётами. Технологическая новинка весьма впечатлила отдыхающих, но несколько лет спустя уцелевший чудом во время первого захода Ингвард собрался на курорт снова. Поскольку топливо к огнемётам кто-то уже украл и продал, имперским чиновникам пришлось выкручиваться, и запасные шёлковые панталончики перешли к витязям. Неплохо отдохнули, - решили курортники и отправились по домам, а вскоре даже заключили с чиновниками Константинополя контракт. Через пару лет Ингвард во время очередной служебной командировки нехорошо и несвоевременно упокоился, чем безмерно расстроил свою супругу Хельгу.  Она нанесла ответный визит всем, кто ему в этом помог, и основательно зажгла, но, когда дым рассеялся, оказалось, она всё ещё фрустирирует.
Тогда кто-то подсказал ей обратится в Константинополь к христианам. Там Хельга выпила пару бокалов продуктов спиртового брожения с императором Константином Багрянородным и стала внезапно Еленой. Освоив техники осознанного отказа от фрустрации, Елена вернулась в край бань и веников, а её уполномоченные витязи в рамках взаимовыгодного сотрудничества с катафрактами даже выперли джихадистов с одного островка. Елена же, перестав фрустрировать, наладила дипломатические связи с отпрыском Птицелова по имени Отто, и в конце концов её даже признали образцовым христианским тренером. А Константин написал про всё это занимательную книжку.
Отто тем временем тоже не скучал: он разогнал последних, никуда не поехавших и отсиживавшихся у себя в Арконе и Ретре венделов, ещё разок надавал по хребтам венграм, чтоб не наигрывали на ворганах, и даже расквасил носы кое-каким уважаемым людям из окрестностей Рима. Когда же  Папа решил проветрить помещения от интриг и ядов, оказалось внезапно, что пока другие потомки императора Карла во всю фрустрируют друг друга со своими вассаламии и феодами вместе, Отто справляется, в целом, неплохо. Но после назначения его императором выяснилось довольно скоро, что тот  и с этой должностью справляется даже как-то через чур неплохо, и тогда Папа  пригласил в Рим венгров и катафрактов - просто на всякий случай. Получилось страшно неловко: про это узнал сам Отто, и Папе пришлось внезапно уехать в бессрочный неоплачиваемый отпуск. Правда, он довольно быстро вернулся, но тут же надышался ядами и интригами и упокоился всё равно. А империя, которую он придумал для Отто, ещё долго оставалась проблемой.
Тем временем витязи в своих банях так запарились, что, когда пар рассеялся, обнаружили себя на перевалочном пункте пути из варяг в греки под названием Тумен-Таркан, или Тьмутаракань, а вокруг - сильно помятых сотрудников ЧВК «Хазария». Проходившие мимо византийцы одобрительно кивали и улыбались, так как к этому моменту отношения Константинополя и ЧВК «Хазария» успели основательно испортится. По дороге обратно, правда, витязей–таки догнали и по хребтам им-таки надавали, но дорогу на курорт те запомнили хорошо. И вскоре Тьмутаракань стала популярным курортом, где витязи из Полоцка, Мурома и Ладоги всегда могли позагорать в пляжных полотенцах и выпить пару коктейлей. 
  Тем временем у Елены подрос сынишка Святослав Ингворович. Он не особо преуспел в практиках осознанного отказа от фрустрации, зато отлично выучился разбивать носы, и потому имперские чиновники пригласили его отдохнуть на курортах Болгарии. Он вместе со своими витязями, однако, так увлёкся, что дым и копоть долетели аж до Константинополя. К болгарам была отправлена пожарная бригада катафрактов для выяснения обстоятельств, витязи получили по хребтам и отправились домой размышлять о пользе осознанного отказа от фрустрации, а посреди курортной зоны осталось дымиться внушительных размеров пепелище. Для совмещения приятного с полезным разгребать на нём пепел имперские чиновники отправили совершенно неправильных христиан.
С совершенно неправильными христианами вышла следующая история: они переживали собственные катарсисы под боком у парфян и вообще не обращали внимания на тренеров Рима или Константинополя до тех пор, пока к ним не прискакали катафракты. Хоть образцовый христианский тренер Фёдор из монастыря, где издали Хлудовскую псалтырь, и был решительно против. Катафрактов после этого они сильно недолюбливали и охотно сотрудничали и с любителями дискотек Фомы Славянина, и даже с джихадистами. В силу непосредственной близости Парфии они зажигали в стиле Авесты-Ясны, а Творца вселенной вообще называли непонятным словом демиург и исходили из того, что Он вообще во всём виноват. За всё это их прозвали павликанами, и ненависть любовью они уничтожали довольно выборочно.
Вот эту-то публику, которая только что получила по хребту достаточно сильно, чтобы начать слушать, что говорят катафракты, но недостаточно сильно, чтобы начать слушать христианских тренеров, и отправили разгребать пепел в окрестностях курортного Филиппополя. Справились они, в целом, неплохо, однако это стало началом проблемы.
В окрестностях Ладоги, Мурома и Полоцка погода  никак не улучшалась. Витязи, на которых сыпалось сверху что-то холодное и мокрое, ходили грустные и фрустирировали, кого придётся. Но внезапно на противоположном от уже обжитой витязями Тьмутаракани берегу обнаружилось слишком много желающих быть императором; и один из претендентов послал за помощью к отпрыску Святослава по имени Владимир, а к Папе – не послал. У этого Владимира было очень трудное детство: его папу подозревали в нарушении законов Менделя с сестрой некоего Добрыни, почему девушки Владимира робичича и не любили. Приехав по личной просьбе кандидата в императоры на курорт,  он серьёзно настроился прекратить вот это вот всё немедленно, и другой кандидат быстренько выпил яду. Однако витязи домой не торопились, и приглашавшему Владимира Святославовича кандидату пришлось с ним породниться, чтобы происходящее приобрело хотя бы видимость смысла. После проведения интенсивных персональных тренингов осознанного отказа от фрустрации хорошо отдохнувшие витязи вместе со специально подготовленными тренерами отправились домой, где их уже ждали, по уши засыпанные чем-то мокрым и холодным, родственники. Большинство из них восприняло тренинги с энтузиазмом, а к прочим Владимир Святославович командировал того самого Добрыню, для надёжности добавив Путяту: эпоха была суровой.
Тем временем на островке славного Арс-Ытыра жители данело, хоть и признали отпрысков Эдуарда папками, никак не прекращали расписывать заборы корявыми рунами. Островитяне же, только-только наблюдавшие на их фоне выступление леди Годивы, относились к своим заборам очень трепетно. В воздухе отчётливо запахло керосином. Главным по керосину на этот раз оказался некий Этельред, придумавший, как ему показалось, отличный способ обеспечить сохранность заборов, засидевшись допоздна. Когда пыль осела, живых норманнов на островке совсем не осталось, но обнаружился неприятный побочный эффект: сохранностью имущества покойных всерьёз озаботились их многочисленные родственники в Скандинавии. Поездку за оставшимися бесхозными мебелью и посудой возглавил некто Свен, посещавший барбер-шоп; и викинги под его руководством зажигали на острове до тех пор, пока что-то могло хотя бы тлеть. А если оно уже не могло даже тлеть, переворачивали и снова зажигали. Тогда Этельред Неразумный упаковал вещи и поехал в неоплачиваемый отпуск на противоположный берег Ла-Манша, а Свен, посещавший барбер-шоп, сплясал вместе с норманнами джигу.  Вскоре, однако, со Свеном случились яды и интриги, и Этельред кое-как переправился через Ла-Манш обратно, но отпрыск посещавшего барбер-шоп по имени Кнуд был решительно против и вскоре присоединил островок со всеми его заборами, кельтами и Лунден-виком вместе к своим владениям. Кнуд Свенович вообще был человеком весьма уважаемым и курировал морской логистический бизнес практически на всём побережье Северного и Балтийского морей; против чего был только некий викинг Олаф, но его особенно никто не слушал.
Неплохо вышло, -  решили норманны, но тут вулканический пепел стал оседать, солнышко пригрело, викинги злоупотребили продуктами спиртового брожения и государство Кнуда Свеновича принялось рассыпаться.
Между тем супруг Кнудовой дочки и по совместительству император священной империи Генрих всерьез озаботился состоянием Римских тренеров. При ближайшем рассмотрении оказалось, что уважаемые люди Рима крепко держат Папу за мягкие места, что приводит к порнократии, да и вообще число Пап возросло до трёх. От всего этого христианские тренеры пребывали в изрядной растерянности и с умножением любви справлялись всё хуже и хуже. Поэтому под чутким руководством Генриха горожане порнократию прекратили, лишних Пап отправили на пенсию, а нового назначили опять-таки под чутким руководством императора. За всем этим наблюдал и делал неожиданно далеко идущие выводы  один молодой италиец.
Не успели островитяне толком перекрасить и подправить любимые заборы, включая главный каменный забор по кличке стоунхендж, как в Лондоне возникла путаница с законами Менделя, и по другую сторону Ла-Манша тут же нашлись желающие её распутать. Потомок Хрольфа Пешехода по имени Вильям, у которого было очень трудное детство и тяжёлая рука, долго объяснял норманнам, кто тут сюзерен, а кто вассал, но и объяснив всё никак не мог успокоиться и поднимал такие дым и копоть, что даже Папа запретил ему испытывать катарсисы. Пока копоть оседала, Вильям  успел помириться с Папой, и к моменту возникновения путаницы с законами Менделя Папа кандидатуру Вильгельма полностью одобрил. Островитяне во главе с неким Гарольдом, однако, только что надавали по хребтам очередной партии норманов и считали, что одобрения Папы - вовсе не самое главное. Вильгельма и его людей чести это сильно расстроило, и, когда пыль над Гастингсом осела, оставшимся в живых островитянам стало предельно ясно, что спорить с Папой и его представителями - себе дороже. Все согласились, но отношение островитян к христианским тренерам Рима вообще и к Папе в частности досадный этот случай подкосил основательно. Поэтому на островок вскоре командировали опытного христианского тренера по имени Ансельм, который уже написал к тому моменту немало занимательных книжек.
Похожая путаница случилась в это время и в Багдаде, где уже давно все вопросы решали джихадисты, а именно – местное население никак не могло определиться, кому именно следует претворять в жизни пророчество, то бишь – кто будет халиф. Один из претендентов, найдя в багдадских закромах некоторое количество шёлковых панталончиков, послал их руководителю ЧВК «Тюркют», Торгул-Беку, потомку весьма уважаемого человека по имени Сельджук. Этот Сельджук, начинавший свою карьеру ещё в ЧВК «Хазары», позже принял решение курировать логистический бизнес самостоятельно, но дела на его предприятии шли не очень, и в целях тим-билдинга он пригласил туда тренеров из числа джихадистов. Нехватка шёлковых панталончиков, однако, неоднократно побуждала тюрков отправляться в дальние командировки; в одной из которых они чуть не затоптали известного натуралиста и естествоиспытателя по имени Ибн Сина Абу Али Хусейн Абдаллах, он же - Авиценна. У которого было очень трудное детство, проведённое в медресе. Ему, к счастью, удалось ускользнуть от тюрков и продолжить исследования, по результатам которых он и написал занимательную книжку. Когда позже её перевели на язык Рима, всем страдающим болезнями желудочно-кишечного тракта резко полегчало, и  стоматология заметно продвинулась вперёд тоже.
С медресе вышла такая история: поскольку всевозможные сирийцы, египтяне и даже жители Дербента не всегда понимали арабскую вязь, знакомить их с пророчеством было непросто. Но брутальные джихадисты не фрустрировали: всюду, где они появлялись, они тут же сооружали учебные заведения, в которых строго следили, чтобы никто не злоупотреблял продуктами спиртового брожения.
Когда пыль над Багдадом осела, тюркам стало очевидно, что панталончики там давным-давно закончились, однако обратно в родные степи возвращаться они не спешили. Тогда приглашавшему их халифу пришлось породниться с Торгул-Беком, и, чтобы происходящее приобрело хотя бы видимость смысла, и отправить тюрок изучать арабскую вязь в Низамию. И это стало начало проблемы.
В Константинополе происходящее застало всех как-то врасплох: как раз незадолго до появления на горизонте ЧВК «Тюркют» христианские тренеры Константинополя получили из Рима ещё одну пачку документов, где напоминалось, что Папа всегда прав, в ответ на что объявили главного тренера Рима неправильным окончательно. В Риме решили, что они там уже совсем, и объявили окончательно неправильными тренеров из Константинополя. Все охнули: случилась схизма, от которой христианам с востока стало никак нельзя переживать катарсис с христианами с запада и наоборот.
Тем временем франки так хорошо отдохнули на курортах Аппенинского полуострова, что напрочь забыли главный секрет шедеверов романского стиля, - краеугольный камень. Чтобы не остаться совсем без работы, эти строители изобрели собственный способ возводить шедевры, прямо так, без камня. Поначалу они смотрелись странновато, но потом все привыкли; в Риме же идея застроить всю Европу шедеврами готического стиля вообще вызвала бурный энтузиазм, - просто чтобы отличиться от Константинополя с его подотчётными императору шедеврами романского стиля.
Всем всё понравилось, но тут выяснилось внезапно, что главный тренер Рима, который ещё молодым италийцем сделал далеко идущие выводы, не сошёлся во взглядах с очередным потомком Отто, по имени, что характерно, Генрих, на то, кто должен быть возглавлять христианских тренеров в городе Милан. У обоих миланский вопрос встал настолько остро, что император обвинил Папу в профессиональной непригодности, а Папа в ответ на это запретил императору испытывать всеобщий катарсис. От этого люди чести Империи как-то странно посмотрели на Генриха и назначили себе нового Императора, а Генриху предложили отправляться на пенсию; но у него и так было трудное детство, и на раннюю пенсию он вовсе не хотел. Подумав, бывший император пошёл просить прощения у Папы лично и пешком; но стоило только Папе его простить, как людям чести, отправлявшим на пенсию императора, стало предельно ясно, что с законами Менделя шутки плохи; и многие из них нехорошо и несвоевременно упокоились. Когда Генрих опять стал императором, ему прислали в качестве жены внучку некоего конунга Ярицлейва. Но тут внезапно оказалось, что он недостоин всеобщего катарсиса опять.
Ну ничего себе, - возмутился Генрих, поехал в Рим и назначил Папой собственного Антипапу, который быстренько разрешил Генриху катарсис. Чтобы немедленно прекратить вот это вот всё, главный тренер Рима (скрывавшийся от Антипапы на загородной вилле) позвал на помощь курортников-норманнов, которые как раз культурно отдыхали на пляжах Апеннинского полуострова. Курортники, не снимая пляжных полотенец, надавали тумаков жителям Рима, Антипапе и всем, кто не успел спрятаться. Поднявшиеся над Римом копоть и пыль смешивались с ядами и интригами, и чтобы придать происходящему хотя бы видимость смысла, уголовщину по погрому повесили на Самый Избранный Народ. А в процессе издали Диктат, запретивший христианским тренерам вступать в брак, занимать должность тренера за вознаграждение, а всем неправильным христианам гарантировали после смерти нескончаемые жуткие муки. Но всё равно Папе вскоре пришлось уехать в неоплачиваемый отпуск, где он и упокоился, после чего его признали образцовым христианским тренером.
Курортниками в полотенцах, меж тем, руководил некий Роберт по кличке Хитрец, на языке франков – Гвискар, чьи родственники отличились ещё в Гастингсе. Этот Гвискар вообще любил ездить на курорты и зажигать, чем сильно огорчал катафрактов.
А в окрестностях Ладоги, Мурома и Полоцка погода никак не улучшалась. По этому поводу местное население хоть и практиковало осознанный отказ от фрустрации, но никак не могло согреться и частенько ездило друг к другу позажигать. От этих поездок поднималось столько пыли и копоти, что витязи постоянно ходили чумазые и грустные. Главным по отмыванию сажи вызвался быть внук некоего конунга Ярицлейва, на этот раз – Владимир Всеволодович.
Его дедушка, большой любитель животных, неоднократно пытался отмыть от сажи и ограничить передвижение желающих зажечь у соседей витязей. Это получалось у него настолько неплохо, что ему даже выдали в жёны племянницу небезызвестного Кнуда, Ингегерду. Для особенно непонятливых местных огров и поселенцев-норманнов Ярицлейф даже издал «Русскую правду», в которой объяснил, что глав регионов назначает Ярицлейф, кто обидит поселенцев – будет иметь дело с Ярицлейфом, и законы Менделя выполняет тоже Ярицлейф. А Инегегерда, к которой был очень неравнодушен Олаф, получавший по хребту ещё от Кнуда Свеновича, так преуспела в практиках осознанного отказа от фрустрации, что стала образцовым христианским тренером по имени Анна.
Но витязи упорно продолжали  зажигать, и потому всю молодость Владимир Всеволодович упражнялся в разбивании носов. И так в этом преуспел, что даже получил кличку «Мономах», означавшую на языке Константинополя «одним махом». Хотя кое-кто утверждал, что это была просто фамилия  его мамы.
Владимир начал с раздачи тумаков чехам, потом переключился на чародея Всеслава, потом на сотрудников отставшей и заблудившейся в степи автоколонны ЧВК «Тюрекстон», и так доскакал аж до пляжей Болгарии, где под руку ему подвернулись катафракты. Рука была тяжёлая, и в Константинополе решили замять неловкую ситуацию, а чтобы Владимир Всеволодович ездил по курортам не так часто, выдали ему дочку того самого Гарольда, который безуспешно пытался дискутировать с Вильгельмом Завоевателем ещё при Гастингсе. Всё  получилось неплохо: Владимир принялся исполнять законы Менделя с Гитой Гарольдовной, а в свободное время писал занимательную книжку. Сажи и копоти над банями заметно поубавилось, но обнаружились побочные эффекты: вдохновлённые его примером, витязи от Полоцка до Мурома и от Ладоги до Тьмутаракани принялись размножаться со страшной силой.
Катафрактов, подвернувшихся под тяжёлую руку Мономаха, посылали в Болгарию вообще-то подправить заборы, которые проломили сотрудники скакавшего мимо ЧВК «Кангары». Когда логистический бизнес на Великом Панталончиковом пути зачах, в их жён всё чаще стали вселяться злые духи, которые устраивали сцену ревности, орали на детей и разливали молоко на почти новый персидский ковёр. Заработки на стороне им тоже не давались: ещё конунг Ярицлейф несколько раз к ряду доходчиво объяснил неразумным кангарам, кто на пространстве от Полоцка до Мурома и от Ладоги до Тьмутаракани папка. Спасаясь от правопреемников конунга и злых духов, орда кангаров под предводительством некоего Тираха на всём скаку вломились в Болгарию, жители которой тем временем упражнялись в осознанном отказе от фрустрации. Получившие от кангаров по хребтам болгары размазали кровавые сопли и обратились в Константинополь.
В Константинополе императором в это время работал Алексей по фамилии Комнин. И был ужасно занят, потому что на подведомственных ему территориях то и дело норовили зажечь то очередной Гвискар, то джихадисты, то ЧВК «Тюркестон»; и кто ещё приехал на курорты Болгарии, императору было не сильно интересно. Но на их беду кангар тянуло к культуре, конкретнее - прямиком в Константинополь. Когда Алексей и имперские чиновники увидали под стенами города орду, которая фрустрирует налево-направо и расписывает имперские заборы корявыми рунами, у кого-то моментально нашлись резервные шёлковые панталончики. Заначку распечатали и послали в ЧВК «Каракалпак», очень удачно скакавшую мимо, которую витязи называли по месту прописки половцами и с которыми время от времени осуществляли синтез. Вскоре катафракты с каракалпаками вместе надавали кангарам по хребтам так, что те закончились совсем: эпоха была суровой. А наблюдавшая за этим дочка императора Анна Алексеевна написала об этом увлекательную книжку, просто до кучи задокументировав в ней и очень интригующий портрет Гвискара.
Вообще император Алексей Комнин отличался дипломатичностью. Хотя его предшественники уже неоднократно намекали главным тренерам Рима, что разгул джихадистов плохо сказываются на логистическом бизнесе в частности и репутации христиан в целом, только у Алексея получилось добиться от  Папы реакции. Так что хоть тренеры Рима и Константинополя и признали друг друга уже окончательно неправильными, дипломатия Алексея подействовала и Папа понял, что пора раздать бесплатные туристические визы на курорты Ближнего Востока.
Повторилась история с римскими легионерами: от островов кельтов до Карпат жители феодов, узнав, что можно уехать позаниматься тем, чем дома заниматься никак нельзя, рванули наружу. От желающих поучаствовать отбоя не было, и вскоре толпа, размахивая колющими и режущими предметами, вывалилась прямиком к стенам Константинополя. По пути затоптав кое-кого из Самого Избранного Народа, - эпоха всё ещё была суровой, - что осудил даже император Генрих. Но туристы, начавшие зажигать ещё по дороге, и по прибытии в Константинополь особо себя не ограничивали, так что кто-то даже умудрился присесть на императорский трон. В присутствии Алексея. Что сказал по этому поводу император, в протокол не попало, так как он был знатный дипломат, а попало только «крестоносцы».
Крестоносные походы поначалу не задались: первые же патрули джихадистов, завидев толпу, с энтузиазмом расписывающую заборы в окрестностях курортного городка Никея, навешали ей грандиознейших тумаков. Однако от желающих поучаствовать в веселье по-прежнему не было отбоя, и скоро джихадистам пришлось паковать чемоданы не только в Никее, но и в Дамаске, и в прочих курортных местечках, включая даже Иерусалим.
Пока пыль и копоть оседали, обнаружились побочные эффекты: вроде как откликнувшиеся на дипломатичную просьбу императора Алексея о помощи крестоносцы совершенно не спешили передавать ему зачищенные от джихадистов территории. Удобно расположившись в окрестностях Иерусалима и Дамаска, они злоупотребляли продуктами спиртового брожения и посылали горячие приветы не только Алексею с катафрактами, но и императору священной Римской империи, и Папе до кучи тоже. Несколько выделялся на общем фоне ещё один внук конунга Ярицлейфа по имени Гуго, предводитель экспедиционного корпуса франков, которого патруль катафрактов выудил из Адриатического моря в последний момент и который вследствие этого относился к императору Алексею с известным пиететом. Но общую картину это меняло весьма незначительно.
Вообще к знатному дипломату Алексею с пиететом относились даже в его родном Константинополе, особенно после того как он – не без участия экспедиционного корпуса витязей - надавал по хребту очередному Гвискару, на этот раз Боэмунду, - что характерно, отпрыску того самого Роберта. От всего этого жители империи воспряли духом, принялись возводить шедевры, распевать «Дигенис Акрит» взамен устаревших победных песен Пиндара  и, слившись в катарсисе, устроили комниновское возрождение империи. А Боэмунд по фамилии Гвискар, не без труда оклемавшись, поехал разбивать носы тюркам, но получил по хребту сам, попал в плен и так провёл несколько лет, пока поблизости не объявился Василь Камсаракан, большой любитель тюрок, и не вытащил его.   
Султаны тюрок, шахи парфян и даже эмиры Местадушетворения, заступившие на должность халифов, от этого всего заметно скучнели и грустнели. В городах Европы же после отъезда толп пассионариев стало заметно просторнее и тише, и с пепелища, оставленного  Владимиром Одним-махом и кангарами в них потянулись совершенно неправильные христиане. По давней привычке они делали это с песнями и плясками, и так под ай-на-нэ добрались до берегов Атлантики, где ещё со времён республики колосились виноградники и торчали изрядно покосившиеся от ветхости виллы. Эти берега называли Провансом, то бишь Окраиной империи.
Песни и пляски в старинном стиле Авесты-ясны от вновь прибывших вызвали там живейшие катарсисы, и вскоре вся Окраина зажигала на дискотеках. Но вместе с ай-на-нэ стало быстро распространяться совершенно неправильное христианство, и христианские тренеры римского образца, внезапно оказавшиеся не у дел, запросили у Папы инструкций. Папу же, однако, значительно больше заботило состояние уехавших в Дамаск и Иерусалим крестоносцев, которые стали жертвами поразительного случая массовой амнезии. Все поголовно.
Очень внезапно обыкновенный крестоносец Пьер-Жерар де Мартиг и человек чести Готфрид де Бульон подали прошения разрешить им организовать ЧВК, подчинённые непосредственно Папе прямо на оккупированных территориях, аргументируя их необходимость отсутствием порядка в сферах здравоохранения и области охраны шедевров архитектуры. Как удачно и весьма неплохо, решили в Риме и не стали возражать. Так получились сперва госпитальеры и тамплиеры, а в последствии ещё полтора десятка рыцарских орденов, подотчётных строго Папе. 
Для организации этих ЧВК применили проверенные временем рецепты строевого отказа от фрустрации, которые прописывал ещё отставной легионер Пахомий, и в том числе – обет безбрачия. Сотрудники свежесформированных ЧВК охнули, но проглотили, и это стало началом проблемы: свои рецепты Пахомий разрабатывал отнюдь не для действующих подразделений, а для отставных ветеранов; не для людей чести в перьях и стразах, а для отшельников.
Хотя в городах Европы после отъезда пассионариев в командировку и стало значительно просторнее, положенный в основу мероприятия принцип зажигай снаружи уже не работал так, как прежде: многие крестоносцы зачем-то возвращались живыми, голодными и без добычи; и были совсем не прочь позажигать дома ещё. Другие, напротив, волокли с собой трофейные сокровища Азии, от которых, как и от оставшихся бесхозными виноградников и ничейных детишек, шатающихся повсюду, ситуация стала усугубляться. Европу стало ощутимо лихорадить.
На островок славного Арс-Ытыра вернулся голодным и без добычи отпрыск Вильгельма, любивший модно одеваться. Дома его особенно никто не ждал, потому как этот Роберт-в-Штанах-Коротких много чего не поделил со своим братом. Чтобы разобраться, кто из них двоих лучше выполняет законы Менделя, он переехал через Ла-Манш обратно, в Нормандию. И долго показывал родственникам через пролив странные жесты, чем очень их огорчал.
По соседству с Нормандией упорные франки, вернувшиеся из крестоносных походов с трофейными сокровищами, принялись было зажигать, но их очень быстро призывал к порядку ещё один внук конунга Ярицлейфа, Толстый Людовик. Бывшие крестоносцы отчаянно ему сопротивлялось, но спорить с Людовиком таких габаритов оказалось себе дороже.
А очередной руководитель Священной Римской Империи, некий Фридих-Рыжая-Борода, известный коллекционер и ценитель искусства, вообще так увлёкся, что занял со своими людьми чести Рим, - к большой радости Папы, которому как раз требовалось проветрить от интриг и ядов город. Но и тут обнаружились побочные эффекты: от Рыжей Бороды по всей Италии завелись какие-то гибеллины. Тогда Папа сильно расстроился, и от его расстройства по всей Италии расплодились гвельфы. Очень скоро гвельфы и гибеллины принялись фрустрировать друг друга по всему Аппенинскому полуострову с таким темпераментом, что им мог позавидовать даже Самый Избранный Народ.
Самый Избранный Народ тем временем продолжал бродить среди роскоши и упадка тёмных веков, и повсюду разносилось зажигательное «ай-на-нэ» совершенно неправильных христиан. Последние вместо устаревшего «Дигениса Акрита» уже перешли на более актуальные «Песнь о Роланде» и «Песнь о моём Сиде», и под эту зажигательную музыку Рыжая Борода едва не занял и Константинополь тоже.
И даже в краю любителей бань и веников, не имевших отношения ни к «ай-на-нэ», ни к крестоносцам, отпрыски Хрёреха продолжали выяснять, кто лучше выполняет законы Менделя. Для этого они собрались на дружеские вечеринки отдохнуть и искупаться на реке Супое, потом на реке Руте, а потом и в других, не менее живописных местах. Пыль и копоть всё ещё стояли столбом, когда отпрыск Владимира-Одним-Махом по имени Юрий-Длинные-Руки прикормил рыбу на берегу очень тихой реки. В речке оказался такой клёв, что желающим порыбачить пришлось выстроиться в очередь, и Юрий, получивший своё прозвище как раз в ходе подобных операций, невзначай осуществил передел собственности. Огородив наиболее рыбные места, он собственноручно приколотил к ближайшей бане на Боровицком холме вывеску «Москва» и начал взимать с отдыхающих плату; дела в княжестве сразу пошли на лад.
