Рождённые в СССР

     В квартире было холодно. Порой мне казалось, что дома даже холоднее, чем на улице, где иногда светило мутное февральское солнце и всегда можно было зайти погреться в магазин или супермаркет. В супермаркетах топили особенно хорошо, и я часто ходил среди ломившихся от товаров полок и прилавков, делая вид, что выбираю продукты для какого-нибудь праздничного стола. Дома я старался бывать как можно реже, и это было связано не только с экономией газа и электричества, плата за которые значительно превышала мои финансовые возможности: меня пугали стены, мебель, вещи, беспорядочно разбросанные по углам, даже телефон, уже несколько месяцев хранивший ледяное молчание. После смерти матери я как никогда остро ощущал своё одиночество. Друзей у меня особенно много никогда не было, а те, что были, уже давно переселились туда, где тепло в домах и зарплаты за честный труд хватает на то, чтобы хотя бы не думать о деньгах. Трое учеников, к которым я ходил домой, платили мне  ничтожно малую сумму - даже для привыкшего отказывать себе во всём одинокого человека. К сожалению, я никак не мог бросить курить, да и коммунальные услуги, как я уже сказал, обходились недёшево, тем более зимой, когда по вечерам всё же приходилось на несколько часов включать газовый обогреватель.
         В четверг, 3 февраля, около пяти часов вечера, вернувшись домой после очередного урока, я обнаружил в дверях довольно странную записку: «Если вы Леван Цагареишвили, обязательно позвоните по телефону 328791». Что бы это значило? Сердце у меня учащённо забилось: всё новое я воспринимал в штыки, потому что привык к спокойному и подчинённому определённому ритму течению своей жизни, будучи абсолютно уверен, что перемены никогда не сулят ничего доброго. После секундного колебания  я постучался к соседке и попросил разрешения воспользоваться её телефоном.
         Женский голос, отозвавшийся в трубке, был мне незнаком. Я поздоровался и назвал себя.
             -   Где вы были в 1979 году? - как мне показалось, немного смущаясь спросила она.
             -   Кто вы? -  в свою очередь задал вопрос я.
             -   Скажу позже. Вначале жду ответа от вас.
             -   В 1979 году я учился на филологическом факультете университета.
             -   Значит, вы на самом деле Леван, - вздохнула она и замолчала.
         Вдруг меня осенило: этот телефонный номер, 328791, это же, если не принимать во внимание изменённую вторую цифру, номер нашей прежней квартиры в Сабуртало, проданной родителями много лет назад, когда я ещё был студентом. Сестре были необходимы деньги на лечение, а трёхкомнатная квартира оказалась единственной возможностью найти нужные средства. Мы переселились в Дидубе, о чём никто из нас никогда не жалел: сестра болела лейкемией и мы сделали всё возможное, чтобы продлить ей жизнь.
             -   Вы живёте в нашей бывшей квартире? - спросил я.
             -   По всей видимости, да, хотя  квартира эта  поменяла  с  тех  пор  столько  владельцев, что можно  сбиться со счёту. - Она сделала паузу и продолжала, волнуясь уже достаточно заметно: - Видите ли... я должна вам кое-что сообщить, но даже не знаю, как это сделать... Сами того не подозревая, вы доставили мне в последнее время очень много хлопот.
             -   Извините, но я ничего не понимаю, - её  волнение  передалось  и  мне. Соседка, читавшая  журнал  в  кресле рядом с телефоном, тактично вышла в другую комнату, неслышно прикрыв за собою дверь.
             -   К сожалению, я тоже понимаю не всё... Нам нужно встретиться, только вот где?.. Почему у вас отключён телефон?
             -   Скажите же, наконец, что случилось? Вам кто-то позвонил?
             -   Да.
             -   Кто?
         Она ответила не сразу.
             -   Приезжайте ко мне. Я позову подругу.
             -   Зачем?
             -   Я живу одна.
             -   Ну   и   что? -  Я   подумал,  что   она, пожалуй,  старая   дева,  из тех,  что  больше  всего  на  свете  боятся посягательств на их честь и достоинство.
             -   Это не то, - сказала она  после  некоторой паузы.  - Не то,  что вы  сейчас  обо  мне  подумали.
             -   Я ничего не думал.
         Снова пауза, на сей раз сопровождаемая вздохом.
             -   Когда  вы приедете?
             -   Минут через сорок, если вас устраивает.
             -   Хорошо, я буду ждать. Дом, я надеюсь, вы помните.
