Психология реформ

               
               
Гл 1.  ПРЕДИСЛОВИЕ, ОНО ЖЕ ВСТУПЛЕНИЕ
Эдвард Горн или просто Горн, психиатр от бога, отважился попробовать себя в качестве писателя. Решится на это его заставили чрезвычайные обстоятельства.  В далёкой молодости он, начинающий врач  одного из серых и скучных психдиспансеров по случаю, а точнее – по приглашению или просьбе перепуганной подруги, учительницы начальных классов столкнулся с необъяснимой аномалией и описал её в специальном журнале. И хоть ничего другого, кроме  описания поведенческого отклонения, сообщить не мог, тем не менее стал известным в своей профессии.
Ценность  описаний была в том, что Горн старательно наблюдал необъяснимый и неизвестный недуг  и сообщал в своих публикациях  о его менявшихся и умножавшихся проявлениях, а также  о  психотерапевтических технологиях собственного изобретения, которые  на два-три дня, правда,  не дольше выравнивали  поведение пациента.
Последний при их первом свидании был мальчишкой-первоклассником, тихо и спокойно  сидевшим  на уроке пока  учительница не задавала очередной вопрос.  После чего  и мгновенно возбуждаясь вскакивал , бежал с поднятой рукой к доске и другой рукой  опускал ладошки тех, кто их тоже поднимал. 
Если добавить , что мальчишка, ответив верно или не верно, сразу успокаивался, но когда возвращался за свою парту, не помнил того, что только что с шумом и в панике натворил, то налицо и для диагноза было вполне достаточно  признаков психического расстройства  с  непреоборимым и неконтролируемым комплексом выскочки.
Но если этого хватало для диагноза и описания проявлений болезни, то ничего больше про таинственный недуг сказать не удавалось, даже за десять школьных лет взрослевшего мальчика, в течение которых Горн был его врачевателем, другом и учителем.
Не останавливаясь для краткости на причинах,  требуется сказать, что Горна, когда его юный друг и пациент заканчивал школу,  выдворили из страны. И на двадцать с лишним лет, до смены власти в России,  разлучили с родиной. И,   что было для него гораздо больнее,   с начинающей учительницей. О  чём Горн сожалел больше, чем о закрытой для него  отчизне.
По непонятным Горну причинам юноша, ответив на два или три его звонка из-за рубежа, полностью и наотрез прекратил переписываться и перезваниваться с Горном.
Но Горн не мог забыть и, сколько бы не проходило времени, не забывал ни  встречу с мальчиком, ни их творческое сотрудничество, сделавшее Горна  известным учёным.
Они  жили теперь по разные стороны океана. Пациент  не давал о себе знать. А Горн и даже на исходе двух десятилетий  всё помнил. Но считал свои исследования безнадёжно и навсегда остановившимися,  хотя и на самой интересной точке.
Дальше последовали неожиданности, точнее, каскад  невероятных событий.
Во-первых, Горн,  вспоминавший в отечестве только подругу своей молодости и больше ничем и никем на родине не интересовавшийся,  мгновенно собрался и, сам себе удивляясь, всё бросил и полетел проститься со своим давним другом и пациентом. Потому что  его постаревшие родители, единственные из прошлого, кто Горна не забывал ,  телеграфировали  о том что его и когда-то маленький, а потом юный друг  и  их сын преждевременно скончался.
Во-вторых и далее Горн едва справился с собой, когда еле успел на уже заканчивавшееся  прощание и там узнал, что тот, кто вопреки его советам   стал не врачом, а экономистом,  недолго и скандально был   … премьером своей страны! В которой успел провести именные и радикальные экономические реформы.
В третьих и уже готовый возвращаться Горн, никогда не интересовавшийся экономикой, случайно и в совершенно особых обстоятельствах узнал, что в реформах, которые провёл его друг, среди логичных  и объяснимых  были и такие решения, принять которые в здравом уме и не потеряв рассудка не мог ни  даже  начинающий, не говоря уже компетентный экономист.
В-четвёртых и в тех же немыслимых обстоятельствах  Горн узнал, что его воспитанник ни в экономическом ВУЗе, ни в дальнейшем в экономическом НИИ  не справился, если вообще собирался справляться со своим непреоборимым позывом выскочки. И, наоборот, научился его использовать.   Для того, чтобы везде,  всюду и чаще всего бессовестно выскакивать и заявлять о себе раньше других. Для того, чтобы делать благодаря этому незаслуженно быструю карьеру.
