Волшебное средство

Сказка для достаточно юных

В некотором государстве, монархическом королевстве не то чтобы давно, но и не так чтобы недавно, жил был король. Не один жил: с министрами, хофмейстерами и прочими надворными и придворными. И была у него, как и в жизни случается, супруга-королева и, как в сказках полагается, дочка на выданьи, -- но только оба этих обстоятельства ни никакого, прямо-таки не малейшего отношения к дальнейшему повествованию, как ни странно, не имеют.

Жил себе король, поживал припеваючи: светсткие журфиксы и банкеты при дворе устраивал, королевскими охотами на кабанов и медведей развлекался, в кинга, не боясь проиграться, резался и никакими государственными делами особенно себя не утруждал. Ведь монархия-то была неограниченной, и никто не мог запретить монарху передать бразды правления в Министерский совет. Король лишь для пущей важности к правлению изредка подключался: полистает подготовленные королевские указы, “так как” на “поелику” исправит, запятую где не надо поставит и изречет:

-- Соизволяю приложить к сему наше королевское факсимиле!

Так и король и управлял. Но вот стал он подмечать, что как-то падает у него интерес к королевским охотам, балы и прочие журфиксы совсем в тягость стали, а в карты начнет игрвать -- то и дело ему козыри напоминай.

Осмотрел его Главный королевский лекарь всесторонне, ощупал повсеместно и доложил на Министерском совете:
-- За вчерашний день с головы Его Высочества упал 21 волос!

-- Не злоупотребляет ли его Высочество игрой в очко? -- осмелился пошутить министр культуры.
-- Я попросил бы... -- внушительно одернул его министр справедливости. -- Ведь в библии сказано, что просто так с головы человека ни один волос не упадет, а тут 21. Другое дело, что опасение возникает: уж не редеет ли наша монархия?

-- На все воля божья, -- вздохнул советник министра индустрии по вопросам снабжения.
-- Ну, это уж вы оставьте, такие высказывания, -- сказал референт из спецотдела истинной веры. -- Сейчас уже не те времена, чтобы все на бога валить.

-- И хуже всего, что совершенно не предугадаешь, как это воспримут широкие массы черни, -- озабоченно произнес министр общественного мнения. -- Мне кажется, что...

Но тут двери растворились, и вошел церемониймейстер:
-- Прошу прощения у ваших превосходительств. Его королевское высочество срочно вызывает к себе весь Министерский совет на аудиенцию.

-- Мы думаем, господа, что вы все успели осознать серьезность положения, -- сказал монарх, когда все собрались. -- На всякий случай напомним, что здоровье Нашего Величества -- забота общегосударственная, причем первостепенной важности. И мы ждем, что же предложат на этот счет наши мудрые визири.

Министра посовещались и решили: без консилиума Лучших Лекарей решить ничего нельзя.
-- Наука здесь ничем помочь не может, -- таково было общее мнение медицинских светил. -- У Его Величества -- болезнь особая, королевская, и как к ней подступаться -- неизвестно. Будь перед нами простой смертный с такими же симптомами, а не Его Величество, мы бы враз его вылечили. Но ведь у короля даже кровь королевская, не говоря уж о прочих органах. Как ни зазорно нам, ученым лекарям, в этом признаваться, но вся надежда здесь -- на средство от всех болезней, т.е. на бальзам.

-- Ну так и несите сюда этот бальзам -- сказал король.
-- Увы, Ваше Высочество, это невозможно. Наша фармакопея этот препарат не сумела освоить -- по причинам химико-политического характера.

-- Ну так соизвольте откуда-то его ввести!
-- 98,7% мирового производства бальзама приходится на малое государство Целлурия со столицей в городе Аме. Кстати, слово “бальзам” -- от названия этого города: “баль”, т.е. мазь, из “Ама”.

Король взглянул на министра королевской казны:

-- Партия этого препарата должна быть закуплена к ужину!

-- Осмелюсь доложить, этого нельзя сделать:ведь Ваше Величество 5 лет назад изволили подписать ультиматум целлюрянам, где говорилось: “Или вы вводите в свое правительство наших советников с решающими голосами, или мы прекращаем поставку пробирок и склянок для наших снадобий”. И теперь нас не соединяет с Амом ни один дипломатический канал.

Вечером король вновь созвал Министерский совет, который постановил:
1. Государево здоровье есть здоровье государственное.
2. Решение наболевшего вопроса должно быть проведено по линии Министерства общественного здоровья.
3. Ввиду особой важности ответственность за разрешение вопроса возлагается на главу этого Министерства.

-- Все правильно, -- сказал король, выслушав постановление, -- за исключением одной детали: этим делом займется сам Премьер. Не потому, что он лучше вашей кандидатуры, а просто чтоб лишний раз напомнить, что у нас не какая-нибудь относительная монархия, а настоящая, т.е. абсолютная.

-- Я готов, -- сказал Премьер. -- Когда прикажете выполнять высочайий указ?
-- Незамедлительно! Даю сроку 3 года, 3 месяца и 3 дня -- для простоты запоминания.

И, обращаясь ко всему собранию, король сказал:
-- А теперь оставьте нас двоих, мы хотим поговорить по душам.

-- Вот что, Иван Митрофанович, -- сказал король, когда министры покинули аудиенц-холл, -- Центурия далеко, за тридевятым или даже тридесятым царством. Сказывают мне, что люди там все сплошь пожилые, все потому, что мазью своей мажутся. Каждое смазывание полжизни добавляет. Вот и привези ты мне той мази три порции, плюс, значит, полторы моей жизни. Привезешь -- быть тебе и дальше Премьером; не привезешь к концу данного сроку -- можешь вообще не возвращаться, потому что не пережить тебе по возвращении больших неприятностей. Такой, например, как виселица.
Король улыбнулся и добавил: -- Как тут не пожелать тебе успеха. 