         В минуты отчаяния, безысходности и тревоги мне всегда хотелось выпить, но сейчас я не мог себе этого  позволить. Больше всего, однако, я сожалел о том, что у меня нет денег на такси: спускаться в метро, ждать поезда, трястись в переполненном вагоне было невыносимым. И только нажимая на кнопку звонка, я взял себя в руки настолько, чтобы улыбнуться женщине, открывшей мне дверь.
         Ей было приблизительно столько же лет, сколько и мне: может чуть меньше, но точно за сорок, хоть выглядела она очень даже неплохо и была стройна в своих чёрных брюках и тёмно-красном в обтяжку свитере. Прямые чёрные волосы были распущены, нос, хоть и показался мне поначалу длинноватым, ничуть не портил её лица, придавая ему какое-то детское обаяние и создавая ощущение того, что в годы моей молодости называлось позабытым сейчас словом «изюминка».
             -   Извините, - сказал я, пожимая её холодную ладонь.- В сущности, мне надо было принести вам хотя бы цветы, но я слишком нервничал и очень спешил.
             -   Хотя  бы  цветы! - она   улыбнулась. - Вы говорите так, словно цветы  для  женщины  вещь второстепенная. Можете снять пальто,  у меня не очень холодно.
         Трёхкомнатная квартира, в которой прошли мои детство и юность, показалась мне не такой большой, какой  осталась в моей памяти, может быть потому, что была заставлена самой разнообразной и не совсем со вкусом подобранной мебелью
             -   Ностальгия? - тихо спросила она, словно догадываясь, о чём я думаю.
             -   Скорее, сожаление, что в прошлом уже ничего изменить нельзя.
             -   А может, оно и к лучшему? Изменяя своим воспоминаниям, мы изменяем  самим  себе... Кстати,  именно  из-за вашего прошлого мне пришлось обращаться в справочное бюро, в адресный стол, звонить родственникам прежних хозяев этой квартиры, чтобы те, в свою очередь, позвонили предыдущим владельцам и сообщили бы мне номер вашего телефона, благодаря которому я, собственно, и узнала ваш настоящий адрес... Почти детективная история, правда, с немного мелодраматическим, если так можно выразиться, оттенком.
             -   Но зачем вам всё это понадобилось?
             -   Давайте сядем.
         Едва она успела указать мне на кресло, как комната погрузилась во тьму.
             -   Третий  день  подряд  отключают  свет  в  это  время,  -  услышал  я  где-то  рядом  её  голос. - У вас есть зажигалка? Спасибо. Сейчас принесу свечи.
         Массивные подсвечники были поставлены на журнальный столик, втиснутый в пространство между двумя несуразно большими и очень неудобными креслами, в которые мы с ней сели, провалившись в выпуклую  твёрдость пружин.
             -   Кстати, меня зовут Хатуна, - представилась она.
             -   Жвания? - спросил я.
             -   Нет, с чего вы взяли?
             -   Прочитал табличку на дверях.
             -   А...  Это - наследство от прежних жильцов: табличка была прибита так крепко, что я никак не могу её снять. Могу назвать свою фамилию, если уж вас это так интересует.
             -   Я просто спросил...
         Она закурила  и с любопытством взглянула на меня:
             -   Так уж получилось, что мне пришлось вмешаться в вашу личную жизнь.
             -   Да говорите же вы, наконец, что стряслось?
             -   Вы женаты?
             -   Нет. Разошёлся, уже давно, и ничуть об этом не сожалею.
             -   А дети у вас есть?
             -   Нет, и детей у меня нет тоже.
             -   Две недели назад мне позвонила девушка, уверяющая, что она ваша дочь.
             -   И из-за этого вы переполошили чуть ли не  полгорода?
             -   Я вижу, что вы ничуть не смущены. Любовь женщин обычно достаётся именно таким, как вы.
             -   Каких  женщин,  о  чём  вы?  Я  не  смущён  потому,  что  у  меня  нет  ровным  счётом  никаких  поводов смущаться.
             -   Имя Моники Крамер говорит вам о чём-нибудь?
             -   Конечно. Она была стажёркой из ГДР и в течение года мы жили в одном общежитии.
             -   И только?
             -   Нет, не только, но я не понимаю, какое отношение имеете к этому вы?
             -   Я  просто  выполняю  просьбу  девочки,  которая   звонит  мне  чуть  ли  не  каждый день и, плача  в  трубку, умоляет найти её отца.
             -   То есть, вы хотите сказать, меня?
             -   Да.
