Суровая жизнь

  Забросила меня человеческая жадность на самый край земли - в глухую деревушку с диким непроизносимым названием по ту сторону полярного круга, куда по своей воле и будучи в здравой памяти люди из умеренного пояса даже не думают соваться. Я приехал сюда на вахту, и, проработав здесь полгода, понял, что в жизни есть кое-что попривлекательнее денег. Гораздо привлекательнее! Это раз. Вторую открывшуюся мне истину можно сформулировать следующим образом: то, что является привлекательнее денег, за них купить нельзя. Здесь вообще многое невозможно достать, даже самые, казалось, обычные вещи, и совершенно неважно, какой толщины твой кошелек. Как бы это объяснить получше? Это похоже на медленную смерть при полном сознании: вроде пока ещё жив, даже можешь заняться чем-то, но понимаешь, что в ближайшее время наступит конец, и начатое не будет доведено до конца. Вот она жизнь - бери, если хочешь! В гроб, как говорится, живым не ляжешь.
  Народ здесь очень приветливый и простодушный. Воспитанный большим (теплым, как показало сравнение) городом, я подозреваю, что местные просто свихнулись от безысходности и бросили свои жизни на самотек; так происходило из поколения в поколение, и вот это легкое помешательство стало частью их генофонда. Может, они полностью здоровы, и дело в моей испорченности. Вот они рождаются здесь, растут, осваивают охоту и рыбалку, морозят всю жизнь сопли на ледяном ветру, создают семьи так, будто играют роли в веселой фольклорной сказке, рожают детей, хотя, казалось бы, куда им ещё больше проблем, затем умирают в этой унылой снежной пустыне. Я не спрашивал, но по ним видно, что они не проявляют ни малейшего желания вырваться из полярного кошмара и уехать навсегда в теплый цивилизованный город. Они будто насмехаются над гостями, бравируют своей закалкой и гордятся суровой природой. Я никогда не боялся холода, однако всему приходит конец. Ну вот есть, например, люди, совершенно не испытывающие страха к собакам; среди таковых много фанатиков, вообразивших себя друидами и позволяющих себе и своим собакам много того, за что после кому-то, возможно, придется дорого заплатить. Или кто-то не боится электричества. Действительно, зачем нам вообще чего-то бояться, правда? Если бы играющий с пламенем мотылек знал кое-какие правила безопасного им пользования, он мог бы спокойно доиграть до самой старости. Люди - не мотыльки, мы знаем правила (кроме, наверное, друидов, разговаривающих со своими и чужими собаками) и поэтому можем безопасно взаимодействовать со многими явлениями и основанными на них изобретениями. Кажется, за время работы я отморозил пару пальцев на руках и почти все на ногах, так что даже легкий холод стал для меня идиосинкразией. Не всегда мы можем соблюдать правила, как бы нам этого ни хотелось, и вот там постоял без движения с полчаса, там вспотел и вовремя не заменился, после ещё наступил знакомой собаке на лапу и схватился за провод, не проверив в сотый раз, выключен ли автомат. Много каких нарушений правил случается в жизни, но будьте уверены, что даже самые близкие вам люди, узнав о них и вызвавших их причинах, не постесняются посмеяться над вами в воспитательных целях, корча при этом такие важные лица, будто сами никогда и ничего не нарушали и никогда не нарушат. "Дурак ты! Вот я бы на твоём месте...". Что ж, такова, наверное, природа человека. Если бы люди не смеялись друг над другом, все бы расслабились и со временем выродились: стали бы приходить на работу в одних трусах и с зубной щеткой во рту, использовали бы носки в качестве перчаток, не лечили бы не опасные для жизни "косметические" болезни, так засорили бы родной язык, что перестали бы понимать самих себя... Может, из страха выродиться люди живут за полярным кругом? Но местные настолько крепки и выносливы, что вряд ли их воля может быть подавлена обычными городскими пороками вроде лени и невежества. Впрочем, в данном случае имеем дело с парадоксом, ведь стальная воля сочетается с детской наивностью, и именно последняя нуждается в постоянном контроле со стороны некоего строгого взрослого, коим тут является сама матушка Природа.
  Я заметил, что холод очень хорошо прочищает голову, вносит ясность в сознание, и оно тут же рвется поискать ответы на такие вопросы, о существовании которых на жаре как-то не думаешь. Это похоже на ловушку: сначала человеку дается в руки любое знание, но вскоре ему суждено навсегда уснуть от переохлаждения, так что он и подарком-то воспользоваться толком не успеет. Я решил пренебречь свалившимся на меня даром в пользу теплого места. Мне повезло, и меня, пока я жду прибытия самолета, взяли продавцом в крохотный магазинчик, единственный на всю округу. По совместительству это ещё и кафе-трактир, так что лучшего места для знакомства с обычаями народа просто не найти. Если бы мне ещё знать язык, на котором говорят все эти захмелевшие охотники...