Не теряя времени, Премьер связался с лучшим авиатором королевства генералом Пчелкиным.
-- Вот что, генерал, сказал он. По приказу короля я вылетаю завтра в Центурию. Так что завтра с утра твой аэроплан должен быть готов к вылету. Заправься как следует -- путь-то неблизкий... Постой-ка, а может по-простому -- ковром-самолетом?
-- Ваше дело, ваше высочество, -- ответил авиатор. -- Оно, конечно, надежнее, чем наши аэропланы, да скорость -- смех один, всеми ветрами тебя обдувает, я уж не говорю, что удобств совсем никаких...
-
- Это да, если без удобств -- тогда, конечно, лучше положиться на технику. Что ж, завтра, как солнышко вылезет, и вылетим.

Потом премьер вызвал к себе зампремьера, передал ему дела, дал инструкции по управлению государством и пошел домой несколько даже пригорюнившись. Шутка ли, отправляешься в страну, с которой без дипломатии обходишься, да еще оттуда контрабандой надо что-то вывезти. Да что поделаешь -- высочайшая воля.

Настало утро. Попрощался бывший глава правительства со своим семейством, взял пожитки, что жена собрала, и полетели они с генералом Петушковым курсом на Центурию.

Вот они летят и летят. Проплывают внизу города и страны, моря и реки. Вот уж трижды-восемь земель пролетели, уж цель близка. Но мотор вдруг закашлял, захрипел, зачихал... и смолк. А внизу был, между прочим, необъятный океан.

Устраняться от чего-то наш премьер умел, и он закрыл глаза, заткнул уши... но глаза не закрывались, они пучились от испуга, всматриваясь в приближающиеся волны. Парашюты к тому времени еще не были изобретены, а потому воспользоваться ими не было никакой возможности. Не выдержав нервного напряжения, премьер впал в беспамятство.

Опытным авиатором был генерал Пчелкин, да только не справился он с управлением:
из пике аэроплан так и не вышел...

И это притом, что о его незаурядности даже сама фамилия свидельствовала.

В самом деле, вот как распределялись верховные должности в королевской авиации.
Генералы Орлов и Коршунов -- тяжелые и пикирующме бомбардировщики.
Полковник Стрижов -- штурмовая эскадрилья.
Подполковники Чайкин -- ее гидромоторная секция,
Воробьев -- гражданская,
Грачев -- сельскохозяйственная авиация.
Не говоря уж о том, что премьер-министр имел фамилию Альбатрсов.

Каждый на своем месте. А тут первый ас королевства -- какой-то Пчелкин. Человек с такой фамилией, да чтобы без выдающихся данных, просто в авиаторы даже не должен был бы пробиться. А он вот -- до высот службного положения взлететь сумел. И место его последнего успения было под стать его его величию. Стоит напомнить, что аэроплан упал в океан.

Надо откровенно признаться, что всей сказке сейчас угрожает большая опасность. Что, если и премьер тоже погиб? Тогда ведь и рассказывать станет не о ком, разве что действие в загробный мир перенести. Но в него не все из читающих сказки верят, потому такой сюжетный ход надо оставить -- и подумать, как бы суметь спасти Ивана Митрофановича от неминуемой вроде погибели.

Конечно, нетрудно предусмотреть островок поблизости от места катастрофы. Маленький такой островок, с хлебным деревом и кокосовой пальмой посредине, -- чтобы было ему чем и голод и жажду утолить и где мокрые одежды одежды высушить.

Это все хорошо, пусть именно так все и будь. Но как ему суметь не утонуть при падении, а еще и потом, коли очухается?

Есть идея! Есть способ спасти Премьера и сказку продолжить: он спасся благодаря... умению держаться на поверхности! Король-то как начальник у него ведь баламутный был, всяко надо было выкручиваться, вот премьер и приобрел навык -- на плаву удерживаться, не тонуть.

Так что сказка продолжается. Разбудило премьера... хотя какой он теперь премьер? Ни портфеля, ни кабинета, ни референтов и секретарш. Так что будем называть его по-простому, по имени да по отчеству -- Иван Митрофанович, или еще проще -- И.М.

Разбудило экс-премьера И.М. чувство долга: надо же было исполнять государственное, и государево тож, поручение. Да и по ходу сказки обязательно же он должен пробудиться. Ведь если бы И.М. спал и рассказчик надолго бы остановился на этом, то читающим эту сказочную быль стало бы скучно, разве что только если бы ему снилось что-то сверхинтересное. А ему вообще ничего не снилось. Он спал как убитый из-за случившихся с ним передряг

Так вот, проснулся И.М. и чуть было не стал отдавать своему заму указания -- обсудить с референтами да советчиками повестку-заседания-относительно-плана мероприятий-в-направлении-отыскания-средства-от-всех-болезней, да вспомнил, что нет у него ни заместителя, ни референтов-советчиков. Ему непонятно было даже, где он находится. Открыв глаза, он убедился, что лежит на печке. Привстав, он уточнил: на берегу чего-то. И лишь поднявшись почти во весь рост  (во весь -- не получилось), он увидел и сам островок и океан вокруг. И задал себе вопрос:
-- Что же меня спасло: умение держаться на поверхности или способность выходить сухим из воды?

