Король и Мастер. Глава 25

25

Брюссель, Мадрид. 1560е годы.

     Створки триптиха раздвинули по его указанию и в который раз яркое, светлое, воздушное содержимое центральной части стремительно брызнуло в него. Принц Вильгельм Оранский видел картину когда пожелает, являясь её владельцем, и тем не менее невольно слегка отпрянул назад от этой брызжущей яркости.

     В который раз он улыбнулся воздушности околоневесомых фигур. От центральной картины исходили лёгкость и какое-то необъяснимое чувство свободы. Вопрос свободы он намеревался затронуть на предстоящем собрании Государственного Совета Нидерландов, он готовил речь о необходимости веротерпимости в Нидерландах.

     Принц Оранский окинул взглядом и боковые створки, в который раз дивясь безграничной фантазии мастера Иеронима. Вильгельм Оранский был довольно равнодушен к живописи, предпочитая ей литературу и знание многих языков, однако  продолжал семейную коллекцию по причине семейной преемственности. Но эту картину Иеронима Босха он созерцал часто, всякий раз восхищаясь её необычностью и смелостью мастера Иеронима. Казалось бы, страшный, жуткий Ад ожидает всех грешников центральной панели. Казалось бы...

     Принц Вильгельм встал, собираясь покинуть комнату, бросил последний долгий взгляд на центр триптиха пока слуги закрывали боковые створки. Ощущение светлой воздушности и лёгкости ещё оставалось с ним какое-то время. Так случалось всегда, это было «послевкусие» картины.

*** 

     Визит графа Ламораля Эгмонта в Мадрид, по поручению нидерландской знати, случился весьма некстати для короля Филиппа. Визит был тем более некстати оттого, что король Филипп догадывался наверняка о чем граф станет говорить. Королю уже доложили о возмутительной речи принца Оранского. В речи своей принц затрагивал священный для короля вопрос веры, говорил о веротерпимости.
   
     Терпимость к еретикам? Никогда. Все пределы и провинции его государства останутся неизменно католическими и он встанет на защиту католиков, как требует того вера и Господь Бог. Они не остановятся на этом. Пойдут дальше и дальше в своих прошениях и требованиях, пока не дойдут до бунта.

     Король Филипп считал, что иногда он вполне может быть снисходителен, простить иные промахи или даже преступления, но не будет такого случая, чтобы он хоть на секунду стал снисходителен к еретикам и бунтарям.

     Король Филипп, возможно, и не принял бы графа, если бы не посланное с быстроходным гонцом письмо Маргариты Пармской, где она просила, умоляла, заклинала Его Величество принять графа Эгмонта и хотя бы выслушать его.

     Его старшая сводная сестра Маргарита, герцогиня Пармская – внебрачная дочь покойного императора Карла - сменила Марию Венгерскую на посту наместницы Нидерландов по настойчивой просьбе Филиппа: фламандские корни Маргариты сыграют определённую роль в том как воспримут новую наместницу Нидерландцы.

     В то же самое время он в письмах настраивал Маргариту на непримиримость в вопросах веры (её предшественница Мария Венгерская отличалась слабостью в этом вопросе, о чём нередко упоминал император Карл) и даже послал ей в помощь непреклонного кардинала де Гранвеля.

     Прибывшего в Мадрид графа Ламораля приняли при дворе любезно, с почестями. Король Филипп долго решал принять ли ему графа или нет, но в конце концов дал графу аудиенцию и внимательно выслушал его страстную речь.

   - Мы рады видеть Вас в добром здоровье и говорить с Вами, досточтимый граф Ламораль. Мы обдумаем Наш ответ и пошлём его наместнице Нидерландов Маргарите, герцогине Пармской, - официально ответил король Филипп, выслушав длительный монолог графа Эгмонта.

     После аудиенции ничто не задерживало графа в Испании. В считанные дни он собрался, нанёс несколько визитов вежливости с благодарностями за приём и отправился в обратный путь.

     Вскоре после визита, в один из вечеров король Филипп составлял пункты письма к Маргарите Пармской, которое затем напишут и отправят наместнице секретари. Он предоставил некоторые административные уступки нидерландской знати, но никакой веротерпимости не допускал.

