Трамвай с частушками

Я давно не был дома. Мне кажется, лет двенадцать-тринадцать. С тех пор, как это часто бывает, родной город почти не изменился, зато изменился я. Теперь у меня хорошая должность, работа, жена, сын. А родители все так и живут в двухкомнатной квартире, в старой пятиэтажке, на краю города на двести тысяч человек. Каждый отпуск я обещал себе навестить их, и каждый раз обманывал. То ремонт в квартире, то жена заболела, то сын... в общем, оправданий было много. А родители ничего, говорили, делай дела, к нам ты еще успеешь.

Неделю назад позвонил отец. Сказал, у матери давление скакнуло, сбить не могли никак. Я пошел в аптеку за другим лекарством, а когда вернулся, у нее рот набок съехал, мычит, руками машет, ничего не понимает. Инсульт, сына. Забрали маму твою в больницу. Сейчас будут делать операцию.

Больше оправданий у меня не было. Я нашел попутку и на следующее же утро приехал в родной город. Отец сказал, что дозвониться до врачей не может, и на телефон сел я. Спустя час, мне ответил лечащий врач мамы, который сказал, что операция прошла хорошо. Мама в сознании, говорит и шевелится. Сказал, что такими темпами ее выпишут через дней пять-шесть. Я слушал врача молча, а отец смотрел на мою реакцию с крупными слезами в уголках глаз. Когда я пересказал ему слова врача он заплакал. А если бы я был на работе, если бы пришел только вечером? Я попытался его успокоить, но заплакал сам. Ближе к вечеру я собрал сумку с вещами для мамы: отец сказал, что не успел ничего собрать, когда за ней приехала скорая. Пока я ехал в автобусе позвонила жена. Я рассказал ей про состояние мамы. Она несколько раз облегченно вздохнула, пока слушала: моя жена - терапевт, она понимала ситуацию гораздо лучше меня. Выслушав, она сказала, знаешь, это настоящее чудо, что твою маму забрала скорая. У нас тут к таким пожилым с такими диагнозами едут очень долго. У вас в городе чудо-скорая. Это большая удача. Я не мог себе представить, чтобы скорая могла не забрать живого человека, но жена сказала, что, как ни печально, это обычное дело. Теперь даже не всегда выезжают, чтобы констатировать смерть. Эпидситуация, сам понимаешь, закончила она.

По причине все той же эпидситуации меня не впустили в отделение, но медсестра, принявшая пакет с вещами, заверила, что с мамой все хорошо. Уже когда она закрывала дверь, я вспомнил, что взял с собой мобильный мамы, спросил, можно ли ей его передать. Давайте, сказала она. На обратном пути через больничный двор я увидел статую: женщина с младенцем на руках. Никаких подписей, никаких пояснений. Я вспомнил табло возле регистратуры. Отделения акушерства и гинекологии в больнице не было. Тогда к чему тут эта статуя?

Домой я пошел пешком. Нашел трамвайные пути и пошел вдоль них. Очнувшись от мыслей, я обнаружил, что иду по незнакомой улице, вдоль все тех же путей. Мне казалось, что я знал все трамвайные маршруты, ведь все детство ездил в школу, на секции и к родственникам именно на трамваях. Но этот маршрут я вспомнить не мог. За все время, пока я шел до конечной, возле которой находился родительский дом, я встретил только один трамвай. Он, казалось, возник из другого мира. Он был меньше прочих, не злобно-угловатый, а округло-добрый. Не истошно синий, а нежно желтый с красным поясом вокруг железного корпуса. В окнах было не так много людей, а потому я особенно выделил пестрый платок, торчащий из-за спинки кондукторского сиденья. Видимо, кондуктором устроилась какая-то старушка - иначе как на голове сказочной бабуси, я такой платок представить не мог. Что интересно, у трамвая не было номера. Дома я спросил отца, что это за травмай ездит по новому маршруту. Он сказал, что маршрут такой же новый, как и сам трамвай. На самом деле это первый трамвайный путь, который проложили в городе. Он вел к заводам, на одном из которых работал твой папка.

 - Как же я раньше его не видел?

А зачем тебе надо было его видеть, спросил отец в ответ.

На следующее утро я позвонил маме. Трубку никто не взял. Я решил, что медсестра еще не передала ей телефон, и уже собирался звонить лечащему врачу, когда на мой телефон поступил звонок. «Мама».

- Алло, мам!

Первое что я услышал - тяжелый вздох. Затем слабым, безэмоциональным голосом мама сказала, алло.

- Мам, привет. Как ты себя чувствуешь?

Алло, алло, алло.

- Да мам, я тебя слышу! Как ты там?

Алло, алло, алло, повторял тихий, едва знакомый голос.

Звонок застал меня на кухне. Отец стоял в коридоре напротив, прижав руки к щекам. В уголках его глаз опять показались слезы. В ту секунду я решил, что врач обманул меня, мама не в сознании. Она явно не понимает, что происходит. Тут трубку взяла медсестра. Она попросила, тут ли я.