Пока кровавые сопли лились рекой, а копоть оседала от Ла-Манша до окрестностей Дербента, очередная толпа джихадистов внезапно подкралась к Иерусалиму и закидала шапками как подотчётные Риму ЧВК, так и местных уважаемых людей. Главным по шапкам оказался некто по кличке Салах Ад-Дин, для друзей – просто Юсуф.
Вообще с тех пор, как джихадисты усадили множество народу изучать арабскую вязь, прошло достаточно много времени; и пока одни скакали туда-сюда, размахивая шашками, другие в своих медресе изобретали аль-гебру, аль-горитмы, аль-химию и с её помощью выделяли эль-иксир и аль-коголь. А также с интересом наблюдали за Аль-дебараном с Аль-таиром и писали про это аль-манах. Особенно отличился парфянин Хагани Ширвани, любивший прогуляться на досуге по окрестностям Дербента и писавший про это занимательные книжки.
Юсуф, которому не повезло родиться наследником руководителя джихадистов в окрестностях горы Арарат, за своё трудное детство успел наизусть выучить занудные книги Евклида и Птолемея, десять томов Абу Таммама,  арабскую правду под названием фикх, а когда книжки кончились, залез на хорошо откормленного скакуна и поскакал.
Он ещё даже не доскакал до Иерусалима, как уважаемые люди и работники местных уже ЧВК бросились паковать чемоданы и покупать билеты в неоплачиваемый отпуск. Против был только очередной Балдуин, национальный лидер Иерусалима, у которого были большие проблемы со здоровьем.
Пока Балдуин справлялся, Юсуфу приходилось скакать то к городу, то от города, но вскоре проблемы со здоровьем усугубились, Балдуин упокоился, и хорошо откормленные скакуны джихадистов подняли пыль уже прямо внутри Иерусалима. Франки, островитяне и остальные как-то поскучнели, погрустнели, упаковали перья и стразы в чемоданы и отправились по домам, увозя с собой глубокое понимание того, что медресе, аль-гебра и аль-химия – это здорово и полезно. 
Когда обо всём узнали в Риме, Папа расстроился и обложил всю Европу дополнительным налогом, объяснив, что эти деньги пойдут на освобождение Иерусалима от Юсуфа. Люди чести, кряхтя, снова обвешались килограммами железа, и, со скрипом взгромоздившись на скакунов, поплелись в сторону Ближнего востока снова.
Всё началось с эпичного провала: возглавивший крестоносцев Фридрих-С-Рыжей-Бородой долго и мучительно договаривался о беспошлинном проезде и провозе крестоносцев с Константинополем, национальными лидерами болгар и венгров, а договорившись, внезапно упал с лошади и утонул. Его правопреемник, обязавшийся довести дело до конца, подхватил нехорошую болезнь и вскоре тоже выбыл из строя. Потом предводитель людей чести из числа франков Гвидо разругался с лояльным Константинополю предводителем людей чести Конрадом. К их конфликту подключились Ричард с туманного островка и Филипп из Франции, и вскоре тоже разругались. А нехорошая болезнь косила и косила крестоносцев.
Когда остатки любителей сувениров добралась-таки до Иерусалима, Юсуф, будучи человеком начитанным и интеллигентным, поглядев на состояние прибывших, предложил всем разойтись по домам с выдачей бесплатных туристических виз сроком действия на три года до кучи. Ричард, оставшийся за главного с момента отъезда Филиппа на курорты подотчётной на тот момент Ричарду Нормандии, согласился достаточно быстро.
Пока люди чести скакали, размахивая шашками, то к Иерусалиму, то от Иерусалима, уважаемые люди, оставшиеся дома, под весёлое трубадурское  «ай-нэ-нэ» всерьёз задумались, не много ли те на себя берут. Потому как не сеют и не пашут, в мирное время в основном машут чем-то с колокольни, а финансирование от уважаемых людей получают на регулярной основе. В отсутствие поблизости орд различных аваров, мадьяров и прочих венделов содержание такого количества обученных исключительно убивать и умирать деятелей становилось весьма накладным, особенно учитывая расходы на стразы и перья.
Там, где эта несложная мысль приходила в головы, города из подотчётных людям чести феодов волшебным образом превращались обратно в республики, и вместо законов Менделя в них начинало действовать  какое-нибудь собственное право, регламентирующее общее дело: например, задокументированное фон Репковым саксонское зерцало. Вскоре любители полистать на досуге зерцало организовались в Ганзейский союз, их коллеги на юге – в Венецианскую, Генуэзскую и Пизанскую республики, и даже в краю бань и веников уважаемые люди стряхнули что-то мокрое и холодное и учредили Новгородскую, Псковскую и Вятскую вечевые республики. Пройдут сотни лет, и такие объединения назовут олигархатом, а пока республиканцы просто доходчиво объяснили людям чести, что умирать и убивать нужно не тогда, когда им самим приспичит, а строго когда скажут уважаемые люди. У тех, кто согласился, оставили перья и стразы и назначили магистрами, дожами и воеводами, а остальных утопили в Волхове с мельничным жерновом на шее. И потихоньку принялись строить аналоги медресе под названием университеты.
В одной из таких республик, а именно в Венеции, у уважаемых людей давно копились вопросы к Императорам в частности и к Константинополю вообще. Когда очередная толпа крестоносцев, размахивая колющими и режущими предметами, направилась в сторону Иерусалима, чтобы делать там то, что дома делать запрещено, уважаемые люди Венеции подсуетились и предложили им круизный тур с большой скидкой. Крестоносцы обрадовались, погрузились на корабли, но в процессе оказалось, что внизу договора мелким шрифтом указано о том, что бесплатные коктейли в баре наливают только до города Зара. В результате вся толпа крестоносцев там и выгрузилась, не снимая полотенец и продолжив зажигать. Внезапно на дискотеку примчался кандидат в императоры Алексей по фамилии Ангел и ненавязчиво пригласил всех культурно провести досуг в Константинополе. Когда пыль над Константинополем осела, крестоносцы письменно уведомили Папу, что дальше они ехать не намерены, потому что климат и тут вполне благоприятный, отчего в Константинополе и окрестностях сразу же случились общеевропейские ценности и франкократия. Папа сильно расстроился, но почему-то решил оставить всё как есть, и вскоре республиканцы из Венеции вместе с крестоносцами назначили подотчётным императором очередного Балдуина (Алексей по фамилии Ангел уже успел нехорошо и несвоевременно упокоиться, императором так и не став). Но обнаружились побочные эффекты: в отдалённых от Константинополя частях Византии уважаемые люди, и прежде показывавшие время от времени федеральному центру странные жесты, общеевропейские ценности и франкократию не поняли и организовали Эпирский деспотат, а также Трапезундскую и Никейскую империи. Византия с треском развалилась, её  возрождение как-то внезапно закончилось, а потом болгары с каракалпаками вместе очень больно надавали франкократам по хребтам при Адрианополе, заодно завершив и карьеру подотчётного императора Болдуина тоже.
Между тем Ричард, ненадолго заглянув на родной островок, продолжил зажигать на территориях, подотчётных Филиппу, меж тем как Филипп – на территориях, подотчётных Ричарду; посадки овса и виноградники вытаптывались, и очередной император священной империи, наблюдая за всем этим, веселился от души. В процессе Филипп издал для своей избранницы из числа отпрысков Хрёриха замечательно иллюстрированную книжку, и после подсчёта очков оказалось, что у него всё получилось неплохо, а вот у Ричарда и очередного императора священной империи – скорее наоборот. О-ла-ла, - сказали упорные франки и принялись сливаться в национальных катарсисах, а островитяне поскучнели, погрустнели и доверия к отпрыскам Ричарда вообще и к законам Менделя в частности у них заметно поубавилась. Чтобы они не так фрустрировали, монах Роджер по фамилии Бэкон написал для них не одну занимательную книжку, а целых три опуса.
В общем, всем было уже не до Иерусалима; и эмиры вместе с халифами от души потешались, глядя на всё это. Но не долго, и вот почему.
На дальнем конце бывшего Великого Труселёвого пути незадолго до того произошло форменное фиаско. По мере того, как поставки изделий из шёлка и крашеных пурпуром шмоток иссякали, обитатели Великой степи страдали от нашествия злых духов, вселявшихся в жён и дочерей, всё сильнее и чаще. Шаманы честно били в бубен, но помогало это, как и прежде, плохо; кочевники ходили злые, никем не обласканные, фрустрировали кого попало и частенько наведывались к производителям нижнего белья. Но денег с собой не брали, потому что отродясь их не видели. В ответ на это фабричное руководство, у которого и так хватало собственных забот, отправляло в степи собственные экспедиции в надежде вернуть всё, что у них утащили. Степи были большие, и множество кочевников и командированных работников фабрик Поднебесной в процессе упокоились или переквалифицировались в пастухов гусей. Чтобы как-то разрядить обстановку, местные жители перечитали занимательную книжку У Чэньэня, обнесли степи мегазабором и, предвосхищая разработки одного пражского умельца из Самого Избранного Народа, соорудили терракотовую армию. Но помогло это плохо: запах керосина сгущался.
Главным по керосину на этот раз оказался некий Тимучин, у которого было трудное детство. Поэтому он, возмужав, надавал по хребту всем, кто его чем-либо когда-либо обидел, а потом принялся за тех, кто обидел его родственников, родственников родственников и так добрался до мегазабора. Однажды получившие от него по хребту кочевники получили ярлык и влились в улус, а когда ярлыки кончились, он издал закон: «Начал фрустрировать – умри, причём вместе с десятью коллегами». Это подействовало: принцип коллективной отвественности кочевников отрезвил. Несогласные по отдельным пунктам предвыборной программы Тимучина собрали вещи и откочевали в тундру осваивать оленеводство, а согласные обозвали свод законов ясами, перепрыгнули через мегазабор, надавали по хребтам охране фабрик и взяли под свой контроль производство панталончиков, воздушных змеев, бумаги, компасов, запасных частей к феерверкам, -  пороха и много чего ещё. Охрана фабрик размазала кровавые сопли и, поняв, что это фиаско, по возможности влились в орду. Вскоре, однако, Тимучин упокоился, а орда поскакала дальше, размахивая режущими и колющими предметами, а также ярлыками и ясами.
Тем временем на Окраину, где из покосившихся вилл и виноградников «ай-на-нэ» раздавалось всё громче и чаще, занесло опытного христианского тренера Доминика де Гусмана Гарсеса, возвращавшегося из служебной командировки. Он был в отличной духовной форме, и потому, обнаружив на Окраине непрекращающийся ай-на-нэ, задался закономерным вопросом, что тут вообще происходит. Пообщавшись с местным населением, Доминик написал в Рим обо всём обстоятельный доклад, после которого Папа объявил Окраину зоной без всеобщего катарсиса и отправил туда очередных крестоносцев. Население было им совсем не радо, но тут особый интерес к намечающемуся веселью проявил лидер франков по имени Филипп, которому соседское ай-на-нэ давно не давало спать по ночам.
Тут же заполыхали последние виллы, подверглись вытаптыванию отличнейшие виноградники, а вскоре крестоносцы хорошенько зажгли в Альби и Каркассоне, слегка запнувшись об ополченцев Жеральды де Лорак, и направились к Тулузе. На помощь осаждённым прискакал король Арагорна, дон Педро, но, получив от крестоносцев Филиппа по хребту, так и не смог снять осаду ни с Минас-Тирита, ни с Тулузы. Вскоре всем жителям Окраины стало предельно ясно, что христианство Римского образца это хорошо и правильно, а ай-на-нэ вредно для здоровья, потому как ведёт к пожарам и гибели виноградников. Однако, когда пепел осел, обнаружились побочные эффекты: в процессе крестоносцы успели сами подсесть на ай-на-нэ. Поэтому, разъезжаясь по домам, забрали с собой вызывавших те самые непрвильные катарсисы трубадуров и миннезингеров. Но не всех, потому что некоторые, отсидевшись в кустах, дождались, когда крестоносцы уберутся, и поехали гастролировать. Поскольку после  переезда из Филлипополя с Окраиной всё получилось как-то неловко, если к гастролёрам возникали вопросы, они отвечали, что просто подданные византийского Императора, то бишь – ромеи или даже ромалы. И со временем сами в это поверили.
Доминика вскоре признали образцовым христианским тренером, а Папа, которому он писал доклад, опубликовал занимательные книжки, в одной из которых намекнул, что Самый Избранный Народ – не такой уж избранный, а скорее даже наоборот, а в другой - что котики это совсем нехорошо; потом существенно расширил полномочия подразделений по борьбе с неправильными христианами, потом серьезно поссорился с императором Священной империи из Ахена, запретил ему катарсис, внезапно чем-то надышался и упокоился. Его идеи, однако, остались жить в веках; император же из Ахена распорядился, напротив, немедленно прекратить давать по хребтам Самому Избранному Народу, съездил к племяннику Салах-ад-Дина на курорт и, насмотревшись там на медресе, немедленно основал в Неаполе университет.  Но где-то между поездкой на курорт и Неаполем крупно поссорился со своим тёзкой, в результате чего от Священной империи с треском отвалилась целая Австрия. Что бы как-то развеяться, император попытался трудоустроиться в орду и вообще прослыл изрядным чудом мира.
Между тем ай-на-нэ в исполнении трубадуров и минезингеров про то, как доблестный человек чести в окрестностях Иерусалима, увешавшись с ног до головы килограммами железа в перьях и стразах, вздыхает по какой-нибудь дамочке с причёской и маникюром, вызвало интенсивнейшие катарсисы; у песен про Сида и Роланда стали появляться многочисленные кавер-версии. Эти версии стали переписывать и перепродавать, назвав романами по аналогии с исполнителями, ромалами. И извлекать из них вполне исчисляемый доход.
Глядя на всё это, образцовый христианский тренер по имени Фома даже написал занимательную книжку, в которой отметил среди прочего, что Ансельм был неправ; а его коллега по имени Иаков тем временем издал другую, в которой невзначай признал известного среди слоноводов своим отказом фрустрировать Сиддхартху Гаутаму образцовым христианским тренером.
Пока крестоносцы гонялись по Окраине за любителями ай-на-нэ, а император из Ахена пытался безуспешно вернуть себе отвалившуюся  Австрию, один очень уважаемый человек с окраины Византии, совершенно не понимавший юмора очередного Балдуина из Константинополя, подружился с республиканцами из Генуи, которые, в свою очередь, совершенно не понимали юмора республиканцев из Венеции. Как следует подготовившись, этот Михаил по фамилии Палеолог прокрался к Константинополю и невзначай ухватил императора Балдуина за мягкие места. Балдуин поскучнел, погрустнел, и не без помощи республиканцев из Венеции уехал в неоплачиваемый отпуск. Правда, удачно скакавшая мимо орда тут же ухватила Михаила за мягкие места, и ему пришлось осуществить с ней небольшой синтез.
Пока имперские чиновники наслаждались франкократией и общеевропейскими ценностями, республиканцы Венеции, Генуи и даже Пизы подсуетились и понастроили маленьких хорошо укреплённых факторий во всех местах, откуда убрались резко погрустневшие катафракты. И принялись вести там двойную запись. Тем временем орда, размахивая ярлыками и ясами, прискакала в окрестности горы Арарат (жители Дербента и окрестностей прилежно изучали арабскую вязь и ясами с ярлыками не заинтересовались) и там от души зажгла. После чего поскакала дальше; и скоро ясыкраты вывалились в окрестности Волжской Булгарии, отчего та превратилась в кучу дымящихся руин. А там было рукой подать и до Мурома, где многочисленные потомки Хрёриха фрустрировали друг друга без выходных и перерывов на обед, напевая местную редакцию «Дигениса Акрита» под названием житие Девгенево. Орда  предложила изучить ясы и им тоже; витязи посмотрели ценник и довольно невежливо отказались.
Возглавляемую Бату орду витязи совместно с каракалпаками  встретили на реке Калке, и очень больно получили от неё по хребтам, лишившись и веников, и бань (больше других орде запомнились огнеупорные бани и крепкие веники Козельска). Когда пыль и копоть осели, выяснилось внезапно, что выжившие витязи задолжали круглую сумму; поэтому часть из них крепко задумалась о пользе осознанного отказа от фрустрации и принялись практиковать христианство значительно прилежней и усердней прежнего. Другая же часть упаковала чемоданы и отправилась для реструктуризации долга охранять фабрики шёлкового нижнего белья, где из неё был сформирован прославившийся верностью охранный полк урусов. В стороне от изучения яс остались только Новгородская, Псковская и Вятская республики да та часть каракалпаков, что пересидела выездные семинары ясыкратии в кустах.
Орда же поскакала дальше и вывалилась к Дунаю, где надавала по хребтам возглавлявшим местных людей чести королю Беле и Благочестивому Людовику, после чего, наконец, её заметили даже в Риме. Для выяснения обстоятельств к решавшему все вопросы потомку Тимучина по имени Мунке послали сначала Андрэ де Лонжюмо, а потом, для уточнения – Бартоломео из Кремоны и Гильома де Рубрука. Дипломатия у них как-то не задалась, но откуда-то отчётливо потянуло ядами и интригами.
Тогда совершенно внезапно и к большому удовольствию Рима неправильные христиане территорий, подконтрольных орде, обратились к ясыкратам с жалобой на джихадистов  (которую поддержали ещё и неоднократно обиженные тюрки). Вот тогда-то джихадистам и стало не до смеха: родственник Мунке по имени Хулагу дисциплинированно упаковал вещи и повёл орду прямо на Багдад. Для начала ясыкраты провели первую в истории контртеррористическую операцию, навсегда отучив ассасинов прятаться в горах, надавали по хребтам парфянам, отправили на пенсию халифов Багдада и даже культурно отдохнули в Дамаске, - к большому удовольствию крестоносцев, наблюдавших за всем этим с безопасного расстояния. Заметно поскучневшие и погрустневшие джихадисты послали телеграмму коллегам в Местодушетварения.
На их счастье, Хулагу вскоре уехал домой по делам, а его заместитель в благоприятном климате так разомлел, что немного не дойдя до Иерусалима получил по хребту от прибывших из Местадушетворения мамлюков ад-Дин Кутуза и аль-Бундукдари. Франки и прочие крестоносцы разочарованно вздохнули и имя ад-Дин Кутуза скоро забыли, - как выяснилось позже, совершенно напрасно. По дороге домой аль-Бундукдари почти случайно упокоил ад-Дин Кутуза в каком-то лесочке и возглавил мамлюков сам, а ещё немного времени спустя обо всём этом написал любопытнейшую книжку некий Рашид ад-Дин. С которым, в свою очередь переписывался передовой тренер джихадистов по имени Сефи ад-Дин Исхак Ардебили, существенно усовершенствовавший практики осознанного отказа от фрустрации.
Вскоре мамлюки с тюрками совместными усилиями надавали по хребтам последним крестоносцам, после чего Ближний восток был объявлен регионом окончательно бесперспективным, отсталым и неплатёжеспособным (зачем может пригодится нефть, крестоносцам было ещё невдомёк). Последние сотрудники ЧВК храмовники и госпитальеры упаковали в чемоданы свои перья и стразы и отправились по домам, как-то совершенно упустив из виду, что там их уже лет сто как никто не ждёт.
Поспешно вернувшийся в родные степи Хулагу обнаружил между тем повсюду не только отсутствие ясности, кому именно следует  нести миру свет ясыкратии дальше, но и яды с интригами. Он принял было деятельное участие в проветривании, но внезапно заболел и упокоился, оставив безутешными четырнадцать отпрысков и и.о. генерального директора всех фабрик шёлковых панталончиков по имени Хубилай. Впрочем, последний утешился общением с республиканцем хорватского происхождения Марко по фамилии Поло и наведением порядка на фабриках. Яды и интриги, однако, никак не выветривались из подотчётного ему Сарая, дела у орды шли вкривь и вкось, кочевники фрустрировали, и вскоре орда развалилась на четыре части. А республиканец Поло отправился домой и написал про всё это занимательные путевые заметки.
Там, где не скакала даже орда, к югу от норманов, к западу от бань и веников, в самом глухом болоте сидели последние последователи в Европе культа обожествлённых предков. Это болото заботило ещё того Папу, который переписывался с Домиником и не любил котиков, и потому он потребовал от сотрудников ближайшего рыцарского ордена помочь всем пруссам, жемайтам, латгалам и ливам прекратить вот это вот всё немедленно. Взгромоздившись на скакунов и увешавшись перьями со стразами сотрудники ордена изо всех сил принялись убеждать местных жителей, что уже пора приобщиться к общеевропейским ценностям, и кое-как убедили пруссов, а остальных – не очень (их болото не случайно обходили стороной даже наиболее голодные викинги). Получив пару раз по хребтам от руководителя болот Мендольфа, сотрудники ордена побрели на территорию Новгородской и Псковской республик, но и там их уже ждали - в Новгородской отпрыск Юрия-Длинные-Руки по имени Александр, а в Псковской – отпрыск Мендольфа по имени Довмонт. Первый доходчиво объяснил крестоносцам всю ошибочность их позиции на Чудском озере, а второй – у стен Раковора. Хотя у новгородских и псковских республиканцев  были определённые разногласия с Мендольфом и подотчётными ему ливами и латгалами, с приходом крестоносцев с одной стороны и орды с другой эти разногласия стали отошли на второй план. Так что когда пыль и копоть над живописным озером Дурбе осели, крестоносцы побрели размазывать кровавые сопли, а руководитель болота Мендольф подружился с Александром и разрешил-таки христианским тренерам Рима приступить к тренингам. Жители болот принялись усердно упражняться в осознанном отказе от фрустрации, а Александра с Довмонтом даже признали образцовыми христианскими тренерами. Но показывать случавшимся поблизости от болот сотрудникам ЧВК странные жесты почему-то не прекратили.
С противоположного конца Священной Римской Империи от болот, а конкретнее – с высокогорных альпийских лугов тоже чем-то повеяло. Белокурые горцы, напевая «пьела-ла-ху-у», принялись показывать имперским чиновникам странные жесты тоже. Прибывшие для прояснения обстоятельств имперские ландскнехты с удивлением обнаружили, что кроме «пьела-ла-ху-у» и пахучего сыра горцы используют предлинные топоры, которые называют алебарды. Из этих топоров, пахучего сыра и Альп вскоре получилась независимая Швейцария, а имперские ландскнехты в недоумении побрели размазывать кровавые сопли; и обо всём этом написал занимательную книжку Дибольд Шиллинг.
Совсем неподалёку от Альп трубадурское «ай-на-нэ» вызвало тем временем сильнейший катарсис у одного одарённого сеньора. Поводов фрустрировать из-за гвельфов и гибеллинов у него было предостаточно, но из трубадурского «ай-на-нэ» и шедевров комниновского возрождения он удачно сублимировал одну любопытнейшую комедию. Не успел он её закончить, как на другом краю света, в Новой Зеландии, бахнул вулкан; облака пепла поднялись в воздух, начались проливные дожди, огурцы и виноград сгнили на корню и приключился Великий Голод. В Европе стало совсем грустно.
Конечно, тогда никто не мог даже предположить, что Божественная комедия сеньора Данте Алигьери будет иметь последствия куда как более серьезные, нежели неурожай и инфекционные заболевания. И что последние вскоре сами собой закончатся и забудутся, а вот последствия первой будут разрастаться,  видоизменяться и косвенным образом приведут к появлению книжки, которую сейчас читаешь ты.
С инфекционными заболеваниями вышла следующая история. В одном из мест, откуда убрались имперские катафракты, республиканцы Генуи построили хорошо укрепленную факторию и принялись во всю вести в ней двойную запись, но тут прискакала очередная орда. Кочевники некоторое время поднимали пыль вокруг, и, когда стало окончательно ясно, что здесь никого не интересуют ясы, закидали республиканцев дохлятиной из катапульт. Посмотрим, как вы теперь будете переживать свой республиканский катарсис, - ехидно сказала орда, применяя бактериологическое оружие. Вскоре генуэзцы почувствовали себя нехорошо и поплыли домой подправить здоровье. Что было большой ошибкой, потому что бактериологическое оружие начинало действовать, и была это, ни много ни мало, бубонная чума.
Эпидемия охватила Геную, после перекинулась на соседние республики и Рим, а вскоре накрыла и Париж, и Вену, и горы басков, и страны Скандинавии, перебралась через Ла-Манш и разразилась среди бань и веников. Население Европы стало стремительно сокращаться, города - пустеть, а по дорогам заметались туда и сюда здоровые и инфицированные. Тех, кто не успел добраться до места назначения, оставляли лежать докуда кто доехал; потому как суетиться вроде уже некому и незачем.
Разумеется, теперь каждый фрустрировал как хотел и кого хотел, процветало мародёрство, разбой и флагелланство, и даже наиболее натренированные христианские  монахи оказались к таким раскладам несколько не готовы. В результате на севере, на родине Фридриха-Рыжей-Бороды, фрустрацию от происходящего придумали прекращать танцевальной яростью (попутно обнаружив, что физическая активность снижает в крови уровень гормона стресса и тем самым увеличивает сопротивляемость инфекции задолго до Кендалла и Уинтерштейна). В землях франков наиболее впечатлительные и склонные к фрустрации юноши, обучавшиеся в университетах, принялись сублимировать с помощью песен, вызвавших у публики полноценные катарсисы, и за это получили прозвание вагантов; по мотивам их творчества позднее будет составлена занимательная книжка. На юге же один любитель полистать на досуге Данте внезапно взял да и сублимировал собственные переживания в «Десятидневник». Его фамилия была Боккаччо, и он детально изобразил свою главную мечту - оказаться как можно дальше, использовав для этого как свои познания как в области ай-на-нэ, так и в области трофейной литературы комниновского возрождения. И вызвал интенсивнейший катарсис: от Ла-Манша до берегов Дуная не было никого, кто не мечтал бы оказаться как можно дальше от бубонной чумы тоже.
Как-то к Бокаччо на чашечку качественного итальянского вина заглянул отчаянно фрустрирующий гражданин Венеции Франческо по фамилии Петрарка. К тому времени он уже успел набросать пачку писем без адреса, но после совместного распития разразился целой пачкой мадригалов. Творчество собутыльников быстро разошлось по Европе и попало к торговцам, быстро сообразившим, что из творчества получится вполне исчисляемый доход. Для которого очень пригодилась двойная запись.
В обезлюдевших и всё ещё изрядно зачумлённых городах Европы отовсюду стали раздаваться сонеты, мадригалы и терцины. Ого, - сказало выжившее население, прекратило танцевальную ярость и бодро потянулось в новый катарсис, в процессе надавав Самому Избранному Народу по хребтам ещё разок (императорам из Ахена было уже совсем не до него).
Христианских тренеров, которых и так изрядно проредила бубонная чума, между тем делили аж Два Папы: один из Рима, другой – вообще из Авиньона, куда его занесло почти случайно, по какому поводу неоднократно прошёлся Петрарка. В Риме от этого стойкий запах ядов и интриг так и не рассеялся, а во Франции в целом и в Авиньоне в частности стал, напротив, сгущаться. К тому же вернувшиеся из окрестностей Иерусалима люди чести в перьях и стразах, которым со времён Бенедикта Нурсийского было запрещено вступать в брак, причинили потомку Толстого Людовика по имени Филипп такую острую боль, что тот обвинил их в однополных браках и отправил в топку, в процессе надавав Самому Избранному Народу по хребтам ещё разок. И решил присмотреть лично за оставшимся от них имуществом; дела в королевстве сразу пошли на лад. Часть бывших крестоносцев успела, однако, упаковать чемоданы и переехать в альпийские луга к белокурым горцам. И это стало началом проблемы.
За всей этой суетой тёмные века как-то незаметно подошли к концу и началось возрождение, хотя что же именно возрождается, пострадавшие от инфекционных болезней, голода и мадригалов жители Европы представляли себе довольно смутно.
По другую сторону Ла-Манаша, где островитяне всё ещё отходили от  бубонной чумы, назревали новые неприятности. Потомки англов, кельтов и норманнов и так не особо весело проводили время, не всегда понимая, кто все эти людишки и чьи это детишки расписывают их любимый забор корявыми рунами, а когда на них навалилась ещё и путаница с законами Менделя, фрустрация забушевала с небывалой силой.