     Яростно горящий огонь камина и трепещущие язычки свечей отбрасывали фантастические двигающиеся тени на стены. Тени сливались друг с другом, появлялись и исчезали, вырастали и уменьшались. Вся эта активность вызывала у короля Филиппа чувство, что он присутствует на диком плясе ведьм.

     Созерцание теней вызвало в нём состояние какого-то беспокойства. Король закрыл глаза, силой воли сбросил с себя необъяснимое наваждение. Он схватил колоколец, позвонил и сказал мгновенно появившимся в дверям слугам, что можно вызывать церемонимейстера – он отправляется почивать.

     Очередное письмо из Нидерландов от Маргариты Пармской разозлило короля Филиппа. Маргарита сообщала своему суверену о возникших и быстро распространявшихся по всем Нидерландам бунтах черни, сопровождавшихся жестокими разрушениями католических храмов и церквей.

     Она и поддерживающие её аристократы надеются вскоре совладать с бунтарями. Послание было написано со всею полагающейся учтивостью, но от короля Филиппа не ускользнул исходивший из письма упрёк.

     Бунт? Бунт необходимо задавить в самом начале и здесь нужна твёрдая рука.
После недолгих раздумий король Филипп назначил аудиенцию герцогу Албе, объявил тому, что посылает его в Нидерланды привести в порядок опасную ситуацию и наделяет его для этого всеми необходимыми полномочиями.

     После аудиенции с герцогом, неожиданное спокойствие воцарилось в его душе, он даже счёл не лишним осведомиться у Руя Гомеса, принца Эболи, что тот обо всём этом думает. Ответ Руя неприятно поразил и разочаровал короля.

   - Ваше Величество, выслушайте Вашего преданнейшего слугу и друга, всю свою жизнь верой и правдой служащего Вашему Величеству и Испании.
Такое пышное, торжественное вступление показалось королю недобрым знаком, он позволял Рую Гомесу обращаться к себе проще, без бургундской торжественности..

   - Умоляю Вас не посылать в Нидерланды герцога Альбу, иначе испанская корона может лишиться Нидерландских провинций, и это нанесёт ей непоправимый или, во всяком случае, чрезвычайно тяжёлый удар, даже более тяжёлый, чем если бы Испания лишилась Индий.

Герцог – преданный Испании гранд, человек отличительных качеств. Но в силу своего опыта и характера, герцог сразу по прибытию в Брюссель начнёт крушить всё вокруг себя. В Нидерланды лучше послать в помощь герцогине Пармской многоопытного вельможу, умеющего вести разговоры как со знатью, так и с торговцами или крестьянами и ловко извлекать пользу из услышанного.

Он поможет привлечь часть бунтарей на сторону знати и тем самым расколоть их единство. Герцог же сразу бросится разжигать костры, сжигать и убивать всех без разбора.

     Король Филипп подозревал, что взаимная неприязнь Герцога Альбы и принца Эболи друг к другу и стояние каждого во главе враждующих, борющихся за влияние придворных группировок сыграли не последнюю роль в пламенной речи принца Эболи.

     Их мнения по любому вопросу от того какие наряды носить при дворе до методов и средств борьбы с еретиками и преступниками нередко были противоположными. Король Филипп и не пытался примирить группировки. Такое положение дел его вполне устраивало. Он выслушивал всех своих советников, а затем принимал решения. В конце концов выиграет Испания.

***

     Быстрее, быстрее. Дорога каждая минута. Посланный монархом Герцог Альба вот-вот ступит на землю Нидерландов. И тогда ему несдобровать, тогда им всем несдобровать. Следа их не должно остаться в Брюсселе. Оба графа прибудут к нему в Бреду, там они обсудят положение, решат как быть дальше.

     Вильгельм, тридцатипятилетний принц Оранский, в спешке покидал свою брюссельскую резиденцию, его германская жена и дети уже находились в Германии. Во дворце царил беспорядок, принц рассчитал всю прислугу. Остался только верный дворецкий, да трое людей, согласившихся сопровождать принца.

     Он убедился, что несколько ценных вещей, а особенно триптих Иеронима Босха, хорошо спрятаны. Не осталось ни времени, ни возможности переправить громоздкую картину в одну из других его резиденций.

