Зелёные коты

"Зелёные коты" *

   Артист, который никогда не знает, что его снимают. Подумайте, какая мелочь! Этой суматохой можно пренебречь, как несущественной деталью…

   За последние дни я не однажды пересмотрел фильм, но так и не насытился. Чем? Это притча? Иносказание? Рассказанные как бы с двух сторон: вначале и конце, одним героем и другим, по- русски и с лёгким балтийским акцентом… Не в ней дело. Притча- в каждом кадре. Вот притча о войне, о наших родителях, о нашей некогда общей стране, о наказании, полученном за то, чего давно не существует… В интернете жанр обозначен как драма.

   Что возведут на месте нашего дома, адрес которого не держится в памяти более двух десятков лет. Амнезия- это диагноз или повод для шуток и прозвищ? «Щука. Почему Щука?»
Вот где, оказывается, спрятано золото СССР- в бензобаке «Явы» с коляской.
Музыка стравливает тревогу с меланхолией. Что в итоге? Ничего. Всё только кажется живым.

   Финансовые махинации, контрабанда, убийство… «Это в состоянии обороны!» Конечно, конечно! Кто спорит!
Или с другой стороны. Чемпион СССР по боксу. Избиение милиционера. Ограбление банка, убийство. Характеристики давались, когда ещё не использовали медицинских терминов- так утверждает эксперт. «Двадцатка»- за плечами, выход на «пенсию». «Они способны интегрироваться в общество»... Наверное, не более, чем «табор» чернокожих беженцев, доставленный среди ночи в социальную ночлежку.

   Пальто- будто сшито по мерке, бежевое, почти в тон шляпе с загнутыми книзу полями, естественным образом уносится из магазина. Мария… «Сначала я помассирую ей пальчики ног.»
- Мария ушла полтора года назад.
- Куда?
- Она ушла из жизни…
Многоточия- это ещё один портрет. Здесь так много уникальных портретов. Крупные планы… Крупные планы… Это не кино. Это то, что осталось от всех нас после «двадцатки», двадцати лет.

   Едва ли не половина фильма- на эстонском с титрами или переводом, как было на премьере на канале «Культура». Такие фильмы показывали когда- то во множестве с советских экранов. Но это не фильм- ностальгия. То, за что отсидели «двадцатку»- сегодня детские шалости, а иногда и просто род занятий.
Поэтому артист не знает, что его снимают. Поэтому его вторая (или первая) половина всё той же спортивной походкой, уже за шестьдесят, идёт грабить ювелирку, хозяин которой украл его золото, которое привёз из Германии в 45- м отец, золото в слитке из зубов жертв «Освенцима».

   - Ты не забыл, что через неделю у нас встреча?
- С кем?
Рецепт для лекарств от амнезии замазан кровью из раны, и его не принимают в аптеке. Нужно было попасть в трансформаторную будку, что выросла на месте его дома, чтобы переночевать и пришлось поранить руку. ("Маркус! Зачем тебе это социальное жильё? Живи у нас с Марией".)
Он не знает, что его снимают. Это его секрет, он не говорит об этом. Пусть никто не узнает, что это не съёмка, и что так оно и есть.
- Дорогой Маркус! Мы с Марией ждём тебя. Мы разговариваем с ней. Так. Обо всём.- Молодая сиделка Мария в психиатрической клинике аккуратно записывает письмо другу.- Мы договаривались встретиться через неделю, извини, я не успел…

   Падая от выстрелов снайперов, Маркус передаёт слиток с витрины маленькому афро- негру (или как там нужно говорить из соображений ЕУ- толерантности), и он уходит не замеченный полицией в свой «табор» с еврейскими зубами высочайшей пробы стоимостью в 63 тысячи, конечно, евро.
Второй слиток- они размером каждый с пару шоколадных батончиков- оседает в комоде дочери и внука Маркуса, внука, который так по- настоящему оценил достоинства умершего по рассказам матери деда. «Не приходи больше к нам»,- это всё, что она может ему сказать.

   - Это Щука, слышишь?- звонок товарищу в тюрьму,- твоя дочь тоже любит тебя и ждёт. На другом конце плачут. А дочь, получившая записку «оттуда», заявляет, что у неё «нет» отца.

   Фильм должен остаться непонятым. Потому что это не фильм. Мы сами так же перебираем в памяти те или иные события, теряясь, путаясь, сожалея, возвращаясь и пытаясь извлечь из них хоть что- то.
И дарим единственную из двух серёжек, подхваченную в магазине с прилавка- молодой сиделке, тоже Марии, записывающей наше послание уже не существующему другу.
Ведь Маковецкий (Щука) тоже не знает, что это- кино, и что его снимают. Как и мы. Несуществующие. Но ощущающие. Кому бесхитростным казённым слогом приписывается равнодушие или отсутствие сочувствия к другим. Тебя любят… тебя любят и ждут.
Но так очевидно, что где- то уже совсем не здесь.
 
   «Я так часто скучаю по своему отцу…»
- Есть где переночевать?..
Кажется, все эпизодические крупные планы достойны отдельных картин, да они и смотрятся, как картины.

   Признаться, я тоже забыл зачем родился, и тоже ступаю порой то в одном, то будто вспомнив о чём- то, в другом направлении. Состарившийся Деточкин Маковецкого? Не вполне. Только если бы это было кино. Но это- картина. Может быть, поэтому хочется возвращаться к ней и возвращаться, подобно страдающему временами потерей памяти герою.
- Кто Вы ей?
- Эдуард,- кричит он слегка раздражаясь от непонятливости… Мария умерла?..

   Этот фильм нельзя «понять», ему можно только посочувствовать, как он сочувствует всем нам, тем, кто знает, о чём идёт речь.
«… Скорпион просит ласковым голосом лягушку: «Лягушка, отвези меня на тот берег реки.» «Но ты же меня ужалишь!- возражает лягушка…»
Наше прошлое жалит наше вечно неповоротливое вечно не наступающее будущее. Жалит и жалит. И в результате не остаётся ни того, ни другого. Никто в сюжете не посягнул на Прошлое. Оно живо, оно в нас.

   Я хотел только «раскрыть секрет» артиста. Секрет этот в том, что он не знает, что его снимают, не знает, что есть на свете какие- то важные вещи, более важные, чем переживания героя. Чем наши переживания. Наши судьбы. Мы сами.

     06.09.20

*/  Фильм Андреса Пуустусмаа