             -   Странно,  ну  да  бог  с  ним... Меня интересует, почему  она вспомнила обо  мне  именно сейчас,  если  она, конечно, на самом деле моя дочь?
             -   Её мать и отчим погибли в автокатастрофе месяц назад.
             -   Вы правы: всё слишком мелодраматично.
             -   Вас, я  вижу, не  слишком  взволновало   известие  о  трагедии,   произошедшей   с  матерью вашей дочери?
         Она встала, взяла с собой свечу, порылась в ящике стола, на котором стоял компьютер, и протянула мне сложенный вдвое листок бумаги.
             -   Здесь адрес и номер телефона. Будьте любезны позвонить ей, а я считаю свою миссию выполненной.
         Я закрыл ладонью глаза и в памяти, как призрак, промелькнуло бледное лицо Моники с маленькой родинкой на щеке и с дымчато-серыми, словно кусочки осеннего неба глазами, обрамлёнными прямыми светло-жёлтыми волосами. Погасив сигарету, я попытался было встать, но внезапно провалился в темноту: как будто ударная волна, поднявшись откуда-то снизу, но, потеряв по дороге часть своей силы, прошлась по коре головного мозга и замерла где-то в его извилинах. Такого со мной ещё никогда не случалось. Прошла целая вечность прежде, чем я увидел над собой встревоженное лицо Хатуны.
             -   Дура, боже, какая же я дура! И зачем мне надо было всё это? Не хватало только, чтобы с вами что-нибудь случилось у меня дома! Очнулись? Встать можете? Обопритесь о меня, пройдём к дивану, нечего вам лежать на полу. Что это  с вами произошло? Вы больны?
             -   Извините, я не нарочно.
             -   Знаю, что не нарочно. Вы что, любили эту Монику?
             -   Да, наверно. Это было очень давно. Принесите мне, пожалуйста, чего-нибудь попить.
             -   А поесть? У вас вид, как у узника концлагеря.
             -   Не надо таких сравнений, это... неэтично.
             -   А этично отказываться от собственной дочери?
             -   Я  не   знаю,   чья   она    дочь,  во   всяком   случае,  не    моя...   дайте   вспомнить...  нет,  невозможно,    одиннадцатимесячных сроков беременности не бывает.
             -   Зачем же тогда вы понадобились Чандри?
             -   Кому?
             -   Чандри. Так зовут вашу дочь.
             -   Что  за  ерунда!..  Точно  как  в индийской мелодраме: нам остаётся только  запеть  дуэтом  жалостливую песню, а вам ещё и станцевать танец. Вам не кажется это имя странным для дочери грузина и немки? Моника встречалась с каким-то арабом из Алжира, они вместе уехали в ГДР, а потом я слышал, что у них родился ребёнок.
             -   Чандри говорит, что читала дневники матери, уже после её смерти. Моника любила вас всю жизнь.
             -   И потому вышла замуж за другого?.. Где живёт эта Чандри?
             -   В Берлине.
             -   И на каком же языке вы разговариваете?
             -   На английском. Но, по-моему, она владеет и русским.
             -   Чёрт  знает  что! Мне надо подумать... Нет, этого не может быть. Моника уехала в ГДР в июне 1979 года, а дочь у неё родилась в мае 1980-го. Не знаю, что она там писала в своих дневниках, но вы ведь понимаете, что я здесь явно ни при чём?.. Вы принесёте мне воды?
             -   Ах господи, ну конечно... Может, что-нибудь ещё? Измерить давление? Или какое-нибудь лекарство?
             -   Нет, спасибо. У меня просто немного кружится голова...
         Хатуна смотрела на меня и не двигалась с места. Потом, вздохнув, присела на краешек дивана и сказала:
             -   Я   всего  лишь  выполняла  просьбу  незнакомой  мне  девочки  из Германии, которой очень плохо после пережитого ею потрясения... Я не могла ей отказать, понимаете? Десятки раз я объясняла ей, что по этому номеру никакой Леван Цагареишвили не проживает, что у меня масса других дел и нет времени искать иголку в стоге сена, но она была словно одержимая и... я подумала: а почему бы и нет? Девочка ищет отца, а я, став посредницей, могу сделать доброе дело.
         В её тёмных глазах, как в зеркале, отражался огонёк свечи. Мне стало холодно и я встал, чтобы надеть пальто. Приносить мне воды она, судя по всему, не собиралась.
             -   Куда вы? - испуганно спросила она. - Вам пока нельзя уходить.