Поводом стало то, что потомки согласившегося с Салах-Ад-Дином Ричарда не только очень ощутимо получили по хребту от потомков предводителя франков, Филиппа, но и до кучи рассорились с Папой. Кряхтя и охая, один из них по имени Иоанн попытался было объяснить вспомнившим времена славного Арс-Ытыра кельтам ошибочность их позиции. Затем он получил по хребту от упорных французов и потому решил обложить своих людей чести дополнительным налогом, но вместо этого подписал великую хартию вольностей, которую ему те невзначай подсунули.
И вот, пока крестоносцы вязли в болотах Прибалтики и размазывали кровавые сопли, преемник Иоанна по имени Генрих, - так ничего и не добившегося толком ни от собственных людей чести, ни от французов, - вяз в безуспешных попытках хартию обратно отобрать и объяснить, наконец, кто на островке папка. Пока островитяне изучали занимательную книжку Ранульфа Хигдена, загородные замки полыхали, посадки овса вытаптывались, а из-за вересковых пустошей то и дело доносилось завывание волынок. Объяснять получилось плохо и неубедительно, вскоре разразилась полномасштабная война всех против всех; островок полыхнул и покрылся копотью. Чтобы люди чести в перьях и стразах не надавали ему по хребту окончательно и не отправили на пенсию, Генриху пришлось согласился закрепить право писать законы вместо законов Менделя за общественным собранием, которое назвали говорильней. Для надёжности он пригласил в него побольше уважаемых людей, просто чтобы люди чести в перьях и стразах с их хартией не особо расслаблялись. Но, разумеется, не мог предположить, что часть уважаемых людей уже потихоньку сливается в катарсисах с людьми чести в ближайших кустах, причём отнюдь не под руководством христианских тренеров, а скорее даже наоборот.
С этого момента на островке славного Арс-Ытыра всё пошло вкривь и вкось; особенно когда преемник Генриха по имени Эдуард вызвался исполнять законы Менделя в курортной зоне Нормандии, откуда упорные французы вытолкали его предков. Вместе с людьми чести островка, увешавшись килограммами железа в перьях и стразах,  Эдуард помчался делать то, что на островке делать было уже не положено. Отправив на дно упорных французов при Слёйсе, они высадились в Нормандии, но там  их уже ждали. Мероприятие прошло с размахом: участники зажигали на протяжении ста лет, а чтобы процесс шёл ещё и с огоньком, прикупили себе новинку из страны фабрик панталончиков - запасные части к фейерверкам; и так у всех на виду появилось огнестрельное оружие.
Тем временем в краю бань и веников, где сверху продолжало сыпаться что-то мокрое и холодное, и Дмитрий по фамилии Хрёрехович понял, что уже достаточно разобрался в тонкостях ясыкратии. И с недоумением констатировал, что орда не только не соблюдает ясыкратию сама, но и местами во всю фрустрирует. Кочевники, несмотря на усилия наиболее компетентных тренеров джихадистов, приехавших из медресе прямо к возглавлявшему её хану Узбеку вскоре после конфликта Кутуза и Хулагу, никак не прекращали вот это вот всё немедленно.
Дмитрий дисциплинированно собрал вещи, чмокнул жену в щёчку и отправился преподавать ясыкратию. По дороге он встретился с неким Варфоломеем, у которого было очень трудное детство, так как его семья попала под очередной передел бань и веников. Но Варфоломей, который вместо того, чтобы фрустрировать, серьезно увлёкся практиками осознанного отказа от фрустрации, преуспел настолько, что наловчился прекращать фрустрацию даже у медведей,  мероприятие Дмитрия, в целом, одобрил. Внезапно пережившие от этого общенациональный катарсис витязи отряхнули нападавшее сверху что-то  мокрое и холодное, отмылись от копоти и фрустрировать перестали; но тренинги Варфоломея, ставшего Сергием, запомнили хорошо. Когда чуть позже к их катарсису подключился молодой талантливый символист по имени Андрей, места для фрустрации совсем не осталось.
Для прояснения всех тонкостей ясыкратии  взбодрившиеся и отмытые от сажи витязи встретились с ордой на Куликовом поле. Когда пыль и копоть осели, по подсчёту очков оказалось, что прилежно практикующие христианство витязи стреляют метче и сражаются лучше привычно фрустрирующей орды, и что последней лучше кочевать где-нибудь в районе курортов Тьмутаракани. После существенной реорганизации и увольнения топ-менеджмента, утратившего доверие, орда таки-вернулась и сожгла-таки бани на Боровицком холме, но витязи, несмотря даже на это, ходить грустные, подавленные и посланные три раза в места, где не светит солнце, отказались.
На противоположном конце обитаемой вселенной, в Местедушетворения, помогавший ад-дин-Кутузу успокаиваться аль-Бундукдари меж тем никак не мог успокоиться и продолжал зажигать: он ещё раз настучал по хребтам крестоносцам, отдыхавшим на соседних курортах, потом выходцам из окрестностей горы Арарат, потом добавил всё ещё прячущимся в горах ассасинам, потом – скакавшим мимо тюркам. В процессе он построил множество медресе, включая даже одну в окрестностях Тьмутаракани, потому что по происхождению сам был каракалпаком, и вообще прослыл изрядным отцом побед. Глядя на всё это, поддерживавшие его уважаемые люди немедленно слились в национальном катарсисе, и в Местедушетворения приключился мамлюкский султанат.
Но ясности в вопросе, кто должен нести миру свет джихада и ясыкратии дальше, в орде так и не появилось; поэтому она, забыв и про Местодушетворения, и про боровицкий холм, принялись фрустрировать сама себя со всё возрастающим темпераментом.
Тем временем в окрестностях Константинополя тюрки, оклемавшись от встречи с мамлюками, раскурили свои кальяны так, что очередной император, наглотавшись их дыма, совсем загрустил. Чтобы как-то развеяться, он поехал в командировку в Рим, где встретился с Папой и сразу понял, что Папа всегда прав. Этот император Иоанн по фамилии Палеолог вернулся домой хорошо отдохнувший и настроенный очень решительно, но как на зло среди турок объявился некий Мюрад Гази-Хункяр, который внезапно стал целым султаном и кальяны у подданных отобрал безо всякой жалости. Когда туркам стало нечего курить, они наведались к императору Иоанну и крепко ухватили его за мягкие места, отчего тот погрустнел, срыл укрепления Константинополя и упокоился.
Мюрад же сотоварищи бодро поскакал на противоположный берег Босфора, размахивая выдержками из пророчества и колюще-режущими предметами, чем очень удивил жителей Балкан. Когда пыль над Косовом полем осела, оказалось, что кровавые сопли размазывать уже, в сущности, некому, так как участники мероприятия с обоих сторон практически закончились, не исключая даже самого Мюрада. Турки, конечно, расстроились, но ненадолго, потому что у султана подрастал отпрыск по имени Баязид, подававший большие надежды.
Тем временем в орде по итогам дарвиновского отбора выяснилось, что нести миру свет джихада и ясыкратии положено некоему Тимуру ибн Тарагай Барласу по кличке Тамерлан. Несмотря на хромоту, этот Тамерлан понёс такие тепло и свет сначала по всей великой степи, а далее по стране слоноводов, что хватило и туркам, отчего султан Баязид даже попал в плен. Принёс тепло и свет Тамерлан и последним на Ближнем Востоке людям чести, всё ещё отсиживавшимся в Смирне. Он так разошёлся, что почти доехал до бань и веников Боровицкого холма, но в последний момент передумал, чем очень порадовал потомков Хрёреха. Когда всё это, наконец, заметили в Риме, к Тимуру послали дипломата и разведчика Руя по фамилии Гонсалес Де Хлавихо. Последний был в отличной духовной форме, и глядя на то, как зажигает Тимур, писал любопытнейшие путевые заметки. Хромой Тамерлан уже примеривался принести свет джихада и ясыкратии и на фабрики шёлковых изделий тоже, но внезапно заболел и упокоился, успев издать свод постановлений под названием «Уложения Тимура», а ещё позже по итогам его деятельности позже будет написана занимательная книжка «Зафар-намэ».
Незадолго до того, как Иоанн отправился к Папе, а Баязид познакомился с Тимуром, жители болотистых низин Прибалтики невзначай осуществили собственный синтез: они поженили правопреемника Мендольфа по имени Ягайло с отвественной за исполнение законов Менделя у очередных родственников венделов по имени Ядвига. Синтез получился удачный:  Ягайло принялся усердно практиковать христианство, а Ядвига, перестав по пустякам размахивать топором, оказала немалую финансовую поддержку одному университету. Но внезапно жители прибалтийских болот получили по хребтам от скакавших мимо крестоносцев (упустивших из виду тот факт, что приобщение к общеевропейским ценностям в болоте и без их участия уже идёт полным ходом) и пожаловались на это Ягайло. Тот дисциплинированно упаковал вещи, чмокнул в щёчку Ядвигу и отправился решать проблемы. Когда пыль над Грюнвальдом осела, сборная людей чести Ягайло, венгров, Семёна Олгердовича из окрестностей Ладоги и чехов поволокла по домам кучу сувениров, а немногочисленные выжившие крестоносцы отправились размазывать кровавые сопли. Неплохо, - решили жители Восточной Европы и слились в катарсисе, который для начала уныло обозначили унией, а чуть позже - Речью Посполитою. А пока потомок Тимучина по имени Джелал-ад-Дин, выступавший за сборную Ягайло лично объяснял главному крестоносцу его глубокую неправоту, молодой и горячий чех Ян Жижка внимательно наблюдал за происходящим и делал неожиданно далеко идущие выводы.
Из-за стремительно нарастающей фрустрации населения что в Риме, что в Авиньоне, христианские тренеры сочли-таки необходимым собраться вместе в городке Пиза и назначили взамен старых двух нового Папу. Но уважаемые люди, что в Риме, что в Авиньоне, их юмора не поняли. И в итоге кто же теперь настоящий папка, стало непонятно совсем.
К счастью, император из Ахена по имени Сигизмунд, поглядев на всё на это, принял волевое решение немедленно прекратить и прекратил. Под его чутким руководством христианские тренеры довольно быстро пришли к единому мнению, относительно того, кто Папа, а кто не очень, но было поздно. Христианский тренер из числа чехов Ян по фамилии Гус решил не дождаться четвёртого и начал гнуть собственную линию. Предварительно начитавшись занимательных книжек одного деятеля с островка славного Арс-Ытыра, сильно сомневавшегося в том, что Папа должен быть строго римский.
Не, ну ничего себе, - сказал император из Ахена и пригласил Гуса немедленно посоветоваться с другими тренерами относительно его линии, а после долгих и не особо результативных дискуссий предложил ему отправиться в топку. Эпоха всё ещё была суровой.
У всех, у кого Гус успел собственными методиками успел унять фрустрацию, от этого сорвало стоп-кран. Чехи немедленно вспомнили, что они родственники венделов и их Рим труба шатал, собрались в табор и зажгли так, что копоть разлетелась на пол Европы. Главным по керосину на дискотеке был назначен Жижка, ещё во время Грюнвальда сделавший правильные выводы и успевший их опробовать на скакавших мимо турках. Римские тренеры немедленно объявили Чехию зоной без катарсиса и отправили туда сначала одну партию крестоносцев, потом другую, потом третью… Но против бронемашин пехоты с огнестрельным оружием на борту, применяемых Жижкой, тактика увешанных железом людей чести в перьях и стразах работала из рук вон плохо. Тем более что увешанные точно таким же железом в перьях и стразах люди чести из соседней Речи Посполитой, будучи не в восторге от скачущих поблизости крестоносцев, с энтузиазмом поддержали чехов.
После того, как сувениры, оставшихся от гастролёров, были собраны, неожиданно оказалось, что опять непонятно, кому именно следует нести свет бронемашин Гуса и жижкократии миру. Забушевала фрустрация, кое-кто по старой доброй традиции вступил в союз с Римом, и в результате очень скоро пришлось размазывать кровавые сопли вообще всем чехам. А кожу успевшего упокоиться Жижки в итоге натянули на барабан, - эпоха всё ещё была суровой.
Тем временем в бывший провинциальный городок Византий, он же Константинополь, уже изрядно потрёпанный крестоносцами и много кем ещё, прибыли наводить порядок турки. Последнего императора они быстренько отправили на пенсию, прибрали то, что осталось от его идеологических сторонников, переделали шедевр романской архитектуры под собственные нужды и Византий превратился в Стамбул. Неплохо, - сказали вновь прибывшие, раскурили кальяны и хотели уже расслабиться в благоприятном климате,  но тут оказалось, что потомки героев Косова поля по другую сторону пролива Босфор уже успели перессориться и друг с другом, и с венграми, и с сидящим в Вене правопреемником Фридриха. Чтобы им как-то помочь справиться с фрустрацией, янычары потушили свои кальяны и понесли свет султаната через Босфор.
А тем временем на островок славного Арс-Ытыра вернулись с противоположного берега Ла-Манша, размазывая кровавые сопли, последние люди чести в перьях и стразах, получившие по хребтам от Жанны Д’Арк сотоварищи. Французы показывали им в след странные жесты и желали всякого разного, но Жанну, на всякий случай, запихнули в топку. Эпоха была суровой. Когда островитяне выбрались на родной берег, их фрустрации не было пределов, а тут ещё выяснилось, что с законами Менделя на родине опять какая-то путаница. Людям чести ничего не оставалось, как продолжить заниматься привычным ремеслом, размахивая колющими и режущими предметами, а также уже несколько затрёпанной хартией. Поскольку места на острове было мало, в процессе они вытоптали не только весь овёс в округе, но и репу, и шпинат, добравшись даже до цветников. Так что позже мероприятие назовут войной алой и белой розы. Островок, из-за гнилого климата и так не слишком приветливый, полыхнул и покрылся копотью.
Возрождение шло полным ходом. От побережья Ла-Манша до Стамбула и от Гренадского Халифата до болот латгалов, несмотря на усилия последователей Доминика и его коллеги Франциска, все ходили злые, подавленные, лишенные катарсиса и компенсировали чувство собственной неполноценности кто как умел. Особенно популярны были грабёж, насилие и союз с Римом. Понятно, что как только одни обретали изобилие и ощущение безопасности через такие средства, остальным становилось ещё хуже. При первой возможности с ними разделывались со всей возможной жестокостью, и скоро вероломство, подозрительность и фрустрация стали нормой жизни.
Поэтому потомки финикийцев, прописанные на пиринейском полуострове и получавшие по щам и от упорных французов под Тулузой, и от джихадистов, решили осуществить собственный синтез. Главными по синтезу оказались некий Фердинанд арагонский и королева Кастилии по имени Изабелла. Для начала молодые переподчинили непосредственно себе городское ополчение, которое не носило перья и стразы, но ловко управлялось с предлинными пиками, с его помощью прижали к ногтю наиболее ретивых людей чести, а потом как-то странно посмотрели на соседей из Халифата. Местные джихадисты немножко поскакали, но против пик скакать получалось неубедительно; и скоро Халифат присоединился к синтезу. Не так удачно получилось с соседней Португалией, и, после ряда товарищеских матчей, стороны согласились на ничью. А между делом супруги назначили на должность руководящим местным подразделением по борьбе с фрустрацией некоего Томаса де Торквемаду.
Последний любил зажечь от души. Когда сотрудникам его ведомства попадались представители Самого Избранного Народа (которых в Кастилии и Арагоне было предостаточно), отсиживающиеся в гренадских кустах джихадисты или просто любители ай-на-нэ, их сперва ласково спрашивали: кто тут Папка? И если они путались в папках или отрицали, что Папка должен быть строго Римский, частенько оказывались в топке. Таких несознательных набралось достаточно, и, чтобы оставшееся от них добро не валялось без дела, Фердинанд решил присмотреть за ним лично. Внезапно финансовые дела в королевстве пошли на лад.
Про это прослышал очень деятельный, но жутко неудачливый авантюрист из республики Генуя, по слухам – потомок не то хорутан, не то ещё каких-то венедов, Христофор по фамилии Колумб. Он долго и занудно просил у Фердинанда и Изабеллы денег, чтобы отыскать короткую дорогу к слоноводам, куда никто не мог добраться после закрытия великого панталончикового пути, а когда допросился, отправился в противоположном направлении и там наткнулся на Карибские острова.
И это стало началом огромной проблемы.
Но сперва жители Европы лишь почуяли ещё одну возможность отправиться туда, где можно делать то, что нельзя дома; и постарались оттянуться на полную катушку: для этого они увешались огнестрельным оружием и стали конкистадорами, превзойдя по отдельным пунктам программы не только крестоносцев, но даже легионеров.
В Риме тем временем запах интриг и ядов достиг такой интенсивности, что они принялись оседать прямо на стенах и потолках шедевров, отчасти благодаря очередному Папе, Александру по фамилии Борджиа.
На свою беду один христианский тренер по фамилии Савонарола, прописанный у республиканцев по соседству, заподозрил этого Папу и подотчётных ему тренеров в том, что те сами изрядно фрустрируют; и не постеснялся об этом сообщить всем. Республиканцы очень удивились, но к его мнению начали прислушиваться; и Папа запретил Саванароле катарсисы. А так как тот не только не успокаивался, но и продолжал писать занимательные книжки, вскоре к республиканцам прибыли откуда-то неопознанные варенье и печенье. Запахло керосином, и слишком умный тренер по фамомм Саванарола нехорошо и несвоевременно упокоился.
Тем временем на юге Аппенинского полуострова, в Неаполе дарвиновский отбор окончательно зашёл в тупик, и выполнять законы Менделя там невзначай вызвался очередной предводитель упорных франков, что характерно, тоже Карл. Французские люди чести, отлично натренированные ещё столетней войной с островитянами, прибыв на курорты Неаполя потребовали себе коктейлей, чем расстроили Папу Борджиа; и как-то сама собой вспомнилась история с Генрихом, ходившим к Папе пешком извиняться. Карл ходить пешком не любил, а любил скакать верхом и сувениры; и очень скоро фрустрировали все и всех: республиканцы из одних республик – конкурентов из соседних, а Папа Борджиа, Фердинанд из Арагона и даже император Максимилиан из, казалось бы, далёкого Ахена - Карла.
У императора из Ахена вообще накопилось много вопросов к упорным французам в целом и к их предводителю Карлу в частности. Накануне он уже успел намять им бока в окрестностях Бретони и Бургундии, на всякий случай присоединив ненадолго обратно Австрию и удачно женив одного из своих отпрысков на наследнице Чехии и Венгрии. Не вышло у него только с гористой Швейцарией, жители которой всячески кокетничали с французским Карлом, напевая при этом что-то вроде «пьела-ла-ху-у» и размахивая предлинными алебардами. Поэтому, стоило упорным французам занять Неаполь, император Максимилиан созвал наиболее уважаемых людей в рейхстаг, чтобы присматривали друг за другом в его отсутствие, чмокнул жену в щёчку и отправился в Италию решать вопросы.
Как граждан Лаконии в старину, французов лупили всем миром: от желающих поучаствовать отбоя не было.
Фердинанд, со своей стороны, послал туда своё любимое ополчение, и не просто так, а с огоньком: теперь ополчение не только маршировало в ногу, но и держало строй испанской терции. Пока упорные французы использовали огнестрельное оружие кому как вздумается и насколько хватит фантазии, ополченцы Фердинанда стреляли из аркебуз залпом, а чтобы не затоптали, размахивали предлинными  пиками. Запах керосина усилился.
Залпы терций уверенно выкашивали лихих французских людей чести в перьях и стразах, но последние были известны своим упорством, и решение вопроса затянулась на несколько десятилетий. Упокоились и Фердинанд, и Папа Борджиа (успев стать вместе с сыном героем одного сериала), и даже император, но в конце концов французы отправились по домам размазывать кровавые сопли, а очередной Папа, очередной потомок Фердинанда и очередной император  сплясали джигу. Потому что теперь можно было осуществить кое-какой передел французской собственности.
Копоть из топки Торквемады ещё витала в воздухе, а в соседней  Португалии, сыгравшей с Фердинандом в ничью, уже приняли решение отправить собственного авантюриста проверить, как дела у слоноводов: про то, что Колумб хоть и приплыл куда-то не туда, но в целом зашёл удачно, знали уже все. Вскоре португальский авантюрист вернулся и рассказал, что слоноводы чувствуют себя отлично, но самую малость фрустрируют, когда он их обстреливает из корабельных орудий; а вообще практикуют методики Сиддхартхи Гаутамы и листают на досуге занимательные книжки Чанакьи. Какая незадача, - сказали уважаемые люди Португалии и направили к слоноводам толпу вооружённых до зубов головорезов, выученных  маршировать в ногу и стрелять залпом, чтобы прекратить вот это вот всё немедленно. Что характерно, вскоре от желающих отправиться туда, где можно от души зажечь, не стало отбоя ни в Португалии, ни в Испании.
Живописная местность, мимо которой они проплывали, была, между тем, подотчётна мамлюкам места Душетворения, однако тем было уже не до авантюристов: у турок к ним уже давно накопилось много вопросов, которые окончательно решил султан по имени Селим. Вскоре после прихода янычаров Селима мамлюки в Местедушетворения практически закончились, и за всем этим наблюдал, делая неожиданно далеко идущие выводы, один великолепный отпрыск султана.
Так, секундочку, - забеспокоились уважаемые люди во Франции, на островке славного Арс-Ытыра и даже кое-где в скандинавии. Все принялись искать собственных авантюристов, готовых отправиться куда подальше позажигать, и, как только их набралось достаточно, случилась эпоха великих географических открытий.
Марширующие в ногу терции всё ещё портили итальянские виноградники и жгли загородные виллы, а янычары великолепного отпрыска султана, сделавшего далеко идущие выводы, уже обнаружились в окрестностях Венеции и на кое-каких живописных курортах. Они неплохо отдохнули в стране слоноводов, но останавливаться на достигнутом не собирались, раскуривая кальяны на виду у венгров, хорватов, болгар и других жителей Балкан. Пока они их раскуривали, дочка последнего императора Константинополя спряталась от них в Риме; янычары в дыму продолжали гоняться за последними голубоглазыми и светловолосыми жителями Балкан, чтобы отрезать им всё лишнее и сделать янычарами тоже, а за янычарами в дыму бегал и нередко догонял некий господарь Влад по прозвищу Дракула. Про которого много позже напишет занимательную книжку Брэм по фамилии Стокер.
Императорской дочке меж тем приходилось дышать нездоровой атмосферой интриг и ядов до тех пор, пока Папа не решил устроить ей экскурсию в далёкий край бань и веников. Поездка удалась на славу: больше всего туристку впечатлил молодой вдовец,  управляющий банями Боровицкого холма и царь вся Руси, Иван. Тогда Иван да Софья осуществили синтез и наплодили аж 12 царевичей и царевен; в перерывах всея Руси успевал объяснить последним новгородским республиканцам всю ошибочность их позиции, перекинуться парой-тройкой тёплых слов с правопреемниками Ягайло и порыбачить на берегах живописной Угры с руководством орды. После чего орда погрустнела и ускакала в окрестности Тьмутаракани.
Неплохо, - решили русские, наблюдая стремительно увеличивающееся число потомков Ивана и Софьи, и, напротив, уменьшающееся число желающих зажечь в чужой бане. Но проглядели в ворохе приданного невесты интриги и яды. А так как от первого брака Ивана остались потомки тоже, на боровицкий холм стала надвигаться путаница с законами Менделя.
В Риме и окрестностях, где после истории с Неаполем все виноградники опять оказались вытоптаны, принялись возводить и расписывать один шедевр возрождения за другим. Просто чтобы отличаться от упорных французов с их шедеврами готического стиля. Они всем так понравилось, что уважаемые люди Европы быстро осознали, что хотят себе тоже шедевров, да побольше. Повсюду появились собственные живописцы и музыканты, количество шедевров стало увеличиваться, но это не помогло ни уважаемым людям, ни людям чести. Поверяло керосином снова; источников запаха, как оказалось, было несколько:
Во-первых, янычары того самого великолепного султана, догнав на Балканах практически всех, кого можно, стали поглядывать в сторону Вены и Венеции. Республиканцы последней уже основательно получали от них по хребту в Салониках  ещё до превращения Константинополя в Стамбул, а теперь и вовсе заскучали. Чтобы взбодрить янычар, в бывшие владения господаря Влада  прискакали люди чести Речи Посполитой, а в Вену притопали ландскнехты императора из Ахена; первые после пары дружеских матчей против орды, ловко и активно применявшей арканы, соорудили себе защитную экипировку вместо перьев и страз и так превратились в крылатых гусар. Вторые просто размахивали алебардами. И только упорные французы, ещё не забывшие, как их лупили всем миром, приветливо кивали и улыбались янычарам. 
Во-вторых, уважаемые люди из царства Мендольфа, приехавшие попариться в банях боровицкого холма, так запарились, что решили остаться и на рыбалку тоже, чем сильно расстроили правопреемника Ягайло по прозванию Ягеллончик. От его расстройства множество крылатых гусар взгромоздилось на скакунов, увешалось килограммами железа и поскакало в сторону Полоцка портить веники; а русские в ответ на это наведались в прибалтийские болота и расписали все заборы загадочными литерами. Скакавшая мимо орда радостно приняла участие сначала в одном мероприятии, а потом и в другом за премиальные соболиные меха и фибулы со стразиками.
В-третьих, маршруты португальских плавсредств, следовавших к слоноводам уже хорошо известным маршрутом, почти случайно пересеклись с патрульными плавсредствами янычар из подотчётного им теперь Местадушетворения. Янычарам было очень не всё равно, что и куда везут португальцы; взаимопонимания по вопросам таможенных сборов достичь не удалось, и в результате немалое количество янычар и португальцев вместе отправилось на дно.
Эпоха была суровой.
Регулярно получающие по хребтам жители Европы размазывали кровавые сопли и непрерывно фрустрировали. Не был исключением и тренер римского образца Мартин по фамилии Лютер. Он честно выполнял административную работу, катарсисов сам не испытывал и у других не вызывал. Так продолжалось до тех пор, пока очередной преемник Папы Борджиа не решил получить дополнительный исчисляемый доход. От этого Лютер внезапно всё понял и издал целых 95 тезисов, в которых среди прочего отметил, что пачка документов, где сказано, что Папа всегда прав, похоже, липовая. Тезисы очень скоро стали бестселлером, и кое-кто не без оснований заподозрил, что Мартин не вполне понимает, кто тут Папа.  Лютеру запретили испытывать катарсис, он в ответ запретил испытывать катарсис Папе, но, когда непонятливого автора повезли к императору в Ахен, один уважаемый человек подсуетился и запер этого тренера у себя на чердаке, где были заранее припасены чернила и бумага. Когда чердак откупорили, внезапно оказалось, что у Мартина - жена и готовая к публикации диссертация, а у тезисов полным-полно последователей; и особенно последовательными последователями стали имперские уважаемые люди, которым запах ядов и интриг давно стоял поперёк горла.
За всей этой суетой мало кто заметил, что один белокурый горец изучивший аль-химию и труды Абу Али Хусейна Ибн-Сины вместо пье-ла-ла-хи и пахучего сыра, не только основательно их переосмыслил, но и написал занимательные книжки. От чего всем страдающим инфекционными болезнями незамедлительно полегчало, и стоматология продвинулась вперёд тоже. Горца звали Филип Ауриол Теофаст Бомбаст фон Гогенгейм, хотя из скромности книжки он подписывал просто Парацельс.
Коллега Лютера, христианский тренер  Бартоломео по фамилии де лас Касас поехал тем временем в служебную командировку через Атлантику. Немного поработав на Кубе и окрестностях, он внезапно понял, что там происходит что-то не то: вроде как он с другими конкистадорами плыли внедрять общеевропейские ценности, а получилось как всегда. Он отправил своему руководству про это занимательный доклад, но в отличие от тезисов Лютера, ни жён, ни последователей де лас Касасу он не принёс - в основном потому, что всем было начхать, как, куда и кто фрустрирует аборигенов.