Горн прекрасно помнил свои давние и не по его вине незаконченные исследования. И безошибочно определил, что открывшиеся ему  и хлынувшие на него  потоком сведения наконец-то  замкнули прерванный круг его находок,  А если иначе сказать, то триумфально, предсказуемо и с исчерпывающей   для Горна ясностью поставили наконец последнюю точку в его затянувшемся на десятилетия исследовании.
Теперь  не оставалось сомнений, что его почивший друг  до последних дней был носителем  всё того же, что и в мальчишестве расстройства сознания,  открытого Горном,  необъяснимого и неразличимого для окружающих.   Дальше было ясно, что не в силах побороть свой недуг почивший научился  использовать  командующую им и толкающую  его под локоть аномалию    неисправимого, не упускавшего ни малейшего случая и часто, если не всегда  бессовестного выскочки. 
На этой волне и вырвавшись  в лидеры, покойный   провёл экономические преобразования именно так, как по убеждению Горна он только  и мог их провести - со следами нездравостей в комплексе принятых при его участии решений и с вкраплениями безусловной  и разрушительной неразумности. По поводу чего Горн, досконально знавший болезнь почившего,  не сомневался и в чём  был априори уверен.
Дальнейшее полностью подтвердило выводы  Горна,  причём  от первой и до последней буквы.  Несколько  авторитетов в российской экономике нашли возможность, пока Горн был в России,  обратиться  к нему,  как к выдающемуся психиатру. Горн встретился с ними,  и они высказали точно такие же, подозрения.  И назвали ему , на что Горн  даже не смел надеяться, и сами примеры, подтверждающие их подозрения  и обнаруживающие  профессиональные, но одновременно и  клинические неразумности в реформах почившего. Три из этих примеров  были особенно показательны и понятны даже  патологическому неэкономисту Горну. Странно было такое встретить, но речь шла о ни на йоту не просчитанных рисках реформ, хотя и очень вероятных, о совершенно  не проработанных и до удивления примитивных  технологиях преобразований и о полном, даже за гранью здравости пренебрежении последствиями реформ для граждан и хозяйствующих субъектов.  Любого из этих факторов, не говоря уже о имевшихся других,  более чем хватало для подтверждения правильности сделанных Горном выводов!
В Штаты Горн вернулся с богатейшим материалом. 
Научным итогом его завершившегося открытия через некоторое время стали сенсационные, как разорвавшаяся бомба, рекомендации  о необходимости  напрямую и всегда  включать психиатров в группы масштабных реформаторов.  Чтобы гарантировать  группы и штабы таких реформаторов, решающих  государственные и общенародные задачи, от опаснейшего проникновения в них по виду здравых деятелей, а на самом деле  выскочек с больным сознанием. 
Но научный отчёт не мог вместить в себя все   события. Которые были… захватывающим литературным сюжетом.
    
          Гл.2 РЕШЕНИЕ  ПИСАТЕЛЬСТВОВАТЬ,  ЧТО ИЗ ЭТОГО 
                ПОЛУЧИЛОСЬ   И ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Талантливый человек талантлив во всём. Проницательный Горн  «разобрался в материале» и быстро пришёл к убеждению, что если содержательно говорить о его актуальном открытии, то только  художественное изложение сможет донести адекватный сигнал до думающей, деловой и прочей общественности . И действительно, при том богатстве перипетий, не мыслимых, но случившихся событий  и потрясающих воображение подробностей, которым располагал Горн, никакой научный трактат, никакие доклады и монографии, конечно же,  не могли выстрелить также, как остросюжетный бестселлер. И книга через некоторое время родилась. 
Чтобы не потерять в своём произведении экономический аспект, Горн уговорил соавторствовать серьёзного американского экономиста и своего друга со времени,  когда тот лечился у Горна по незначительному поводу. Сюжет по своей остроте и неожиданным поворотам  был превосходен. Научный аспект занимал  в книге солидное место, речь  всё-таки шла о сенсационных  открытиях  в  и без того таинственной профессии. Но всё, что касалось науки,  излагалось настолько в контексте и так занимательно, что только увеличивало читательский интерес. А реальные, но похожие на фэнтези научные рассуждения увеличивали тиражи, переиздания и переводы.
Деловые люди, крупные руководители  и политики считали настольной книгу, которая страховала их в процессах высокой кадровой кухни. Психиатры и психологи всем своим сообществом   благодарили Горна за взлетевший престиж своего поприща, а за достоинства и открытия  ставили его художественную книгу на полки фундаментальных трудов в профессии. Читатели могли  получать  особое удовольствие, пытаясь угадать прототипы  реформаторов.  Нередко это  им удавалось, но не с главным героем.