Одежда, однако, была мокрой.
-- Что ж, -- сказал он с облегчением, развешивая ее на экзотических деревьях, -- хоть с этим есть ясность.

Батон с хлебного дерева с кокосовым молоком его подкрепили, и он отправился на поиски.

И вот, когда он в который раз прокричал:
-- Генерал Пчелкин! Отзовитесь! --
откуда-то из-за каменной гряды донесся голос приятного баритонального тембра:

-- Если речь идет о том самом обеде, который упал прямо мне в глотку, то он здесь, у меня.

И из-за камней выполз крокодил.

-- Стойте! Куда же вы?! -- окрикнул зверь, уловив намерение И.М. срочно ретироваться. -- Это невежливо, если хотите знать. Я ему, понимаешь, жизнь спас, я его на обед пригласить пришел, а он норовит деру дать... Ужин мне сегодня, прямо скажем, ни к чему (и зверь погладил себя по раздутому брюху), а завтра к обеду аппетит у меня придет в норму. Обычно я обедаю ровно в полдень. Нет причин отступать от распорядка. Буду с нетерпением ждать вас.

И.М. мучительно соображал, как бы это ему отвертеться от приглашения к обеду.

-- А... а... у меня фрака нет, вот! -- воскликнул он, гордясь своей сообразительностью.

-- А это даже лучше, -- захохотал крокодил. -- Я не люблю фраки и прочую кожуру. Они затрудняют пищеварение.

-- Ну, тогда у меня завтра... неприемный день!

-- Придумайте что-нибудь поумнее. Ведь принимаю-то я вас, а не вы меня. Я приму вас во время обеда, уж вы не беспокойтесь, без всякой очереди... Деваться вам некуда, так что соглашайтесь.

Да, сомнений быть не могло: крокодил смеялся над ним, но это был смех сквозь слезы.Такова уж его сентиментальная натура, что жаль ему свою живую пищу.

И.М. содрогнулся, но, вспомнив о достоинстве государственного деятеля, взял себя в руки и произнес совсем без дрожи в голосе, применяясь к крокодильскому остроумию:
-- Благодарю вас за любезное приглашение, постараюсь быть на вашем званом обеде.

И, сказав это, сумел распрямиться уже во весь рост.

Крокодил похвалил такое разумное решение:
-- Не люблю таких, что конечностями сучат и барахтаются.
И скрылся где-то за камнями. Почти сразу же оттуда послышался звук плюханья.

Экс-премьер стал рассматривать свои возможности улизнуть от приглашения.

Возможностей было мало. Совсем даже не было никаких, если быть точным. Занятый делами государственного масштаба, И.М. на такую частность, как своя личность, совсем перестал оюбращать внимание, и личность эта оказалась в запустении порядочном. Ему стало ясно, что мысль его привыкла подстраиваться под случайно брошенные государевы слова, а первым его движением на инициативу, шедшую снизу, было “запретить”, или “отложить”, в лучшем случае “нужно уточнить”. Его многочисленные советники и референты умело поддерживали в нем его иллюзию самостоятельности в принятии решений, и потому только сейчас ему открылось, как много раз он был соучастником неприглядных дел, хотя и имел к подлости кое-какое отвращение.

-- Кому, кроме крокодила, нужна такая личность? -- сказал он сам себе в порыве самоунижения. -- Может, приглашение на обед -- указание свыше? Не надо переоценивать свою незаменимость: Министерский совет и без меня легко обойдется.

И он тяжело вздохнул.

-- А ведь есть еще семья... А еще “Давши слово -- держись!”... Нет, нужно что-то придумать! -- решил он, а поскольку утро вечера всегда значительно мудренее, то он и улегся спать.

И правильно сделал, потому что под утро ему приснился вещий сон. Будто бы к какому-то острову подкатывает... нет, подплывает... что? Нет, не белоснежный катер, а почему-то грузовая баржа -- и забирает его на борт. Что надо делать, чтобы сон оказался в руку, И.М. не знал, и стал просто заботиться о своем завтраке.

Вот он отломил булавку от своего ордена поплоше, которую прикрепил к лиане, а лиану прикрепил к объеденной крокодилом кости оленьей ноги. Получилась удочка. И только он ее забросил, прямо без приманки, как лиана затрепетала... и на орденском крючке затрепыхался анчоус. Но он был такой маленький...

-- На завтрак нужно что-то посолиднее! -- сказал И.М. и снова забросил удочку, теперь уже с живцом. Почти сразу же запрыгал поплавок -- это попался морской ёрш.

-- Эге -- подумал И.М. -- если так дело пойдет, так я не только себе завтрак обеспечу, но и крокодилу обед. Вот бы откупиться какой-нибудь барракудой!          

И он стал ловить на ерша кого-то покрупнее. Попался морской окунь. “Неужто на такого красавца окуня барракуда не позарится?” Она позарилась, и получилось: барракуда заглотала окуня, который проглотил ерша, который съел анчоуса, который попался на пустой крючок. Все бы хорошо, но барракуда, трепыхаясь, перекусила лиану-удочку.

Снова было пригорюнился экс-премьер, вспомнивший про званый обед. Но это помогло ему новую удочку сделать. И удачей была серебряная рыбка барабулька. Маленькая, совсем еще ребенок, но зато говорящая.

-- Отпусти ты меня домой, к маме, -- сказала барабулька, -- а то она будет волноваться, если ты меня съешь. Она такая волнушка!

Что проку от такой малышки: -- отпустил ее экс-премьер. А она из воды ему:

-- Спасибо тебе, человече! Я тебе тоже не дам пропасть. Забрасывай удочку и жди!

