Настенька

 Моей бабушке, Анастасии Александровне Мосихиной, посвящается.



 На деревне Настенька среди первых красавиц была. Только красоту ее северную разглядеть надо. А уж если разглядел, то и голову сразу терял. У Ивана так и получилось - увидел ее раз и больше оторваться не мог. Пропал. Решил сватов засылать. Годков-то ей было семнадцать. По нашим меркам дитя еще, а по тем - в самый раз. И кротость красоте подстать. А как же, корни-то в Вологодскую северную землю уходят, где простор и тишина характер питают.
 
 Не хотела Настя за Ивана замуж идти. Поговаривали, что нрав у него крутой. Хоть и молчаливый, а взгляд тяжелый. Уж лучше бы пошумел. Так человека всегда виднее. Никто к ней больше не подошел, Иван не подпускал. Мать у Насти давно умерла, а отец, как посватался Иван - сразу отдал.
- "Чего еще ждать? Что всем, то и ей. Девка же, слезы близко."
Настя немного поплакала и смирилась, собираться стала в соседнюю деревню.
Муж молодой на радостях, что Настя ему досталась, в строгости жену держать начал. Слезы ее забыть не мог. Сначала власть свою над ней так показывал, а потом просто привык. Другого примера-то вокруг не видел. Баба же, да еще и молчаливая. Пойми, что у нее на уме? Бить не бил, только замахивался, но стала Настенька бояться его любого: и сердитого, и веселого, и усталого, и довольного. А больше всего взгляда его тяжелого боялась. И ответить не смела, слова все куда-то сами собой делись.

 Первого ребеночка Настя в поле родила. Не поняла, что схватки начались, работать пошла со всеми. Бабы помогли. Второго уже дома с повитухой. Хорошие такие детишки были, здоровенькие. Сгорели оба... Деревни тогда часто горели- рядами. Если ветер сильный, то весь ряд и сгорал. А она после родов быстро в поле вышла. Жара тогда стояла страшная, прямо пекло. Куда их с собой-то тащить? Девчоночку соседскую на пригляд оставила.  Больше  некому за ними присматривать было. Не было старшеньких. Они должны были ими стать. И ушла-то она ненадолго, а зарево быстро поднялось. Как увидела Настя зарево, так на землю и рухнула, ноги подкосились. Бабы заголосили, побежали, Настеньку подхватили. А там и бежать уже не к чему было. Жара и ветер - огню раздолье. Ничего от домов не осталось, только печные трубы торчат.

 Долго Настя в горячке у соседей пролежала. Думали не справится, вот-вот отойдет. Но, видимо, не суждено ей было только с этим горем уйти. Стала Настя к жизни возвращаться, только глаза ее погасли. Опустила она их и стала дальше жить пробовать.
Иван горе по-своему переживал - пить начал. Не сильно, но крепко. Не раз обратно сам дойти не мог - мужики приносили. На сеновал бросят - там в себя и приходил. Неделю пил и все - работать надо. В деревне дел много, бабе одной не справиться. Попробовал было горе на Насте сорвать, да та не отвечала, все молчком. Какой толк разоряться, когда ответа нет? Хоть бы раз вспыхнула, обвинила в чем, тогда, конечно, отвел бы душеньку... Может, и полегчало бы. А так, что одному-то пылить, силы тратить? Вон сколько домов погорело - строиться помогать надо.
Себе избу быстро поставил. Тогда всем миром погорельцам помогали. Все же на виду. Кто руками, кто утварью, кто и животинку какую притащит. Так деревни и держались. Выживали все вместе, совсем пропасть не давали, но и слишком зажиточных не любили, коситься начинали. Нельзя свой достаток перед всеми выпячивать. И не важно, чьим трудом нажито. Редко кто чужому добру порадуется. И тогда так было.