Все и не только в России знали, кто был автором и лидером российских экономических реформ. По результатам и обстоятельствам деятельности в центре книги был именно такой реформатор. Однако и из чувства безграничного долга Горн не пожалел сил на то,  чтобы исключить узнаваемость главного героя  и постарался во что бы то ни стало избежать его сходства с кем бы то ни было реальным. И преуспел в этом. Из-за чего немногие и сверх посвященные, от которых Горн не скрыл прототип героя книги, считали, что бережное отношение Горна к репутации того, с кого писался главный герой, по мастерству и авторскому благородству было в ряду главных  достижений писателя .
Сверх интерес к книге, если сказать одной фразой, определяло то, что Горн как психолог исследовал сознание реформаторов , а как психиатр – их подсознание.
Он был не первым врачом, ступившим на писательское поприще. Но из всех  врачей-человековедов только он посвятил свой труд  редчайшей  и крайне трудной  в распознавании аномалии. Такой, когда носитель  психического и  тяжкого, даже командующего им  недуга внешне существует как ни в чём не бывало.  Демонстрирует безупречную, а часто даже особую ясность ума. И  нисколько не лишается  любой и самой широкой возможности свободно трудиться в любой профессии,  инициативно, творчески и даже  успешно . Ничем   и никому не выдавая себя, на самом деле нездорового и ограниченно здравого.
Быть изначально и тяжко нездравым и при этом  никогда  и  ни в  каких обстоятельствах не выдавать себя и производить впечатление абсолютно здравого  -   только для Горна, когда он брался за книгу,  и только для него одного  это не было парадоксом. И его книга разъясняла почему.
В своей книге о психологии в масштабных реформах психиатр Горн  содержательно  поведал о свойствах и особенностях сознания радикальных  реформаторов. А также, и это было главное, о возможном и серьёзном,  хотя и трудно распознаваемом  психическом нездоровье некоторых из них.
 В его нашумевшей книге ней общались и интриговали уникальные персонажи, решавшие уникальные задачи.  Читателю, как уже говорилось, не возбранялось выискивать и высчитывать  прототипов литературных персонажей. Богатый научный аспект был не обременительным в прочтении, а сверх интересным и временами доходил до  черты, за которой виделась мистика. Вызывала книга и мощный прикладной интерес. Кроме деловых людей, политиков, руководителей, психологов и психиатров книгой с её главным героем, его реформами и достижениями, как сомнительными, так и истинными, зачитывались экономисты. Находившие в книге, как в зеркале  многое из своей профессии и жизнедеятельности. А для историографов постсоветской России книга была ещё и безграничным полем для дискуссий.
Лирическое начало в книге отнюдь не проигрывало ни острому сюжету, ни сенсационным научным открытиям, ни экономическим вызовам. И в жизни, и в книге речь шла о неподвластной времени мечте психиатра  встретить когда-нибудь тот идеал спутницы жизни, который для него десятилетие за десятилетием воплощала подруга молодых лет, по жизни и в книге  учительница младших классов. Прототипом психиатра был сам Горн, и  нечего было говорить, что учительницей в книге и в жизни была неповторимая и никогда незабываемая им Алла. 
Горн, выдворенный в Штаты, не надеялся на встречу , которая была действительно не возможна в тех условиях. Энергичный, успешный, интересный, привлекательный и выглядевший моложе своего возраста, он всегда пребывал в кругу женщин, нередко случалось, что незаурядных. Он был опытен и удачлив в выборе спутниц. Его избранницы никогда не были теми, с кем становится скучно, неинтересно и, в конце концов, тягостно общаться. Горн был к тому же и идеально терпимым и не торопился судить, если что-то не главное в партнёре  не одобрял.
Ему грех было жаловаться на жизнь и на тех, с кем он её разделял. Но идеал, повстречавшийся ему вместе с первым  чувством, незабываемый и со временем только всё больше и больше осознаваемый, ни за что не позволял  остановиться  в поисках мечты  как Горну , так и его  прототипу в книге.
 Финал книги дописала за Горна сама жизнь. Алла на шестом десятке была с ним, и ничто в ней его  ни на йоту не разочаровало. В книге был описан этот счастливейший конец. И только от читателей доносился вопрос, почему Горн и списанный с него психиатр в книге так долго не предпринимал ничего, чтобы найти свою подругу,  небом ниспосланную и всегда остававшуюся в его сердце.
Можно было удивляться, но Алла, прочитав книгу, которая  не оставляла  никаких оснований не верить в высокие чувства Горна, точно также и  задумчиво произнесла:
«И всё-таки ты меня не искал» .