Сел И.М., ждет, и еще ждет. А солце уж высоко поднялось, званый обед приближая... Но вдруг забурлила вода, запенилась, накатила на остров. Поднялась из нее черная стена, и раздался голосище:

-- Кто тут хотел меня поймать? Я удочки не вижу!

Сначала И.М. испугался, а потом свой сон вещий вспомнил и сказал:
-- Это я хотел поймать, а моя удочка -- вот она.

И показал кость с лианой и крючком
-- Признаю себя пойманной, -- прогудела китиха (потому что это была она). -- Полезай ко мне на голову, отдавай распоряжения!

С трудом взобрался И.М. на кручу головы этого чудища, огляделся -- и где-то там, внизу, увидел маленький остров и на нем совсем оттуда нестрашного крокодила.
Он хотел было ему крикнуть, что, мол, извините, обедайте без меня, мои планы изменились, но неудобно ведь кричать у кого-то над ухом, которое такое тонкое, что даже и неслышимый ультразвук чует. Так что он только помахал рукой. Крокодил нечто-сказал в ответ, но сказки и дети читают, а потому что что именно здесь приводить неуместно. А взгляд аллигатора застилался слезами, и слезы его были, как ни странно, искренние.

И вот И.М. отчалил на китихе (“Грузовая баржа! Сон в руку оказался!”). Вот и островок скрылся из глаз. И.М., ставший капитаном, стал давать различные указания куда плыть: “Право хвоста!”, “Лево хвоста!”, “Так держать!”, но в его голосе не было уверенности. Он, помня свой сон, ждал наступления звездной южной ночи. И вот она наступила.

-- Не подскажете ли мне, -- спросил он китиху, -- где тут у вас Южный Крест? Я хочу уточнить курс.

Оказалось, что никаких звезд и созвездий китиха не признает, потому что что из-за плохого зрения их не видит.

-- Как же вы тут плаваете в океане? - удивился новоиспеченный капитан. -- Как держите курс?

-- Сама не знаю как. Нужно мне, скажем, на остров Тринидад. Мне почему-то кажется, что он там. Я плыву в том направлении -- и действительно приплываю к Тринидаду. А куда тебе надо?

-- Мне бы хотелось попасть в страну Центурию.
-- Так мы же не туда плывем. Надо ж взять изрядно правее.

И они пошли новым курсом, и И.М. выбросил (хочется сказать: за борт) свои представления о навигации.

Долго они так плыли. И.М. ловил рыбку, когда хотелось чего-нибудь более постного, чем китовое молоко. Слишком хорошо он от него поправлялся.

Но вот на безоблачное небо набежали тучи, подул сильный ветер, заходили волны. Приближался шторм.

-- Полезай-ка ко мне в пасть, -- сказала китиха. -- не то тебя смоет волной!.. Да не бойся, моя глотка годится только чтобы планктон заглатывать.

И.М. залез в пасть, и нашел, что там вполне уютно, и шторма было почти не слыхать. А когда тот прекратился, так ему из китовой пасти даже и вылезать не захотелось.

Прошло еще какое-то время, еще пол-столько, и еще пол-пол-столько, и вот на горизонте оказалась земля.

-- Во-он она, твоя Центурия, -- сказала китиха и открыла пасть, чтобы попутчику было лучше видеть. Он обрадовался, стал благодарить за услугу.

-- Не ради тебя я старалась, а ради лучшей своей подруги барабульки. Надо же было ее выручить, у тебя отобрать.
-- Из-за той маленькой рыбешки, вы, такая большая, отправились в столь дальний путь?
-- Именно потому, что я большая, -- сказала китиха, -- мне нет нужды беспокоиться о с воем величии, и я могу поступать лишь по велениям сердца. А сердце у меня в полтонны весом.

К самому берегу Центурии им, однако, подплыть не удалось -- из-за мелководья, и И.М. пришлось добираться до берега вплавь самому. Он стоял на берегу до тех пор, пока китиха не выстрелила на прощанье свой маленький, из-за дали, фонтанчик.

На следующий день экс-премьер был уже в столичном Аме. Вывески показались ему странными, и ими И.М. даже заинтересовался. Оказалось, что
“Зубренок” -- это магазин “Детский мир”, “Ягодка” -- это “Фрукты”, а “Репка” -- “Овощи”.
Дальше он сам уже иногда догадывался: “Ангинка” -- это, конечно, кафе-мороженое, “Нежность” -- это ателье женского белья, а “Вымечко” -- молочные товары.

-- Надо же, какие поэтические натуры отцы этого города! -- восхитился И.М. -- Надо бы им подсказать, чтобы “Фекалочкой” назвали общественный туалет!

Аптеку он легко нашел под вывеской “Змейка”.
-- Скажите, пожалуйста, -- спросил он, -- могу ли я приобрести у вас три порции средства от всех болезней?
-- Э, милок, -- ответил аптекарь, -- давно уж не держим. Поздно спохватились.

Слово за слово, выяснил И.М., что несколько лет назад интерес к бальзаму стал в Центурии спадать. От болезней, он, действительно, излечивал, да только здоровому, оказывается, становилось неохота помирать. Да к тому же нашлась такая болезнь, которую и бальзам не брал: рожа, если она на левой пятке. Хоть эта болезнь и редкая, но все-таки разочарование в народе получилось.