 Не любила Настя Ивана. Нет, не любила. Сердце ее северное так и не потеплело. Да когда там задумываться? Вон дел сколько. Деток опять двое. И на этот раз погодки. Иван не жалел ее, как будто мстил за тех- горемычных. Не смирился, не успокоился, и время тоску не развеяло.
Хозяйством снова обросли. Деловой он был - в руках все горело. Дом стоял - краше всех. Соседи хоть и жалели Настю, но завидовать не переставали.
 -"Себе-то вон какие хоромы отгрохал, не чета нашим. А в огороде из-за урожая Настеньки не видно, так все и прет! А скотины сколько: и коровы, и лошадь, и свинья с поросятами, а уж курей никто и считать не возьмется. А Настька-то, глядите, опять на сносях! Чего не плодиться-то с таким мужиком, да в таком достатке!"
  Хоть и не сделала Настя никому ничего плохого, слова грубого не сказала, но недобро от зависти глядели на нее бабы. Не все, но многие. Их-то мужики, вон, горькую заливают, с хозяйством приходится одним часто биться, а она как сыр в масле катается. Не хотели бабы видеть, сколько у Насти с Иваном труда за день вложено, знай, свое твердили:
 - Нет, несправедливо, что ей такой мужик достался. Живет, и счастья своего не понимает. Нам бы такого: вот это было бы правильно.

  Ничего этого Настя не слышала. В ее молчаливом мире для них не было места. Там не поселилась ни зависть, ни обида, ни жестокость. Все заполнила печаль и любовь. Печаль о тех двух деточках и любовь к этим погодкам, да еще к одному, который пока вместе с ней. И как-то эти чувства уравновесили ее мир. Стало в нем спокойнее и теплее. И она опять смогла дарить это тепло и покой своим деткам.  Они и поднялись, как цветочки после дождя. И Иван притих, как-то само собой так вышло. Жена молчит, вокруг все завидуют, жить можно.
 Только опять беда пришла, накрыла душу тучей черной. Умер ребеночек только что народившийся, а от чего умер, не поняли.
 - Так бывает, - сказала повитуха. - Да на такую жизнь и рожать страшно. Земля-то войной загрохотала.
  Отлежала Настя немного, да по хозяйству тенью бродить стала. Только горе ей спину согнуло и внутри все сжало- не вдохнуть.
  Смотрел Иван на Настеньку и думал: "Никак ей горе выправиться не дает, взглядом холодным леденит. И время ничего не меняет."
 Решил Иван с места сорваться. Не в его характере было под горем ходить. Давно мужики о заводе под Питером поговаривали. Там рабочие руки всегда требуются. И землю дадут - знай стройся, да обустраивайся, хозяйством обрастай. Да и чего сомневаться - мастерство всегда при нем. Руки пропасть не дадут.
 Настенька противиться не стала - может, там и правда лучше. Душа здесь сильно болеть стала, в груди щемит.

  Сначала Иван уехал. Осмотрелся, прикинул и решение принял. Новое место их тоже приняло. Настя сразу это поняла. От земли как будто покоем повеяло.
Иван дом отстроил большой, с зимней и летней половиной, верандой, подвалом и чердаком. От проданного хозяйства денег на все хватило. Строил на века, из сосновых бревен, на высоком фундаменте. Такие дома в деревне пятистенками назывались . Пока дом строился, жилье рядом снимали.
  Хорошо здесь Настеньке было. Хоть и рядом большой город, но уклад жизни так и остался деревенский, как будто с собой привезенный, корни-то в село уходили. Вставала Настя засветло , по привычке. Огород раннего внимания требовал. Хозяйство большое разводить не разрешали, место дачное, но по мелочам, пожалуйста: курочки, уточки, кролики, козочки...
  Рядом лес нетронутый сосновыми борами к морю уходил. Грибов немерено, да все белые с рыжиками. А в низинках груздей с волнушками - хоть косой коси. Да и ягодами лесными запасайся - на всю зиму хватит.
  Иван рыбу ловить стал. Река в деревне тоже была, а тут и река, и озеро, и море целое. Вот раздолье-то! Лодку сам смастерил, да не только себе. Все вокруг на новых лодках в море выходить стали. То-то радость у мужиков! Такие мало кто умел делать. Городок морской, рыбалкой жили.