  Однажды одному из охотников, набивающему свой рюкзак перед очередным походом, не хватило денег расплатиться. Некоторое время он смущенно рылся по карманам в поисках затерянных заначек, а затем достал из рюкзака несколько отличных соболиных шкурок и положил на прилавок; лицо его при этом выражало неподдельную скорбь.
 - Да ладно, спрячь своё пушистое богатство, - улыбнулся я, закидывая в коробку с деньгами (она заменяла у нас кассу) недостающую мелочь из своего кармана. - Скажи-ка лучше, нет ли у тебя времени попить пивка и ответить на один вопрос?
 - Выпить всегда время есть, - коверкая звуки, ответил повеселевший охотник.
  Я установил на прилавок табличку с надписью "Обед", вытянул из витрины две бутылки пива, и мы с первым и, вероятно, единственным на сегодня покупателем уселись за ближайший столик в "зале". Я разлил жидкость по стаканам и один из них протянул гостю; тот неопределенно кивнул и осушил емкость, однако начала разговора, на которое рассчитывал я, не последовало. Пришлось мне исправлять эту бестактность.
 - Ты живешь в этих местах с детства, верно? - спросил я. - Каждый день ты отбираешь жизни у лесной живности и, полагаю, иногда заглядываешь в глаза собственной смерти, - эти слова должны были настроить собеседника на поэтический лад, потому что пошлый бытовой ответ мне был ни к чему. - Можешь ли ты сказать мне, что же это такое - жизнь?
  Охотник прекрасно понял вопрос. Простые люди вообще склонны к поэзии и широким сравнениям, быть может, именно они и создали когда-то основы философии, упражняясь в сравнениях во время объяснений. Не нужен никакой дар, чтобы уметь задавать вопросы и искать ответы на них в мире, открытом перед нами будто книга. Как я уже говорил, экстремальные факторы вроде мороза способствуют размышлению. До чего бы не добрались передовые ученые, корни их знаний всегда будут питаться из плоского мира, покоящегося на трех китах, и это наследие столь же важно и в некоторой степени верно, как важны и правдивы чудесные сказки на ночь. Чему бы ни научился человек, куда бы ни забрался, демиургом ему от этого не сделаться, и любовь навсегда останется превыше "достижений в пробирке". Отсталые народы это понимают, или, может, они просто не понимают прогресса; как бы то ни было, за это я всегда относился к ним с большим уважением.
 - Жизнь - это лук, - ответил, подумав, охотник.
 - Это потому что лук кормит тебя? - уточнил я, наливая ещё пива в наши кружки. - Тогда охотник на китов может сказать, что жизнь - это гарпун.
 - Не только поэтому. Она для всех как лук. Мы движемся прочь от своего рождения, и сначала это дается нам легко, но потом пройденный путь начинает тяготить нас. Каждый новый день проживается тяжелее предыдущего, и наконец мы останавливаемся перед выбором.
 - Разве к концу жизни можно выбрать что-то кроме смерти? - удивился я.
 - Откуда мне знать, ведь я ещё не дожил до этого, - пожал плечами охотник.
 - Тогда откуда тебе вообще известно про выбор?
 - Потому что у меня есть и жизнь и лук. Когда тетива натянута до предела, можно отпустить её или перестараться и порвать её. Я отпускаю тетиву - животное умирает, а лук перерождается. Если же тетива рвется, то животное убегает, а лук умирает.
 - Получается, ты убиваешь, чтобы жить, - упростил я. - Если ты оставишь чужую жизнь, то умрешь сам.
 - Да, - согласился охотник. - И я живу, потому что люблю жизнь. Природа чувствует мою любовь и не обижается, она создает новых животных взамен убитым.
  "Тогда выходит, что природа обижается на вегетарианцев и прочих своих "любителей" и "защитников"", - подумал я. - "Вот почему у цивилизации так плохо с регенерацией".
 - Вы правда любите этот ледяной край? - удивился я.
 - Конечно! Если человек не сможет полюбить собственный дом, то он не сможет жить дальше. Тебе не нравится мой дом, потому что мне не нравится твой. Это хорошо, ведь каждому годится только его родина, а чужая без надобности. Так меньше вражды.
  Он поднялся.
 - Мне надо идти. Однако, спасибо!
  Я кивнул ему и остался сидеть за столом. Как только дверь за ним закрылась, я вновь наполнил свой стакан и принялся думать "за жизнь" в одиночестве.
  "Лук!.. Да отдавать такое здоровье местной суровой природе - всё равно что стрелять из пушки по воробьям. Конечно, это она сделала его таким, но всё же... Ведь его можно забрать с собой в умеренный пояс и запросто прожить там сотню лет, оставаясь до последнего дня на крепких ногах и при ясной памяти. Так поступил, например, Григорий Распутин. Только ему не дали дожить до сотни...".
  Однако, мой дом действительно подходил мне лучше всего, точнее, он был единственным местом, приемлемым для меня, и я души не чаял как выбраться из этого приполярного ада.