К тому же система приговором при приеме была слишком сложна: ведь не каждый же сможет запомнить все 25 куплетов примерно такого содержания:
              Кинь--лопни, брось--тресни,
              Внутрь войди, зелье, выведи плесень,
              Поослабь нервы, натяни жилы, --
              Не помрем сразу, коль будем живы.

-- Вот почему, -- продолжал аптекарь, -- когда вейяры предложили нам обмен -- мы им бальзам, а они нам пилюли долголетия, -- все центуряне с восторгом согласились. Сейчас жалеем, конечно. Потому что мало интересу к долгой жизни, ежели здоровья нету. И теперь у нас не только рожи на левых пятках, но и всё остальное... Ну, так что, отвесить вам пилюль?

-- А почем одна в расчете на полвека?

Оказалось: весьма дорогое удовольствие. Средств на три пилюли на полторы жизни у иностранного покупателя, явно состоятельного, хватило бы только в обрез.

-- Спасибо, но мне велено было раздобыть именно бальзам. А сам подумал: ”Да, не по средствам тут долголетие простому народу”.

Пошел И.М. дальше искать свое снадобье. Вышел из города, пошел по дороге, -- и тут его взяло сомнение:
-- Может все-таки стоило приобрести пилюли? Ведь бальзам-то, как выяснилось, не оказывает никакого влияния на длительность жизни. Сведения о его лечебных свойствах до нашего королевства дошли явно в искаженном рекламой виде. Другое дело -- пилюли долголетия. Купил бы я их сейчас -- и дело с концом, можно было бы домой досрочно отправиться. Что-то надоедает мне эта заграничная командировка.

Еще подумал, с другой стороны поглядев:
-- Ну хорошо, пришел бы я к королю. “Так и так, государь, можете считать свою жизнь продленной больше чем вам надо!”
-- Благодарю за службу, -- сказал бы он, -- подавай нам скорее этот замечательный бальзам!

А что я ему ответил бы на это?
-- Бальзама не привез, не хотите ли взамен пилюли долголетия?
 
Вот разразился бы король! -

-- Похоже на то, Иван Митрофанович, -- сказал бы он, -- что ты не выполнил нашего задания на командировку!

Причем наверняка бы сказал зловеще-спокойно. А потом пригрозил бы:

-- А знаешь ли ты, что у меня нет никакого желания утверждать твой авансовый отчет?

 Объясняйся потом... Правильно, выходит, что я сохранил деньги на бальзам.

Экс-премьер на этом успокоился и уже бодрее зашагал по дороге.

Хотя месяца самостоятельных скитаний И.М. многому научили, но он все-таки не настолько закалился, чтобы легко противостоять формальным, привходящим соображениям, и они, как можно видеть, все-таки брали в нем верх над соображениями по существу.

Вот идет он по дороге, идет. Темнеть стало. Глядь -- дорожный указатель. Подошел И.М. вплотную, прочитал:
          Влево пойдешь -- в ад попадешь
          Вправо пойдешь -- себя не найдешь
          Прямо пойдешь -- счастье обретешь”.

Пошел он, конечно, по прямой дороге. “Большая какая дорогам”, -- успел он подумать, и тут перед ним выросли три тени.

-- Поздней пташке с утра плохо поется, -- сказала средняя тень. -- Жизнь или кошелек?

И.М. почувствовал, что к его животу приставлпено что-то вполне реальное, твердое, и он стал говорить, чтобы выгадать время:

-- На этот вопрос нельзя ответить односложно. Здесь нужно взвесить всякие соображения. Что перетянет, то и...

-- Вот невезуха, опять энтилегент попался, -- перебил его тот, что слева. -- Будем кончать, что с него возьмешь?
-- Отпустить, раз взять нечего, -- возразил тот, что справа.
-- Это мы еще проверим, нечего ли, -- подвел итог дискуссии тот, что посредине. -- Обыскать!

Две крайние тени угрожающе двинулись к И.М., но он их упредил:
-- Не нужно, я уже все взвесил! Жизнь хоть ненадолго, да перетянула. Вот вам кошелек.

-- Ого, а мошна-то у него изрядно туга! -- удивился старшой, принимая деньги.
-- А почему ненадолго перетянула?

И.М. ждал этого вопроса и в подробностях рассказал, что с ним будет, когда он возвратится ни с чем.

-- Дайте ему, ребята, на пропитание один золотой, -- сжалился тот, что справа.
-- И из моей тоже, -- не захотел отставать от прятеля левый.

-- А от меня прими добрый совет, -- сказал старшой. -- Слыхал я, что существует такая старушка, которая в смысле всякой народной мудрости любому нос утрет. Вот и разыщи ты ее, глядишь, и поможет тебе. Ну, а теперь проваливай с богом, на нас не взыщи -- такая уж, брат, у нас работа.

Пошел И.М. дальше -- легко в кармане, тяжело на душе. Дошел до другого дорожного указателя. Под которым и заночевал. Утром прочитал, что на нем написано:

       Влево пойдешь -- не скоро помрешь.
       Вправо пойдешь -- весел будешь.
       Прямо пойдешь -- обратно вернешься.

Выбрал он опять прямую дорогу, -- чтобы убедиться, что указатель не врет, как в прошлый раз.

Пусть И.М. идет себе по этой дороге, а нам можно забежать вперед до полосатого столба, на котором стрелки указывали, где Вейярия, а где Центурия. У столба сидело двое мужичков из столбовой охраны. Один из них был вейяр, а другой центурянин.

