ВКолодце

Где он? Веки налились свинцом - невозможно разлепить, затылок гудел так, словно в нем зияла рана, которую прямо сейчас сшивали плотной металлической леской. Он попытался поворочаться - стало еще хуже: выяснилось, что кроме всего прочего, у него нещадно ломит бок. Интересный, видно, вечер вчера выдался, раз сегодня так хреново.
Сквозь упрямо не желающие открываться веки сквозил свет - скорее всего, уже утро. Хотя летом в городе белых ночей когда не проснись - вовеки ясно. Такое ощущение, что солнце спать вовсе не ложится. Совсем как они - гуляет полночи, придремывает на пару-тройку часов, а остатки досыпает в течение дня, делая вид, что работает...
Вспомнить бы, с кем вчера гуляли. Вроде день рождения у кого-то был. Договорились встретиться в приморском парке - разложиться с мангалом и вином на песчаной косе и достойно отметить 20-летие, которое, как верно кто-то отметил, бывает только раз в жизни. Сашкино, что ли? Да, наверное, его - вроде в июле больше ни у кого дня рождения нет. Остальные все как-то по осени справляют.

В нос ударило запахом сырости и несвежего белья, которое не успело толком просохнуть. Был еще какой-то - кисловато-нежный, напоминающий бабушкину деревню: яблони, липы и речка, где он научился плавать.   

Он все-таки открыл глаза - первое, что он увидел, был большой - нет, огромный синий шар. Прикинул, какую девочку ему приходится выдерживать, и ужаснулся. Да на этом баллуне можно было спокойно отправиться в Гвинею-Бисау! На стене, к которой прислонился шар, висела репродукция: мишка взбирался на бревно в лесной чащобе. По всем приметам люди в этой комнате жили спортивные и культурные как минимум.
Из дальнего угла выглядывала на него маленькая грязная раковина с немытой посудой. Коммуналка значит. Причем довольно убогая, съемная - с разносортной мебелью, которая оставалась после разных жильцов: советский трехстворчатый шкаф, икеевская вешалка, пластмассовый комод и драное кресло.

С улицы послышалось кошачье мяуканье. Колодец, - догадался он по гулкому густому эху. Кошка никак не унималась: она внезапно перешла на завывания, а потом так же внезапно умолкла. И он вновь погрузился в полную тишину, белую, как молоко.

Тяжело вздохнув, он все же перевернулся на другой бок - рядом спала девушка. Ладно, зачем врать себе? Это была женщина, гораздо старше его - лет тридцати, а то и тридцати пяти. С закрытыми глазами не так просто было определить ее возраст. Как же занесло его сюда? Как звали эту прекрасную незнакомку с изможденным лицом с потекшей косметикой и размазанной вокруг рта губной помадой? Ну, допустим, Оля. Он напряг память, которая подсказала ему только, что она все же не Оля. Кроме того, он явственно услышал хриплый ее голос: "Если тебя мама не ждет, помчали ко мне". Ну, допустим, помчали. А до этого-то что?

Где-то глубоко на подкорке шумело море. У самого берега оно просвечивало бетонной плитой, уложенной на песчаное дно для удобства отдыхающих. А дальше, метра через три, - сияло волнующейся синевой. Почему о море говорят "гладь"? Оно же всегда морщинистое, как бумага, из которой в школе на трудах они делали для мам цветы на 8 марта. Голубой цветок на стебельке-карандаше, а внутри морщинистого бутона - растаявшая конфета.
Недалеко от берега над водой виднелся камень. На нем давно уже застыл птенец чайки. Крупный, большеклювый, на длинных лапах, торчащих из серого пуха. Все время он был недвижен. Вперившись в пространство берега, он чего-то ждал. А может, просто птенец спал - сытый, не знающий, что можно быть чем-то недовольным в этой жизни.
Он откинулся на песок - и окунулся в небо. Чистое и высокое, на горизонте оно уже предзакатно желтело. Три парусника выстроились на кромке, словно решая, на чьей они стороне - неба или моря, и так и не могли выбрать, застыв между мирами, одинаково притягательными. К востоку уходили вереницей кучевые облачка - розово-сиреневыми своими краями они сливались с тяжелой просинью засыпающего неба, которое наливалось уже сливовой темнотой над празднующей компанией.
Ему нравилось здесь: справа море ощетинилось вздыбленными вверх подъемниками верфи, слева - взметало вверх постиндустриальные зеркальные высотки-красотки, кружило голову объемными боками современного стадиона. Ветер приносил со стороны парка "All me loving" - сюда часто приходили поиграть уличные музыканты.
Во всю длину бетонного парапета, стремящегося к мигающей огнями башне и отделяющего парк от песчаной косы, кто-то размашисто вывел белой краской - как будто предрек: "Пусть будут счастливы все существа во всех мирах".
Море плыло само в себе и накатывало волнами к самому сердцу, вдыхая в него свежесть и заполняя шумом воды и шорохами песка пустоту.