- Я здесь, да, здесь.

Странно, все же слышно.

Отец чуть не подпрыгнул от догадки. Пусть к другому уху поднесут телефон, она же на правое не слышит ничего! Я передал это медсестре.

- Мамуль, алло!

Сына, это ты?

Отлегло в тот же миг. Я даже услышал, какое-то подобие смеха. Мама тут, она говорит, она понимает, она меня помнит. Зато я не помню, что говорил ей. Отец буквально вырвал у меня трубку, а я и не сопротивлялся.

Ну как ты? Как же ты, родная? Ох, если бы я где-то задержался...

Через день я снова пошел в больницу с передачкой. Мама попросила домашней еды. Мы с отцом сделали тефтели и немного пюре. Мне захотелось прокатиться на том желто-красном трамвае, но я простоял на конечной больше двадцати минут, а он так и не появился - пошел пешком. Его круглые железные щеки показались вдалеке, когда я уже выходил из больницы. Значит, доеду на тебе до дома, подумал я.

Как только я поднялся в салон, я понял ошибку. Да, на кондукторском месте действительно сидела бабушка в платке, но не она была кондуктором. Сразу перед входом на одинарном сиденье сидела грузная женщина с фиолетовыми бровями. Я спросил сколько стоит проезд. Ой, как будто ты не знаешь, сказала она. Я ответил, что давно не был этом городе. Ну конечно, сказала она. Тогда я нарочно дал ей большую купюру в сто рублей. А поменьше нету? Нету, сказал я. Получив сдачу, я ушел в конец салона. Прогремели, закрываясь, двери. И тут я услышал:

За деревней на пруду
Квакают лягушки.
А я милёночку лапшу-
Вешаю на ушки.
Правда? Не правда?

Это говорила, нет, скорее пела, та самая бабушка в платочке. В тихом голосе с хрипотцой слышалась старческая хитрость и какой-то детское озорство. А она продолжала:
 
Ох, ты, яма, яма, яма…
Я не знаю, кто копал.
Шел милёнок на свиданье,
Невзначай в неё упал.
Правда? Не правда?

Пока она пела она смотрела на какого-то одного пассажира. Другую частушку она напевала глядя на молодую девушку, возраст которой, из-за перебора с косметикой, нельзя было определить точно:

Меня мама била-била,
Что я поздно приходила.
Чтобы маму не будить,
Стану утром приходить!
Правда? Не правда?

Каждая частушка была кому-то адресована. Адресат же старался не смотреть на старушку, а та и не возражала, переключалась тут же на другого пассажира. С девушки она переключилась на довольно грязного мужчину с опухшим лицом, у которого пальцы одной руки были как-то странно стянуты внутрь. 

А я с этим кавалером
Познакомиться хочу.
Красоты моей не хватит,
Самогоном доплачу.
Правда? Не правда?

Кавалер не ответил. Бабушка замолчала только когда двери открылись на остановке. Она проводила взглядом вышедших, затем встретила маленькими черными глазками вошедших и стала петь дальше. Вновь вошедшие вздрагивали от того, как неожиданно она начинала петь, но тут же отворачивались, как бы боясь встретиться с ней взглядом.

Печку письмами топила,
Не подкладывала дров.
Всё смотрела, как горела
Моя первая любовь.
Правда? Не правда?

Это она пропела глядя на грустную девочку, что-то выстукивающую в телефоне. После частушки девочка вздохнула, надела наушники и повернулась к окну. Больше в телефон она не смотрела.
Когда двери закрылись на предпоследней остановке трамвай какое-то время стоял. Бабушка молчала. Потом она подняла маленькие глазки, пробежала ими по пассажирам, остановилась на мне и затянула:

У частушек есть начало,
У частушек есть конец.
Кто  мои частушки слушал,
Прямо скажем — молодец!
Правда? Не правда?

И трамвай двинулся к конечной.

На следующий день у мамы пропал аппетит, она сказала, что можно ничего не приносить из еды. Лекарств хватает в больнице, чистая одежда тоже есть. Тем временем она стала ходить по палате и даже выходила в коридор. Сказала, что есть небольшая слабость, но это ничего, пройдет. Навестить ее по-прежнему не позволяла эпидобстановка.

Через пару дней мама позвонила сама и сказала, что завтра ее выпишут и надо, чтобы кто-то ее встретил. Отец сказал, что приготовит все к ее прибытию дома, в больницу отправился я. Я сказал маме, что закажу машину, чтобы довезти ее до дома, но она настояла, что поедет на общественном транспорте, ведь она уже абсолютно здорова, и нечего тратить деньги на такси.