     Он надеялся когда-нибудь вернуться в Брюссель. Он любил Брюссель и свой великолепный брюссельский дворец. Но в потаённых глубинах души он прощался с картиной. Он предвидел: герцог войдёт во дворец, даст разграбить солдатам, но триптих Босха герцог непременно возьмёт себе, если разыщет.

     Это будет месть герцога его семье, дяде Генриху. От разных людей, из обрывочных сведений он со временем составил историю треугольника, заключавшего в себе герцога Альбу, графа Генриха Нассауского и Менсию де Мендосу.

     Герцог спесив и злопамятен, он непременно воспользуется случаем и отомстит его семье за свою неудачу много лет назад, даже если ни дяли Генриха, ни доньи Менсии уже давно нет в живых. С этими мыслями принц Оранский покинул брюссельскую резиденцию через боковую дверь. Мог ли он предположить, что никогда больше не суждено ему вернуться ни в этот дворец, ни в Брюссель.

     Тотчас по прибытию в Испанию герцог Альба повелел трём ведущим аристократам Нидерландов – принцу Оранскому, графу Хорну и графу Эгмонту явиться пред его очами.

     В замке Оранского в Бреде – принц обладал также титулом графа Нассау и Бреды – трое решали как и когда им исполнить приказ нового уполномоченного короля Филиппа в Испании.

     Вернее, решали двое, принц Оранский был решительно против появления перед герцогом и пытался убедить соратников оказаться благоразумными и покинуть страну.

   - Это обман, ловушка – решительно заявил Вильгельм соратникам, - мы будем арестованы немедленно, а затем казнены. Нам нужно бежать и как можно скорее.
   - Дорогой принц, Вы несколько преувеличиваете, - отозвался граф Хорн, - нам нечего стыдиться или бояться, мы верой и правдой служили императорской и испанской коронам.

   - Совершенно очевидно, граф прав, - поддержал Хорна Эгмонт, - мы должны поступить по чести и явиться перед герцогом.
   - У герцога свои понятия о чести. Он объявит нас главарями бунта, еретиками и казнит. Хорошо, если мечом, а то и на костёр отправит. Герцогиня Пармская Маргарита сразу по прибытию Герцога Альбы сложила с себя обязанности наместницы Нидерландов, не желая участвовать в кровавом месиве, которое непременно устроит герцог. Поэтому я призываю проявить благоразумие, скорее скрыться, чтобы избежать смерти. У меня есть связи в Германии; и во Франции, Англии можно найти людей, которые согласятся нас укрыть.

   - Помилуйте, принц, да за что же нас казнить-то? - искренне подивился граф Эгмонт, - мы, напротив, помогали Маргарите Пармской погасить бунт. И не забывайте также, что как не велики полномочия Фернандо Альвареса де Толедо, их не достаточно для нашей казни. На такое решение полномочий достаточно только у нашего суверена, короля испанского Филиппа.

Граф Хорн согласно кивнул головой, принимая сторону Эгмонта.
   - Вспомните, что я побывал в Мадриде, где меня прекрасно принимали, и ясно изложил королю наши взгляды и пожелания, - напомнил граф Эгмонт.

   - И вспомните что мы получили, - подхватил принц Оранский, - король Филипп не сделал ни малейшей уступки относительно веротерпимости. Наш монарх начитан, вдумчив и любит искусство. В то же время, его негнущееся твердолобие в вопросах веры всегда поражало меня. « Божий Знаменосец» Карл тоже стоял на защите католической веры, но когда необходимо, он мог быть гибким.

   - Мы тоже католики, - в один голос воскликнули Хорн и Эгмонт.
   - Так или иначе, честь повелевает нам явиться пред очами Герцога Альбы, - гордо воскликнул Хорн под одобрительное согласие Эгмонта.

   - Я по-прежнему предлагаю бежать и как можно скорее. Герцог уже наверняка отправил войска на север. Во всяком случае, я так и сделаю, я не стану обрекать себя на верную гибель, - печально повторил принц Оранский. Он понял, что потерпел фиаско и ему придётся покидать Бреду одному.


     Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба бродил по разорённым залам брюссельского дворца Вильгельма Оранского. Дворец был уже разграблен солдатами, многими ценными вещами удалось им поживиться, а драгоценности, за которой охотился сам герцог так ещё и не удалось найти.