Что характерно, своё «Сообщение» де лас Касас писал отпрыску того самого императора Карла, к которому везли и не довезли Мартина Лютера. Как император Карл, так и его отпрыски любили сувериры, однако им время от времени приходилось делиться с тем самым великолепным султаном, - настолько великолепным, что про него даже сняли потом увлекательный сериал.
А тем временем на островке славного Арс-Ытыра, где люди чести и цветники закончились почти одновременно, главный исполнитель законов Менделя по имени Генрих, получивший из Рима отказ по бракоразводному делу, решил, что пора брать дело в свои руки. Этот Генрих вообще отличался тяжёлым характером: ещё в молодости он получил черепно-мозговую травму, упав с лошади,  а потом, до кучи, незаживающее инфицированное ранение ноги и диабет. Где-то между ушибом головы и диабетом он понял, что самый лучший христианский тренер – это он сам, о чём и издал соответствующий указ, переподчинив себе всех тренеров на острове, а несогласным отрубил головы. После этого он завершил-таки бракоразводный процесс и женился на дамочке, которой посвятил сочиненные им лично «Зелёные рукава» взамен изрядно устаревшей «Песни о Роланде». Но не удержался и вскоре отрубил голову и ей тоже; а однажды под его горячую руку подвернулся даже госсекретарь по фамилии Кромвель. И это стало начало проблемы, потому что у обезглавленного остался пасынок, который с лошади не падал и диабетом не страдал.
Пока на островке музицировали и рубили головы, ландскнехты императора Карла, как бы случайно проходя мимо, заняли Рим, предварительно настучав по хребтам внезапно обнаружившимся в окрестностях французам. Император вообще внедрял общеевропейские ценности последовательно и методично: вызвавшись сперва исполнять законы Менделя в Испании, он перешёл затем к Нидерландам с их филиалами, и, когда его ландскнехты добрались до Рима, Папе осталось только запереться у себя в резиденции. От этого многие десятилетия ожесточённо фрустрировавшие друг друга гвельфы и гибеллины как-то так резко отрезвели, что даже прекратили давать друг дружке по хребтам. Но было поздно: соседние республиканцы, пользуясь случаем, подсуетились и перераспределили имущество папы, отчего вся Европа охнула: обращаться подобным образом с главным христианским тренером, который мог кому угодно запретить катарсис, было в новинку. Но тут как раз подвезли книжки Мартина, на островке Арс-Ытыра главным тренером вообще стал упавший с лошади Генрих, а чехи всё ещё отходили от катарсисов Гуса… И возрождение закончилось.
Так что император совместно с республиканцами настучал янычарам по хребтам в окрестностях старого доброго Карфагена, а в ответ на «Сообщение о разграблении двух Индий» Касаса организовал выездные тренинги Кортеса и Писарро. Это отчасти помогло: количество фрустрирующих на другом берегу Атлантики стремительно пошло на убыль, а парочка государств вообще перестала существовать.
Между тем мысль, что папка-то не такой уж, вобщем-то, и Папка, распространялась. Вдохновлённые творчеством Лютера уважаемые люди повсеместно принялись выгонять христианских тренеров римского образца, обрадовавшись возможности практиковать христианство у кого насколько хватит фантазии. Поэтому христианские тренеры собрали чемоданы в Скандинавии, в альпийских лугах гористой Швейцарии, на островке славного Арс-Ытыра, в болотистых Нидерландах и уже собрались паковать во Франции, но тут наиболее упорные французы сказали: секундочку, давайте разберёмся, так ли всё плохо с тренингами римского образца. От этого началась и стала быстро распространяться  контрреформация: кровавые сопли потекли рекой, виноградники подверглись вытаптыванию, заполыхали загородные замки, и не только во Франции, а по всей Европе отчётливо запахло керосином.
Главным по контрреформации оказался потомок по-прежнему сидящих в горах басков, Игнатий по фамилии Лойола. Будучи человеком чести, он отправился было дисциплинированно убивать и умирать, но получил тяжёлую травму и перенёс ряд непростых операций, между прочим, совсем без наркоза. Эпоха была всё ещё суровой. Пока одни зачитывались тезисами, а другие бегали по лесам за аборигенами обеих Америк, Игнатий лежал весь в бандажах и изучал занимательную книжку «Жития». Катарсис, который Лайола пережил, был такой силы, что он выздоровел, совершил аскетический подвиг и поехал в Париж, Венецию и даже Иерусалим читать про это лекции. Его даже назначили христианским тренером, но он и тогда не успокоился и продолжал читать лекции до тех пор, пока не основал очередной орден - не рыцарский и не монашеский, а как бы нечто  среднее. В осознанном же отказе от фрустрации Игнатий не только упражнялся сам, но издал занимательный сборник упражнений, с которым его последователи принялись упражняться без выходных и перерывов на обед. За что их и прозвали иезуитами. О том, что из этого вышло, много позже написал занимательную книжку Владимир по фамилии Гетте, а Игнатия признали образцовым христианским тренером.
Когда один земляк Лайолы, некто Мигель де Сервантес Сааведра, малость опоздавший к раздаче пряников в окрестностях старого доброго Карфагена, узнал о подвигах Игнатия, ему тут же понадобилось это как-то сублимировать, и у него получилась любопытнейшая книжка, вызвавшая у публики массу катарсисов.
 Аналогичным образом справился со своими переживаниями и упорный француз, вернувшийся с той же войны, на которой покалечило Лайолу. В плане ранений ему повезло несколько больше, чем Игнатию, и поэтому он не стал читать «Жития», предпочтя им старинные труды зануд из Афин, которые сублимировал в любопытнейшую книжку тоже; звали его Мишель Экем по фамилии де Монтень. Правда, свежайшие катарсисы от Сервантеса и от Монтеня переживали совершенно разные люди: от первого – те, кому уже давно хотелось поржать над людьми чести, которых вместе с перьями и стразами стало можно выкашивать из аркебуз и мушкетов, а от второго – сами люди чести, которым порядком надоело скакать с шашками наголо против терций с их огнестрельным оружием.
Потому от болот Прибалтики до гор басков скакали люди чести грустно и подавленно. После встреч с бронетехникой Жижки, залпами испанских терций и алебардами жителей гористой Швейцарии им пришлось снять ставшее бесполезным железо с перьями и стразами. А к ним так привыкли! Чтобы было не так грустно, люди чести прикупили огнестрельное оружие и себе тоже, а вместо устаревших двуручных мечей и кистеней обзавелись длинными тонкими клинками. И нарядились в кружева и бархат, преимущественно для того, чтобы выглядеть стильно даже  когда их забрызгает своей и чужой кровищей. Хотя у многих из них на бархате и кружевах закончились деньги, они взбодрились и поскакали дальше уже весёлые, напевая что-то вроде «пака-пака-пакачивая»... Как вскоре выяснилось – совершенно напрасно.
Дальше всего ускакали упорные французы: они так долго и так тщательно разбирались, насколько прав Папа и иезуиты, а насколько Лютер и его последователи, что однажды засиделись допоздна. Когда рассвело, живых сторонников Лютера в Париже и окрестностях почти не осталось, но обнаружился неприятный побочный эффект. Пережившие мероприятие упорные французы, любившие на досуге полистать тезисы, отказались переживать катарсисы с кем бы то ни было напрочь, упаковали чемоданы и переехали кто в соседние болотистые Нидерланды, кто в альпийские луга Швейцарии, а кто – вообще на другую сторону Атлантики. И в процессе переезда, неизбежно ломая мебель и разбивая посуду, изобрели собственную этику, изрядно напоминающую логику граждан Афин, согласно которой любому, кто начал фрустрировать, следует выпить яду.
В краю бань и веников тем временем запах ядов и интриг сгущался. Наследники Ивана и Софьи упокаивались на Боровицком холме, как мухи, и такую нездоровую атмосферу выдержал единственный Хрёрехович, что характерно, Иван. Трудное детство, однако, не прошло даром и для него, поэтому возмужав, он поскакал и отфрустрировал сначала всё ещё отсиживающихся на берегах Волги ясыкратов, потом республиканцев из Новгорода (их ганзейских коллег и коллег из Венеции, Флоренции и Генуи уже крепко держали за мягкие места чиновники из Ахена), потом разбил одну скандинавскую Вазу, и добрался даже до янычар. В процессе он написал письмо императору, где нелицеприятно отозвался о тех французах, что засиделись допоздна; однако, чем больше соседи Ивана размазывали кровавых соплей, тем гуще становился запах интриг и ядов на боровицком холме. Кроме привычного к ним с молодых ногтей царя никто его не выдерживал долго. Иван похоронил упокоившихся избранниц, немного погрустил и решил устроить генеральное проветривание, для чего сформировал специализированное подразделение. Оно принялось за дело с таким энтузиазмом, что интриги и яды разлетелись от Ладоги до Тьмутаракани; под раздачу попали и уважаемые люди, и главный христианский тренер Москвы, и многие русские, кто просто рядом стоял. На Боровицком холме было, однако, по-прежнему нехорошо, и дочка Генриха, упавшего с лошади, на экскурсию к Ивану не поехала, а последователь Лайолы Антонио по фамилии Поссевиано, ненавязчиво отмечавший, что Иван проветривает неправильно, потому что Папу не слушает, а Папа всегда прав, не преуспел. Иван ещё немного пофрустрировал, выпустил альбом «Стихиры» взамен изрядно устаревшего жития Дегенева, музыкальную премию не получил и вскоре упокоился. Перемазанные кровавыми соплями и сажей русские подправили покосившиеся бани и обнаружили внезапно, что пока царь Иван фрустрировал, один уважаемый человек разогнал ещё один кусок орды, конкретно - сибирский. Этого человека, отличившегося ещё в разборках с крылатыми гусарами, звали Ермолай по прозвищу Токмак, по-простому – Ермак. Когда дым над пастбищами сибирской орды немного рассеялся, за ними обнаружилось очень много (и даже ещё больше) свободного пространства, которое для простоты тоже обозначили Сибирью, хотя означенная орда там, ввиду сурового климата, отнюдь не скакала.
Казалось бы, русским теперь есть, куда отправиться делать то, что нельзя делать дома, но желающих нашлось не очень много, а тут ещё внезапно закончились потомки царя Ивана. В окрестностях  Боровицкого холма разразилась путаница с законами Менделя, и очень скоро русские принялись фрустрировать друг друга со всё возрастающим энтузиазмом.
На островке славного Арс-Ытыра дочка Генриха, тем временем,  всерьёз расстроилась от того, что по другую сторону Атлантики во всю зажигают без её участия. Для начала она основательно подпортила настроение отпрыску того императора Карла, к которому везли и недовезли Лютера, послав немножко варенья и печенья в подотчётные императору Нидерланды, где любители тезисов Лютера во всю фрустрировали иезуитов и уважаемых людей Филиппа Карловича. В результате болотистая местность от империи с треском отвалились, и туда были немедленно направлены терции. Зато в соседней Португалии после Эль-Ксар-эль-Кебире - не без помощи янычар - практически закончились собственные люди чести, почему Филипп Карлович вызвался выполнять законы Менделя и там тоже.
Но тут транспорты Карловича, продолжавшие курсировать через Атлантику, стали внезапно попадать на полные вооружённых до зубов людей плавсредства без опознавательных знаков. Взаимопонимания по вопросам таможенных сборов достичь не удалось, и в результате немалое количество и испанцев, и неопознанных людей отправилось на дно. В процессе было замечено, однако, что те выглядят в точности как жители островка славного Арс-Ытыра, где все вопросы решает Елизавета Генриховна.
Когда к этому прибавились принципиальные расхождения между Елизаветой Генриховной и Филиппом Карловичем во взглядах  на то, кто должен победить в очередном раунде войны всех против всех во Франции, и, опять-таки, следует ли испанским терциям зажигать в болотистых Нидерландах, откуда-то отчётливо потянуло керосином. Особенно когда к решившим вспомнить времена славного Арс-Ытыра кельтам внезапно прибыло неопознанное варенье, печенье и немножечко дружественных аркебузиров.
Для прояснения вопроса решено было устроить дружеский матч прямо в проливе Ла-Манш. Сборную Филлипа Карловича назвали Непобедимой Армадой, а островитяне в ответ на это назначили на должность тренера сборной изобретателя маневренного морского боя. Когда дым над Гравелином рассеялся, испанцы отправились по домам размазывать кровавые сопли, но по дороге попали в шторм и отправились на дно. Неплохо, - решили островитяне и с энтузиазмом рванули через Атлантику, поскольку там было полно свободного места и было можно фрустрировать кого угодно и как угодно.
Среди тех испанцев, которым повезло вернуться с дружеского матча, был некий Лопе по фамилии де Вега. После всего случившегося он испытывал острую потребность как следует посублимировать, и в результате у него получились отличнейшие пьесы. А на островке славного Арс-Ытыра в это время занялся тем же самым талантливый, хоть и не замеченный в боевых действиях драматург Вильям по фамилии Шекспир.
Неплохо, - решили и жители Испании, где было полно иезуитов, и обитатели островка, где появились и стали множиться неопознанные сектантики, пережили свежайшие катарсисы в местных театрах и перестали фрустрировать; как вскоре выяснилось – напрасно.
На островке славного Арс-Ытыра, где уже почти закончились люди чести и цветники, а христианские тренеры действовали строго под руководством наследников Генриха, очевидно, от сырого климата завелись зануды. Главным занудой оказался Фрэнсис по фамилии Бэкон, который, слегка фрустрируя, решил кое в чём подправить Аристотеля и написал занимательную книжку про то, как правильно бороться с призраками. А его собутыльник Гоббс вообще написал занимательную книжку про то, как плохо испытывать катарсисы и что от этого у людей заводятся левиафаны. Объявились зануды и на другом берегу Ла Манша: там из топки вылез целый Рене по фамилии Де Карт, и, вытерев сажу, незамедлительно написал занимательную книжку про то, как он мыслит, и, следовательно, существует.
 Все эти книжки не помогли ни последователям Лютера, ни последователям Лайолы, ни аборигенам обоих Америк: дело уже пахло керосином. На этот раз главным по керосину оказался некий Фердинанд, отпрыск Карла и кандидат в императоры, которого иезуиты невзначай протолкнули на должность главного и в Чехии тоже. Но чехи, ещё не вполне отойдя от катарсисов Гуса, этому почему-то не обрадовались и вытолкали парочку подотчётных кандидату уважаемых людей в окно.
И потому, стоило Фердинанду занять должность императора, он сразу же командировал ландскнехтов к чехам для выяснения обстоятельств. В процессе выяснения ландскнехты вытоптали посадки капусты, чем чехов, к своей капусте относившихся очень трепетно, весьма расстроили. Вскоре оказалось, что многие уважаемые люди империи почему-то не любят родных ландскнехтов, а чехов и капусту, напротив, любят и всячески одобряют; так что ландскнехты вскоре получили по хребтам с двух сторон. Фердинанд сотоварищи напряглись и отыгрались при Саблате, после чего выяснилось внезапно, что абсолютно всем в Европе есть дело до того, где, как и сколько раз в неделю переживают катарсисы чехи и как колосится чешская капуста. Снова началась война всех против всех, на этот раз – тридцатилетняя.
Чем больше уважаемых людей вовлекалось в раздачу пряников чехам или, наоборот, имперским ландскнехтам, тем больше остальным хотелось поучаствовать. Вскоре от всей души друг друга от фрустрировали: островитяне – испанцев; испанцы – нидерландцев; нидерландцы – французов, французы – друг друга и имперских ландскнехтов, имперские ландскнехты – друг друга и горцев Швейцарии, республиканцы из Генуи республиканцев из Венеции, скандинавы шведской национальности –– гусар Речи посполитой, гусары – подвернувшихся под горячую руку турецких янычар. В процессе оказалось, что терция, марширующая в ногу, это хорошо, но линейная пехота – значительно лучше. Ко всеобщему веселью подключились даже русские, к которые после Стихиров  царя Ивана окончательно запутались в законах Менделя и неоднократно получили по хребту и друг от друга, и от крылатых гусар.
Посадки капусты и виноградники вытаптывались, загородные шато и фермы полыхали, кровавые сопли лились рекой, а дым и копоть было видно даже в Местедушетворения. Наконец, наступил мир; однако немалое количество жителей Европы, оценив все прелести возрождения, поняло, что возрождается что-то не то. После чего собрало вещи и рвануло на другой берег Атлантики, просто на всякий случай. Посреди дымящихся руин бродили остатки Самого Избранного Народа, откуда-то раздавалось робкое «ай-на-нэ». Заварушка, которую начали иезуиты, пошла совершенно не так, как планировалось, и вот почему.
Ещё до того, как Игнатий Лайола пережил катарсис необыкновенной силы и привлёк учеников с последователями, кое-кто уже успел слиться в отнюдь не христианском катарсисе, а скорее наоборот. Кто говорил, что сливаться вот таким противоестественным образом придумали ещё те  крестоносцы, которых король Франции отправил в топку; кто говорил, что это вообще были ассасины, которых хромой Тимур отучал прятаться в горах; а кто – что это строители шедевров готического стиля так удачно посидели с продуктами спиртового брожения. Так или иначе получились сектантики, проживавшие отнюдь не христианские, а скорее наоборот, катарсисы в своём очень узком кругу. Сектантики ходили бодрые, энергичные, сами не фрустрировали и другим не советовали. И чем больше делалось кругом лишённых катарсиса, одиноких и три раза посланных в места, где не светит солнце, тем проще становилось советовать.
Как только последователи Лайолы, размахивая занимательной книжкой Игнатия, принялись тут и там устраивать катарсисы и  контрреформацию, сектантики приложили максимум усилий к тому, чтобы у иезуитов получалось не всё, а даже скорее наоборот. И по результатам тридцатилетней войны у них, в принципе, всё сошлось; у иезуитов же – не очень.
Вскоре один земляк Лайолы, всю жизнь проработавший на иезуитов и наблюдавший раздачу пряников вблизи, сел осмыслить и как-то сублимировать случившееся. В результате у него получилась изрядная пачка пьес; наибольшее количество катарсисов у публики вызвала постановка «Жизнь есть сон»; так как всем современникам Педро Кальдерона очень хотелось очнуться от того, что творилось наяву. Публика, однако, повеселела и потянулась в новый катарсис, надев маски, понастроив по всей Европе будуаров и устроив совершеннейшее барокко. А иезуиты задумчиво побрели в речь Посполитую, горы басков и кое-какие колонии по другую сторону Атлантики, да там и остались.
Но на островке славного Арс-Ытыра веселье продолжалось: когда островитяне на противоположном берегу Ла-Манша в очередной раз получили по хребтам от Д’Артаньяна (не без участия одного очень деятельного кардинала, прекратившего французскую войну всех против всех, написавшего занимательную книжку и крепко ухватившего за мягкие места даже местных иезуитов), вернувшиеся обратно долго не могли успокоиться, и в результате почти случайно отрубили правящему королю голову, - что характерно, тоже Карлу. Этот Карл вообще был несговорчив и не только не позволял никому взять себя за чтобы то ни было мягкое, но и пытался давать по хребтам кельтам в килтах, в чём, правда, не особо преуспел. В говорильне (куда тем временем успело набиться полно сектантиков) уже потирали потные лапки, но тут откуда-то из-за вересковых пустошей примчался пасынок покойного Кромвеля, что характерно, тоже Кромвель, и быстренько надавал по хребтам вообще всем без разбору. От этого всевозможные кельты - шотландцы, ирландцы и валлийцы - тут же вспомнили времена славного Арс-Ытыра и принялись бегать по вересковым пустошам, зажигая от души, но Кромвель дискотеки не любил и очень скоро нагромоздил груды обезображенных тел и из кельтов тоже. Сектантики из говорильни попытались было его за что-то взять, но оказалось, что особо и не за что; отчего говорильня поскучнела, погрустнела и подписала Смиренную петицию, назначив Кромвеля наследственным протектором. Островитяне вздохнули было с облегчением, но тут протектор чем-то внезапно надышался, заболел чуть ли не всем сразу и упокоился. Кельтам от этого, правда, не легче стало, а скорее даже наоборот; лорду-протектору же оторвали голову и выставили на всеобщее обозрение. Эпоха была суровой.
С этого момента говорильня, куда набились сектантики, уже не разжимала хватки на мягких местах и уважаемых людей, и немногочисленных выживших людей чести островка, но особенно - кельтов; после чего спокойно выписала из-за Ла-Манша спрятавшегося там отпрыска Карла, - что характерно, тоже Карла, - чтобы назначить его королём, просто на всякий случай.
По другую сторону пролива Ла-Манш дела обстояли не сильно лучше: в Испании, Португалии, Речи Посполитой и даже в Венгрии уважаемых людей всё ещё держали за мягкие места иезуиты, а в том, что осталось после возрождения от Империи, в Нидерландах, гористой Швейцарии и странах Скандинавии – сектантики. Республиканские катарсисы закончились вместе с  республиканцами, а в Италии, чтобы гвельфы и гибеллины не вздумали возобновить вот это вот всё опять, остались решать вопросы уважаемые люди из Испании.
Пока Европа пыталась понять, что же она возродила, в стране бань и веников кое-как распутали путаницу с законами Менделя, не без труда выперли понаехавших крылатых гусар и в очередной раз стряхнули нападавшее сверху что-то мокрое и холодное. Но стоило осесть пыли и копоти, на хорошо откормленных скакунах откуда-то прискакали потомки каракалпаков в шальварах и с айдарами на голове и пожаловались на засилье гусар и иезуитов. Русские, только что успешно разобравшиеся с подобной проблемой, не заставили долго себя упрашивать и вскоре выперли гусар с иезуитами вместе на противоположную сторону  Карпатских гор. Место обитания каракалпаков назначили Окраиной, а сами каракалпаки, забывшие свой язык, но продолжающие выстригать на головах айдар и носить шальвар, стали окраинцами. Турки, всё ещё курившие свои кальяны на курортах Чёрного моря, попытались было возражать, но их особо никто не слушал.
Другие русские тем временем по следам Токмака пресекли Сибирь, не без труда разбираясь кочевниками, уехавшими осваивать оленеводство ещё от Тимучина, и внезапно упёрлись в Тихий океан и мегазабор. После взаимной раздачи тумаков с охраной мегазабора подписали соглашение, а за Тихим океаном углядели в туманной дымке Америку. Неплохо, - решили русские.
А за туманной дымкой творилось такое, чего не могли себе представить даже орда с джихадистами вместе взятые. Поскольку после тридцатилетней войны через Атлантику рванули вообще все, кто не хотел или не умел практиковать дома осознанный отказ от фрустрации, после переезда все принялись практиковать христианство как кому нравится. А некоторые и просто гадить, где попало. К несчастью, где попало постоянно оказывались аборигены, которые хоть заборов и строили, но от происходящего скоро начали фрустрировать, втихую уволокли у приезжих стремена и огнестрельное оружие и принялись ими лупить поселенцев по хребтам. Те в долгу не остались тоже; кровавые сопли полились рекой, дым и копоть поднялись от Атлантики до Скалистых гор, скальпы и другие трофеи переходили от побеждённых к победителям. А некоему Натаниэлю Бэкону из Виргинии вообще показалось, что фрустрировать можно не только аборигенов, но и командированных за Атлантику островитян, и он, пока внезапно не заболел и не упокоился, весьма убедительно всем это доказывал.
В процессе кто-то втихую уволок у аборигенов средство, с помощью которого они, задолго до того исследований Барроуза и Цеттерсторма, стимулировали собственный антипаразитарный иммунитет. Новинка быстро разошлась по рынкам; удобно расположившись в будуарах, жители Европы покурили привозного табаку, подналегли на старое доброе эллинское средство от дизентерии и под «Эвридику» одного талантливого флорентийца почти перестали фрустрировать. И хоть от табака и продуктов спиртового брожения быстро обнаружились побочные эффекты, жители Европы, прокашлявшись и отойдя от абстиненции, пережили-таки похмельные катарсисы.
А в Скандинавии, откуда уже вытолкали последних иезуитов, осуществлялся тем временем собственный синтез. После того, как скандинавам шведской национальности не без труда удалось вытолкать одну очень эксцентричную королеву к римскому Папе, они немножечко позажигали у соседей и синтезировали приличное королевство, лишь немногим меньше королевства того Свена Кнудовича, который посещал барбершоп. Главным по синтезу оказался очередной Карл: ещё по итогам тридцатилетней раздачи пряников он отхватил себе несколько ломтей Империи, Америки и даже Африки, не говоря про имущество соседей-скандинавов; а также переподчинил просто до кучи лично себе христианских тренеров. Неплохо, - решили скандинавы, усовершенствовали тактику линейной пехоты и надавали по хребтам имперским ландскнехтам и случившимся поблизости гусарам. Отчего последние как-то поскучнели, погрустнели и принялись злоупотреблять продуктами спиртового брожения.
Над будуарами обкуренной табаком и налегающей на продукты спиртового брожения Европы раздавалась приятная музыка: так как и «Зелёные рукава» Генриха, и «Стихиры» Ивана успели основательно устареть, на смену им пришли Гендель, Вивальди и даже целый Иоганн Себастьян Бах.
На свою беду мимо будуаров как раз проезжал по своим делам очередной царь из края бань и веников по имени Пётр. У этого Петра было трудное детство, так как его папа был ужасно занят раздачей пряников гусарам, местным любителям зажечь и разборками между собственными христианскими тренерами. Молодой царь немного пофрустрировал, надышался проездом мимо будуаров продуктами спиртового брожения и табаком и пережил впервые в жизни похмельный катарсис. Вернувшись домой, он ощутил острую нехватку будуаров и избыток бань с вениками. Чтобы как-то выйти из ситуации, царь назначил себя целым императором, переподчинил лично себе всех христианских тренеров, веники отобрал, обучил пехоту линейной тактике и, решив не переделывать бани в будуары, переехал с Боровицкого холма прямо в Ингерманландское болото. Неизвестно, чем бы это всё закончилось, но тут как раз строем проходили линейные пехотинцы очередного, уже следующего, Карла, - добавить тем гусарам, которым показалось мало в предыдущие заходы. Проходя, они затоптали несколько подразделений Петра и проломили пару заборов, но тот фрустрировать не стал, отложил очередной похмельный катарсис и с энтузиазмом включился в раздачу пряников. Когда пыль и копоть над Полтавой осели, скандинавы побрели размазывать кровавые сопли  и изобретать гипермаркеты мебели, Карл уехал отдыхать на курорт, где получил от янычар прозвище «железной головы», а император Пётр выпер, для начала, всех иезуитов, передумал, вернул их обратно, влез в ледяную речку посреди Ингерманландского болота, простудился, заболел и упокоился. А его фрустрация осталась жить в веках.
Меж тем островок славного Арс-Ытыра, где вроде только-только подкрасили и подправили заборы, опять полыхнул и стал покрываться копотью и сажей: отпрыск Карла по имени Яков, которого говорильня пригласила, чтобы всем было как-то спокойнее, обратил внимание, что островитяне фрустрируют без перерывов на обед и выходных. Тогда Яков захотел пригласить тренеров римского образа, чтобы как-то исправить положение; секундочку, - сказала говорильня и на должность короля пригласила его родственника, который с римскими тренерами отнюдь не общался, а скорее даже наоборот. Яков расстроился и поехал отдохнуть к родственникам во Францию, но потом вернулся и возглавил кельтов, которые, хорошо помня Патрика, были ничуть не против римских тренеров и их практик. Подотчётные говорильне островитяне и воодушевлённые Яковом кельты встретились на реке Бойне и подняли очень много копоти и пыли; кельты снова очень больно получили по хребтам, а Якову пришлось паковать вещи и отправляться к родственникам через Ла-Манш. И это стало началом проблемы.
Пока жители островка славного Арс-Ытыра зажигали, а нидерландцы строили повсюду, куда доплыли, хорошо укреплённые фактории, и сектантики, и иезуиты с энтузиазмом осваивали получившуюся у Петра Империю, христианские тренеры которой, заваленные отчётами для имперской канцелярии, уже не всегда справлялись с фрустрацией населения. Тем более что Пётр после очередного похмельного катарсиса внёс в законы Менделя собственные правки, в результате чего на вакансию императора стали небезуспешно претендовать какие-то не вполне понятные особы.