Я ждал ее возле дверей отделения. Успел изучить изучить все плакаты на стенде в коридоре. На одном из них мужчина с улыбкой до ушей никак не реагировал, что у него не было передней брюшной стенки и весь его кишечник проветривался у всех на виду. Полчаса спустя открылась дверь. Выглянула медсестра, кивнула мне, точно какой-то подельник, а затем вышла мама. Медсестра дала мне пакет с ее вещами - я в ответ вручил пакет полный шоколадок, которых накупил отец в благодарность медсестрам и санитаркам. Про врачей он сказал, что им теперь президент хорошо доплачивает. Моя жена потом долго смеялась, когда я ей это сказал. Медсестра сказала подождать, когда выйдет врач и отдаст выписку. Мы с мамой пока сели на скамейку. Мы иногда общались по видеосвязи, но сквозь замыленные пиксели я не видел, как она постарела. А может это инсульт так состарил ее? Она начала обыденную беседу, будто бы с ней ничего не было. Спросила, чего я приехал один. Я сказал, что ехал не на праздник. Ну и что, что не на праздник. Сейчас бы зато не один тут был. Я сказал, что и так не один, ведь тут вы с отцом. Да мы то чего уже, видишь, как выходит…

Из отделения вышел врач. Он прочитал назначения, которые я мог прочитать сам в графе «рекомендации», добавил пару комментариев, что надо вести дневник давления и заниматься гимнастикой. Мама сказала ему, что у нее не просто дневник, а целый альманах. Из-за маски я не увидел, улыбнулся врач или нет.

Во дворе клиники я указал маме на статую.

- Зачем она здесь? Зачем тут статуя женщины с ребенком?

Мама сказала, что эта больница раньше была роддомом, тем самым, в котором она меня и родила. Еще она сказала, что узнала палату, в которой очнулась. Палата интенсивной терапии раньше была родильным залом. Я тут родила тебя, а теперь и сама родилась еще раз. Не чудо ли?

- Чудо, - согласился я.

От больницы я повернул в сторону автобусной остановки, но мама сказала, что хочет проехать на трамвае. Ее не остановил тот факт, что сейчас на ближайшей линии ходит, как я успел заметить, только один трамвай. Пусть так, все равно подождем. Мама сказала, что раньше часто ездила по этому маршруту, когда сама была маленькой. Когда еще вдоль этой линии стоял детский театр - ныне аварийный памятник самому себе, парк, который теперь стал платной парковкой, а еще в одной из желтых двухэтажек за вон за теми старыми вязами жил ее дядя, который всегда выдавал ей несколько монет на сладкое, когда она уходила.

Через десять минут подъехал тот самый желтый трамвай. Мы зашли через заднюю дверь и сели на двойное сиденье: мама у окна, я в проходе. Все та же кондукторша, закатив глаза, приняла у меня крупную купюру со словами я же дала вам мелочь в тот раз. В тот же миг с кондукторского сиденья, глядя на меня с мамой, запела бабушка в пестром платочке:         

Это что же за гулянье:
Ты – домой и я – домой.
А, по-моему, гулянье:
Ты домой и я с тобой!
Правда? Не правда?

- Интересная бабушка, правда? - спросил я маму.

Она сказала, что эта бабушка почти всю жизнь проработала водителем этого самого трамвая. После выхода на пенсию она поработала кондуктором здесь же, а потом пропала на пару лет. Вот теперь вернулась и поет частушки. Бедная бабушка, вздохнув, сказала мама.

Вот пойду я в огород,
Накопаю хрену.
Затолкаю Сашке в рот
За его измену.
Правда? Не правда?

Не знаю, был ли вошедший мужчина «Сашкой», но слова бабушки его смутили настолько, что он понюхал воротник рубашки, отряхнул пиджак, а затем бросил на пол что-то похожее на длинный волос.

На другой остановке вошла молодая пара. Девушка была беремена, совсем ранний срок, и мужчина посадил ее на одинарное сиденье, а сам остался стоять рядом, как бы отгораживая девушку от остального салона. Бабушка весело кхекнула и запела:

Было время я плясала
На высоких каблуках,
А теперь сижу на печке —
Два ребёнка на руках.
Правда? Не правда?

Девушка смутилась, а парень улыбнулся и, наклонившись к ее уху, сказал, вдруг и правда двойня будет? 

Бабушка так и пела всю дорогу, глядя в лица пассажиров, пока на предпоследней остановке, когда открылись двери не ойкнула, схватившись за сердце. Неподалеку от остановки находилась больница скорой медицинской помощи, так что бабушку быстро забрали. И все равно почти все пассажиры за время ожидания скорой вышли, а мы с мамой так и сидели. Она сказала, что спешить все равно некуда, можно и подождать. Когда скорая уехала и двери в салон закрылись трамвай простоял еще минуту. Кондукторша ушла к водителю, а затем выглянула и сказала, что трамвай сломался и до конечной не доедет. Можно выходить.

Почему-то мне в голову пришла частушка, которую бабушка читала глядя на меня. И она не только пришла, но и сама вырвалась сквозь губы:

У частушек есть начало,
У частушек есть конец.
Кто мои частушки слушал,
Прямо скажем — молодец!
- Правда? Не правда? - добавил я, неожиданно для себя.

С водительского места донесся удивленый возглас. В тот же миг трамвай дернулся и уже без проблем довез нас до конечной.