     Однако, герцог знал наверняка: знаменитый триптих Иеронима Босха, одна из жемчужин коллекции Генриха и Менсии, находится здесь, во дворце. Оставленные в суматошном беспорядке залы говорили о спешном бегстве. Вильгельм Оранский не успел переправить громоздкую картину и уж, конечно, не взял её с собой.

     Лютеранские разбойники-бунтари тоже не добрались до картины, она хорошо спрятана, да и принц, возможно, является одним из главарей разбойников. По приказу герцога в поисках картины Босха обследовался каждый угол дворца. Раньше или позже картина будет найдена.

     Ему приходилось видеть картину во дворце Генриха и Менсии, а затем - юного принца Оранского. Отплывая по приказу короля Филиппа из Испании в Нидерланды, герцог поклялся себе добыть пресловутый триптих.

     Он уверял себя - это дело чести, хотя какой-то внутренний голос тихо вторил, что честь здесь совершенно ни при чём, здесь только долголетняя злость и ненависть.

     Бродя по разрушенным залам дворца, герцог представлял себе как по залам когда-то ходили Менсия и Генрих, смотрели на триптих. Когда донья Менсия возвращалась в Испанию после смерти нидерландского мужа, она, наверняка, предприняла попытку завладеть триптихом и увезти с собой.

     Герцогу было известно как высоко ценила донья Менсия необычные картины Иеронима Босха. Даже картину для своего надгробия донья Менсия заказала или купила у последователя Босха. После смерти Менсии он инкогнито посетил её могилу и видел надгробную картину, написанную мгновенно узнаваемым стилем Босха.

     Герцог погрузился в воспоминания, уносясь мысленно в далёкое прошлое. Вот он пылкий восемнадцатилетний отпрыск влиятельной семьи грандов, состоявшей когда-то в родстве с королевской семьёй.

     Встретив однажды шестнадцатилетнюю красавицу Менсию, принадлежавшую к не менее могущественной семье де Мендоса, молодой Фернандо Альварес уже не смог её забыть. Облик прекрасной Менсии преследовал его повсеместно, и днём и ночью.

     Его семья приветствовала увлечение Фернандо Менсией, семья де Мендоса казалась им вполне подходящей партией для возможных родственных связей. Менсия де Мендоса никак не поощряла ухаживания пылкого юноши, явственно влюблённого в неё, но и не отвергала бесповоротно - сказалось давление её семьи, которая была не прочь породнится с герцогами Альба и поэтому относилась вполне благосклонно к знакам внимания Фернандо Альвареса.

     Казалось, всё постепенно и логично шло к свадьбе и последующему слиянию двух великих семей Испании. Начались предварительные переговоры о предстоящем официальном сватовстве и возможных городах для брачной церемонии. Но один человек воспрепятствовал союзу и человеком этим являлся император Карл.

     Оказалось, у него тоже виды на юную, прекрасную Менсию. Виды прояснились, когда император выступил сватом от имени графа Нассау и Бреды Генриха и выдал Менсию замуж за графа, вдовца не первой молодости. Её семья посчитала себя не в праве отказывать императору.

     Фернандо Альварес был сокрушён, раздавлен. Он чувствовал себя птицей, у которой подрезали крылья, чтобы она уже никогда не смогла взлететь ввысь. Он не нашёл в себе сил на ненависть к императору – его успехи в обучении военному искусству предвещали долгую и успешную службу на военном поприще при дворе императора и испанского короля Карла.

     Но неудовлетворённая страстная любовь, гнев, боль кричащей души искали выхода. Все чувства эти  вылилась в ненависть к Генриху Нассаускому. Как назло, император благоволил к весёлому, благодушному Генриху, когда-то приятелю его отца, герцога Бургундского Филиппа. Интриговать против графа, вставшего на пути его любви и счастья обладать любимой женщиной, было делом сложным и неблагодарным.

     Лёгкий характер графа и приветливое обращение сделали своё дело – Менсия, новоиспечённая графиня Нассау, довольно быстро свыклась со своей участью и со временем нашла эту роль вполне приятной. Они оба оказались увлечены искусством. Как только представился случай, Генрих отбыл в Нидерланды и увёз с собой прекрасную Менсию.