Из глубины вчерашних впечатлений его выплеснуло в сегодня тихим всплеском смеха во дворе. Мертвая тишина колодца всколыхнулась: кто забрел сюда посеред ночи? Что надо здесь незваному гостю?
"Ну подожди - ты послушай, какая здесь акустика. В таких дворах надо концерты играть... Зачем, зачем эти колонные залы, ресторанные подиумы? Ну и что, что четыре утра? Как можно спать в такую рань? Давай твою любимую? Какие там аккорды?"
Девушке ответил перебор шестиструнки. "Ну вот - до, фа, потом снова до. Снова фа и до. Потом повторяем, - парень осторожно показывал аккорды, - и соль септ. И припев с переходом в ля моль. Слова-то хоть помнишь?".
"Да ты начинай играть, я подхвачу", - ответила девушка.
Гитара вздохнула и приглушенно завела свою песню. "Не разглядишь меня, друг мой прощай, - подхватил ее мелодию детски чистый голос. - Я уплываю и время несет меня с края на край. С берега к берегу, с отмели к отмели, друг мой, прощай. Знаю, когда-нибудь с дальнего берега давнего прошлого ветер весенний ночной принесет тебе вздох от меня"...
Музыка восходила вверх по закрученной мягкой спирали - нежно, светло, прозрачно, как легкий воздушный змей, которого пускали на берегу моря серьезный малыш с взъерошенным лохматым папой.
"Полночь забвенья на поздней окраине жизни твоей - ты погляди без отчаянья, ты погляди без отчаянья", - взмывал ввысь голос, паря над крышами, сложновыделанными башенками, трамвайными проводами и пустыми фонарями.
 
Он вскочил и рванул к окну, чтобы успеть, увидеть, почувствовать, расслышать. Зацепился за свисающую простынь, больно упал на колени. Голова закружилась, как был - на четвереньках - застыл, чтобы не спугнуть момент, замедлить течение времени.

- Вы полоумные? щаз милицию вызову! - разметал вдруг песню женский крик. - Валите отсюда, пока муж не вышел! Не дай бог ребенка мне разбудите!" 
"Это вся правда моя, это истина, - тише, но от этого не слабее продолжала дышать песня. - Смерть побеждающий вечный закон - это любовь моя..."
- Напьются, а нормальным людям терпеть потом это все! Валите, кому сказано! - вне себя закричал все тот же женский голос.

Если не сейчас - то уже никогда, понял он и, собравшись с силами, рывком подался к окну, потянулся к шпингалету...
Но увидеть их он не успел - уловил только удаляющееся в арку "это любовь моя, это любовь моя"...
Тихий смех колокольчиком укатился со двора. Как будто его вытянули в ведерке из колодца, чтобы, наконец, напиться.
 
Он сполоснул лицо водой, намочил и взъерошил волосы. Нашел на полу джинсы.
- Ты куда? - послышался сонный голос с кровати.
- Спи. Те, - сказал он, впихнулся в кроссовки, распахнул дверь и начал пробираться по темному узкому петляющему коридору коммуналки к мигающему тусклой лампочкой выходу.