Неоконченная повесть подпоручика Ромашова

    Очевидно, писать книги может каждый. Для этого нужны лишь чистые листы (бумажные или электронные), немного свободного времени и наличие хотя бы начального школьного образования. Другое дело – написать книгу, которую будут читать. Тут уже необходимы выразительность текста, цепляющий, неизбитый сюжет, интересный стиль, новизна подачи. Только тогда автор произведения действительно сможет назвать себя писателем. Писателем, но не классиком.
    Французский критик и основоположник биографического метода в литературоведении, Шарль де Сент-Бев, утверждал: классик – это «писатель, который обогатил дух человеческий… тот, кто говорил со всеми в своем собственном стиле, новом и античном, в стиле, что легко становится современником всех эпох. Такой классик мог стать на миг революционным, по крайней мере, показаться таковым, но он – не революционен».
    В ранних повестях А.И. Куприна уже видны ростки гениальности, поставившей его впоследствии на одну ступень с самыми громкими литературными именами эпохи. Правда, критики зачастую относятся к этому периоду творчества скептически и находят у молодого автора, разве что, наличие последнего из перечисленных Сент-Бевом признаков истинного классика – он не революционен. Действительно, двойственность человеческой сущности, вечная борьба в нем двух начал – основная тема размышлений в произведениях Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского и других русских гуманистов середины-конца XIX века. А выявление личностных качеств героя путем наблюдения его в ситуации встречи с любовью и вовсе можно считать вечным сюжетом. Однако уже в первой повести «Впотьмах» сквозь беспринципность, цинизм и наивную жестокость её персонажа Александра Аларина начинает проступать тот самый знаменитый купринский образ «среднего человека», метущегося интеллигента, ищущего и не способного найти выход из невыносимой для него окружающей действительности, живущего в постоянном конфликте с самим собою и с общественными условностями.
    Молодой и симпатичный инженер Аларин – будто так и не созревший нравственно подпоручик Ромашов из более поздней повести «Поединок». В нем есть болезненное самолюбие, неприятие пошлых нравов и привычек жителей провинциального городка, наблюдения его не лишены остроумия. Как и герой «Поединка», он часто мысленно говорит о себе в третьем лице, с тем же наивным умилением представляет собственную смерть и похороны. Как и подпоручик в «Поединке», он старается забыть о мрачной действительности, отдаваясь пагубной страсти. У Ромашова это тяга к выпивке, у Аларина – склонность к азартным играм. Но если первый стыдится привычки, видит в ней признание никчемности своего существования, борется с этим пристрастием и на какое-то время побеждает его, то Аларин, сознавая возможные трагические последствия бессмысленного риска как для себя, так и для окружающих, тем не менее, считает это занятие даже привлекательным, хвастается им как примером удальства. Осознать свою вину в разыгравшейся трагедии он оказывается неспособным.
    Этот еще не совсем цельный образ снова возникает в повести «Молох». Снова «двойственность» персонажа, противоречие между «как правильно» и «как принято». Снова пошлая, а порою страшная действительность, с которой ничего не поделать – остается только забыться с помощью морфия.
     Аларинские черты проступают отчасти и в Иване Тимофеевиче, герое повести «Олеся». Человек, видимо, более взрослый и опытный, лучше образованный, он не чужд рефлексии, сочувствия, порою искреннего раскаяния. Безусловно, он способен на привязанность, может понять и оценить настоящую силу любви. Но все эти положительные качества меркнут на фоне эгоизма, расчетливости и, опять же, непонимания собственной жестокости по отношению к невинному любящему созданию. Отбросить высокий слог рассказчика, его внешнюю скромность, склонность к показному самобичеванию – и вот уже мы видим слегка облагороженное, но такое знакомое миловидное лицо «смуглого красавца в инженерной форме».
    По мере приобретения писательского опыта Куприн не только придает своим персонажам большую глубину и многомерность, но и оттачивает собственный неповторимый стиль, во многом учитывая приемы своего ближайшего наставника, А.П. Чехова. Он уходит от подробных жизнеописаний и длительных авторских комментариев, предоставляя читателю самому делать выводы, основываясь на диалогах и поступках героев. Одновременно его язык становится менее витиеватым, более простым, как нельзя лучше подходящим мастеру реализма. Повесть «Впотьмах» с каждым годом всё усерднее корректируется. Он не только убирает из текста места с описанием детства Аларина, биографию его родителей, но и переписывает отдельные фразы, избавляясь от лишней напыщенности.  К примеру, изначально о внешности Аларина говорилось так: «Черные кудри живописно обрамляли красивое, открытое лицо». В окончательном варианте место «кудрей» заняли «волосы», и ничего они не обрамляли, просто «вились».