     А Фернандо Альварес через несколько лет женился на своей кузине Марие Энрикес, женился скорее по обязанности иметь семью и наследников титула, чем по собственному желанию. Мария была достойной, благочестивой девушкой из его семьи. Он относился к ней с должным почтением, но не любил. Он по-прежнему любил Менсию.

     Неудовлетворённость, глухая тоска и печаль, являвшиеся теперь постоянными спутниками Фернандо Альвареса, вылились в интрижку с дочерью мельника. В год его женитьбы дочь мельника родила сына.

     С отъездом четы Нассау в Нидерланды ненависть Фернандо Альвареса постепенно утихла. Но не исчезла. Она подпитывалась визитами в Нидерланды, когда он встречал чету Нассау. Союз Генриха и Менсии, несмотря на старания убедить себя самого в обратном, виделся герцогу вполне успешным и благопристойным, связанным если не любовью, то терпимостью и общими интересами.

     Брюссельский дворец Генриха и Менсии, по залам которого он сейчас расхаживает, стал обителью манны небесной для художников, поэтов и музыкантов. Уже значительно позже герцогу стало известно, что граф Нассау в своё время, восхищаясь красотой Менсии де Мендосы, не испытывал, тем не менее, желания вступать в новый семейный союз.

     Инициатором этого брака явился император Карл. И логика императора стала ясной повзрослевшему герцогу. Являясь королём Испании и придавая огромное значение нидерландским провинциям своего государства, император стремился породнить видные испанские и нидерландские семьи. Этим шагом император также пресёк образование в Испании семейного блока, влияние которого могло соперничать с властью самого императора и короля испанского Карла.

     Герцог тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Приказал привести дворец в порядок и продолжать поиски картины. Дни за днями осматривания, обстукивания каждого угла дворца не дали результатов. По приказу герцога Альбы разыскали и схватили дворецкого.

     Ни один мускул не дрогнул на его лице когда его привели в комнату пыток, продемонстрировали наводящую ужас коллекцию орудий добывания правды и каких угодно признаний. Мысленно дворецкий приготовился к медленной, мучительной смерти. Но герцог Альба поступил иначе.

     Схваченные жена и дети дворецкого, их лица, искажённые ледяным страхом, быстро развязали язык дворецкому. Как не был он верен и бесстрашен, страх за жизнь семьи пересилил, он выдал потайную дверь.

     Явившихся к Герцогу Альбе графа Эгмонта и графа Хорна тотчас арестовали. Всё произошло точно как предсказывал Вильгельм Оранскаий. Филипп Монморанси, граф Хорн и граф Ламораль Эгмонт были казнены на центральной площади Брюсселя в июне 1568 года. Казнили и секретаря Эгмонта, Яна ван Каземброта.

     Среди его конфискованного имущества герцогу приглянулся триптих всё того же Иеронима Босха, изображавший Поклонение Волхвов. Герцог взял волшебную картину себе с мыслью послать её в подарок королю Филиппу. Любовь короля к живописи была общеизвестна. Триптих, разысканный в брюссельском дворце Вильгельма Оранского, герцог Альба оставил себе.

     Весть о казни Хорна и Эгмонта внесла в душу короля Филиппа опустошение, смятение и беспокойство. Это было редкостью. Этого не должно было случиться. Король Филипп соизмерял все обстоятельства, выслушивал своих советников, тщательно и долго обдумывал и отгонял от себя все эмоции, прежде чем принять какое бы то ни было решение государственной важности.

     Творец всего сущего возложил на его плечи роли правителя и защитника христианства. Тяжёлая ноша, но он не роптал, а изо дня в день трудился во славу Господа. Так он поступил и на этот раз, решая судьбу Хорна и Эгмонта. Руй Гомес, принц Эболи высказался против казни столь видных и популярных у себя в Нидерландах дворян.

   - Ваше Величество, казнить Хорна и Эгмонта было бы непоправимой трагедией. Если казнь произойдёт, это приведёт к новому, ещё более сильному бунту. Испанская корона может потерять драгоценные Нидерланды, из которых мы черпаем едва ли не больше средств, чем из обеих Индий при всём их серебре и золоте. Герцог же всё решает оружием. Это не всегда эффективно, Ваше Величество. И как воспримут казнь при дворах Европы ? Репутации Испании будет нанесён ущерб.