 А время опять годы съело - не заметили. Подросли детки, Верочка и Коленька, помощниками стали. Хозяйство с отцом и матерью разделили. Старшенькой-то больше доставалось, детишки опять у Настеньки народились, двойняшки. Долго до этого детишек не было - Бог не давал. А тут, возьми, и сразу двоих послал. Они ведь не спрашивают, родятся и все. Да такие ладненькие родились, прямо как те, горемычные... Любила двойняшек Настя очень, берегла. Долго берегла, отрадой они для нее были. Совсем маленькими подбегут и под передник спрячутся. А Настя разохается:
 - Где деточки? Куда подевались?
А они высунутся и хохочут,хохочут...
  С их рождением дом радостью наполнился. Покойней на сердце стало. Отошла беда старая, горе как за дымкой улеглось. Снова глаза подняла Настенька и стала жизнь чувствовать.
  Верочка по хозяйству помогала, а Коленька все больше около отца вертелся. Тоже молчаливый и рукастый. Хорошим хозяином мог бы вырасти. Не довелось... Не случилось... Пока Настя маленьких оберегала, за старшим не доглядела. А всего-то пошел с горки кататься. Склон крутой, а внизу сосны большущие - вековые... Никто не рассказал, как он убился.

  Иван с горя снова запил. Один пил, нехотя и помногу. Но легче не становилось. Как будто мрак густой над ним опустился и никак рассеяться не мог. Горе тяжелой гирей опору из под ног выбило. Правда, хозяйство от этого не страдало. Все было по-привычке, справное, по-мужицки добротное. Только глаза прояснять боялся. Настю видеть невмоготу было. Горе-то вместе одолевать надо, не поодиночке, со своей суженой. На двоих делить. Но не любила его Настя. Он это чувствовал. Одна горевала. Не радовала Ивана больше власть над ней. Что за власть без сопротивления? Всегда возле него, всегда послушна, никогда не перечила. Детей нарожала. Только глаз опять не поднимала и не ждала, никогда не ждала.

  Так и стал Иван свою жизнь дальше горевать. Не заметил, как дети его сторониться стали, как двойня подросла и Верочка заневестилась. А тут, возьми, и еще одна народилась. Уже не знал Иван, радоваться или нет. Но потянуло его к ней что-то неведомое. Всех вроде любил одинаково, а эту - жальче, что ли. Сам себе удивлялся. Даже на руки брать не боялся, прижать к сердцу хотелось.
 А уж когда бегать начала, так только и подхватывал, чтобы не ушиблась. Отрадой она для него стала. Сам себе не признавался, что больше всех Шурочку любит. Даже Настей перестал мучиться - все мысли Шурочка заняла. Другие как-то сами поднимались, а эта всегда рядом - на его глазах. Всю работу по дому от него перенимала. А уж сети для рыбалки быстрее отца плести научилась.
  Окончательно Иван возгордился, когда Шурочка мать от него же самого защитила. Никогда он Настеньку и пальцем не трогал, а тут выпил крепко, да и подвернулась она не вовремя, замахнулся. Не успел и охнуть, как Шурочка вспыхнула и на руке его повисла. Никто еще на него с кулаками не шел - она первая. Загордился:
 "Его дочка! Никто ей не указ. Такая не пропадет".

  А время последние спокойные годы забирало. Видно посчитал кто-то, что мало им горя судьбой отсыпано. Что есть еще силы боль испытывать, и есть что терять.
Место приняло их, но счастья не дало. Просто жили, как все. А чего еще желать? Лишь бы это никто не отнял. Вокруг-то вон что делается: тридцать седьмой год. Сосед вчера на огороде копался, а сегодня - тишина. Говорят, ночью забрали. Много домов опустело. Тревожно жить стало. Но минули эти невзгоды Настю с Иваном. Вздохнули свободней и подошли к сорок первому году большой семьей и крепким хозяйством. Остались при них трое деток. Двойняшки - подростки и Шурочка. Верочка уже успела замуж выскочить и своих деток родить. Но уходила замуж невесело, обиженная, как убегала от чего-то. Настенька только тихо вздохнула. Недолюбила она Верочку, горе рухнувшее любить не давало, сердце леденило.

  Разное горе Настеньку испытывало, всю исполосовало, живого места не оставило. Но не думала она, что горе такое огромное придет - всем вокруг хватит.
 Сначала и не поняли, что война прямо к домам подошла, в семьи проникла. Что готова разрушить все, чем дорожили и унести самое ценное - жизни любимых. Что, как раньше, больше не будет. Война все заберет и слезами смоет.
  Ивана сразу на фронт призвали. Собирала его Настенька молча, только руки ледяные дрожали. Как же так? Он же всегда рядом был. Всегда! Она и представить не могла свою жизнь иначе.
 Подняла Настенька голову и посмотрела на Ивана долгим пронзительным взглядом. Посмотрела так, как будто и не видела никогда. Сколько же седины у него на висках и глаза уже ревностью не сверкают. Не узнавала она того Ивана, за кого замуж силой выдали. А стоял усталый и бесконечно одинокий человек, который всегда был рядом, а сейчас уходит, и, может, навсегда. Подошла Настенька к нему и прижалась. Дрогнуло сердце ее северное и забилось в груди. Поняла Настенька, что не только любовь людей друг с другом связать может и рядом удерживать. Так и стояли, обнявшись, перед неизвестностью. Молчали.Нечего было сказать друг другу, отвыкли. А уж заново привыкать некогда. Ушел Иван, осталась Настенька дальше жить, детей оберегать.