Здесь надобно заметить, что что в тех краях, где И.М. все еще скитается, порядки были не совсем обычные. Например, там охранялись не границы, а пограничные столбы. И потому каждому столбовому охраннику давался строгий наказ не выпускать столб из поля зрения, а заодно следить и за действиями напоарника и при случае, если тот зазевается (впрочем, это была уже неписаная инструкция), передвигать столб вглубь соседнего государства.

Вот и сидят охранники по обе стороны одного столба, сторожат его. Тут вейяр и говорит:
-- Послушай-ка, центурик, не хошь ли ты повеселиться?
-- Отчего ж не повеселиться, -- отвечают из Центурии.
-- Твои веселильные таблетки, мой растворитель, -- предлагает Вейярия.
-- А я-то думал -- байку ты рассказать намерился, -- говорит центурянин. -- Откуда ж у нас таблетки? У нас только долголетние пилюли.

Помолчали.

-- Слушай, центурик, -- снова прерывает молчание вейяр, -- а что если пилюли туда вкинуть?
-- Куда “туда”? -- не сразу понимает центурянин.
-- Ну, в растворитель, в спиритус, значит. Может, и развеселимся, а?

Центурянин роется в карманах, достает пилюлю и передает ее в Вейярию:
-- Можно попробовать.
Вейяр бросает пилюлю в пузырек с надписью “Тинктура спиритуоза” и смотрит, что дальше будет.

-- Гляди-ка, расстворяется! -- кричит он.
И две договаривающиеся стороны начинают спорить, кому сколько причитается. Каждый, помня свою негласную инструкцию, требует себе две трети, а другому остальное. Сходятся на половинке каждому.

Тут к ним и подходит командированный Иван Митрофанович.

Центурянин, присмотревшись к нему, говорит на всякий случай:
-- Здравствуйте, сагиб инспектор столбовой службы!
--Здравствуйте, -- отвечает И.М. -- только я не инспектор.
-- А кто же? -- спрашивают охранники.
Наш главный герой пусился в разъяснения, что он экс-премьер некоего государства, некоторого королевства, и что ищет он бальзам, и если не найдет, то не сносить ему головы, и что сейчас он направляется в Вейярию.

-- Тоже служивый, значит, -- сказал центурянин, вроде нас.
-- В вейярию здесь хода нет, -- заметил вейяр. -- Разве только если заплатишь столбовую пошлину.
-- Я жизнь свою купил за свой же кошелек. У разбойников, -- сказал такой же служивый. -- И от той сделки осталась у меня только сдача.

И он показал два гульдена.
-- Веселильные таблетки -- те же гульдены, еще даже лучше, -- заметил вейяр.
И.М. только вздохнул.

-- Что ж, будем веселиться чем бог послал. -- Вейяр снова вытащил пузырек и, прищурившись, посмотрел на содержимое. -- Но сначала сыграем-ка в детскую игру. Третий лишний называется. На кого счет падет, тот и вон идет.

И он начал считать с себя:

Прыгал суслик --
раз-два-три, прыгал суслик --
три-четыре,
прыгал суслик -- пятью пять.
И --
раз,
до-
два,
пры-
три,
гал-
четыре,
с-
пять,
я-
опять!

И “опять” выпало на И.М. Что ж, попрощался он с охранниками, пожелал им еще большего веселья и пошел обратно. Не врал, значит, дорожный указатель.

Долго ли, коротко ли он шел обратно, неизвестно, но дошел до той же самой развилки дорог с указателем. “Влево пойдешь -- не скоро помрешь” -- вот то, что он выбрал, сообразив, что это дорога, должно быть, домой, в Вейярию. Вскоре этому было подтверждение -- покосившицся столб, на щите которого было написано:  .    

"Старик! Ты вступаешь на территорию древней Вейярии. Здесь больше всего в почете старость и мудрость".

Никаких охранников поблизости почему-то не было, и И.М. без всяких препятствий нарушил границу. В городе, в который он прибыл, его сразу же подхватила волна праздничного веселья. Пришлось барахтаться, отбрыкиваться, кричать, объяснять, что он ищет бальзам, а не развлечения. Но все было тщетно: волна его засосала. Только на следующий день она схлынула, вымыв у него из кармана последние два гульдена и оставив его лежащим на тротуаре. Вокруг него раскинулись в разнообразных живописных позах седобородые старички, которые, повидимому, натолкнувшись на И.М., не сумели его обойти; их лица почему-то не выдавали никаких пристрастий к мудрствованию.

Используя подручные средства (заборы, столбы и деревья), И.М. стал выбираться из этого праздничного города..

Но и другой город оказался нисколько не хуже. И хоть И.М. не дал себя засосать веселью, но и толку добиться -- где достать бальзам -- ни от кого не удалось. А в третий город он и заходить даже не стал, стороной обошел.

Шел он по полю, когда услышал, что какая-то птичка-невеличка весело поет. Он тогда ей и говорит:
-- Извини, что перебиваю твою песню. Скажи мне, почему тебе так весело?

-- Во всяком случае, не от веселительных таблеток -- отвечает птичка.
-- Так у тебя что сегодня -- именины?

-- Нет, конечно, -- говорит птичка с обидой в голосе. -- Я пою, потому что все дела мои сделаны, птенцы накормлены, и оттого еще, что тепло и солнышко светит. Может, мою песню кто-то услышит и тоже порадуется. У нас всё не так как у людей.
-- Ну, за всех людей ты не говори, -- на этот раз обиделся уже И.М.

-- Верно, -- соглашается птичка. -- И вейяры ведь не всегда такими беспробудными весельчаками были. Каждый день у них праздник. Это все от веселительных таблеток, что у гейяров выменяли.
-- За что? -- излишне поспешно спросил И.М.
-- За бальзам, за что же еще.
”Ну и ну”, -- подумал И.М.