   - Герцог Альба считает их главарями бунтовщиков, находясь на месте, в Нидерландах. Он, безусловно, видит лучше и больше, чем мы с Вами из Испании, дорогой принц.

     Король Филипп казнил заговорщиков против короны и веры и был убеждён в своей правоте. Мало того, король надеялся когда-нибудь добраться до Вильгельма Оранского. Дворы Европы заговорили о предвзятом суде, о жестокости испанского монарха, в которой не было необходимости. В еретической Англии симпатизировали сбежавшему Вильгельму Оранскому.

     Даже кузен Максимилиан, ставший уже императором после смерти своего отца Фердинанда, в посланном Филиппу письме выразил глухое недовольство невиданными зверствами Герцога Альбы в Нидерландах под покровительством Его Величества Короля Испании, не оставлявшими для населения иного выбора, как поднимать новые бунты сильнее прежних, которые могут переброситься и на другие земли.

     Испанский король Филипп, один из самых могущественных монархов мира, чувствовал себя едва ли не изгоем. Король Филипп ощущал давление со всех сторон: послы не замедлили выразить Королю Испании мнения своих суверенов. 

     Состояние прострации, в котором пребывала его душа, усиливалось отчаянием: Дон Карлос находился между жизнью и смертью. Волею короля Дон Карлос был заключён под домашний арест когда он попытался бежать в Нидерланды.

     Двадцатитрёхлетний принц мечтал быть правителем, если не всего государства, то Нидерландов. Король Филипп ранее думал отправить сына в Нидерланды наместником от своего имени. Но усложнившаяся ситуация в Нидерландах и упадок состояния здоровья принца, с припадками то ярости, то необычайной слабости, не оставляли королю надежды на то, что принц сможет стать его наследником и управлять огромным государством.

     С ужаснувшим его удивлением король Филипп отметил недоверительно-ненавистное отношение принца к Герцогу Альбе и симпатию к нидерландским мятежникам. Недоверчивость Дона Карлоса не смущала короля Филиппа, он и сам никому не доверял полностью, а вот снисходительность в Нидерландах могла дорого обойтись Испании.

     Король Филипп поэтому ограничил передвижение Дона Карлоса несколькими комнатами мадридского дворца Альказар. Это было заточение. Принц пытался покончить с собой и тогда из комнат убрали все предметы, которыми принц мог поранить себя.

     В душе короля Филиппа боролись два человека: отец, любивший своих детей, и государь, призванный Творцом управлять землями и народами своего государства. Отец говорил, что у него есть сын и он очень болен, государь говорил, что у него и у государства нет наследника.

     Отчаяние короля Филиппа усугублялось ещё и тем обстоятельством, что ситуацию с Доном Карлосом тяжело переносила его жена Елизавета. Дон Карлос всегда был мил и обходителен с ней, преподносил роскошные подарки. Плачевное положение Дона Карлоса отзывалось состраданием в сердце королевы.

     Состояние королевы Елизаветы стало ещё одной болью короля Филиппа. Здоровье королевы Елизаветы с детства не отличалось крепостью. Визиты к Дону Карлосу вносили тяжкое смятение в её сердце. Обеспокоенный слабостью дорогой супруги, король Филипп, надеявшийся получить наследника и каждый день моливший об этом Бога, перевёз Елизвету в прекрасный дворец Аранхуэс, полагая, что прогулки по несравненным его садам, создававшимся под личным неусыпным наблюдением короля, пойдут на пользу. Он метался теперь между Аранхуэсом и Альказар, но недолго.

     Дон Карлос скончался тёплым июлем, его похоронили в мадридской церкви Святого Доминика, недалеко от дворца. После похорон принца королева слегла. Почти каждый день король Филипп находил время для посещения супруги. Иногда приводили маленьких принцесс, их дочерей Изабеллу и Каталину, и они проводили время вместе. Королева Елизавета отошла в мир иной в октябре, ненадолго пережив пасынка. Они были ровесниками.

     Двор погрузился в траур по принцу и королеве. Королеву Елизавету искренне любили при дворе и в народе. Весёлая, жизнерадостная, любительница роскошных нарядов, она, вместе с тем, сумела стать примерной супругой королю Филиппу и иногда даже его советником, умело балансируя между мессами и балами.