А во Франции, куда уехал Яков, главным по выполнению законов Менделя стал тем временем Людовик по кличке Солнце, очень любивший и уважавший иезуитов, а последователей Лютера и сектантиков – не уважавший и не любивший. Поскольку его супруга была отпрыском того самого Карла, к которому везли и недовезли Лютера, Людовик решил, что  законы Менделя ему следует выполнять и в Испании тоже, а кто не согласен – пускай отправляется к янычарам, в пустыню. Поэтому, пока скандинавы гоняли гусар, а пехотинцы Петра – скандинавов, Людовик гонял последователей Лютера специальным эдиктом, сооружал загородный коттедж под названием Версаль и ненавязчиво перераспределял имущество соседней Империи. И даже, несмотря на неразборчивость в вопросах личной жизни, начал присматриваться к Нидерландам.
Секндочку, - сказали в священной империи, Австрии и Испании.  Вскоре французов лупили всем миром опять. Только вместе, но и то - кряхтя и охая, - жители прогрессивной Европы надавали по хребтам упорным французам и их королю, а островитяне подсуетились и окучили их плавсредства под Тулоном, после чего те пришли в полную негодность; в итоге Солнце зашло, Людовик погрустнел, поехал в Версаль пофрустрировать, упал с лошади, заболел и упокоился. Иезуиты расстроились, сектантики обрадовались.
Кашляющие от злоупотребления табаком, страдающие поражениями печени от продуктов спиртового брожения и подхватившие триппер в будуарах жители Европы ощутили, что похмельные катарсисы барокко уже как-то не проживаются; и тут удачно подтянулись энциклопедисты. Они наморщили лбы, перечитали множество занудных текстов, скомпилировали, немного их доработали и издали «Энциклопедию, или Толковый словарь наук, искусств и ремёсел». Энциклопедия вышла в свет и вызвала у публики бурный катарсис.
Неплохо, - решили жители Европы, отчего сразу же наступили просвещение и калассицизм. Энциклопедисты, в лице Руссо, Дидро и целого Франсуа Мари Аруэ Вальтера, начитавшись вылезшего из топки Де Карта и основательно устаревших эллинских зануд, внезапно разрешили всем вообще не фрустрировать, никого и никогда, а поступать строго рационально. Толком не разобравшись ни в общих предках, ни в затеях Тесея Эгеевича, они постановили жить и трудиться строго по-эллински, а как именно – написали в энциклопедии. Вылезающие из порядком замызганных будуаров жители Европы очень прониклись энциклопедией, понастроили шедевров классицизма и под музыку Бетховена, Моцарта и Гайдна принялись поступать строго рационально. Даже люди чести в этой связи сняли с себя порядком истрепавшиеся кружева и бархат, напудрились и облачились в униформу.
И только на островке славного Арс-Ытыра, где Солнце и его люди чести всех нервировали, а правопреемники Якова, культурно проводившие время в Версале – и того больше, энциклопедисты ничего ни у кого не вызвали. Вместо этого островитяне, порыдав над занимательными книжками неких Томсона и Грея, решили обойтись без катарсисов вообще. Порыдавшим островитянам немного полегчало, и, хоть шедевров они не построили, зато совершенно точно смогли избежать левиафанов. Так случился и начал распространяться по просторам Европы сентиментализм.
Пока европейцы проникались новыми идеями, лечили триппер и переодевались в униформу, на другом берегу Атлантики мало-помалу осуществлялся синтез. Синтез был очень сложным: в него включались и последователи Лютера со своей специфической этикой, и потомки Нумидийских царей, пасущие местных гусей, и даже аборигены, продолжавшие скакать по прериям с огнестрельным оружием. Главными по синтезу, который не получился у Натаниеля Бэкона, оказался некий Абрам Уиппл. Этот Уиппл взял на абордаж плавсредство честно собиравших взятки с контрабандистов островитян, экипаж разоружил, а само средство отправил на дно. Прослышав об этом, жители колоний с энтузиазмом принялись разоружать и отправлять на дно вообще кого попало; чем вызвали на островке славного Арс-Ытыра боли, и не только головные. Для выяснения обстоятельств за Атлантику послали стройную линейную пехоту под началом некоего Томаса Грейджа, но навстречу ей откуда-то из кустов выскочила не особо стройная, но всё-таки линейная пехота под началом некоего Джорджа Вашингтона. 
Когда пыль и копоть на пространстве от Атлантики до Скалистых гор осели, островитяне поплыли домой размазывать кровавые сопли, а за Атлантикой сообразно этике собрали местную говорильню, которую назвали – чтобы отличиться от островитян - конгрессом. И назначили Джорджа Вашингтона целым президентом; за всем этим пристально наблюдал и делал неожиданно далеко идущие выводы некий Анджей Тадеуш Бонавентура по фамилии Костюшко. Неплохо, - подумали бродившие вокруг сектантики и поспешили набиться в новенький конгресс, а доскакавшихся аборигенов чуть позже отправили гулять по тропе слёз.
Островитяне, отгребавшие через Атлантику обратно, были очень сентиментальны: как следует прослезившись, они принялись отрываться в полный рост в стране слоноводов,  Австралии и, между прочим, старом добром месте Душетворения, где кое-как разогнали-таки последних мамлюков. После чего, роняя сентиментальные слёзы, стали примериваться, как бы принести свет просвещения и парламентаризма и в страну шёлковых панталончиков.
В это время упорные французы, уже слегка ошалевшие от шедевров классицизма, с удивлением обнаружили, что очередной Людовик взял и разогнал их родную говорильню. Больше всех этому удивились сектантики, которых в говорильне, как водится, было большинство, державшее кого нужно за мягкие места. И как только разогнавший говорильню Людовик неаккуратно дёрнулся, ему сфабриковали дело о государственной измене и быстренько упокоили. Эпоха была суровой.
Классицистическая Европа вздрогнула: произошедшее было как-то не рационально и не энциклопедично. Тем не менее сразу нашлись желающие оторвать от Франции кусочек.
 Обеспокоенные французы собрали новую говорильню, которую для разнообразия назвали конвентом, но выяснилось очень быстро, что сектантиков в ней недостаточно, и скоро их вытолкали оттуда взашей. Внезапно упорные французы возобновили войну всех против всех; число несчастных и посланных в те места, где не светит солнце, заметно увеличилось, но и желающих оторвать кусочек от Франции меньше почему-то не стало.
Сделавший далеко идущие выводы Костюшко тем временем внезапно обнаружился по другую сторону Алантики среди потомков гусар, - которые уже давно ходили грустные, подавленные и которых фрустрировали и императоры ингерманландского болота, и соседи из недавно отвалившейся рядом от Священной Империи Пруссии, - и призвал как следует зажечь. Уважаемые люди, руководившие гусарами, зажигать между тем вовсе не хотели, а хотели быть поближе кто к ингерманландскому болоту, кто к Пруссии, а кто и вовсе к Вене, от которой их предки когда-то отогнали янычар. Поэтому вскоре из ингерманландского болота к гусарам  прибыла линейная пехота, от которой Костюшко получил два колотых и одно рубленое ранение, но вместо натягивания кожи на барабан отправился к ближайшему императору и принёс ему присягу. Потом, правда на присягу начхал и зажигать продолжил. Эпоха была суровой.
Пыль и копоть стояли столбом. И иезуиты, и сектантики, и даже уважаемые люди вне зависимости от того, кто кого держал за какие места, получали по щам без праздников и перерывов на обед. Кровавые сопли лились рекой, французские виноградники вытаптывались, полыхали загородные шато, террор бушевал, пока, наконец, уважаемый человек Поль Франсуа Жан Николя де Баррас сотоварищи не объяснил упорным французам, что с него довольно, и не стал директором. Для этого ему пришлось отправить наиболее упорных французов на пенсию, - доктор Гильот как раз закончил работу над одним занимательным механизмом, очень пригодившимся для пенсионной реформы. Всем всё понравилось, и поэтому мало кто заметил, что в заместители директора пролез один толстенький корсиканец.
У этого корсиканца по фамилии Бонапарт было очень трудное детство. Он часто болел и много времени проводил в одиночестве на чердаке, рассматривая книжки с картинками. Когда он, наконец, застегнулся и спустился с чердака, фрустрировать он не стал, а дисциплинированно поступил на военную службу и вскоре наткнулся на вновь перебравшихся через Ла-Манш островитян. Когда пыль и копоть осели, получившие по хребтам островитяне отгребли обратно, а призрак Искандера Зулькарнайна, книжек про которого начитался корсиканец, показался над Европой.
Неплохо, - решили французы, наблюдая, как уменьшается количество желаюших зажечь в чужом шато и увеличивается количество заборов вокруг виноградников. А Бонапарт уже принялся за следующих желающих оторвать кусочек от Франции. О-ла-ла, - сказал де Баррас и  остальные французы, наблюдая, как тот раздаёт пряники налево и направо, и пережили внеплановый общенациональный катарсис.
Тем временем император в ингерманландском болоте, которому присягал и недоприсягнул Костюшко, очень опрометчиво разрешил иезуитов, запретив, напротив, сектантиков. И даже собрался поехать отдохнуть у слоноводов, которых тем временем уже во всю фрустрировал без выходных и перерывов на обед экспедиционный корпус островитян, но совершенно несвоевременно и нехорошо упокоился. Эпоха была суровой, так что отпрыск императора,  сперва сектантиков любивший, вскоре отчего-то передумал и принялся любить соседей: парфян, скандинавов и немножечко янычар.
Между тем главными желающими оторвать кусочек от Франции оказались осуществившие под шумок синтез с австрийцами венгры, а главным по синтезу у них оказался некий Франц, уже получавший от Бонапарта по хребту в должности императора Священной Империи. Но упорные французы не фрустрировали, и даже наоборот - раздали всем пряников при Ульме. Островитяне, русские и остальные, собиравшиеся по привычке надавать по хребтам французам всем миром, кое-как пряники проглотили и заметно поскучнели; а за процессом печально наблюдал недавно вернувшийся из командировки в край веников и переделанных в будуары бань с человек чести по фамилии Фон Мюнхаузен.
Все, кому толстенький корсиканец и вызываемый им общенациональный катарсис стояли поперёк горла, мало по-помалу отошли от шока и попытались ещё разок надавать по щам; но вместо этого опять  получили под Аустерлицем по хребтам сами: и австро-венгерские линейные пехотинцы, и не менее линейные русские. Французов охватил катарсис неописуемой интенсивности, а Бонапарт, хорошо подготовившийся к мероприятию на курортах Италии и места Душетворения под дружное о-ла-ла взял жителей бывшей Священной бывшей Римской бывшей Империи за мягкие места. Сопротивлялись только жители Пруссии, но французы объяснили неправоту при Заальфельде и им тоже. И поскакали дальше, к потомкам гусар. Остановившись проездом Риме, Бонапарт устроил там такое проветривание, что запах интриг и ядов улетучился из Рима окончательно и бесповоротно. Папа, конечно, запретил ему испытывать катарсисы, но помогло это плохо: упорные французы и поскакали дальше с криками о-ла-ла; а потомки гвельфов с гибеллинами вместе остались озадаченно чесать в затылках.
Островитяне тем временем грустили, наблюдая через Ла-Манш, как жители Европы сливаются в непредвиденном катарсисе без них. А ну как заведутся левиафаны? – забеспокоилась говорильня, разбомбила скандинавов Копенгагена и ввела санкции. Но толстенький корсиканец ответил о-ла-ла и ввёл ответные санкции, а когда что-то пошло не так с их выполнением, отправил линейную пехоту в Испанию и Португалию, санкции не поддержавшие.
Пока Европа полыхала и покрывалась копотью, сажей и кровавыми соплями, в краю бань и веников сектантики отряхнули нападавшее сверху что-то мокрое и холодное, кое-как выперли иезуитов на Окраину и в княжество Мендольфа, и в ингерманландском болоте стало комфортно и сухо. Поэтому вскоре корсиканец с удивлением обнаружил, что и русские почему-то вообще не соблюдают режим санкций в отношении островка славного Арс-Ытыра. Слившиеся в уже интернациональном о-ла-ла после жители Европы отправились позажигать на Боровицкий холм, но что-то снова пошло не так. Русские нашли где-то Кутузова, и в этот раз всё закончилось ещё хуже, чем с мамлюками Кутуза. Когда пыль над Бородиным осела, Бонапарт, кряхтя, добрался до Боровицкого холма, но обнаружил все будуары заблаговременно переделанными обратно в бани, а веники переломанными. И даже рыба в реке не клевала совсем. Французы и примкнувшие к ним любители о-ла-ла загрустили и отправились по домам, но тут сверху на них нападало что-то мокрое и холодное в таком количестве, что одни заболели инфекционными заболеваниями и упокоились, а прочие стали фрустрировать и злоупотреблять чем придётся. Вскоре император Вены и Кутузов со своей линейной пехотой и настигли поскучневших потомков франков. Последний, правда, по дороге заболел и упокоился, но на империю корсиканца уже опять навалились всем миром: от желающих поучаствовать опять отбоя не было. После Битвы народов от неё оторвали всё, что можно было оторвать, так что осталась только очередная республика, а корсиканца заперли на островке без самого маленького о-ла-ла. Эпоха была суровой.
Посреди пепла и развалин наполеоновских войн бродили остатки Самого Избранного Народа, а кое-где из кустов тихонечко доносилось «ай-на-нэ». Перемазанные сажей, копотью и кровавыми соплями сектантики, иезуиты и остальные жители Европы с трудом отходили от шока, и ни классицистических, ни тем более с сентиментальных катарсисов не испытывали совсем. Тогда один тяжело больной житель Испании, воочию наблюдавший, как линейная пехота Бонапарта гоняет экспедиционный корпус островитян и наоборот, опубликовал свои гравюры про это и про Танатоса, чем вызвал у публики живейший интерес. Фамилия больного была Гойя. Среди дымящихся руин бывшей Священной бывшей Империи встретились некие Фридрих Шиллер и Иоганн Гёте, немножечко пофрустрировали друг друга и произвели на свет  занимательные книжки.
Ого, ничего себе! – сказали жители Европы, ознакомившись с произведениями Гойи, Гёте и Шиллера, - оказывается, можно фрустрировать красиво! Все тут же пережили интенсивнейший катарсис, соскребли присохшие кровавые сопли, размазали копоть и поняли, что наступил романтизм. Однако обнаружились побочные эффекты: кто-то опять притащил табак и продукты спиртового брожения.
Пока европейцы фрустрировали красиво, делали страдающие лица и принимали героические позы, потомки тех европейцев, которые ещё в эпоху Великих Географических Открытий отправились куда подальше, окончательно перестали их понимать. Потому, в основном, что участия в Наполеоновских войнах не принимали, и даже наоборот, местами соблюдали этику, а местами просто гадили, где попало.
Поэтому жители Южной Америки пережили внезапно много маленьких национальных катарсисов, надавали по хребтам командированным через Атлантику испанцам и португальцам, заварили мате и стали латиноамериканцами; но этим дело не ограничилось. Упорные французы внезапно получили по щам от джихадистов в окрестностях старого доброго Карфагена, островитяне внезапно получили пинков от, казалось бы, давно подотчётной им охраны фабрик шёлковых панталончиков, - на которых вместо обещанных сентиментализма и парламентаризма в промышленных масштабах внедряли кое-что ещё. Правда, потом напряглись и надавали пинков и охране, и работникам, и даже менеджменту фабрик, но те уже давно практиковали то, что Сиддхартха Гаутама прописал и фрустрировать отказывались принципиально.
Внезапно вспомнившие про царя Леонида и его триста гвардейцев эллины напряглись и принялись давать по хребтам янычарам; а русские, отряхивая что-то мокрое и холодное, спихнули с черноморских курортов последних янычар прямо в море. 
Чем больше европейцев, получавших по хребту в удалённых колониях, возвращалось домой, где романтики принимали героические позы и делали страдающие лица, тем сильнее возрастала фрустрация. А тут ещё на островке славного Арс-Ытыра внезапно поставили на поток производство кое-каких станков и подключили к ним новенький паровой двигатель. Массовое производство быстренько привело к промышленной революции, промышленная революция – к увеличению производительности, увеличение производительности - к массовой безработице и нищете. Чтобы безработные нищеброды не так мозолили глаза, сначала на островке славного Арс-Ытыра, а далее везде их принялись запихивать обратно в инсулы и так изобрели трущобы. Пока на пространстве от Ла-Манша до Урала одни принимали героические позы и делали страдающие лица, другие внезапно обнаруживали, что работы у них нет, живут они в трущобах, и всё время очень хочется кушать. На пустой желудок сливаться в романтических катарсисах  не получалось никак, а по мере того, как промышленная революция распространялась по Европе, голодных обитателей трущоб становилось всё больше. Запахло керосином.
Так изобрели пролетариат. Пока прочие рыдали над шедеврами Мендельсона, Вагнера, Шуберта и Грига, жители трущоб, они же пролетарии, искали чего-нибудь поесть, и фрустрировать им было некогда совершенно. От всего этого почёл за благо уехать с островка славного Арс-Ытыра подальше талантливый натуралист Чарльз по фамилии Дарвин. И в командировке написал любопытнейшие заметки, которые чуть позже переосмыслил в теорию эволюции.
В это время линейная пехота русских, раздавая пряники попадающимся по дороге янычарам и вызывая в процессе бурные катарсисы у жителей родины Влада Цепеша, вплотную приблизилась к Балканам. Но оказалось внезапно, что абсолютно всем есть дело до того, где, как и с кем переживают катарсисы жители Балкан. Островитяне, французы и янычары собрались и принялись лупить русских всем миром, тем более, что от желающих поучаствовать отбоя не было – подтянулись даже белокурые горцы с Альп, на время оставив сыр и «пье-ла-ла-ху. На русских навалились всем миром и вскоре больно надавали по хребтам; всем всё понравилось, но обнаружились побочные эффекты. Молодой офицер по фамилии Толстой, ускользнувший от раздачи пряников, вернулся в окрестности боровицкого холма  и  насублимировал там «Севастопольские рассказы», «Анну Каренину», «Войну и мир» и большую бороду. Другой, по фамилии Пирогов, придумал применять анестезию, от чего всем практически сразу полегчало, и даже стоматология заметно продвинулась вперёд. А третий, по фамилии Достоевский, не вылезая из ингерманландского болота, так увлёкся сентиментализмом, что достиг даже экзистенциализма.
Не успела осесть пыль и копоть над курортами Чёрного, Белого и Японского морей, как призрак Искандера Зулькарнайна опять замаячил на горизонте: на этот раз его вызвал представитель Самого Избранного Народа Маркс по имени Карл с большой бородой. У него было очень трудное детство, поэтому, когда подрос, то начесал себе и остальным коммунизм. И вместе с другой бородой написал занимательную книжку про то, как именно призрак бродит по Европе.
И призвал пролетариев всех стран испытать катарсис, что стало началом огромной проблемы.
А тут ещё последователи островитянина Джеймса Клерка по фамилии Максвелл, давно уже заметившего, что рядом с проводами под напряжением компас пошаливает, придумали электромотор, что было значительно веселее парового двигателя. Когда его прикрутили к конвейеру, производительность повысилась, количество рабочих мест снова сократилось, пролетарии всех стран скрипнули зубами. Вскоре на основе той же технологии были организована телеграфная связь, а следом и телефон. В Лондоне даже стали примериваться как бы, наконец, выкопать первое в мире метро от многоквартирных инсул до работы. В окрестностях Вены христианский тренер Грегор Иоанн Мендель сформулировал свой Закон и незамедлительно опубликовал про это занимательную книжку. Прописанный неподалёку житель гористой Швейцарии Генрих по фамилии Грайнахер смастерил магнетрон, чем существенно приблизил повсеместный ввод в эксплуатацию микроволновок, а сосед Грегора Иоанна Людвиг по фамилии Больцман, долго изучавший выкладки лорда Кельвина, внезапно обнаружил, что вселенная, чтобы всё работало, нуждается в Творце. У него, правда, получилось, что Творцов у неё неограниченно много, и поэтому вскоре про него все забыли, занявшись более срочными делами.
Тем временем в конгресс по другую сторону Атлантики пролезли уважаемые люди, которые никак не были связаны с сектантикам, а некоторые даже наоборот. Сначала всё получалось, вроде бы, неплохо: не без их участия конгресс ещё у корсиканца приобрёл немножко территорий на севере, а потом надавал по хребтам латиноамериканцам, отобрав у них немножко земли с юга. Но потом конгрессмены, которые фрустрировали как-то так, перестали понимать конгрессменов, которые фрустрировали как-то не так; и продвинутый сектантиками на должность президента Абрахам по фамилии Линкольн осознал предельно ясно: во всём виноваты иезуиты. И даже сообщил об этом некоторое время спустя.
Как повелось, разразилась масштабная война всех против всех. Предлогом стало то, что потомки нумидийских царей, пасущие гусей на подотчётных иезуитам территориях, ужасно страдают (про аборигенов с их тропой слёз и пролетариев никто не вспомнил, в основном потому, что всем было начхать). Полыхнуло от Атлантики до Скалистых гор. Пока одна линейная пехота для прояснения вопроса гоняла другую,  гребная подводная лодка даже потопила вражеское плавсредство и сама отправилась на дно. Когда пыль и копоть осели, поддерживавшие иезуитов уважаемые люди готовы уже были ехать по домам размазывать кровавые сопли, но оказалось внезапно, что им надо ехать заседать в конгресс.
Приблизительно с этого момента стало окончательно понятно, что места, в которых можно гадить, где попало, закончились в принципе. Конгрессмены и прочие жители Америки по дороге на работу посмотрели друг на друга, уже заранее фрустрируя, и поняли, что им срочно необходим хотя бы вяленький катарсис. Это стало предельно ясно даже сектантикам, которые, хоть сами и испытывали его регулярно, были в курсе, чем всё закончилось у упорно фрустровавших французов, от которых они получили на память об этом шедевр.
В это время руины бывшей Священной бывшей Германской бывшей Империи перестали дымиться и под ними обнаружилось внезапно множество крохотных королевств, вольных городов и земель. Жители этих земель после Генделя и Гёте превратились в скучнейших бюргеров, начисто лишённых катарсиса. И так как христианских тренеров они уже вытолкали, последовав рекомендациям Лютера, а принимать красивые позы и делать страдающие лица уже порядком надоело, фрустрировали они практически непрерывно, отвлекаясь исключительно на табак и продукты спиртового брожения.
Но бюргеры и потомки венделов на восточной окраине бывшей Империи, конкретно – в Пруссии, - внезапно вместо того, чтобы злоупотреблять, принялись строить новую Империю. Просто чтобы выйти из ситуации, когда всего хочется, но ничего нельзя. Для этого они одолжили сначала кусочек Речи Посполитой, потом позаимствовали кое-какое имущество у скандинавов, а там  и вовсе соорудили таможенный союз. Не пригласив туда императора из Вены, чем ужасно его расстроили.  От расстройства императора случилась семинедельная раздача пряников, после которой император со своей линейной пехотой отправились по домам фрустрировать, а скучнейшие бюргеры Пруссии как-то взбодрились и начали потихоньку сливаться в национальном катарсисе, который возглавил Отто по фамилии фон Бисмарк.
Неплохо, - тут же решил один деятельный, но жутко неудачливый потомок легионеров по фамилии Гарибальди, неоднократно получавший пряники от линейной пехоты императора Вены. Этот Гарибальди регулярно поднимал исключительное количество пыли и копоти, отчего остальные потомки легионеров, впервые за долгое время, забыли и про гибеллинов, и про гвельфов, и про всё на свете, слившись в национальном катарсисе невообразимой интенсивности. В процессе поднимания пыли Гарибальди получил стреляное ранение в ногу, которую не без труда спас русский, придумавший анастезию.
У Отто было трудное детство: папа его бил, а мама была очень занята, делая страдающее лицо и принимая красивые позы. Но тот не стал фрустрировать, подрос, поступил на военную службу, съездил в Ингерманландское болото, где чуть не отморозил себе обе ноги, вернулся обратно и мало-помалу дослужился до целого канцлера. И в этом качестве стал для бюргеров сооружать очередную империю железом и кровью.
Вообще, делать страдающие лица и принимать красивые позы всем уже порядком надоело, однако что делать дальше, чёткого понимания не было ни у кого. Поэтому, пока пехота в рассыпном строю (линейный строй успел устареть) Отто фон Бисмарка железом и кровью строила новую империю, а пролетарии продолжали поиски чего-нибудь поесть, на островке славного Арс-Ытыра, очевидно, от сырости, завелись прерафаэлиты и некий Рёскин. Первые решили, что нужно сделать красиво и сделали, а как только Рёскин подвёл под это теоретическое обоснование, сразу получился модерн. На другом берегу Ла-Манша тем временем отверженные организовали одну выставку и перестали быть отверженными, став, напротив, очень даже принятыми. У них получился модернизм. 
Неплохо, - решили жители Европы, перестали ненадолго фрустрировать и слились в катарсисе по поводу того, как  делают красиво. А безуспешно пытавшихся уже не одно десятилетие вызвать хоть чахленький катарсис реалистов отправили  в  трущобы к пролетариям. Когда же кто-то приволок продукты спиртового брожения, табак и кое-что ещё, в ингерманландских болотах завёлся Блок, рядом с боровицким холмом – Пастернак, на островке славного Арс-Ытыра – Бернард Шоу и Оскар Уайлд, у республиканцев Франции – Поль Валери и Шарль Бодлер, а по другую сторону Атлантики – целый Эрнест Миллер Хэминугэй. Пролетарии, к которым отправились реалисты, по-прежнему находились на грани выживания и потому злоупотреблять продуктами спиртового брожения и табаком возможности не имели. Реалистов они за старания похвалили, а призрак не то Карла Маркса, не то царя Искандера по-прежнему призывал их испытать мозолистый пролетарский катарсис.
В городке Вена, жители которого хоть и во всю переживали модернистские катарсисы от шедевров Густава Климта и Отто Вагнера, завёлся, очевидно от сырости, доктор Зигмунд по фамилии Фрейд. Этот доктор выяснил, что  потомки Y-хромосомного Адма и митохондриальной Евы никогда и ничего не забывают до конца. И что пациенты, особенно те, которым гарантировали после смерти нескончаемые жуткие муки, фрустрируют постоянно и непрерывно, но как только добрый доктор устроит им психоаналитический катарсис – им легчает. И, пока экспедиционный корпус островитян давал по хребтам последователям Лютера, переехавшим из родных болот в Трансвааль, вводя в процессе в эксплуатацию новенькие концентрационные лагеря, доктор написал увлекательную книжку.
Книжка не помогла ни модернистам, ни пролетариям, ни Гомбоджабу Цыбикову: дело уже пахло керосином. Началась масштабная война всех против всех.
Главным по керосину на этот раз оказался император из Вены. Он ненавязчиво присвоил небольшой кусочек бывших владений янычар, к которому уже давно присматривались русские, и послал родственника посмотреть на него вблизи, но тот очень внезапно и нехорошо упокоился. Жители бывших владений янычар и по совместительству потомки героев Косова поля, - и помогавшие племяннику императора внезапно и нехорошо упокаиваться, и те, кто просто рядом стоял, - сразу почуяли, как откуда-то чем-то запахло.
Секундочку, - сказал императору Вены император русских, имевший собственные виды на тот самый небольшой кусочек. Секундочку, - сказал императору русских император бюргеров. Секундочку, - сказал императору бюргеров  сенат Франции и говорильня островка славного Арс-Ытыра, в которых не было ни одного сектантика. Секундочку, - сказали сенату Франции потомки янычар, успевшие собрать собственную говорильню и всерьёз вознамерившиеся опробовать новенькие концентрационные лагеря в окрестностях горы Арарат. Секундочку, - сказали эллины потомкам янычар, к которым у них накопилось множество вопросов, и этот возглас подхватили многочисленные потомки мамлюков и прочие джихадисты, янычарами уже изрядно утомлённые.
Подождите, а как же мы, - воскликнули потомки легионеров и присоединились к общему веселью.
На всё это, грустно качая головой, смотрел из ингерманландского болота Гомбоджаб Цыбиков, вернувшийся с гористых окраин страны фабрик шёлкового нижнего белья, где уже во всю зажигали и упорные французы, и русские, и островитяне, и бюргеры, – не только с островка славного Дзимму, но и с островка Арс-Ытыра. Последние, впрочем, зажигали много где: и у слоноводов, и пуштунов, и в Местедушетворения, и даже у кенгуру.