-- И что же, весь бальзам теперь в Гейярии?
-- Всё у них, всё у них, -- зачирикала птичка, намереваясь продолжить свою песню.
-- А как звать-то тебя? Кого мне благодарить за такие толковые объяснения?

Птичка взлетела кверху, затрепетала крылышками и пропела:
-- Я славка-завирушка, все так меня зовут!

”Вот те на! -- думает И.М. -- хочешь верь, а хочешь не верь...”.
Но на всякий случай стал приближаться к Гейярии.

Скоро только сказка сказывается, да и то не всегда. Темные звездные ночи стали светлыми лунными, когда наш путешественник подошел к вейярско-гейярской границе.

Полосатый столб охранялся только с той стороны. Столбовой охранник проверил намерения И.М., антигейярских настроений у него не обнаружил и пропустил через границу.

-- Только вряд ли вам удастся найти свободный бальзам, -- сказал охранник. -- Не для того мы его у вейяров выменяли.
-- А для чего же? -- спросил И.М.
-- Для производства бальзамина.

И опять, выходит, нашего искателя бальзама постигает неудача. Вся надежда теперь у него на древнюю старушку.
Вот только как ее найти?
Разве что попробовать через нечистую силу?

Видит И.М.: какой-то геяр хлеба жнет. Подходит к нему, спрашивает:
-- Не знаете ли, как найти лешего?
-- Какого лешего?! -- был ответ.
Пошел дальше И.М. Видит -- какой-то гейяр дрова рубит.
-- Не знаете ли, как найти чёрта?
-- Какого черта?! -- отвечает дровосек.
А у третьего геяра, что землю копал, И.М. не стал спрашивать сразу, а дождался его обеденного
перерыва.

И землекоп рассказал ему не только про лешего и про черта, но и про старушку -- где она обитает и чем занимается, и даже обедом накормил.

Пошел И.М. в заданном направлении и вскоре увидел избушку не избушку, а целую виллу-пятистенку на гусьих ножках: места-то вокруг были болотистые, сырые. Хорошая такая вилла, вот только ни оконца, ни крыльца не видно: в другую сторону повернуты. И обойти никак нельзя. “Дистанционное управление!” -- догадался И.М. -- и сказал громко и внушительно:

-- На месте шагом... арш!
Почему-то он подумал, что если с виллой разговаривать по-военному, то она лучше поймет. (В молодости ведь он служил в армии капралом.)
Гусьи лапы тотчас задвигались поочередно. Зачавкала болотная жижа. Что-то заскрежетало, заскрипело.
“Ишь как ее старушка-то вымуштровала!” -- удивился И.М. и отдал следующую команду:

-- Кругом!
Скрипы и скрежет усилились: вилла начала поворачиваться. Вот показалось крыльцо, вот и оконце...

-- На месте -- стой! Раз, два.
Все стихло и остановилось. Зашел И.М. вовнутрь. А там печка топится, обед варится, а никого нет.

Прилег он на теплую лежанку и незаметно заснул.

Разбудил его скрипучий шамкающий голос:
-- ... не надо и искать. Свежая человечина сама в дом идет.

И.М. Открыл глаза и увидел махонькую старушку,
сморщенную, сгорбленную.

-- Здравствуй, бабуля, -- сказал он. -- Сначала гостя накорми, я тогда вкуснее буду.
-- Уж я тебя накормлю, -- проскрипела старушенция, -- уж ты меня попомнишь...

Застелила она стол-самораздвижку скатертью самобранкой.
-- Садись, -- говорит, -- ешь. Только как бы тебе эта еда боком не вышла.
-- Как звать-то тебя, бабушка? -- спрашивает И.М.

-- Бабкой Ягелловной меня кличут, -- был ответ.
-- А меня Митрофанычем. Вот и познакомились... И давно ли ты в этих местах поселилась? -- спросил И.М. для поддержания разговора.

-- Да в позапрошлом веке еще. Я тогда еще молодка была. Только что университет европейский закончила. По мракобесию специализировалась. И распределили меня сюда, в гейярдские болота, для работы с нечистой силой.

-- Ну и ну, -- удивился И.М. -- на вид тебе больше ста десяти никак не дашь.

Бабка тут заметно подобрела:
-- Вот что, Митрофаныч, -- говорит она. -- Ты клюквенное вино-то не пей, пожалуй. Нехорошо тебе от него будет... Ну ладно, сказывай, зачем пожаловал.
-- Не ЗАЧЕМ, сказал И.М., -- а ЗА ЧЕМ.

И рассказал бабке кто он и что ищет -- никак не найдет.
-- Вот и помоги ты мне, бабушка Ягелловна, -- достать этот бальзам.
-- Интересненькое дело, -- пожимает плечиками Ягелловна. -- Я его стращаю по-всякому, жизни его угрожаю, а он ко мне с просьбами! Ну как, скажи ты мне, ты усек, что я только для виду злобная?

-- А что оставалось делать? -- отвечает И.М. -- Ведь только ты можешь мне помочь. К тому же у меня справка о дипломатической неприкосновенности есть. Вот, читай. Как узнал я, что ты грамоте обученная, так сразу спокойней себя почувствовал.