    Наконец появляется Юрий Ромашов - герой, наделенный некоторыми неприглядными качествами предшествующих ему Аларина, Боброва, Ивана Тимофеевича, но находящийся на совершенно ином, недостижимом для них уровне духовного развития. Трудно переоценить социальное значение повести «Поединок» - книги, признанной большинством современников вершиной мастерства А.И. Куприна. Многое тому способствовало - и своевременность появления (1905 год, период Русско-Японской войны), и уже частично опробованный автором на произведениях той же тематики материал, и отражение в повести модных тогда ницшеанских настроений, носителем которых в книге выступал добрый товарищ Ромашова, искренне сочувствующий ему Назанский. Интересно, что в поздней эмигрантской прозе Куприн полностью развенчал восхищавший его с подачи М. Горького образ всесильного богочеловека. Так, в повести «Колесо времени» он с презрением осуждает эту «скверную привычку носиться со своим я и совать его всюду без толка и основания,  дерзко  отметая  опыты  культуры, завоевание   науки,   навыки  цивилизации.  Не  оттуда  ли  наш нигилизм и… чудовищно изуродованное сверхчеловечество, вылившееся в лиги любви, в огарчество, в  экспроприации?»
    Но было бы грубой ошибкой рассматривать «Поединок» лишь с общефилософской или социальной точки зрения. Ведь нигде до этого не был так детально прописан психологический портрет остро чувствующего интеллигентного юноши, постепенно осознающего собственные страхи и предрассудки. Скромный, мягкий, неуверенный в себе, он всё же вновь и вновь, несмотря на непонимание и насмешки окружающих, старается узнать и принять свое истинное «я», едва сохранившееся под натиском навязанных ложных ценностей. Во времена, когда психоанализа еще не существовало ни как официальной психологической школы, ни как метода в литературоведении, Куприн по сути описал влияние на юного подпоручика в разное время его «ид», «эго» и «суперэго». Этот поразительный факт  не остался незамеченным в мировом научном сообществе. Позже Сабина Шпильрейн, ученица К. Юнга, напишет статью «Бессознательные мечтания в «Поединке» Куприна», исследовав эмоции героя в одном из отрывков повести. Конечно, это не случайно. Куприн всегда живо интересовался психологией, гипнозом, толкованием сновидений, видел в этой мало исследованной области возможные ответы на сокровенные вопросы человека о своём предназначении. Недаром у Ромашова на столе лежит однажды приобретенная, но так и не прочитанная книга по психологии. Не потому ли ни одна из начатых им повестей так и не была дописана, да и жизнь, едва начав обретать необходимый смысл, прервалась нелепо и преждевременно?
    Повесть автобиографична. Но в данном случае это слово - «автобиографичность» - имеет куда более емкое значение, чем схожесть жизненных обстоятельств. По мере создания книги происходит переосмысление автором взглядов на собственные юношеские предпочтения, на прежнюю склонность к зависимости от чужого мнения. Вот, например, что пишет первая жена Куприна о прототипе мадам Петерсон: «Сошелся Куприн с ней только потому, что было принято молодым офицерам непременно «крутить» роман. Тот, кто старался этого избежать, нарушал общепринятые традиции, и над ним изощрялись в остроумии». Таким образом, героя повести и писателя роднит желание произвести переоценку своих поступков, дать им честное, а не приукрашенное флером общественной поддержки объяснение. И Куприн осуществляет это нравственное  освобождение через своего героя. Можно сказать, вспомнив об аллегоричности названий всех его произведений, что автору удалось с честью выйти из поединка между рациональным желанием укрыться за социальным контекстом и интуитивным стремлением к откровенности, обнажению некоторых особо оберегаемых душевных граней. Это личное сражение не было последним, но стало, наверное, первым столь масштабным. Впереди ожидало еще множество преодолений, но никто уже больше не смел усомниться в масштабе его таланта.
    Итак, благодаря Ш. де Сент-Беву и множеству воспоследовавших литературоведческих исследований примерно известно, какие условия обеспечивают произведению вечную жизнь. Вот только как эти условия соблюсти? И почему одним удается завладеть вниманием многих поколений читателей, а другие, казалось бы, достойные, интересные авторы быстро забываются? Ответ можно найти в одной из знаменитых десяти заповедей А.И. Куприна, записанных в назидание будущим мастерам слова: «Не бойся себя настоящего, будь искренен, ничего не выдумывай, а подавай, как слышишь и видишь». Настоящему писателю свойственна честность, готовность заглянуть во все, даже самые неприглядные и пугающие уголки своей души. Признавать слабости, не бояться быть порой наивным, расти и развиваться вместе со своими героями, собирать по крупицам и беречь эмоции, копить духовный опыт, чтобы при каждой возможности переносить его на чистые листы (бумажные или электронные) – в этом заключена сущность бремени и дара писательского мастерства.


Использованная литература

1. Куприн А.И. Собр. Соч. в 6 т. Т.1. – М.: Гос. изд-во худ. лит., 1957.
2. Куприна-Иорданская М. К. Годы молодости. – М.: Советский писатель, 1960. – 240 с.
3. Сент-Бев Ш. Литературные портреты. Критические очерки. – М.: Художественная литература, 1970. – 583 с.
4. Шпильрейн С. Классический психоанализ и художественная литература под ред. В. М. Лейбина. – Спб.: Питер, 2002. – С. 257-259.