     Были дни, когда большую их часть король Филипп проводил в молитве и не пропускал ни одной мессы. Несмотря на истовые молитвы и отслушанные мессы, короля не покидало ощущение, что на него обрушилась кара Господня. Ощущение это вселялось в короля всё глубже ещё и оттого, что, согласно донесениям испанских посольств, дворы Европы уверовались: смерть Дона Карлоса и королевы Испании Елизаветы – не что иное, как наказание Господне за казнь нидерландцев.

     « Да за что же, Господи Всемогущий? Ведь я казнил бунтовщиков и стоял на защите истинной веры». Королю Филиппу представлялись картины, изображавшие Несение Креста Иисусом, страдание и боль на лике Иисуса. Часто ему представлялись картины Иеронима Босха, где Иисуса с его непомерно тяжкой ношей окружали ожесточённые, злобные лица.

     Король отгонял наваждения усилием воли, говорил себе: сопоставление себя с тянущим крест Иисусом – это грех.

     Вести от Герцога Альбы из Нидерландов разочаровывали и гневили короля Филиппа. Утихомирить бунт не удавалось, он разразился ещё сильнее, невзирая на многочисленные казни. Сбежавший Вильгельм Оранский сблизился с еретиками, собрал войска и пытался атаковать испанцев.

     Вместе с этими несчастными вестями герцог прислал подарок. Когда внушительных размеров свёрток освободили от нескольких обернувших его слоёв, король Филипп увидел гризайль, изображавший мессу Святого Григория. Он мгновенно узнал картину и вспомнил, где он её видел: в брюссельском доме Яна ван Каземброта, секретаря графа Эгмонта.

     Волшебный триптих Иеронима Босха со сценой Поклонения Волхвов на центральной панели произвёл на него тогда сильное впечатление, несмотря на недавний ошеломляющий эффект триптиха принца Оранского. Развернув створки триптиха, король Филипп, как и годы назад, очутился в благословенном мире Книги Книг.

     Первый быстрый взгляд напомнил Филиппу совершенство Яна ван Эйка ясностью красок и реалистичностью деталей. Но следующий взгляд разрушил первое впечатление. Не было у Босха умиротворённой благостности великого фламандца ван Эйка. Напротив, король Филипп ощутил некое напряжение, неспокойность. Он ощутил тревогу за младенца Иисуса, как если бы это был его сын. Недобрые силы выглядывали из-за углов, угрожали будущему Сына Господня.

     С силами этими король Филипп будет вести нескончаемую битву. Битву со злом ереси. Ещё король Филипп ощутил уже знакомое влечение к картине и желание внимательно разглядеть каждую деталь, за которой мог скрываться загадочный символ или аллегория. Живой интерес любопытства к необычному художнику, рождённый в Нидерландах сменился подлинным влечением. Его созерцание живописных полотен нередко заканчивалось созерцанием имевшегося у него Босха и попытками разгадать загадки.

     Это было время аллегорий. Во Франции и Италии всё ещё сохранялась зародившаяся десятилетия назад мода на разгадывание загадок аллегорических картин, специально для этого написанных художниками на мифологические и библейские сюжеты. Босх не писал, судя по всему, мифологических картин. Во всяком случае, король Филипп не обладал таковыми. Картины Босха были его аллегорическими загадками.

     Король Филипп отвёл, наконец, взгляд от картины. Он мысленно поблагодарил герцога за роскошный подарок. А что же случилось с непостижимым босховским триптихом Вильгельма Оранского?  У него были копии картины, в том числе и копия центральной части на гобелене, но король Филипп задался вопросом, что же случилось с оригиналом. Удалось ли сбежавшему принцу увести его с собой?

     Принц Оранский весьма прохладно, Филипп знал это о нём, воспринимал искусство живописи. Но невзирая на собственное отношение, триптих этот являлся семейной ценностью, одной из жемчужин коллекции, собираемой предками Оранского и в особенности графом Генрихом Нассау-Бреда. Или картина канула в числе уничтоженных крушащими всё на своём пути бунтовщиками-еретиками? Или триптих, как и этот, что сейчас перед ним, оказался у герцога?