  Никто не знал, сколько эта война бедой ходить будет. Думали недолго, а уже год отмерян. Вместе с Питером и пригороды блокадой душили. Голод становился не просто страхом, а реальностью, и накатывался, как неизведанный ужас.
Вся надежда на огород была. Старый урожай еще к весне кончился, а над новым потрудиться надо. Вот Настенька и трудилась, с рассвета не разгибалась, каждый росточек выхаживала.
  - "Ничего, как-нибудь проживем, прокормимся, земля не даст пропасть."
  Верочка, пока в достатке жила, о матери не думала, а как голодно стало, со всей семьей прибежала. Вроде как помощи просила, а в глазах обида таилась, будто их винила в судьбе своей наспех поломанной.
Всех приняла Настенька, а что в погребе было - на восьмерых разделила. Быстро запасы кончились. Не продержались они зиму.
  Тут Верочкиного мужа с заводом эвакуировать стали. Разрешили всю семью с собой взять. Он и взял - жену с детишками, да свою сестру. А какая Настенька ему родня, даже не вспомнил, что она от голода их спасала, последний кусок отдавала. Уехал со своей семьей, а их погибать оставил.
  Не стала им Настенька вслед глядеть, чтобы обиду к сердцу не подпустить. Отогнала ее и спрятала. Недолюбила она Верочку, ох, недолюбила.

  А зима все холодом лютовала, судьбы людские сугробами заметала. Каждый прожитый день чьими-то жизнями отсчитывался. Все съели - до крошечки, до крупиночки. Держались только на хлебных карточках. Голод уже на пороге притих, ждал, когда двери откроются, хотел своих забрать.
  Двойняшки на глазах таять начали. Все им Настенька отдавала, на себя рукой махнула. А они хлеба кусочки половинили и Шурочку подкармливали. Взрослыми себя считали. Так и растаяли оба, друг за другом ушли. Не сберегла их Настя, собой заслонить не сумела. Если бы Верочка их тогда забрала - выжили бы деточки.
Раньше-то Иван половину горя на себя брал. Не успевало оно насмерть захлестнуть, слабело. А теперь дышать не дает, сил дальше жить лишает. Только Шурочка и держит, ее поростить еще надо. Ну, ничего, вернется Иван и будет все как прежде. И Настенька ждать стала. Но не пришел Иван, похоронка судьбу перечеркнула.
 
  Настя лежала в кузове машины. Рядом, прижавшись, сидела Шурочка. Их везли по льду через Ладогу. Настенька уже не понимала - едет жить или продолжает умирать. И как жить дальше, ведь она заглянула в глаза смерти. Теперь Настенька знала, что нет в этой жизни ничего страшнее, чем видеть, как смерть сидит у кровати твоего спящего ребенка и гладит его по голове, как бы проверяя - проснется ли? И ждет... А она умеет ждать...

  Шофер вез их ночью в полной темноте, даже фары не зажигал. Сказал:
 - Так безопаснее, может, и доедем.
  Кузов был полон людей. Дети сидели молча и смотрели на всех глазами, в которых застыл ужас. У Шурочки тоже был такой взгляд. А появился он за один день, вернее, за одну ночь. За хлебом она пошла. Его только в одном месте давали. Выходить надо рано, затемно. Идти далеко, а больше некому. У Насти ноги стали отказывать.
 И, вот, на обратном пути, увидела Шурочка, как тень сбоку метнулась, шел за ней кто-то, выслеживал. Только с дурными намерениями прячутся.Побежала Шурочка, откуда только силы взялись... Хлеб прижала к себе, за пазухой лежал, и бросилась к ближайшему дому. Пустой он давно стоял. Выскочили из тени двое и побежали за ней. Узнала Шурочка их. Дурная слава за ними тянулась. Много людей домой не вернулось. Но говорят разное, а верится не всему. Забежала Шурочка в дом, двери успела закрыть, а они караулить стали. Избенка маленькая, но дверь крепкая и окна заколочены.
  Повезло в этот раз Шурочке. Как рассвело, и люди на улице показались, ушли они. Сколько просидела - от страха не помнила. А выходить надо: дом-то совсем близко. Добежала. Только после этого и у Шурочки глаза стали, в которых ужас застыл.