Все ощутили, что зажигать стало значительно веселее, ведь незадолго до этого было удачно усовершенствовано огнестрельное оружие. Поскольку абсолютно всё, от обуви до лекарства от головной боли делалось теперь на конвейере, инженер Ричард по фамилии Гатлинг придумал прикрутить его прямо к огнестрельному оружию. На островке славного Арс-Ытыра как раз недавно удачно взлетели братья Райт, отчего всем потребовались собственные шедевры авиастроения. Русские, благодаря двум естествоиспытателям, стряхнувшим с себя что-то мокрое и холодное, заменили затратную и энергоёмкую ковку на электродуговую сварку; а благодаря двум другим - дорогой каучук на вкусные и полезные синтетические полимеры.
Новинки оказались удачными, и участники мероприятия принялись демонстрировать их друг другу со всё возрастающим пылом и рвением, поднимая пыль и копоть. Особенно всех впечатлила демонстрация боевых отравляющих газов. Война всех против всех накрыла пространство от Ла-Манша до Окраины: в небе друг друга перемалывали шедевры авиастроения, с неба посылали горячие приветы дирижабли, пехота с энтузиазмом применяла технологические новинки вроде автоматического огнестрельного оружия и противогазов. В процессе кто-то вспомнил про боевые колесницы, и, прикрутив к ним двигатели внутреннего сгорания, не без помощи электродуговой сварки и синтетических полимеров соорудил танки. Секундочку, а как же мы, - воскликнули потомки легионеров и включились в раздачу пряников.
Очень скоро миллионы участников оказались в грудах бесформенных тел, а миллионы не принимавших непосредственного участия упокоились от того, что им стало нечего кушать.
Мероприятие назвали Первой мировой. Не успело оно толком закончиться, как инфекционная болезнь стала выкашивать тех, до кого не добрались танки и отравляющие газы. Когда пыль и копоть осели, уцелевшие вылезли из-под руин и в растерянности обнаружили, что на месте империй Отто фон Бисмарка, жителей Вены с ограми, русских и даже янычар осталось мокрое место. А так же что люди чести, путём селекции и скрещивания на протяжении столетий совершенствовавшие навыки убивать и умирать, а также проявлять снисходительность к слабейшим, практически закончились. Умирать при помощи автоматического оружия и боевых отравляющих газов получилось значительно лучше прежнего; а оставшиеся как-то поскучнели, погрустнели и принялись злоупотреблять продуктами спиртового брожения, табаком, так что практически закончились тоже.
И только островитяне, у которых дома не катались танки и не реяли шедевры авиастроения, почуяв возможность зажечь, рванули со своего туманного островка опять и неплохо устроились в местах, откуда убрались поскучневшие бюргеры, упорные французы и даже русские со своими боевыми медведями на велосипедах.
На русских, между тем, сверху всё падало и падало что-то мокрое и холодное. Империя после Первой мировой у них развалилась, бани перекосились, Пастернак с Блоком уже ни у кого ничего не вызывали, и поэтому потомки витязей уже почти надумали устроить республику, но что-то пошло не так. Последний император ингерманландского болота, незадолго до своей отправки на пенсию, обратив внимание на побочные эффекты избыточного употребления продуктов спиртового брожения, запретил их. Совсем. Когда фрустация лишившихся похмельных катарсисов русских выросла до небес, а почти республика только-только началась, откуда-то очень удачно выскочил призрак с большим чемоданом денег, нацепил дурацкую кепку и призвал пролетариев испытать мозолистый катарсис.
Пролетарии к тому моменту остались единственными от Ла-Манша до страны слоноводов, кто не фрустрировал после всего случившегося. Не потому даже, что от разученного интернационала у них было много катарсисов, а больше потому, что, находясь на грани выживания десятилетиями, фрустрировать  они разучились совершенно.
Когда призрак в дурацкой кепке их к чему-то призвал, они не стали особенно разбираться, что к чему, спели интернационал хором ещё разок и отправились раздавать пряники. Начали с христианских тренеров, которые уже давно были завалены канцелярской работой и катарсисы вызывали в основном по праздникам, да и то не всякий раз. Потом переключились на уважаемых людей и немногих оставшихся людей чести, а дальше было уже неважно. Заполыхали загородные усадьбы, вытаптывались посадки картошки, и республика у русских закончилась, не начавшись, а вот война всех против всех получилась впечатляющая.
  Неплохо, - сказали пролетарии всех стран, одели дурацкие кепки и как-то странно посмотрели на всё ещё отходивших от продуктов спиртового брожения, табака и кое-чего ещё модернистов и остальных. Внезапно оказалось, что пролетарии испытывают свой мозолистый катарсис в: отвалившейся от Вены стране огров, на родине Яна Жижки и на западных склонах Карпат, в Скандинавии, на кое-каких островках Средиземного и Каспийского морей, в стране кельтов, в виноградниках Франции и даже среди дымящихся развалин империи Отто Фон Бисмарка.
Много где. Вот только большой чемодан денег приехал исключительно к русским.
В говорильне, где не было ни одного сектантика, интернационал не любили и немедленно надавали распевавшим его поблизости пролетариям кельтского происхождения по хребтам. Вскоре досталось пролетариям и в остальных местах; но те, размазывая кровавые сопли, фрустрировать отказывались по-прежнему, и интернационал, хоть и тихонечко, напевать продолжали. Но русские с большим чемоданом напевали громче всех; поэтому к ним отправились экспедиционные корпуса. После встречи с боевыми медведями на велосипедах, однако, корпуса поскучнели, погрустнели и отправились по домам; но лишь стоило пехоте в рассыпном строю убраться, как пролетарии, не прекращая лупить не-пролетариев по хребтам и не снимая дурацких кепок, соорудили империю зла.
А тем временем на противоположном от русских берегу Тихого океана свободного места делалось всё меньше, а фрустрации – всё больше. Тем паче, что конгресс незадолго до того, обратив внимание на побочные эффекты продуктов спиртового брожения, совсем запретил похмельные катарсисы во избежание левиафанов.
Чтобы хоть как-то выйти из положения, в котором чего-то хочется, но нельзя, жители Америки рванули наружу и хорошо отдохнули в курортной зоне Кубы, Филиппин и островка Гуам; а также неплохо зажгли в опустевших после Первой мировой пансионатах Доминиканы и Панамы. Добрались даже до одного очень странного русского, друга и собутыльника Маркса, который примерял пролетарские кепки жителям Гавайских островов и пытался научить их интернационалу. Поучаствовав в Первой мировой и немножечко - в интервенции, подотчётные конгрессу пехотинцы вернулись домой хорошо отдохнувшие, изобрели твист и джаз, но потом заскучали и на них навалилась великая депрессия. Исключением были только местные пролетарии, которые не только отказывались фрустрировать, но и продолжали разучивать интернационал и примерять дурацкие кепки.
Вот это-то и особенно не понравилось конгрессу, в котором не было ни одного сектантика. Ещё до начала Первой мировой в очень доступной форме он объяснил, что распевать интернационал для здоровья вредно, а помалкивать значительно менее больно. Но пролетарии никак не успокаивались, и, начав с Парижа, принялись испытывать мозолистые катарсисы ещё и по поводу того самого майского дня, когда им это в очень доступной форме объясняли. Конгресс, где не было ни одного сектантика, решительно возражал, пролетарии получали по хребтам под звуки джаза всё чаще и чаще, но фрустрировать по-прежнему отказывались и майский день не забывали.
Тем временем прокашлявшиеся от боевых отравляющих газов и подрасчистившие завалы жители Европы пошарили в поисках всеобщего катарсиса и ничего не нащупали. Совсем. Римские тренеры  давным-давно ассоциировались преимущественно с запахом ядов и интриг, практиковать христианство кому насколько хватит фантазии от фрустрации помогало плохо, а делать красиво после груд бесформенных тел было немного странно. Поэтому катарсисов на всех не хватало, и шёлковых изделий было тоже явно недостаточно. Особенной популярностью пользовались продукты спиртового брожения с табаком, джаз, твист и последователи доктора Фрейда, к которым обращались как бы в надежде создать хоть какую-то видимость общности. Лучше всего эта публика восприняла синематограф и свинг, которые хоть катарсисов и не вызывали, но немного помогали отвлечься от фрустрации.
Поэтому под свинг и табачный угар было решено соорудить Лигу наций. Позже туда позвали даже пролетариев из империи зла, - Лига, с учётом неудачной интервенции, решила их пока не кошмарить, вдруг на что-нибудь сгодятся, - а выходцев из-за Атлантики – не позвали, потому что странные они какие-то.
Вроде всем всё понравилось, но опять обнаружились побочные эффекты.
Среди руин Империи, очевидно, от сырости, завёлся некий Адольф не по фамилии Шикельгрубер. У него было трудное детство: его братья сбегали из дому и несвоевременно упокаивались, шедевры не сублимировались, и даже когда он поехал отдохнуть на курорты Баварии, то попал прямиком к раздаче пряников пролетариям. Тогда в голове у него что-то перещёлкнуло, и он сразу понял, в чём дело. Для того, чтобы объяснить это окружающим, он вступил в партию, и там его фрустрация оказалась такой заразной, что скоро вся партия фрустрировала вместе с ним непрерывно. Но чего-то недоставало, то ли крашеных пурпуром наматрасников, то ли плясок в стиле Авесты-Ясны, и потому не-Шикельгрубер сотоварищи организовал культ общих предков и вернулся к кровавым жертвоприношениям. Тут как раз мимо проходили представители Самого Избранного народа и тихонько напевавшие «ай-на-нэ» ромалы. Не-Шикельгруберу музыка не понравилась, и он немедленно принёс исполнителей в жертву общим предкам, а чуть погодя и любителей распевать интернационал отправил туда же. Скучные бюргеры моментально перестали фрустрировать и принялись дисциплинированно сливаться в катарсисах под руководством непрерывно фрустрирующей партии.
Так получилась фашистская Германия.
А в империи зла тем временем тоже чем-то запахло. Главным по керосину там оказался некий Иосиф по фамилии Джугашвили. У него было трудное детство: его братья то и дело несвоевременно упокаивались, папа злоупотреблял продуктами спиртового брожения, а маму подозревали во внебрачных связях; но он не стал фрустрировать и отправился учиться на христианского тренера. Но оказалось внезапно, что христианские тренинги это уже не актуально, а актуально – мозолистые катарсисы. Иосиф вступил в партию, возглавляемую призраком в дурацкой кепке, и, когда тот упокоился и переехал к боровицкому холму, Иосиф не стал фрустрировать  снова и возглавил партию сам.
Пролетарии к этому моменту на пространстве от Тихого океана до Карпат перестали находиться на грани выживания, начали хотя бы иногда кушать и мало-помалу расслабились, отчего кепки у них стали сползать то вправо, то влево; да и интернационал в их исполнении звучал уже как-то вяленько. Иосиф почуял, что дело идёт к повторению историй с викингами и джихадистами и настроился действовать решительно. Сначала партия под его чутким руководством пригласила на кровавые жертвоприношения оставшихся людей чести, затем пролетариев, сотрудничавших с интревентами, затем переключилась на христианских тренеров, а дальше было уже неважно, кем жертвовать. Пролетарии сразу же взбодрились и натянули дурацкие кепки обратно по самые уши.
Чтобы происходящее приобрело хотя бы видимость смысла, и в империи зла, и в фашистской Германии откопали откуда-то три раза посланных в места, где не светит солнце, реалистов. Те не были способны вызвать даже самый вяленький катарсис, но старались изо всех сил; за что их похвалили и в империи зла, и в фашистской Германии.
 Всё получилось неплохо, но обнаружились побочные эффекты: и в говорильне островка славного Арс-Ытыра, где не было ни одного сектантика, и в конгрессе по ту сторону Атлантики, где не было ни одного сектантика тоже, заметно напряглись. Но островитянин Александр по фамилии Флеминг даже среди всеобщего напряжения не фрустрировал, а почти случайно взял и открыл свойства природного пенициллина; и на основе этого открытия выделил антибиотик.
Придя к выводу, что Хоббс был прав и от катарсисов сплошные левиафаны, от которых даже антибиотик не спасает, обитатели многоквартирных инсул по другую сторону Атлантики немножко поубивали друг друга у горы Блэр и впали в великую депрессию окончательно. У островитян тоже не всё шло гладко: в подотчётной им стране слоноводов, очевидно, от сырости, завёлся некий махатма, отчего слоноводы перестали фрустрировать и очень экзотическим образом островитян выперли. К тому же на фабриках шёлковых панталончиков, руководству которых и островитяне, и выходцы из Америки очень хотели одолжить немножко денег, завелись последователи Карла с большой бородой, натянули дурацкие кепки и спихнули всех, кто не любил интернационал, прямиком в океан. Аналогичным подсуетились потомки янычар: они ещё во время активности призрака, договорившись с ним о взаимовыручке, отправили султана на пенсию и, разогнав подотчётную кому-то там говорильню, спихнули островитян вместе с прочими интервентами в море. Учредив республику, они по давней республиканской традиции надавав демократически настроенным эллинам по хребтам, после чего сели и раскурили кальяны снова.
Так что островитянам, которых выперли много откуда, стало тесновато, отчего они принялись налегать на продукты спиртового брожения, табак и свинг всё больше и больше. Всё получалось неплохо, пока танки не-Шикельгрубера внезапно не приехали в окрестности бывшего легионерского плаца Вены, развеселив скучных бюргеров Австрии игрой на губных гармошках и вызвав у них бурные катарсисы. Количество пролетариев, любителей ай-на-нэ и прочих участников кровавых жертвоприношений от этого заметно увеличилось.
Секундочку, а как же мы, - сказали скучные бюргеры с прилегающей территории, на которой все вопросы решали чехи. Аншлюс, - радостно ответила непрерывно фрустрирующая партия не-Шикельгрубера, и вскоре фашистские танки катались по посадкам чешской капусты, колосившейся к тому моменту и на территории сопредельной Словакии тоже. Секундочку, - сказали на Боровицком холме, - вообще-то с чехами у нас интернационал. Секундочку, вот этот кусочек вообще наш, - сказали потомки гусар, скакавшие мимо на своих устаревших танках. Секундочку, - сказали в говорильнях островка славного Арс-Ытыра и Парижа, где не было ни одного сектантика, - кто будет распевать интернационал – получит в жбан. Секундочку, - сказал не-Шикельгрубер, не надо резких движений, давайте договоримся.
В результате островитяне и упорные французы подписали с не-Шикельгрубером Мюнхенские соглашения, а пролетарии, чуть позже - пакт Молотова-Рибентропа. Всё получилось неплохо, никто никого не собирался фрустрировать, а кровавые жертвоприношения, копоть от которых была видна даже в окрестностях горы Арарат, шли своим чередом.
Но обнаружились побочные эффекты: у не-Шикельгрубера, который всё понял, уже вставал вопрос к потомкам гусар. Вставший вопрос попробовали решить дипломатическим путём, но вышло плохо и неубедительно, и вскоре новые, улучшенные танки с бюргерами катались по одной половине Польши, а устаревшие танки с пролетариями – по другой. От всего этого сильно расстроились и островитяне, и упорные французы; совместно они приняли решение немедленно накидать не-Шикельгруберу по щам и начали против него сидячую войну.
Неплохо сидим, - решили скучные бюргеры не-Шикельгрубера и поехали со своими губными гармошками на гастроли по Скандинавии. Секундочку, - сказали пролетарии и попытались отхватить кусочек Скандинавии и себе тоже, но вместо этого завязли в болотах  и получили по щам от кукшек сами. Но, так как давно отвыкли фрустрировать, вместо этого, похватали лобзики и принялись сублимировать взамен утонувших в скандинавском болоте новые, улучшенные танки.
От сидячей войны бюргеры довольно быстро заскучали и поехали на гастроли по болотистым Нидерландам и окрестностям, и так, наигрывая на губных гармошках, в обход мегазабора под названием линия Мажино въехали  во Францию. Дорогой почти случайно переехав экспедиционный корпус островитян. Пока по другую сторону Атлантики продолжались депрессия и глубокая апатия, во Франции полыхнули загородные шато и существенно пострадали виноградники, отчего потомки легионеров, которых возглавил один талантливый журналист, воскликнули «секундочку»! Перевалили через Альпы и отхватили  кусочек Франции и себе тоже. Упорные французы, получившие по щам сразу с двух сторон, загрустили, а островитяне, чтобы их подбодрить, отправили на дно французские плавсредства неподалёку от старого доброго Карфагена, просто на всякий случай.
Но конгресс, в котором не было ни одного сектантика, по-прежнему пребывал в глубокой депрессии и заявил, что ему всё это вообще до лампочки. Поэтому, когда пролетариев выперли из Лиги Наций за непристойное поведение в Скандинавии, те решили, что терять уже, в сущности, нечего и поехали кататься на танках по болотам Прибалтики и по берегам живописной реки Днестр. Французы тем временем, разделившись на погрустневших и упорных, традиционно начали гражданскую войну: пока погрустневшие учились играть на губных гармошках бюргеров, остальные норовили зажечь. Последних возглавил некий Шарль по фамилии Де Голль, один из чудом сохранившихся людей чести. Под его руководством часть наиболее упорных французов  осталась дома портить бюргерам губные гармошки и шедевры авиастроения, часть отправились к островитянам, а некоторые вообще уехали к пролетариям, откуда принялись показывать не-Шикельгруберу странные жесты.
Островитянам грустить было тоже некогда: над ними уже реяли шедевры авиасторения не-Шикельгрубера, посылая горячие приветы. Реакция Империи была предсказуема: Империя нанесла ответный удар. Начался невообразимый кавардак: одни островитяне, получившие по щам в окрестностях Нидерландов и Бельгии спешно перебирались к себе через Ла-Манш, другие гонялись  за потомками легионеров в окрестностях старого доброго Карфагена, а третьих сторонники не-Шикельгрубера обнаружили вообще в окрестностях Багдада, куда сами отправились в поисках вкусной и полезной нефти. А плавстредства и субмарины отправляли друг друга на дно без выходных и перерывов на обед.
Глядя на происходящее с другого берега Атлантики конгресс, в котором не было ни одного сектантика и подотчётный ему президент меланхолично изучили телеграммы от островитян, депрессивно подписали с ними Хартию и уныло распорядились начать конструировать ядерное оружие.
Но в это время из страны фабрик шёлковых панталончиков обратился в конгресс за помощью некий товарищ Мао, у которого были крупные неприятности как с охраной соседних фабрик, так и с высадившимися поблизости островитянами (не с островка славного Арс-Ытыра, а с островка славного Дзимму). Это товарищ Мао на досуге не только зачитывался Марксом, но и издавал свои собственные методички, из которых следовало что призрак, в сущности, вовсе даже не призрак, а вполне себе дух общих предков. Неплохо, - решил конгресс, в котором не было ни одного сектантика, слегка взбодрился и послал банку варенья и пачку печенья для товарища Мао. С военными консультантами до кучи. То, что фабричное руководство зачитывается Марксом, конгресс странным образом не волновало: видимо потому, что кепок в стране шёлковых панталончиков не носили от века и даже интернационал исполняли под собственный экзотический аккомпанемент.
Кровавые сопли лились рекой; полыхали загородные постройки, вытаптывались посадки вообще всего. Всё складывалось неплохо, но тут не-Шикельгрубер в очередной раз всё понял и нарушил пакт Молотова-Рибентропа.
Танки с бюргерами, наигрывающими на губных гармошках, вкатились прямо в империю зла; с неба пролетариям слали горячие приветы шедевры авиастороения. Те  попытались было возражать; выходило плохо и неубедительно; и очень скоро, проехав насквозь бывшее княжество Мендольфа и Каракалпакию, танки вывалились вплотную к ингерманландскому болоту и боровицкому холму. Такое нарушение правил дорожного движения глубоко возмутило потомков Тимучина, сравнительно недавно уволившихся из охраны фабрик шёлкового белья. Они поправили пролетарские кепки, в которых скакали по просторам степей и послали пролетариям немножко еды, войлочных изделий и хорошо откормленных лошадок.
На Балканах тем временем пыль тоже стояла столбом: потомки огров сцепились с распевавшими интернационал потомками хорутан и прочих героев Косова поля, потомки эллинов надавали по хребтам потомкам легионеров, но вскоре и сами получили по хребтам от бюргеров, несмотря на помощь очередного экспедиционного корпуса островитян.
Пока кровавые сопли лились рекой, депрессия по другую сторону Атлантики шла на убыль, и конгресс, в котором не было ни одного сектантика, взбодрился уже настолько, что смог даже послать пачку печенья и банку варенья и пролетариям тоже, забыв про их кепки. Чтобы отправка дошла до получателя, совместно с пролетариями островитяне расчистили дорогу - прямо через то, что ещё оставалось от Империи парфян. Тогда же любовавшийся видами на гору Фудзи разведчик Рихард по фамилии Зорге сообщил на боровицкий холм, что островитяне с островка славного Дзимму, ещё недавно от души катившиеся на собственных танках прямо по фабрикам шёлковых панталончиков и полям красного гаоляна, передумали ехать дальше. И вместо этого собираются лететь в противоположную сторону на своих шедеврах авиастроения. Поэтому пролетарии, стряхнув что-то мокрое и холодное, подтянули пехоту в рассыпном строю с границы, у которой которой ожидали островитян, раздали печенье и варенье, полученные через территорию парфян, гужевой транспорт и войлочные изделия от дружественных потомков Тимучина и сели поджидать бюргеров не-Шикельгрубера.
Когда мокрого и холодного нападало сверху достаточно, пролетарии взорвали плотины и покатились давать интервентам по хребтам в окрестностях боровицкого холма, в окрестностях ингерманландского болота и даже кое-где ещё. Снежная пыль и копоть поднялись до небес, повсюду образовались груды обезображенных тел и некоторые резко поскучневшие бюргеры засобирались по домам.
Однако не-Шикельгрубер был непреклонен и домой никого не отпустил.
А тем временем островитяне с островка Дзимму уже во всю осваивали разнообразные курорты; каково же было их удивление, когда на пляжах Тайлайнда они встретились с островитянами с островка славного Арс-Ытыра; с коктейлями в руках и в полотенцах на чреслах. Когда вторые получили по хребтам от первых и убрались домой, даже в конгрессе почуяли, как через весь Тихий океан чем-то запахло, и это здорово помогло от депрессии. Вообще на островке славного Дзимму всё складывалось неплохо: островитяне, прекратившие, наконец, войну всех против всех, бывшую их национальным спортом  уже несколько тысяч лет наряду с выращиванием маленьких кустиков и разноцветных карпов, дисциплинированно рванули наружу. Под их горячую руку попали: русские с курортов Тихоокеанского побережья, многострадальная охрана фабрик шёлкового нижнего белья, жители соседних полуостровов и даже кое-какие аборигены Индийского и Тихого океанов, которые вообще не слышали про фрустрацию. Но на очередном островке, приглянувшемся потомкам славного Дзимму, к их огромному разочарованию оказалось полным-полно курортников, подотчётных конгрессу .
Вскоре палубная авиация с отсровка славного Дзимму посылала вооружённым до зубов отдыхающим на Оаху горячие приветы. Пыль и копоть поднялись до небес, так что это заметили даже в конгрессе, где не было ни одного сектантика. Конгресс очень резко пришёл в себя, забыл про депрессию окончательно и направил плавсредства в сторону  островка славного Дзимму .
Тем временем бюргеры, уже изрядно засыпанные чем-то мокрым и холодным, изо всех сил сопротивлялись наседающим на них пролетариям в утеплённых кепках из войлока, присланного потомками Тимучина. Получалось у них, в целом, неплохо, особенно в окрестностях ингерманландского болота, курортов Чёрного Моря и второго по размеру городу Каракалпакии, но пролетерии фрустрировать отказывались принципиально, а главное - никак не заканчивались. Груды бесформенных тел с обеих сторон стремительно увеличивались; с неба слали горячие приветы новейшие шедевры авиастроения, по полям катались новые, улучшенные со всех точек зрения танки. Пока жители ингерманландского болота, в которое очень хотели, но никак не могли проехать танки не-Шикельгрубера, массово и нехорошо упокаивались от того, что кушать им было нечего совсем, а островитяне с островка славного Дзимму отправлялись на дно у атолла Мидуэй, партия непрерывной фрустрации под предводительством не-Шикельгрубера сосредоточенно продолжали жертвоприношения. И чем более неуверенно бюргеры себя чувствовали, тем масштабнее эти жертвоприношения становились.
Немножко отойдя от событий у боровицкого холма, работники партии непрерывной фрустрации углядели отличную, как им казалось, возможность надавать пролетариям по хребтам, а заодно отхватить для своих двигателей внутреннего сгорания немножко вкусной и полезной нефти из окрестностей Дербента. Но для этого нужно было сначала въехать на новейших танках в город под названием Сталинград.
То, что случилось дальше, превзошло не только подвиги джихадистов, орды и конкистадоров, но даже события Первой Мировой. Пролетарии в утеплённых кепках, засыпанные чем-то мокрым и холодным вместе с бюргерами потомки легионеров, гужевой транспорт, улучшенные танки и шедевры авиастроения – всё смешалось среди дыма и копоти.
Когда угар немного рассеялся, повсюду громоздились груды бесформенных тел, но вскоре стало понятно, что бюргерам и потомкам легионеров пришлось размазывать кровавых соплей неизмеримо больше, чем пролетариям в утеплённых кепках. Вопрос со Сталинградом и вкусной и полезной нефтью Дербента был решён достаточно однозначно, отчего партия не-Шикельгрубера поскучнела ещё больше.
Чтобы было не так страшно, она устроили очередные жертвоприношения в каракалпаковской Корюковке и в бывшем княжестве Мендольфа в Хатыни, но это мало помогло. Катарсисов не хватало всё равно, тем более, что в окрестностях старого доброго Карфагена и Местадушетворения потомков легионеров уже во всю утюжили шедевры танкостроения с островка славного Арс-Ытыра.
  Незадолго до того подотчётный конгрессу президент и подотчётный говорильне премьер (разумеется, ни там, ни там не было ни одного сектантика) собирались, ввиду благоприятного климата, на чашечку качественного чаю в Касабланке. Чай не распробовали и решили повторить ещё разок в Квебеке, где климат был чуть похуже. В качестве главных экспертов по чаю туда даже позвали представителей товарища Мао, и постановили не-Шикельгрубера отправить на пенсию, чтобы в дальнейшем решать вопросы вчетвером: островитяне с островка славного Арс-Ытыра, выходцы из-за Атлантики, фабричное руководство во главе с товарищем Мао и кто-нибудь из империи зла, просто до кучи. После десятого чайника стало понятно, что ядерное оружие, когда его уже наконец выпиливать закончат, будет строго у островитян и выходцев из Америки. А прочие пускай довольствуются боевыми медведями на велосипедах.
Тем временем хитрый венгр Шандор по фамилии Радо, регулярно отправлявший из гористых Альп прямо на боровицкий холм интересные весточки, узнал, что не-Шикельгрубер что-то задумал. Пролетарии натянули свои утеплённые кепки поглубже, скрипнули зубами, сверились с прогнозами хитрого венгра и надавали бюргерам по хребтам снова, на этот раз – в окрестностях Прохоровки. Дым и копоть, поднявшиеся над курской дугой, было видно даже в окрестностях горы Арарат.
К потомкам легионеров на своих плавсредствах приплыли островитяне, и вскоре первым стало предельно ясно, что катарсисы с бюргерами их больше не интересуют, потому что ведут к пожарам и гибели винаградников. Тем более, что вызывавший у них национальные катарсисы журналист уже успел нехорошо и несвоевременно упокоиться. Вскоре они подписались, что им пофигу, а в бывшую империю парфян потянулись на чашечку качественного пафянского чаю: подотчётный говорильне премьер-министр, подотчётный конгрессу президент и никому неподотчётный Джугашвили.
По результатам совместного чаепития было решено учредить что-нибудь вместо Лиги Наций, например – Организацию Объединённых Наций, ну и в целом островитянам и выходцам из-за Атлантики проявить себя поактивнее. Подотчётные премьер-министр с президентом поморщились, но проглотили и постановили устроить «оверлорд».
