Мученик за веру

Автор этого прелестного текста dpmmax

А вот с самой верой, размышлял Геннадий, прификсированный к больничной койке пятью метрами фланелевых вязок, у народа туго. Дефицит, потому и не все успели себе урвать, когда была раздача. Настоящая вера — она ведь не за страх, а... в общем, с нею надо родиться.
Ведь даже самый распоследний римский солдат, при всей прагматичности своего подхода к вере не просто предполагал — он твёрдо знал, что боги есть. Поэтому надо что-то отстегнуть, чтобы что-то взамен получить. Примитивно? Может быть, зато искренне. И как-то без ненужного самоуничижения, что ли. Мол, вот тебе, уважаемый Юпитер, эта жертва, а ты мне взамен, пожалуйста... далее пункты из вишлиста.
Уважит просьбу небожитель — почёт ему и слава; можно обелиск в честь этого заказать, или что там в таких случаях полагается, чтобы свершившуюся сделку в веках запечатлеть. А если прокатит со сделкой — можно ведь на том обелиске и претензию высечь: мол, жертвовал я то-то и то-то, взамен получил canis penis, и фиг вы от меня чего дождётесь впредь, божественные. Наивно? Зато честно.
А сейчас что? Геннадий поморщился и подёргал вязки: крепко прикрутили. Сейчас веруют в большинстве своём как раз за страх. И от недостатка достоверной информации. Ведь, как сказал один эмбрион своему близнецу, дискутируя о жизни после родов, оттуда ещё никто не возвращался. Поэтому как знать: вдруг там, за последней чертой, что-то всё же есть? Может неловко получиться. Вот и стараются заранее озаботиться билетиком в рай, хотя бы на галёрку, если уж в партере всё занято. Ну и для мирских своих дел крышу ищут: то там свечку поставят, то тут к святому обратятся.
А самое главное — что отдают-то? Чем жертвуют? Молитву читают? Те же свечи покупают и зажигают? Да разве это жертва? А потом удивляются, что их не слышат и навстречу не идут. Уж если хочешь что-то получить, то и отдавать надо не по-детски. Вот как сам Геннадий, к примеру.
Нет, голубей и баранов он на алтаре не резал: не принимает господь таких жертв. И его можно понять: это как с криком «Да здравствует Буркина Фасо!» выкинуть с падающего дирижабля зазевавшегося негра, чтобы замедлить снижение. Не наш метод. Тут надо жертвовать чем-то своим. Болью, например. Комфортом. Так, чтобы ух!
Потребность такой жертвы Геннадий ощущал обычно раз в год. Или два. Или когда прекращал пить лекарства. Откуда-то и настроение нужное бралось, и силы на поступок. И привычная — ложная, к слову — скромность куда-то стыдливо пряталась. И тогда Геннадий шёл в музей. Обычно в тот, где его ещё не знали, пусть год от года этот список и сокращался. В музее он с целеустремлённостью Чебаркульского  метеорита устремлялся к старинным иконам — и принимался страстно их лобызать.
Он давно заметил: в церкви на такое реагируют, но как-то иначе. Тут же, в музее, сценарий был накатанным: прибегала охрана, Гену хватали под белы руки и пытались разлучить с иконой, он рвался запечатлеть последний поцелуй, с охранников стремительно сходил и без того тонкий налёт цивилизованности — и начиналась драка. Геннадию уже традиционно прилетало больше и сильнее, да он особо и не уворачивался, но и в долгу не оставался. Потом приезжала полиция, за ней, после короткой беседы — спецбригада, и в итоге побитый, но довольный Гена оказывался в наблюдательной палате, привычно прификсированным к койке. Ссадины и синяки побаливали, зато душа пела: очередной сеанс мученичества за веру прошёл успешно!
— Геннадий Витальевич, вы, никак, снова изволили в музее бурагозить? — спросил доктор на утреннем обходе.
— Ну что вы доктор! — улыбнулся Геннадий, — Не бурагозил, а страдал за веру.
— Чем же вам бедный музей так не угодил? — поинтересовался доктор. — Сходили бы, что ли, к оппонентам. В мечеть какую. Или синагогу.
— Доктор, — проникновенно ответил Гена, — я, конечно, сумасшедший. Даже буйный. Но, черт меня дери, я биполярник, а не имбецил!