  Дорога казалась бесконечной. Шофер часто останавливался, выходил из машины, шел вперед и проверял надежность льда - нет ли впереди новой полыньи. Только тогда трогался, ехал дальше. Им повезло. Довез их шофер до берега, выгрузил и поехал обратно. Люди смотрели ему вслед, плакали, а кто умел - молился.
На берегу их ждали. Настеньку несли на носилках, Шурочка, еле поспевая, шла сзади. Их немного покормили, обогрели и погрузили в вагоны-теплушки, чтобы отвезти как можно дальше от линии фронта в эвакуацию. Шурочка хорошо запомнила это слово. Оно означало - жизнь.

  Долго Настенька выправлялась, видно душа ее сгорела совсем - не хотела снова жить начинать. Не понимала Настенька, что же с жизнью ее стало. Кому понадобилась она? Кто забрал все? Страшно стало - где же сил столько взять, чтобы новые муки терпеть? Только Шурочка и держала - ей-то дальше жить надо.  Настя еще не знала, ей потом сказали: как только их вывезли, в пустой дом попал снаряд. Дом, как и всю Настенькину жизнь, разметало в разные стороны. Что не сгорело - на дрова растащили. Ничего не осталось - одна воронка. Только сад вокруг выстоял, да дорожка от калитки вникуда. Так и расцвел сад вокруг воронки - стал хозяев дожидаться.

  Прошло время горючее, и потянулся народ обратно. Мало кто в живых остался, да и тех не узнать - всматриваться надо. Привезла Настенька Шурочку, а Верочка всей семьей раньше вернулась, обжиться у себя успела. Только двое у Настеньки и  остались: Верочка и Шурочка. Не любила Верочка Шурочку, она вообще никого не любила, жила и обиды копила, а потом накопленные обиды пересчитывать стала, да завидовать тем, у кого жизнь прямее. Не в мать пошла, не то накопила. Плохо всем рядом с ней было.

  Не пошла Настенька к Верочке, ноги сразу к себе повели. Родное место всегда раненую душу назад возвращает - жизнью напитать.Как увидела Настенька воронку на месте дома, так и замерла. На колени упала, руки на груди сложила и что-то шептать стала. Молиться она не умела, а что шептала - не разобрать. И слез не было. Они уже давно литься перестали, делись куда-то. Как-то поднялась, подхватила котомки, и пошли они к Верочке, идти-то все равно некуда.
 Не обрадовалась Верочка, но приняла. Уцелела их комнатка с кухонькой, а что еще надо? У других совсем ничего не осталось.

  Настенька старалась жить тихо да ладно. Косых Верочкиных взглядов как и не замечала. А чего их замечать? В приживалках ведь. А Шурочке говорила:
- Терпи, Шурочка, не отвечай. Займись чем-нибудь и мимо пропусти. Так самой легче будет. Ответишь - хуже сделаешь. У нее ведь живем, деться пока некуда. Она  всю жизнь такая, только злобе выхода не было. Никто из нас от нее не зависел. Теперь-то вон как разошлась, каждым куском попрекает.
 Но и Шурочка тоже не от Настеньки характер получила - от отца взяла. И внешностью в него пошла. К семнадцати годам расцвела красотой яркой, броской, глаз не отвести. Жизнь в ней через край била, а покорности и в помине не было. Разве такая будет упреки терпеть? Только ради матери зубы сжимала. А когда Верочка опять куском хлеба попрекнула, то сверкнула Шурочка гневным взглядом, хлопнула дверью и ушла вникуда - свою жизнь строить.