Пока выходцы из Америки осваивали один тихоокеанский курорт за другим к большому неудовольствию островитян с островка славного Дзимму, островитяне с островка славного Арс-Ытыра готовились в который уже раз пересечь Ла-Манш. Непрерывно фрустрирующая партия, заподозрив что-то неладное, решила послать через Ла-Манш горячий привет; на этот раз привет был с реактивной тягой, хоть для его передачи и требовалась преогромная катапульта. Сами бюргеры давно грустили от реактивных миномётов, на которых катались пролетарии, и потому сделали свой горячий привет значительно длиннее и горячее пролетарского. Получилось так себе, но идея заинтересовала многих. Неплохо, - решила общественность, пощупав горячий привет с реактивной тягой, и поняла, что хочет себе такой же. Выделились только островитяне: к тому времени они сами успели оценить прелести реактивной тяги и лихорадочно прикручивали её к инновационному шедевру авиастроения.
Пока снаряды с реактивной тягой летали через Ла-Манш, а пролетарии въезжали обратно в бывшее княжества Мендольфа и Каракалпакию, по другую сторону Атлантики подотчётный конгрессу президент с интересом изучал доклады про ядерное оружие. В отчётах всё получилось неплохо, только было не очень ясно, где лучше жахнуть сначала.
Жахнуть решили поближе к латиноамериканцам, в Аламогордо, - просто на всякий случай. Матэ слегка расплескался, радиоактивный пепел поднялся в верхние слои атмосферы, и конгресс с подотчётным ему президентом посмотрев друг на друга, поняли, что можно посылать за шампанским.
Тем временем кое-кто из бюргеров решил, что такого рейха с него хватит, но объяснить это окружающим не получилось ни у кого; даже у фон Трескова. А пока партия непрерывной фрустрации разбиралась с фон Тресковым и его идеологическими сторонниками, по другую сторону Ла-Манша дозревал «оверлорд»; островитяне в который уже раз принялись через пролив перебираться. Как обычно, там их уже поджидали. Вскоре груды бесформенных тел загромоздили курортную зону, дым и копоть поднялись до небес, однако с переправой островитяне справились неплохо, а вот бюргеры получили по хребтам и лишились последних губных гармошек, отчего поскучнели окончательно.
Островитяне вместе с выходцами из-за Атлантики с одной стороны сели на новейшие шедевры авиастроения и принялись зажигать; да так, что пара подотчётных не-Шикельгруберу городов вообще исчезла с лица Земли. Задумались все, даже скандинавские кукушки: теперь ссориться с пролетариями было как-то не с руки. Особенно задумались островитяне с островка славного Дзимму и, не выходя из глубокой задумчивости, отправили на дно выходцев из Америки, отдыхавших на очередном курорте, Филиппинах. От этого конгресс, временно прекратив откупоривать шампанское, сразу определился, где жахнуть в следующий раз. 
Подотчётные президент и премьер-министр снова собрались на чашечку чаю с никому не неподотчётным Джугашвили, на этот раз - в окрестностях Тьмутаракани, и постановили больше не откладывать создание Организации Объединённым Наций. А заодно надавать по хребтам островитянам с островка славного Дзимму, потому что они там уже вообще, - хоть  пролетарии ранее и подписались, что им по фигу.
С не-Шикельгрубером к этому моменту было и так уже всем всё предельно ясно; вскоре тот и сам всё понял окончательно, отчего несвоевременно и нехорошо, а главное, без посторонней помощи упокоился. И вскоре танки пролетариев в утеплённых кепках доехали прямо до танков островитян и выходцев из-за Атлантики. Встретившиеся слегка злоупотребили продуктами спиртового брожения, но никого не убил и постановили поделить то, что осталось от очередной империи, приблизительно поровну. И странно посмотрели в сторону островка славного Дзимму.
Пролетариям добираться до него было сильно ближе; поэтому они сходу выперли островитян с фабрик шёлкового нижнего белья, где те уже успели обжиться, потом с пары курортных островков, и уже примеривались взяться за них всерьез, но тут выходцы из-за Атлантики внезапно загрузили ядерное оружие на очередной шедевр авиастроения и жахнули.
Жахнуло так, что по половине Сибири загудели колокола. Миниатюрные деревца и разноцветные карпы улетели к небесам в облаке радиоактивного пепла, островитяне грустно посмотрели на пепелище, где только что была пара городов, и решили, что с них хватит.
Пока пролетарии слушали, как гудят колокола, островитяне с островка славного Арс-Ытыра на танках прокатились по слегка присыпанному радиоактивным пеплом острову и сплясали джигу, обнявшись с выходцами из-за Атлантики. После чего радиоактивный пепел отряхнули и поехали заседать в Организацию Объединённых Наций. Эту Организацию соорудили прямо посреди многоквартирных инсул Америки, жители которой избавились, наконец, от продолжительной депрессии, пересели на новенькие небоевые колесницы – джипы - и удачно одолжили немножко денег растерянно бродящим среди дымящихся руин упорным французам, пребывающим в полной растерянности бюргерам и много кому ещё. В конгрессе, где не было ни одного сектантика, послали за шампанским снова. Руины Европы мало-помалу перестали дымиться, и среди них обнаружились задумчиво бродящие упорный Жан Поль Шарль Эмар по фамилии Сартр, Виктор Эмиль по фамилии Франкл из самого избранного народа и целый Карл Теодор по фамилии Ясперс, которые, почитав занимательные книжки одного нормана, задумались о собственной смертной природе и открыли заново, что заготовление персонального гроба отлично помогает от фрустрации. За это их прозвали экзистенциалистами. А аборигены островка Дзимму, после того, как экспедиционные корпуса их как следует отмыли от радиоактивного пепла, вообще оказались достаточно кавайными.
Когда у пролетариев перестало звенеть в ушах, они расслышали, что со стороны мега-забора доносится, исполняемый под очень экзотический аккомпанемент, но вполне узнаваемый интернационал.
Немало удивившись, они принялись сливаться в мозолистых катарсисах с работниками и охраной фабрик нижнего шёлкового белья, порядком перекошенных после всего случившегося, и тогда по другую сторону океана вспомнили внезапно, что имеют дело с империей зла. Печенье и варенье с военными консультантами вместе прибыло на те фабрики, где интернационал не пели и катарсисов по поводу занимательных книг товарища Мао не испытывали. Разумеется, вялотекущая война всех против всех тут же возобновилась, фабрики шёлкового белья встали, заполыхали загородные хижины, подверглись вытаптыванию поля красного гаоляна.
Тем временем подотчётный конгрессу президент сообщил конгрессу и всем остальным, что теперь он будет решать вопросы вообще везде, потому что у него есть большая дубинка, а остальных – в лучшем случае маленькая. И согласовал адреса для посылки горячих приветов в те места, откуда интернационал звучал громче всего. А для начала опробовал свою большую дубинку на соседях из Латинской Америки; отчего одни латиноамериканцы поскучнели и погрустнели, а другие, напротив, стали натягивать характерные кепки.
В это время свежая Организация Объединённых Наций обратила внимание на то, что Самый Избранный Народ потянулся в сторону Иерусалима, откуда его выселили ещё легионеры. Чем вызвал острую головную и не только боль у уже давно и с комфортом курящих в его окрестностях кальяны джихадистов. Секундочку, - давайте договоримся, - сказали в Организации. Секундочку! - ответили джихадисты, и попытались по давней привычке надавать всем по хребтам вообще всем; пыль и копоть поднялись до небес, но вскоре оказалось, что Самый Избранный Народ, уже успевший слиться в национальном катарсисе, бегает быстрее и стреляет значительно метче джихадистов, курящих кальяны. Поэтому последние, получив по щам не без помощи островитян с островка славного Арс-Ытыра, побели по домам, но не очень далеко. И, там, как следует раскурив кальяны снова, припомнили основательно позабытые практики Старца-с-Гор и ассасинов, отчего вскоре случился  международный терроризм.
На боровицком холме к островитянам с островка Арс-Ытыра и прочим командированным в окрестности Иерусалима пехотинцам уже накопилось немало вопросов, в частности – по поводу вкусной и полезной нефти, в изобилии водящейся на Ближнем Востоке. Поэтому к джихадистам вскоре приехали неопознанные посылки со свежайшим печеньем и вареньем.
Вообще пролетарии были уже некоторым образом в курсе того, что конгресс, в котором нет ни одного сектантика, примеривается хорошенько жахнуть снова, и, оказавшись таким образом на грани выживания снова, моментально перестали фрустрировать, схватили лобзики и принялись выпиливать собственное ядерное оружие. Особенно помог им в этом им некий Эмиль Юлиус Клаус по фамилии Фукс. Вскоре пролетарии, натянув поглубже всё, что можно было натянуть, жахнули. Когда пыль над Семипалатинском осела, говорильня островка славного Арс-Ытыра быстренько вернулась с собственным печеньем и вареньем на те курортные острова, откуда островитян давно выперли, и там организовала вместо системы доминионов Содружество, а их коллеги из конгресса, где не было ни одного сектантика, подсуетились и соорудили Альянс.
Не всем это понравилось, и пролетарии, посмотрев на это, натянули утеплённые кепки ещё глубже и соорудили Варшавский договор. Тут на всех нападало сверху что-то мокрое и холодное и случилась холодная война.
Тем временем любители на досуге полистать товарища Мао  спихнули в океан последних недружественных охранников фабрик, предварительно отобрав у них всё варенье и печенье (охранники, правда, плавали хорошо и, выкарабкавшись на курортный островок неподалёку, принялись показывать руководству фабрик странные жесты). Похожая история произошла и в окрестностях другого островка, на котором хорошо проводил время ещё Христофор Колумб: очевидно, от сырости там завёлся некий Фидель по фамилии Кастро, у которого было очень трудное детство. Он отрастил бороду, начитался Карла Маркса и, одев подходящую для тропического климата кепку, спихнул внезапно подотчётных конгрессу пехотинцев прямо в карибский бассейн. Потом заварил мате на двоих с товарищем Че и принялся показывать странные жесты пролетавшим мимо на шедеврах авиастроения выходцам из-за моря, чем их сильно расстроил.
Тем временем в бывшей империи парфян, где ещё недавно соображали на троих, внезапно приключилась война всех против всех. Подотчётного кому-то там президента парфян отправили на пенсию, пыль и копоть поднялись до небес, но единственным результатом стало внезапно то, что у островитян и выходцев из-за Атлантики появилось много (и даже больше) вкусной и полезной нефти для двигателей внутреннего сгорания. На боровицком холме, глядя на это, как-то поскучнели: от бывшей империи Парфян до подотчётных пролетариям окрестностей горы Арарат и Дербента было рукой подать, а с реактивной тягой – и того ближе.
После того, как Иосиф по фамилии Джугашвили упокоился, кровавые жертвоприношения у пролетариев пошли на убыль довольно резко. Нужно позвать реалистов, чтобы соорудили нам парочку катарсисов, – решили заскучавшие пролетарии. Пока реалисты старались, на пролетариев сверху снова нападало что-то холодное и мокрое, их утеплённые кепки промокли. Реалистов за старание, как обычно, похвалили, но чтобы как-то согреться, принялись злоупотреблять продуктами спиртового брожения. Взявшись за лобзики, пролетарии допилили и запустили на околоземную орбиту искусственный спутник. 
Ну ничего себе, - сказали вообще все, - эдак они ещё чего доброго свой интернационал начнут со спутника повсюду транслировать; и похватали собственные  лобзики. Дело продвигалось неплохо, и как-то сама собой появилась идея прикрутить их прямо к ядерному оружию.
Тем временем прямо по соседству с товарищем Мао на одном полуострове ввиду хорошего климата высадились экспедиционные корпуса островитян, а навстречу им откуда-то из кустов выкатились неопознанные варенье и печенье. Разразилась война всех против всех: одни аборигены, распевая интернационал под экзотический аккомпанемент, почти спихнули других аборигенов в океан с экспедиционными корпусами вместе. Но – не до конца, почему на полуострове и образовались внезапно  две разные Кореи. На другом полуострове рядом с товарищем Мао затянули интернационал тоже; поэтому от  конгресса на курорт отправились провести культурно время Рэмбо с Джокером. Но с боровицкого холма туда же командировали неопознанных консультантов в дурацких кепках и со свежайшим печеньем и вареньем. Аборигены курорта оказались даже упорнее упорных французов, которым они недавно успешно натянули окулюс на анус. Мероприятие так затянулась, что конгресс задумался всерьез, не жахнуть ли ещё разик, но для начала решил уточнить вопрос в ООН.
Секундочку, - давайте разберёмся, - сказали в ООН и на оба полуострова послали танки. После того, как миротворцы на танках основательно увязли в болотах первого полуострова, а на втором выходцы из-за океана получили по щам, всё плюнули и, ввиду хорошего климата, перегородили первый ещё одним мегазабором; а второй вообще объявили местом отсталым и бесперспективным.
В латинской Америке в это время подходящая к тропическому климату кепка товарища Кастро и интернационал стали вызывать бурные катарсисы у соседей, - но не у всех и не везде. Поэтому те жители Латинской Америки, которые кепок не носили и интернационал не распевали, получили внезапно неопознанные варенье и печенье, и война всех против всех возобновилась с новой силой. Заполыхали асьендо, были вытоптаны посадки кукурузы, а кое-где даже высадился подотчётный конгрессу десант. Вскоре получившие по хребтам латиноамериканцы заметно поскучнели и погрустнели, да и интернационал звучал уже не то, что прежде, и, очевидно, от сырого климата, в латинской Америке завелись Маркес, Борхес и даже целый Хулио по фамилии Кортасар. Совместными усилиями они вызвали немало свежайших катарсисов; латиноамериканцам несколько полегчало, они снова заварили матэ и рнесколько расслабились; и только на островке товарища Че кепок не снимали. 
Тем временем выходцы из-за Атлантики, очнувшиеся от депрессии окончательно, принялись сливаться в спонтанных катарсисах: то по поводу одной актрисы, то по поводу одного музыканта, то вообще по поводу кандидата в президенты, хоть и подотчётного конгрессу, но подотчётного как-то не вполне и как-то недостаточно. Во избежание левиафанов, которые заводятся от катарсисов, в продажу тут же поступили психотропные препараты в красивой упаковке. Катарсисов они, естественно, не вызывали, зато худо-бедно унимали фрустрацию, хоть и имели кое-какие побочные эффекты.
Руины, покрывшие Европу от Ла-Манша до Дуная и от Скандинавии до гористой местности басков, снова мало-помалу перестали дымиться, и жители, как одолжившие у конгресса немного денег, так и разучивающие  интернационал, отчистили копоть и внезапно обнаружили прямо по посередине Европы мегазабор. По одну его сторону маршировали пролетарии в утеплённых кепках, а по другую – носители общеевропейских ценностей, подотчётные конгрессу и говорильне. Всё получилось неплохо, но большинство уже догадалось, что заборы - мягко говоря, не актуально и с поправкой на свежее ядерное оружие принялось выпиливать лобзиками системы ПРО.
Всё всем опять понравилось. По другую сторону Атлантики уже разрешили продукты спиртового брожения и вместо свинга принялись налегать на свеженький рок-н-ролл. Однако все, кто мог вызвать катарсисы не выдерживали долго в местном климате: одна актриса как-то странно и несвоевременно упокоилась, а потом и талантливому музыканту прописали психотропные препараты, отчего он перестал испытывать катарсисы сам и вызывать их у других. Тогда музыкант пошёл трудиться на фабрику стерильных катарсисов, а немного спустя несвоевременно упокоился, хотя кое-кто полагает, что он улетел. А психотропных препаратов поступало в продажу всё больше и больше, и кредиты населением брались всё активнее и активнее.
С фабрикой катарсисов вышла такая история: ещё когда в стране бань и веников во всю зажигал призрак в дурацкой кепке, подальше от него переехали, вместе с посудой и мебелью, некий Немирович-Данченко и некий Зворыкин. Первый  научился у одного талантливого родственника чему можно верить, а чему не очень, а второй вообще выпилил телевизор. Когда ко всему этому прикрутили любопытные книжки Владимира по фамилии Пропп, получилась симпатичная фабрика, на которой можно стало штамповать стерильные пластиковые катарсисы.
От которых совершенно точно ни у кого не могли завестись левиафаны. Поэтому выходцы из Америки, удобно устроившись у телевизоров, налегая на бубль-гум и наблюдая прописанные Проппом сюжеты, пережили стерильные катарсисы, закусили их психотропными препаратами и мало-помалу перестали фрустрировать. А последователей доктора Фрейда, изо всех сил вызвавших у пациентов катарсис обыкновенный, не стерильный, похвалили; но, так как побочным эффектом у них оказалось профессиональное выгорание, назначили психотропные препараты и им тоже.
  Реактивные двигатели меж тем получались всё лучше и лучше. Пролетарии в утеплённых кепках прикрутили их сперва прямиком к Белке и Стрелке, и, когда получилось, в целом, неплохо, как-то странно посмотрели на одного старшего лейтенанта Юрия по фамилии Гагарин.
Заметив эти взгляды, тот махнул рукой и крикнул «Поехали!», от чего  сразу же приключилась космическая эра. Когда Юрий вернулся, ему отпраздновали триумф, наградили, повысили в звании и отправили отдыхать прямиком на островок к Фиделю, заваривать матэ. А потом к чехам, на островок славного Арс-Ытыра, в Местодушетворения и даже на курорты Болгарии. Много куда; потому что везде, где он появлялся, случались интенсивнейшие катарсисы.
От всего этого в конгрессе и говорильне, где не было ни одного сектантика, начались боли, и не только головные. Чтобы их унять, конгресс дал денег на новые, улучшенные лобзики конструкторам, выпиливавшим реактивные двигатели. Конструкторы напряглись и справились, в целом, неплохо; да и ядерного оружия к этому накопилось времени предостаточно. Когда одно прикрутили к другому, конгресс и недостаточно подотчётный ему президент, ещё не успевший как-то несвоевременно и нехорошо упокоиться, организовали для всего этого пару стартовых площадок в окрестностях бывшего Константинополя, нынешнего Стамбула, что вызвало приступы острой боли, и не только головной, теперь уже на боровицком холме. Секундочку, - сказали там, и принялись устраивать стартовые площадки прямо на островке Фиделя Кастро, тем более, что товарищ Че не возражал. И послали туда немножечко новейших танков и шедевров авиастоения, просто до кучи.
Секундочку, - возразили конгресс и недостаточно подотчётный президент, если вы не прекратите вот это вот всё немедленно, нам придётся жахнуть, а для начала вот вам санкции против кепки Фиделя и его островка. Да мы и сами можем жахнуть, - ответили на боровицком холме, но на всякий случай натянули кепки поглубже.
Все как-то покрылись липким потом: по всему получалось, что если жахнут и те, и эти, радиоактивного пепла хватит на всех, и отмыться уже не получиться, скорее всего, никогда. Поэтому выходцы из Америки для начала чуть не отправили на дно подводную лодку капитана Архипова, на борту которой уже всё было готово к тому, чтобы жахнуть, а когда над островком, где высаживался Колумб, был сбит подотчётный конгрессу шедевр авиастроения, Фидель позвонил на боровицкий холм и предложил: а давайте жахнем первыми.
Спокойно, - ответили Фиделюс холма, - давайте сперва разберёмся.
Когда ядерное оружие убрали и с островка, и из окрестностей Константинополя, все выдохнули с несколько странными выражениями лиц и утёрли липкий пот, назвав случившееся карибским кризисом. 
Вскоре нехорошо и несвоевременно упокоились и недостаточно подотчётный президент, решавший вопросы во время кризиса, и полковник Юрий, так что катарсисы по обе стороны Атлантики остались либо фабричного изготовления, стерильные, либо мозолистые пролетарские. И внезапно в одном весёлом журнале написали, что вместо того, чтобы делать красиво, следует теперь делать непонятно. Про экзистенциалистов к тому моменту все уже подзабыли, и очень обрадовались, что теперь можно устраивать инсталляции, перформенсы и очень занудно объяснять, почему они делают то, что катарсисов не вызывает и вызывать не может. Фрустрации это, естественно, ни у кого не убавило, зато и левиафанов нигде не завелось; а продажи психотропных препаратов стали расти, расти, и выросли большие-пребольшие. То, что не вызывало и не могло вызывать катарсисы назвали постмодерном, а правильный достаточно подотчётный президент нашёлся очень быстро.
Но, как на зло,  на островке славного Арс-Ытыра  взамен устаревших Гайденов и прочих Дигенис Акритов откуда-то завелись «Жуки» и, немного переосмыслив рок-н-ролл, принялись разгонять фрустрацию.
Катарсисы от «Жуков» случились по обе стороны Атлантики, но какие-то странные: от них люди переставали мыться, бриться, вступали в беспорядочные связи, злоупотребляли кое-чем ещё и принимались требовать от говорильни с конгрессом прекратить вот это вот всё немедленно. Пока конгресс и говорильня, где не было ни одного сектантика, недоумевали, пролетарии  пилили, не покладая лобзиков, и выпилили очередной спутник, который уронили аж на Венеру. На Венере оказалось просторно, но горячо и немножко ветрено.
Видимо, поэтому пролетарии из числа чехов начать одевать пролетарские кепки как-то не так, в результате чего к ним быстро приехали пролетарии на танках в утеплённых кепках, одетых как-то так. Вот видите, сказали конгресс и говорильня немытым и небритым любителям «Жуков», - никак невозможно прекратить вот это вот всё немедленно. В ответ на это любители злоупотребили кое-чем ещё, разлили молоко на почти новый персидский ковёр и вскоре им стало вообще до лампочки.
  Потомки гусар, наблюдавшие за оживлением по соседству, принялись фрустрировать и свалили всё на Самый Избранный Народ, просто до кучи. Самый Избранный Народ в ответ на это не стал фрустрировать, потому что хорошо помнил историю с Не-Шикельгрубером, а дисциплинированно упаковал чемоданы, чмокнул всех в щёчку и направился в сторону Иерусалима.
В окрестностях Иерусалима было тем временем тоже не до фрустрации. Джихадисты, оставив ненадолго свои кальяны, принялись наведываться в окрестности Иерусалима позажигать, отчего самый Избранный Народ внезапно оказался на грани выживания вновь, и, взбодрившись, быстро и очень больно надавал по хребтам объединённым силам джихадистов. Попутно отправив на дно случившиеся поблизости плавсредства выходцев из-за Атлантики.
Ну они там вообще, - решили на боровицком холме, - но неопознанные варенье и печенье уже были безнадёжно испорчены. А джихадисты размазали кровавые сопли, пофрустрировали немного, покурили кальяны снова и постановили не подпускать к вкусной и полезной нефти никого из тех, кто помогал Самому Избранному Народу, отчего цены на неё немедленно взлетели.
Тогда про ассасинов вспомнили внезапно: кельты в окрестностях островка славного Арс-Ытыра, баски у себя в горах, по другую сторону Атлантики там, где Бонапарт конгрессу не уступал, на отдалённых  окраинах империи зла и кое-где ещё. И чем крепче что-то сжималось на мягких местах жителей разных регионов, тем актуальнее им представлялись наработки Старца-с-Гор.
На другой стороне Атлантики тем временем продолжали надувать бубль-гум, исправно брать кредиты и выпиливать новые реактивные двигатели. Прикрутив к последним лунный модуль, его отправили прямо на Луну вместе с Армстронгом сотоварищи. На Луне оказалось несколько пыльно, зато просторно.
Ничего себе, - сказали все, - как у них это здорово получилось, и бросились смотреть продукцию фабрики пластмассовых катарсисов,  покупать бубль-гум с фастфудом в красивых упаковках и брать кредиты как бы в надежде создать хоть какую-то общность. Катарсисов это, естественно, не вызывало, но худо-бедно унимало фрустрацию. И, пока все смотрели на Луну, подотчётные конгрессу пехотинцы в латинской Америке не без труда узнали командированного туда товарища Че и помогли ему нехорошо и несвоевременно упокоиться. Вскоре пролетарские кепки в Латинской Америке начали сползать то влево, то вправо, и её жителей накрыла полнейшая сиеста.
А тем временем пехотинцы с фабрик шёлкового белья, почти случайно оказавшись на одном островке, надавали сторожившим тот островок пролетариям по хребтам, но и сами тут же получили горячие приветы с реактивной тягой. Все покрылись липким потом опять: создалось полное ощущение, что сейчас кто-нибудь жахнет. Но, когда пыль и копоть осели,  на на боровицком холме немного подумали и решили не жахать. Потому что на фабриках шёлкового белья уже закончили выпиливать собственное ядерное оружие, и отмыться в противном случае, не вышло бы уже ни у кого. Неприятный осадок, однако, остался, и интернационал пролетарии с работниками фабрик шёлкового белья вместе с тех пор не распевали.
Вообще с ядерным оружием постоянно происходила какая-то чепуха: экипированные им субмарины, как подотчётные конгрессу, так и пролетарские, шли одна за другой на дно, шедевры авиастроения с оным то и дело куда-то падали, а системы ПРО, которые по обе стороны Атлантики продолжали любовно выпиливать лобзиками, то и дело подавали  ложные сигналы; и когда такое случалось, многие сразу же покрывались липким потом с головы до пят.
«Жуки» с островка славного Арс-Ытыра к тому моменту как-то поскучнели, погрустнели и налегли на кое-что ещё сами ; небритые и немытые любители их музыки принялись налегать ещё больше, закусывая психотропными препаратами, и вскоре всем стало до лампочки окончательно.
Пролетариям после лунного модуля сливаться в мозолистых катарсисах стало уже не так неинтересно, товарищи с фабрик шёлкового нижнего белья после инцидента на островке показывали им из-за мегазабора странные жесты, а в Латинской Америке вообще творилась полная сиеста. Многие из них как-то сникли, покурили табаку, одели неудобные рюкзаки, вязаные свитера и ушли в Сибирь, где принялись меланхолично напевать про то, как здорово, что все мы здесь сегодня собрались. Катарсисы это вызывало вяленькие, зато немного напоминало далёкие времена, когда все собирались у огня на регулярной основе, закончив каждодневные дела.
А тем временем в продажу по ту сторону Атлантики в продажу поступили новые, вкусные и полезные лекарства от депрессии. Те, кто их принимал, быстренько отучались и фрустрировать, и переживать катарсисы. Всем всё понравилось, а главное - никаких левиафанов. Жители многоквартирных инсул расслабились совершенно, но, как тут же оказалось, - напрасно и преждевременно. Подотчётный конгрессу президент организовал им Шок Никсона, и резко взбодрившияся жители многоквартирных инсул налегли на бубль-гум, фастфуд в красивой упаковке и пластмассовые катарсисы, но главное - принялась брать больше и больше кредитов.
Подотчётные говорильне чиновники собрали тем временем бродивших повсюду любителей ай-на-нэ на островке славного Арс-Ытыра и выдали им флаг и гимн. Но домой, в отличие от  Самого Избранного Народа, не отправили.
В основном потому, что все давным-давно забыли и про Филлипополь, и про границу с Парфией. К тому же кельты, прописанные неподалёку, любили свои волынки и не любили «ай-на-нэ»; так что с энтузиазмом применили методики Старца-С-Гор. За что и получили сразу же по хребтам.
Неизобретательные парфяне вспомнили тем временем внезапно, что вообще-то они тоже джихадисты. Размахивая выдержками из пророчества  и заменив устаревшие клинки из дамасской стали на кое-что более актуальное, они устроили непродолжительную войну всех против всех и спихнули президента, подотчётного кому-то, в ближайшее море. Парфянский президент плавал неплохо и выбрался в Париже, но парфяне на этом не успокоились и всерьёз настроились принести свет джихада куда надо и кому надо. А вкусную и полезную нефть распределять как вздумается им, чем ужасно расстроили и конгресс, и говорильню; потому что цены на неё немедленно взлетели снова.
Сидевшие в соседних горах дальние родственники парфян, пуштуны, которые со времён боевых колесниц мало кого интересовали, довольно внезапно надавали по хребтам случайно скакавшим мимо экспедиционным корпусам островитян, а долго и прилежно учившегося у упорных французов реформатора нехорошо и несвоевременно упокоили. Когда пуштунская война всех против всех затянулась, часть из них ощутила острую потребность в пролетарских кепках, а к остальным, напротив, приехали совершенно неопознанные варенье и печенье. Дым и копоть поднялись до небес, и вскоре к кепкам прибавились и шедевры авиастроения, и даже сами пролетарии.