-- Вот и с нечистой силой у меня что-то похожее приключилось. Уж каких только я на нее страхов не нагоняла! Каких чудес не показывала! И всё зря. Раскусила она меня почти что сразу... Да, а того, что ты просишь, у меня нет. Вот если ты дашь мне хороший совет, как мне власть свою утвердить, тогда, так уж и быть, схожу я ради тебя к лешим в болото. А то мне от государственной мудрости никогда еще черпать не приходилось... А бальзам -- он у моих леших водится. Нельзя им без него -- ревматизм заест. Конечно, даром они его не отдадут, тут хорошо заплатить надо.

И.М. вывернул свои карманы.
-- Плохо дело, -- говорит Ягелловна. -- Ладно, помогу тебе. Говори свой секрет.

-- Секрет такой простой, что даже лучше сказать, что и нет никакого серета. Чин у меня очень высокий, вот и всё. Стоит мне только посмотреть на подчиненного, как он начинает улыбаться, да так, что ему будто нестерпимо приятно меня видеть, спина у него сгибается, как бы для того, чтобы подчеркнуть высоту моего положения, и весь он своим видом всячески свидетельствует свое почтение и уважение. Само собой понятно, что выполнить какое-нибудь мое распоряжение -- это для него одно удовольствие... А у тебя, бабушка Ягелловна, какой чин?

-- Чего? -- спрашивает старушка. -- Бабка Ягелловна я, и всё тут.

-- Разве ж это чин? Вот ты назови себя, скажем, Верховный Управляющей Всякой Чертовщины, заведи себе парочку секретарш из леших посмазливее -- и тогда увидишь, как всё по-другому пойдет.
-- Ну, спасибо тебе за совет. Так и сделаю! А тебе я вот что скажу: бери ты у меня бальзамин и отправляйся к своему государю. А различие в названиях тебе простят. Скажешь, что это улучшенный бальзам. Может, государь еще и похвалит за это.

Ягелловная встала из-за стола и достала с полки небольшой пузырек.
-- Содержимое его никогда не убудет. Так что и сам можешь пользоваться и другим давать. Запомни способ употребления.

И она сказала:
-- Встать надо пораньше, размяться, сделать холодное омовение и позавтракать. Потом употребить лекарство и работать до обеда. После обеда опять употребить и опять работать. Так каждый день. Важно: следить нужно за тем, чтобы работалось с удовольствием! Ну, а если еще чувствуешь при этом, что и другим твоя работа впрок, то это значит, что снадобье работает полным ходом. Когда почувствуешь себя здоровым, лечение не бросай. Делай то же самое, но без бальзамина. Если, конечно, тебя не привлекает его антимозольное воздействие.

-- Ну, бабушка Ягелловна, -- сказал И.М., -- выручила ты меня. Если бы еще до дому помогла мне добраться... Ведь завтра мой срок истекает. Никакая техника мне уж не поможет -- тут нужны какие-то сказочные средства.

-- Ну что с тобой поделаешь, -- вздохнула Ягелловна. -- Растрачу уж на тебя всю доброту, чтоб с нечистью злее быть... Следуй за мной.

Повела она И.М. на чердак. А там всякая техника передвижения и устрашения в беспорядке свалена.
-- Выбирай ступу себе по вкусу.

Выбрал И.М., примерил.
-- А размера на три побольше не найдется?
-- К чему мне больше? -- кокетливо говорит бабка Ягелловна. -- Тут все на миниатюрную женщину рассчитано.

-- Можно мне тогда две ступы взять, чтоб на каждую ногу? -- спрашивает И.М. -- Как прилечу домой, сразу же тебе обратно отправлю.

-- Ну, коли так, то можно, -- разрешает Ягелловна. -- Дождись темноты и отправвляйся.

Накормила оа его на прощанье ужином и опять привела на чердак.
-- Хорошо сегодня полетится, -- говорит. -- Вишь, луна-то какая всходит.

Раскрыла она слуховое окно. Обул И.М. ступы на ноги.
-- Постой, а как ты управлять-то будешь? Метлу-то позабыл!

Подала она ему метлу и сказала:
-- Тьфу-тьфу тебя ко всем чертям в болото! -- и в сопровождении этих слов И.М. вылетел из окошка.
-- То же самое скажи, когда мой транспорт будешь обратно отправлять!

-- Хорошо, Ягелловна! -- кричит И.М. с неба -- Спасибо тебе за всё!
-- Тише ты, громоглас! -- шикает на него бабка. -- Услышат лешие, весь твой совет тогда насмарку!

Всю ночь летел И.М., и с восходом солнца прибыл в свое тридевятое (по другим подсчетам -- тридесятое) государство. Только было это вовсе не королевство, потому что оно развалилось из-за задержки с доставкой волшебного средства для своего управления. Что, конечно, по логике "от противного" было свидетельством его неиспользованной силы. Да, но государство, ведомое премьером И.М. Альбатросовым, начало становиться ПРИМЕРским для других и ПРЕМЬЕРским по способу управления, с новым гербом -- альбатросом, широко распахнувшим крылья, как бы метафорически отображающим широкое использование волшебных средств в самом государственном управлении.

А что с королем, спросите? Да его спросили, не надоело ли ему всё возглавлять.
Он намек понял, хотя и обиделся немного. Ну и попросился на должность, всем нужную, потому что с уборкой мусора связанную.
-- Всё же свой двор, -- так объяснил король результат воздействия на него волшебного средства. -- Я ж не королевских кровей, из народа как-никак вышел.

Такое объяснение всем понравилось, и его охотно взяли дворники.

-- Ну, знаете ли,-- может заметить читатель, дочитавший до конца (за что ему спасибо), но чувство меры надо ж и в сказке иметь!
-- Это так, согласен, -- но очень уж силу волшебного средства хотелось показать...