Сирота

                С И Р О Т А
     Егорку Мать оставила в два года. Просто приехала, бросила его на руки свекрам – и была такова. Только и сказала, что одна без мужа тянуть его не может и вдоветь всю оставшуюся жизнь не хочет.
     Мать была молодая, красивая. Мужчины на нее заглядывались, и сама она поощряла их кокетливыми взглядами и озорными улыбками. При муже и то не стеснялась лишний раз бедрами повилять, видя, как аппетитно загораются их глаза на ее женские уловки. С девичьей поры грезила она себе жизнь не провинциальную, обычную, а другую – городскую, красивую и богатую. Окончив школу, учиться больше не захотела, мужа стала приглядывать. Да не какого-нибудь, как у всех, а такого, чтобы мог он ей дать то, о чем она мечтала – жизнь столичную, роскошную. На красоту свою надеялась. Только где в провинции такого взять? Поклонников много, а все не то…
     Пошла мать работать официанткой в ресторан. Работа не пыльная; чаевые дают, с кухни что-нибудь перепадает. А самое главное публика в ресторан не бедная ходит, и все больше приезжие. Там она и познакомилась с Егоркиным отцом, лейтенантом, только что закончившим училище, холостым и, и как она считала, с большими  перспективами. И подумала тогда мать, что нашла она то, что искала. Вырвала у судьбы счастливый шанс на другую жизнь и уж теперь своего не упустит.
     А отцу в то время всего-то двадцать два года было. Приехал своих навестить, показаться в полном параде, чтобы было им чем погордиться перед соседями, дружкам бывшим показаться, учителям школьным. Как- никак высшее летное училище закончил, истребитель теперь. Парень он был не избалованный, растили его в строгости, скромности и трудолюбии. Семья работящая была, простая. Жили не богато, но и не побирались. Как все. А сын теперь перед ними  орлом взлетел! Недаром Виктором назвали – победитель!
     И очень ему форма к лицу была. Высокий статный шатен, глаза синие, лицо румяное и улыбка, такая детская, такая  открытая, словно солнышко в душу заглянуло. Такой не слукавит, не бросит. И закрутила мать, замутила ему голову. Уехал он к месту службы уже с ней, молодой женой. Спроси, как женился, толком и сам бы ничего не ответил – словно в омут затянуло и в колечко заковало.
     Мать себя домашними заботами особо не утруждала, больше на себя внимания обращала. Наряжалась, и пока муж  летал, с другими досуг справляла, не скучала. Работать  в офицерскую столовую пошла, и вниманием ее летчики не обделяли. Нравилось ей быть у всех на виду. А что женщины ее невзлюбили, так что  - красоте ее завидовали, умению так завлечь, чтоб на других не смотрели.
     Только в гарнизоне жизнь скучная, однообразная, а ей в столицу хотелось, в Москву. Вот где она себя показать мечтала! Так и начала пилить мужа, поступай, мол, в академию, хватит в гарнизонах сидеть. У Виктора характер покладистый, в жене души не чаял. А когда она ему сына родила, так и вовсе под ее каблук попал. И добилась бы мать своего, только разбился Виктор. Кто виноват, так толком и не выяснили, замяли дело.
      И осталась мать вдовой с малолетним сыном. При муже поклонников тьма была, а без него всех как ветром сдуло. Поняли мужики, что мать за птица, в случае чего не отвертишься.  А тут еще малой, охотников на такое добро немного сыщется. И решила она отвезти его к свекрам: пусть растят, что от сына осталось. Потому как ей рано себя  забывать при ее молодости и красоте, а сын тому обуза, и должны они понять, что не век ей куковать теперь одной раз так случилось…
     Ничего ей свекры не сказали. Молча Егорку приняли – и только ее и видели. Больше ни разу она не пришла, не написала. Слышали краем уха, что вскоре замуж вышла, уехала с мужем, детей родила.  А про Егорку даже не поминала, будто его и не было совсем. Дед в семье был единственный кормилец, один работал. Бабушка по дому сновала. И рос Егорка на теткиных руках, что сами еще девчонками были. От отца и от них много ему в характер мягкости перешло. Послушным был мальчишкой, словно чуял свою  сиротскую долю. Про отца ему рассказывали, фотографии показывали. А про мать молчали до поры, пока он сам не стал настойчиво выспрашивать, как и что.
     Завидовал Егорка товарищам своим, у которых и мать, и отец были. Подспудно понимал ребячьим своим умом, что не так у него  в жизни все. И тетки хорошие, и дед с бабкой, а все не то. Не знал он материнской ласки, тепла ее. Не слышал отцовского твердого слова, не чувствовал возле себя его надежного плеча и сильных рук. Безнадежная пустота вместо того была в его душе. И заполнить ее было нечем.
     Долго отнекивались свекры от его расспросов. Только Егорка не отступался. И после долгих раздумий свекры решились рассказать ему, как было дело. К тому времени Егор уже школу закончил и, как отец, решил стать офицером. Но перед тем захотел увидеть мать, решил посмотреть, что же она за такое, что ни разу о нем не вспомнила. Не было у Егора к ней ни обид, ни претензий, а была какая-то сосущая боль и странное желание знать ее, словно был он еще соединен с ней не перерезанной пуповиной, по которой текла их общая кровь.
     Свекры собрали его в дорогу по-людски: деньжонок дали с собой, подарок бывшей снохе купили. Все-таки мать она их Егорке, не чужая тетка. Столько лет не виделись, как с пустыми руками ехать? Мать да сын, одна кровь, пусть сами разбираются. А они им не судьи. И поехал Егор с большими надеждами и непонятным чувством страха. Всю дорогу гадал, как встретит его мать – раскинет руки, как орлица, заплачет, голову на грудь ему положит, обнимет крепко-крепко и скажет: «Прости меня, сынок!». А он ей в ответ только и прошелестит: «Здравствуй, мама!», - потому что больше ничего сказать не сможет…
     Не так все случилось. Никто его там не ждал, никто ему не порадовался. Мать взглянула холодно, как обрезала: «Зачем приехал?», – и ни раскинутых рук, ни слез, ни слов прошения. Порвалось тогда что-то в Егорке, понял – чужая она совсем, не нужен он ей. Зря ехал. Сводные сестры и братья тоже косились, и муж матери недобро глядел: уж не лишний ли рот прикатил…Однако сразу не выгнали, пока у Егорки деньжонки были, терпели, подарки приняли. А потом уж безо всякого стеснения на дверь указали – погостил, увидел и скатертью дорога. За столом и то все вместе не посидели ни разу. Ни про кого не спросили, замолчали все, что было раньше. И по всему было видно, что он не ко двору и быть ему здесь заказано.
     Уехал Егор не простившись, не с кем было ему прощаться. Дома никто ничего не спросил, все поняли без слов. И больше никогда никаких разговоров о матери не велось. Умерла она тогда для Егора. Всего и осталось от нее,  что та незаполненная пустота сиротства, которую не смогла заполнить ни жена, ни другие женщины, которых он встречал в жизни и в которых он так искал никогда не знаемую им материнскую любовь.