Командированные в соседние горы пролетарии очень скоро и очень больно получили по хребтам, и борцы с империей зла уже хотели сплясать джигу, но тут снова обнаружились побочные эффекты, главным которых оказался Усама по фамилии Бин Ладен. У него было очень трудное детство, поэтому он прилежно изучил теорию и практику Старца-С-Гор, любопытную книжку последнего человека чести Шарля Де Голля, сделал далеко идущие выводы, сел на хорошо откормленный джип и поскакал. 
Пока над пуштунами Афганистана поднималась пыль и копоть, бродящие по Сибири и напевающие что-то про то, как здорово, пролетарии грустнели больше и больше, а сверху на них продолжало падать что-то мокрое и холодное. Случавшиеся  поблизости реалисты, как обычно, старались изо всех сил, и пролетарии их, как обычно, хвалили, но злоупотребляли всё чаще и чаще.
Между тем обитатели речных долинах Тигра и Ефрата, выращивающие баклажаны, весьма озадачились происходящим у парфянских соседей джихадом. Когда дачное товарищество возглавил некий Саддам по фамилии Хусейн, у которого было ну очень трудное детство, огородники как-то странно посмотрели на соседей и припомнили, что те задолжали им кое-какие островки. В приграничной зоне к тому же кто-то то и дело нехорошо и несвоевременно успокаивался, и потому, когда у парфян едва не случилась очередная война всех против всех, огородники решили зажечь. Пыль с копотью поднялись столбом, но неизобретательные парфяне внезапно для всех закруглились со своей собственной войной и отказались фрустрировать, а некоторые даже совсем наоборот. Заполыхали посадки баклажанов и нефтепроводы с вкусной и полезной нефтью, и цена на неё немедленно взлетела снова.
Неподалёку от Петры, в самом уважаемом всеми джихадистами месте, где даже огородникам строго запрещено полоть сорняки, какие-то последователи Старца-С-Гор неожиданно для всех устроили полное безобразие; от которого вздрогнули вообще все. Подумав, уважаемые люди позвали на помощь упорных французов, и те, как обычно, справились неплохо: нехорошо и несвоевременно упокоили всех, кто поднимал пыль и копоть, но неприятный осадок в окрестностях Петры остался.
А на островке славного Арс-Ытыра нехорошо и несвоевременно упокоился главный «Жук», причём оказалось внезапно, что по его образу и подобию можно организовать множество подражателей и даже целую музыкальную индустрию. Из которой успешно извлекается вполне исчисляемый доход, для которого пригодится не только двойная запись, но понадобится больше и больше кредитов.
Один помощник подотчётного президента заявил тем временем в полный голос, что варенье и печенье делают на боровицком холме, а стало быть ассасины и пролетарии – практически одно и тоже. Эвона как, - сказали все, а потомки гусар даже принялись демонстративно срывать с себя пролетарские кепки, и за всем этим никто не заметил, как некий Билл по фамилии Гейтс выкупил наработки программного обеспечения под названием 86-Dos. А никому неизвестный Филипп по фамилии Дональд, допилив лобзиком, прикрутил их прямо к новенькому персональному компьютеру. Который от этого внезапно стал человеком года.
А подотчётный президент уже в полный голос жаловался, что ему приходится иметь дело с империей зла, поэтому прекратить вот это вот всё немедленно никак не получится, а скорее даже наоборот.
На империю зла тем временем продолжало сыпаться что-то мокрое и холодное, и пролетарии, хоть и испытывали вяленькие катарсисы от того, что все мы здесь сегодня собрались, делались всё грустнее и скучнее. Тут как раз случилось очередное ложное срабатывание системы ПРО, и история вообще чуть не закончилась, однако полковник по фамилии Петров, внезапно отказавшийся фрустрировать, прекратил вот это вот всё немедленно. Все опять утёрли липкий пот и выдали полковнику много сувениров.
Тем временем кое-кто в лучших традициях ассасинов приехал в гости к остановившимся по соседству с Самым Избранным Народом выходцам из-за Атлантики и упорным французам. После того, как груды обезображенных тел разгребли, выжившие пехотинцы поскучнели, погрустнели и разъехались по домам. Всем стало окончательно понятно, что Ближний Восток – место отсталое и бесперспективное, даже не смотря на изобилие вкусной и полезной нефти. Упорные французы, приехав домой, обнаружили там непонятную хворь, от которой не помогали ни продукты спиртового брожения, ни даже антибиотики. Это оказался вирус, который назвали вирусом иммунодефицита человека; кое-как ограничивать его распространение научились, но лекарство так и не изобрели. И это стало началом проблемы.
Пока на островке славного Арс-Ытыра говорильня, обеспокоенная страданиями потомков гусар, организовывала империи зла очередные санкции, кельты изо всех сил старались превзойти ассасинов, и по случаю визита одного подотчётного премьер-министра даже подняли пыль и копоть, но самую малость промахнулись. Островитяне разгребли дымящиеся руины, традиционно надавали кельтам по хребтам и налегли на психотропные препараты, потому что "Жуки" катарсисов уже не вызывали.
Пролетарии под санкциями кряхтели и налегали на продукты спиртового брожения с табаком; пуштуны продолжали громоздить груды бесформенных тел, а вирус иммунодефицита человека косил и косил потомков Y-хромосомного Адама и митохондриальной Евы, несмотря на то, что его распространение было уже кое-как ограничено. Всем, как обычно, всё понравилось, но тут конгресс и подотчётный ему президент решили, что раз с ядерным оружием в окрестностях Стамбула не вышло,  неплохо было бы отправить его прямиком под бок империи зла. Бюргеры, увидев приехавшее к ним из-за океана ядерное оружие, сразу как-то поскучнели, погрустнели и принялись фрустрировать на протяжении 108 километров, но вышло плохо и неубедительно. Ядерное оружие развернули всё равно, и на боровицком холме начали покрываться липким потом. Пролетариям захотелось отправить куда-нибудь и своё ядерное оружие тоже, но было особенно некуда, и тогда его просто пододвинули поближе. Отчего липким потом покрылись, в основном, бюргеры и упорные французы. Многие из них продолжали требовать прекратить вот это вот всё немедленно, но конгресс и подотчётный президент с другой стороны Атлантики только пожали плечами, - дескать, они просто рядом в Альянсе состояли. А по ту сторону Атлантики тем временем всё больше и больше налегали на бубльгум и шипучку, брали всё больше и больше кредитов, и уже принялись пользоваться сотовой связью и соединять персональные компьютеры по протоколу TCP/IP. В общем проводили время, в целом, неплохо.
На боровицкий холм, засыпанный чем-т о мокрым и холодным, между тем залез  один комбайнер, и, оглядевшись с его верхушки, обнаружил внезапно, что вокруг как-то уж очень налегают на продукты спиртового брожения. И потребовал прекратить вот это вот всё немедленно. Немедленно не получилось, давно испытывающие острую нехватку катарсисов и уже даже переставшие напевать про то, как здорово, пролетарии грустили, фрустрировали и злоупотребляли всё равно. Сверху продолжало сыпаться что-то мокрое и холодное; реалисты, случавшиеся поблизости, старались изо всех сил, за что их, как обычно, хвалили и продолжали злоупотреблять. А тут ещё по другую сторону океана придумали вместо вкусной и полезной нефти продавать обещания. Обещания стоили значительно дешевле; нефть внезапно подешевела, и у пролетариев закончились наличные средства.
Очевидно, именно от этого пролетарии, подкручивавшие гайки в одном ядерном реакторе на окраине Каракалпакии, что-то перепутали и всё пошло не так. От этого «не так» поднялось внушительных размеров облако радиоактивного пепла, которого хватило на половину Каракалпакии, бывшее княжество Мендольфа, бани, веники, и осталось даже белокурым горцам с Альп; отчего присыпанные пеплом пролетарии поскучнели. А по другую сторону Атлантики шедевр авиастроения вместо того, чтобы выйти прямиком в космос, рухнул прямиком океан, отчего и там тоже как-то поскучнели.
Тогда комбайнёр с боровицкого холма пригласил подотчётного конгрессу президента на один островок. Климат на островке был, надо сказать, так себе; зато изобиловали изумительные пейзажи. После совместного времяпрепровождения на их фоне оказалось внезапно, что жахать никто не по кому прямо сейчас и не собирался; услышав об этом, все несколько расслабились; как вскоре выяснилось – напрасно и преждевременно.
 Комбайнёр, вернувшийся к себе на боровицкий холм, обратил внимание, что лишившиеся последних похмельных катарсисов пролетарии ходят грустные и подавленные, забывая стряхивать с себя что мокрое и холодное, и объявил дебилдинг. От дебилдинга пролетарии принялись метаться туда и сюда, покупать и продавать разные предметы, а местами даже налегать на шипучку с бубльгумом. Но чего-то всё равно не хватало: то ли кровавых жертвоприношений, то ли психотропных препаратов, которые у пролетариев хоть и водились, но на всех не хватало. Поэтому одни с пафосом размахивали занимательными книжками Достоевского и русского с большой бородой, другие ввозили чьих попало общих предков, - например, Кришну, - как бы в надежде создать хотя бы видимость катарсиса; пролетарии в ответ на всё это кивали и продолжали воровать и фрустрировать, фрустрировать и воровать.
Парфяне и жители речных долин Тигра и Ефрата, всё это время продолжавшие громоздить груды обезображенных тел, - в чём время от времени учавствовали и выходцы из-за Атлантики тоже, причём от их участия цены на нефть каждый раз взмывали вверх, - тем временем изрядно притомились и решили договориться; но по давней традиции парфянам пришлось размазывать намного больше кровавых соплей, нежели их противникам под предводительством Хусейна по фамилии Саддам, - у которого было, разумеется, очень трудное детство. Парфяне побрели изучать поэзию Абу Абдуллаха Джафара ибн Мухаммада Рудаки, а потомки Гильгамеша и Хумбабы принялись сливаться в катарсисах и как-то странно поглядывать на остальных соседей. Долго и безуспешно пытавшиеся донести до пуштунов ошибочность их позиции пролетарии тем временем загрустили и стали паковать чемоданы, шедевры авиастроения и танки, но вернувшись домой обнаружили полнейший дебилдинг. На слегка присыпанной радиоактивным пеплом дальней болотистой окраине княжества Мендольфа уже во всю срывали с себя пролетарские кепки, а в окрестностях горы Арарат и многие уже фрустрировали напропалую. Эпоха была суровой.
Между тем Усама по фамилии Бин Ладен, сделавший далеко идущие выводы еще во время пролетарских командировок к пуштунам, прискакал на хорошо откормленном джипе в Местодушетворения и начал по-тихоньку претворять в жизнь практики Старца-С-Гор. Всё получилось неплохо, но, пока за Атлантикой налегали на прозак, а пролетарии - на бубльгум, слившиеся потомки Гильгамеша и Хумбабы под руководством Саддама приехали на своих танках в окрестности города Эль-Кувейт, где было полным-полно вкусной и полезной нефти. Они уже собирались начать раскуривать там кальяны, но тут конгресс, в котором не было ни одного сектантика и с которым успешно сотрудничали уважаемые люди Эль-Кувейта, сказал - секундочку. Откуда-то повеяло керосином; и последователи Страца-с-Гор воскликнули, - эй, а как же мы. Но их никто не услышал, и это слало началом проблемы.
Пока подотчётные конгрессу, говорильне и состоящис ними в альянсе танки и шедевры авиастроения подтягивались поближе к Эль-Кувейту, продолжала усугубляться неразбериха с пролетарскими кепками. Пока на пространстве от Балтики до горы Арарат и от мегазабора до Дербента пролетарии то и дело норовили с себя их сорвать, а то и вовсе зажечь, на островке славного Арс-Ытыра сэр Тимоти прилежно пилил лобзиком и выпилил протоколы HTTP и HTML. Когда их прикрутили к системе Билла по фамилии Гейтс, каждый получил возможность испытывать стерильные пластиковые катарсисы не только по средствам изобретения Зворыкина, но и по протоколу TCP/IP.
От радости скучные бюргеры взбодрились, принялись сливаться в катарсисах,  проломили местный мега-забор и незамедлительно сняли множество интересных произведений кинематографа. Вообще срывать с себя пролетарские кепки стало актуальным трендом, но очень часто почему-то в местах, где так случалось, образовывались груды обезображенных тел. Так произошло в окрестностях горы Арарат, на берегах живописных речек Дунай и Днестр, неподалёку от Дербента, и даже на просторах степей, где по-прежнему скакали остатки орды. Много где. В воздухе явственно чем-то запахло, и комбайнёр с боровицкого холма поспешил всех уверить, что решит проблему за 500 дней, - как вскоре выяснилось, преждевременно и напрасно. А на островке славного Арс-Ытыра нехорошо и несвоевременно упокоился выдающийся вокалист и композитор, вызывавший у населения множественные катарсисы, Фарух по фамилии Булсар.
Пока на пролетариев обильно сыпалось сверху что-то мокрое и холодное, подотчётные конгрессу и говорильне подразделения на танках и шедеврах авиастроения принялись посылать потомкам Гильгамеша и Хумбабы разнообразные горячие приветы. Те им были совсем не рады и попытались было послать в ответ что-нибудь тоже, но вышло плохо и неубедительно; вскоре на сотрудников Саддама по фамилии Хуссейн навалились всем миром, от желающих поучаствовать отбоя не было, отчего те поскучнели, погрустнели и поехали по домам. Но за время их отсутствия у них дома завелись многочисленные друзья и коллеги по работе, решившие, что Гильгамеша, Хумбабу и Саддама по фамилии Хусейн они видели в белых тапочках тоже. От этого по берегам речек Тигр и Ефрат многие начали активно зажигать, а кое-кто и фрустрировать, кого придётся.
Посмотрев на происходящее, подотчётный конгрессу президент и комбайнёр с холма, - к тому времени уже тоже кому-то подотчётный, - встретились и договорились количество того, чем можно от души жахнуть, слегка уменьшить. Всем всё сразу понравилось, но стоило только президенту отправиться обратно, как отдельные  пролетарии, кепок не снимавшие и интересными произведениями бюргерского кинематографа не злоупотреблявшие, попытались выпереть комбайнёра куда подальше. Началась полная неразбериха, к боровицкому холму даже прикатились танки, но, когда пыль и копоть рассеялись, оказалось внезапно, что империи зла больше нет. Под её дымящимися развалинами обнаружилось множество крохотных республик, а комбайнёр оказался настолько никому не интересен, что ему выдали премию и отправили на пенсию. После всего случившегося пролетарские кепки вышли из моды окончательно; и перемазанные сажей и копотью русские и жители республик от окрестностей горы Арарат до Балтийского моря и принялись налегать на продукты спиртового брожения и жевать приехавшие откуда-то в гигантском количестве бубльгум и печенье. Чтобы в отсутствие катарсисов они не проявляли признаков депрессии, к ним быстренько применили шоковую терапию, от которой бывшие пролетарии побежали брать кредит и оплачивать пластиковые катарсисы, которые как раз поступили к ним по протоколу TCP/IP. Особым спросом пользовались интересные произведения бюргерского кинематографа, и конечно, похмельные катарсисы, но, так как многие оказались на грани выживания снова, позволить их себе могли далеко не все.
На фабриках шёлковых изделий, к которым уже во всю начали пристраивать и фабрики для конвейерной сборки изобретений Зворыкина, и фабрики для оборудования с протоколом TCP/IP, к тому моменту тоже завязали с интернационалом, но – не до конца. Поэтому работники фабрик напевая его строго по расписанию и тихонечко, принялись испытывать катарсисы у себя прямо в процессе конвейерной сборки и почувствовали себя, в целом, неплохо.
Русские, перемазавшиеся по самое не хочу в бубль-гуме и интересных произведениях бюргерского кинематографа, вновь ощутили потребность  зажечь. Для этого они приехали на танках в окрестности боровицкого холма и нагромоздили некоторое количество обезображенных тел, но когда пыль и копоть осели, оказалось внезапно, что у местного аналога говорильни, которой танки не были подотчётны,  полномочия значительно съежились. Русские размазали кровавые сопли и копоть и отправились жевать бубльгум дальше. На окраинах их державы, в том числе в районе старого доброго Дербента, продолжали активно зажигать; шедевры авиастроения альянса посылали горячие приветы потомкам героев Косова поля, и в окрестностях горы Арарат пыль стояла столбом тоже. А последователи Старца-с-гор, спустившись с них, добирались до окрестностей боровицкого холма и неоднократно там громоздили груды.
Глядя на всё это, жители многоквартирных инсул за Атлантикой собрались и решительно потребовали разрешить им однополые браки, а на пространстве от Ла-Манша до Карпатских гор и от Скандинавии до гор басков внезапно случился Союз. Жители нового Союза посмотрели друг на друга, слегка фрустрируя, и спросили, - как им всем теперь переживать катарсисы?, - на что изобретение Зворыкина им ответило, - вот заживём в Союзе, тогда и разберёмся, когда, как и сколько. Про себя же изобретение подумало, что спрос на стерильные катарсисы фабричного изготовления теперь будет устойчивым и постоянным.
Вскоре после этого русские снова едва не жахнули по ошибке; и, пока вообще все покрывались липким потом, Билл по фамилии Гейтс сотоварищи за Атлантикой не без помощи лобзиков выпилил новую операционную систему. Когда её прикрутили к проколу TCP/IP и HTML, всем сразу же стали доступны интересные произведения бюргерского кинематографа; катарсисов они, разумеется, не вызывали, но слегка унимали фрустрацию. Казалось бы, теперь можно спокойно жевать бубльгум, но тут Усама по фамилии Бин Ладен, успевший далеко ускакать на своём хорошо откормленном джипе (и подготовивший в процессе по старинным методикам Старца-С-Гор множество ассасинов), всё понял, а именно – что во всём виноваты выходцы из-за Атлантики. И пообещал им груды обезображенных тел.
На островке славного Арс-Ытыра тем временем опять стали случаться катарсисы. Вызывала их у населения одна принцесса, посвящавшая всё своё свободное время тому, чтобы фрустрацию окружающих худо-бедно прекращать. У неё была очень непростая семейная жизнь, но вопреки всему она не только отказалась фрустрировать сама, но и потихоньку начала вызывать у окружающих катарсисы; пока внезапно и несвоевременно не упокоилась.
Потомки огров, гусар и прописанных по соседству с ними жижкократов, сравнительно недавно посрывавшие с себя пролетарские кепки, поняли, что бубльгума им явно недостаточно и принялись вливаться в альянс. К ним тут же прислали немножечко танков, шедевров авиастроения и пехотинцев и отправили жевать бубльгум дальше; русские расстроились. В окрестностях Дербента пыль и копоть тем временем мало-помалу стали оседать, и местные последователи Старца-с-Гор уже даже начали раскуривать что-то отдалённо весьма отдалённо напоминающее кальяны. Глядя на всё это русские на своих танках и шедеврах авиастроения заметно поскучнели, погрустнели и подписались, что им пофигу. Все поехали по домам; дома по-прежнему падало сверху что-то мокрое и холодное. Зато потомки героев Косова поля принялись зажигать снова, и, пока все изучали интересные произведения бюргерского кинематографа по протоколу TCP/IP, конгресс с говорильней отправили к ним подотчётных пехотинцев снова.
Хотя русские уже подписались, что им пофигу, - сначала взятые ими кредиты надо было ещё как-то закрыть и бубльгум прожевать, - последователи Старца-С-Гор продолжали приезжать к ним зажигать. И не только взымать за это плату, но и продолжать громоздить груды обезображенных тел в непосредственной близости от старого доброго Дербента; что было совершенно недопустимо. Быстро стряхнув всё нападавшее сверху и выплюнув бубль-гум, русские сели на шедевры авиастроения и танки снова и отправились решать вопросы.
Когда пыль и копоть осели, оказалось, что последователям Старца-С-Гор лучше зажигать где-нибудь подальше от Дербента, а про взимание платы вообще не вспоминать во избежание падений из джипов лицом вниз и травм. Но некоторые из них, несмотря ни на что, всё равно стали примериваться как бы зажечь в окрестностях боровицкого холма, ингерманландского болота и тех мест, куда очень хотели, но не смогли проехать на своих танках бюргеры. Выплюнув, наконец, излишек бубльгума, русские, посмотрев друг на друга, вместо того, чтобы фрустрировать, начали потихонечку сливаться в катарсисах.
В новом Союзе, между тем, принялись сливаться тоже; но так как всем давно уже стало понятно, что от катарсисов заводятся левиафаны, сливаться принялись преимущественно в однополых браках, перформенсах и инсталляциях. Ого, - сказали жители союза и уже хотели потянуться в новый катарсис, но ничего хотя бы отдалённо похожего на катарсис не нащупали; налегли на психотропные препараты и продукцию масс-медиа.
Пока в Союзе продолжали щупать, на боровицкий холм прямиком из страны шёлковых панталончиков прилетел начальник многочисленных и разнообразных фабрик, и, пристально посмотрев на русских, по старинной традиции подписал  с ними соглашение.
Вот тут-то и случилось очередное фиаско. К совершенно расслабившимся и избавившимся от последних левиафанов жителям многоквартирных инсул за Атлантикой и прилетели подготовленные Усамой по фамилии Бин Ладен последователи Старца-С-Гор, ассасины. Пыль и копоть было видно даже на островке Фиделя, и груды от этого образовались поражающие воображение. Все вздрогнули: произошедшее фиаско было как-то не демократично, не глобалистично не пост-модернистски, да и вообще все уже начали привыкать к тому, что это из-за Атлантики ценности могут прибыть в любой момент в любом направлении, а вовсе не наоборот.
Тогда все внезапно и вспомнили про пуштунов, до которых в итоге докатился тот самый хорошо откормленный джип. Весь альянс под чутким руководством подотчётных конгрессу ведомств отправился в горы, хоть климат там был и не совсем благоприятный, и принялся неустанно посылать горячие приветы. Но оказалось внезапно, что и у пуштунов припасено немало горячих приветов – то ли полученных вместе с вареньем и печеньем, то ли брошенных в спешке пролетариями.  Так что прописанные в окрестных горах ассасины грустить отнюдь не собирались, а многие даже совсем наоборот.
Всем всё понравилось: потомки кукушек в отсутствие катарсисов  принялись сливаться в однополых браках, а в местности, некогда отвалившейся от Нидерландов под началом одного сектантика, всем желающим разрешили хорошо, но несвоевременно упокаиваться. Тут обнаружились побочные эффекты: подотчётный конгрессу президент заявил Саддаму, что он помогает ассасинам и потому ему пора на пенсию. Но у последнего было такое трудное детство, что на раннюю пенсию он уходить даже и не думал. Тогда альянс в полном составе поехал зажигать на курорты Багдада  снова; пыль и копоть поднялись до небес, груды обезображенных тел громоздились по всему Ближнему востоку, и вскоре в отпуск Саддаму поехать всё-таки пришлось, где его и  нашли подотчётные конгрессу пехотинцы. Каково же было изумление жителей многоквартирных инсул, когда оказалось, что ни Саддам, ни подотчётные ему огородники дел с ассасинами не вели и Усаму ни вареньем, ни печеньем не угощали. Бубльгум и пластиковые катарсисы, впрочем, довольно скоро помогли жителям инсул не фрустрировать и по этому поводу тоже.
Тем временем в окрестности боровицкого холма, напротив, ассасины наведывались снова и снова и основательно зажигали; но русские фрустрировать отказывались, и, давая приезжим по хребтам, затеяли налаживать сотрудничество с руководителями княжества Мендольфа и ближайших частей орды, скакавшей, как и прежде, по просторам степей. Потихонечку у них тоже стал тоже назревать союз,  но в отличие от соседей – без однополых браков и без разрешения желающим хорошо и несвоевременно упокаиваться. Подтянулись в союз даже жители окрестностей горы Арарат.
Всем всё снова понравилось, и только в Каракалпакии недавние пролетарии принялись срывать с себя то, что было на них одето и торопливо облачаться в шаровары с айдарами. Сначала у них это получалось вяленько, но потом откуда-то приехал чемодан денег. Каракалпаки моментально взбодрились, сели на хорошо откормленные баррикады и поскакали. Следом чемодан денег приехал в Ливан, уважаемые люди которого активно сотрудничали с соседней Сирией, жители которой уже окончательно забыли про Гильгамеша и про Хумбабу, следом – к кочевникам Киргизии, а потом и в бывшее княжество Мендольфа. И везде, куда приезжал чемодан, граждане принимались с себя что-нибудь срывать, во что-нибудь облачаться, а частенько скакать и гадить, где попало. Впрочем, в последнем случае скачки как-то не задались: эту неприветливую местность не напрасно обходили стороной даже самые голодные викинги.
Несмотря на это, в альянс немедленно вступили потомки вещего Бояна, легионеров, давным-давно застрявших на берегах живописной речки Дунай, а также жители самой дальней окраины княжества Мендольфа, прежде тесно сотрудничавшие с пролетариями боровицкого холма. А потом конгресс отчитался, сколько средств потрачено на продвижение ценностей в Каракалпакии и её окрестностях.
Вскоре Билл по фамилии Гейтс устал от того, что практически в каждой инсуле и в каждом лупанарии во всю пользуются разработанными им операционными системами, передающими данные протоколу TCP/IP, и сказал, что он устал и уходит. Но тут же подтянулся Стив по фамилии Джобс и намекнул, что его операционная система ничуть не хуже, а местами даже лучше; да и вообще фибулы со стразиками устарели и вместо них гораздо актуальнее надкушенные яблочки. Всем всё понравилось, жители многоквартирных инсул повсеместно кинулись покупать яблочки и брать всё больше и больше кредитов, так что мало кто заметил, как упокоился, успев стать героем одного занимательного сериала, Саддам по фамилии Хуссейн. Но взятие кредитов на этот раз почему-то помогло не особо: у многих появились явные признаки депрессии.
Русские, окончательно стряхнув с себя что-то мокрое и холодное, напротив, взбодрились: когда где-то между горой Арарат и старым добрым Дербентом жители альпийских лугов вознамерились нагромоздить груды обезображенных тел, те туда поехали на танках и решительно воспротивились, чем и вызвали неудовольствие как конгресса, так и говорильни. Местные жители злоупотребили продкуктами спиртового брожения, а подотчётный кому-то президент  альпийских лугов поскучнел, погрустнел и зажевал вместо бубль-гума  галстук: эпоха была суровой. Но груды обезображенных тел продолжали громоздиться: сначала вокруг старого доброго Карфагена, потом – и в Местедушетворения, и на курортах Каракалпакии. Много где. Стив по фамилии Джобс тем временем упокоился, но его яблочки остались жить в веках. Правда, на островке славного Арс-Ытыра, очевидно, от сырости завёлся некий Эдвард по фамилии Сноуден, который во всеуслышание заявил, что яблочки и прочие фрукты уже во всю используют подотчётные конгрессу разведчики, а один житель Австралии по фамилии Ассанж – что груды обезображенных тел значительно больше, чем полагают жители многоквартирных инсул.
Но и на островке, и за Атлантикой продолжали налегать на бубль-гум и шипучку, брать кредиты и сливаться в стерильных катарсисах, так что вскоре все забыли и про первого, и про второго, и про Стива по фамилии Джобс. Зато новый подотчётный президент с очень экзотической причёской, поглядев на всё происходящее с высоты капитолийского холма, призвал русских немедленно прекратить вот это вот всё и разорвал с ними договор, по которому обязался уменьшалось количество того, чем можно жахнуть. И объявил торговую войну руководству фабрик шёлковым панталончиков.
Всем снова всё понравилось: вирус иммунодефицита продолжал косить потомков Y-хромосомного Адама и митохондриальной Евы, депрессия то наваливалась, то отступала от обилия взятых кредитов снова, пластиковые стерильные катарсисы регулярно поступали через протокол TCP/IP к каждому пользователю яблочек и их аналогов. Но что произошло дальше? Справились ли с тем самым вирусом, преодолели ли ужасную фрустрацию, жахнули снова или нет?
Конечно, об этом больше знаешь ты, чем автор, заканчивающий работу над текстом
25 декабря 2019 года