  На дворе весна теплом делиться стала. Небо ясное, воздух чистый, проталины затеплились. А ветер с моря подует, так не надышишься. В такие весны природа первоцветами оживала. Береза прямо с веток сок капелью давала. Птицы косяками громко летели. Всем места хватало - только любуйся. Вот и вокруг воронки яблоньки опять ожили. Сосны зашумели. Вот он - Шурочкин дом, здесь ей жить.
Война за плечами только отгрохотала, а мир с чего-то начинать надо. Народ вокруг настрадавшийся, друг друга поддержать старается. Вот и Шурочке сараюшку сколотить помогли. Маленькая получилась, но своя.
  Настенька каждый день с кастрюлькой приходила - подкармливала, да уговаривала обратно вернуться. Но быстро поняла - с таким характером назад не поворачивают, а дальше по жизни идут и не пропадают. Да и руки у нее золотые - в отца.

  Лето еще не началось, а уже о зиме думать надо. Настенька с утра до ночи огород-кормилец выхаживала. На него вся надежда.  Вон, на грядках уже первые всходы показались. С Иваном-то никогда нужды не знали, стороной она их обходила. С таким хозяином один достаток в доме.Но не собрать никак Настеньке воспоминаний, боль пережитого мешает - за прошлое цепляться не дает, да и сейчас еще мучает.
  Долго Верочка к ним не заглядывала, но не выдержала - с усмешкой во двор зашла. Мать глазами поискала, и прямо на огород. Огляделась:
 -"Ишь, сколько грядок понаделала. Все силы тут оставляет. Лучше бы мне с детишками помогала управляться. Это все Шурка - сама дурит и мать сбивает, только на ночь и отпускает."
  Последний раз зажалобить мать решила. Но не слышала ее Настенька, былая обида ожила, долго внутри пряталась. Видно, ее черед пришел.Молча посмотрела Настенька на Верочку, та и отступилась. Прочитала она обиду в глазах матери. Ушла. Спокойнее сразу всем стало.

  Вот и лето начало жарить, только поливать успевай, да для себя тень ищи. Из земли отдохнувшей все так и прет. Грозы пронесутся быстрые, шумные, отгрохочут и унесутся дальше - влагой землю питать.
 Долго Шурочка воронку засыпала и камни растаскивала. Работа тяжелая - кто ей поможет. На камнях будущий дом ставить надо. Так бы отец сделал. Бревна ей люди подсказали  с моря таскать, много их там штормом прибило. Шурочка бревна находила, а люди себе тащили и ей закидывали. А дальше уж они с Настенькой стенки мастерили, подрубали, да скобами крепили. Когда соседи дельные советы давали - слушала. Подсказать-то больше некому. Отца-то рядом нет. Все смогла Шурочка. От обиды и упрямства к зиме домик в одну комнатку собрала. Дверь и раму оконную соседи отдали. Из воронки печку-буржуйку откопала, которую бомбежкой отбросило и землей присыпало. Трубу в окно вывела - тепло стало.
 Хотела Настенька поближе к зиме в домик переехать, но так и не рассказала Шурочке, после каких упреков на дороге раньше времени показалась. Вошла во двор, котомки у ног сбросила и застыла. Как будто жизнь ее назад обернулась: опять стоит она на дорожке около своего дома, по которой двойняшки бегали. Иван ее всегда песочком присыпал, чтобы им босичком теплее бегать было. Побегут двойняшки, только пяточки сверкают, а на песочке следы остаются, маленькие такие, кругленькие. Вспомнила, как любила Настенька детишек, берегла. Первые ягодки всегда их были - измажутся все, смеются. А вот гвоздь на дереве, там качели висели. Очень Настенька боялась, что упадут. Не упали, усмотрела.
Казалось Настеньке, что за работой своей и не замечала ничего, а, вот, поди ж ты, следочки вспомнила.
  Смотрела Настенька на домик - маленький, кривенький, чуть живой, и думала: "Выстоит ли он? Перенесет ли ветер, грозы? Согреет ли их своим теплом? Убережет ли в трудную минуту? Будет ли куда вернуться? Примет ли?".
  И почувствовала Настенька, как внутри что-то затеплилось, видно, душа оживала, за жизнь цеплялась. А жизнь - это этот домик. Отсюда жить начинать надо, тогда и другие жизни в нем начнутся.
 Первый раз Шурочка увидела, как Настенька заплакала. Как мечом,ее жалостью полоснуло. Теперь ее очередь пришла - сильной быть.
 А впереди осень тихо спать уходит. Сначала листьями укроется, потом только снежком запорошится. До больших снегопадов еще далеко. Это так - намеки.