             -   Вы очень  добрая женщина, - сказал я. - Во  всяком  случае, так  представляется на  первый  взгляд.  Я  не ухожу. Я иду на кухню за водой: у меня почему-то пересохло в горле. И ещё мне холодно, просто холодно.
             -   Это нервное.
             -   Зима вообще  особа очень нервная: всё норовит закутать людей в пальто и шубы.
             -   Не вставайте... Извините, я совсем забыла, что вам хотелось пить... Я ведь тоже нервничаю.
         Она принесла стакан воды, тёплое шерстяное одеяло, несколько кусочков торта и полбутылки коньячной настойки «Тбилиси».
             -   Это расширяет сосуды, - сказала она.
             -   Чем я заслужил такое ваше расположение? - спросил я. - Совсем недавно мне казалось, что я вызываю у вас лишь неприязнь.
             -   Ешьте торт и меньше рассуждайте.
             -   Почему вы не пригласили подругу?
             -   Передумала.
         Она взяла одну из свечей и вышла на кухню.
             -   Хатуна!
             -   Я вас слушаю.
             -   Больше ничего не надо. Что вы там делаете?
             -   Завариваю чай.
             -   Я иду к вам: лучше посидеть на кухне. Там наверняка теплее.
             -   Но у меня здесь такой беспорядок...
             -   Немытая   посуда  в   раковине,  хлебные   крошки  на  столе,   газовая  плита  в   жирных   пятнах?   Буду чувствовать себя как дома.
             -   Вы и так, в некотором смысле, дома... Странное чувство, не правда ли: вернуться туда, где ты когда-то жил много лет... Леван, что  же всё-таки с вами случилось сегодня такое?
             -   С каждым из нас  когда-нибудь  что-нибудь  в этом роде случается. Просто я выбрал не очень  подходящий момент, извините.
             -   Это произошло... из-за Моники?
             -   Из-за  Моники,  из-за  сестры,  которой  уже  давно  нет  в  живых и которая выросла в этой квартире, из-за холода, из-за того, что я сегодня ничего не ел, из-за вас, наконец...
             -   Из-за меня? Но при чём здесь я?
         Мы уже сидели на кухне, пили чай с тортом и я, внезапно осмелев от коньячной настойки, решительно произнёс:
             -   Я думал, что мне уже не смогут нравиться женщины.
         Некоторое время она молчала, потом подняла на меня влажные чёрные глаза и тихо, с расстановкой,  хоть, как мне показалось, не совсем уверенно, произнесла:
             -   Я не желаю слышать от вас подобного рода признания.
             -   Естественно.
             -   Почему вы сказали «естественно»?
             -   Вспомните о подруге, которую вы хотели позвать. Не бойтесь, признанием всё и ограничится.
             -   Я  не  боюсь.  Все   грузинские  мужчины  одинаковы:  раз  одинокая  женщина  позвала к  себе  в  гости,  то можно бог весть что о ней подумать. 
             -   Ничего такого я не думаю. Я просто сказал, что вы мне понравились, разве это преступление?
             -   Похоже вы и думать позабыли о бедняжке Чандри и переключились на меня.
             -   Хорошо, поговорим о Чандри. Какая она,  как вы считаете?
             -   Импульсивная.   Эмоциональная.  Она   читала    ваши  письма  к  Монике  и  считает, что их  мог  написать только человек с богатой внутренней жизнью.
             -   Как? С богатой внутренней жизнью? Я бы предпочёл быть просто богатым, без всякой там внутренней жизни.
             -   Вы не работаете?
             -   У   меня  ученики.  Не так уж много, особо не  разгуляешься. А вы, судя  по  обстановке,  неплохо зарабатываете?
             -   Зарабатывала когда-то. Зарплата бухгалтера тоже не ахти какая. Что касается обстановки, то она осталась от прежних жильцов: они уехали за границу, так и не сумев продать мебель, а нам с отцом жаль было весь этот хлам выбрасывать. Вот и получилась не квартира, а музей советского дефицита 70-х годов.
         Хатуна грустно улыбнулась.
             -   Вы обо мне почти всё знаете, - нерешительно начал я. - Можно и у вас кое о чём спросить?
             -   Замужем  я  никогда  не  была.  Родители  умерли,  брат  с  семьёй  живёт  в   России.  Вас  ведь   именно это интересовало?
             -   Наверное, да.
             -   Сказанное мною подтвердило ваши догадки? Вы же сразу подумали, что я - старая дева?
             -   Я ведь вам уже об этом говорил...
             -   Думали,  я  знаю.  Будь у меня семья, я вряд ли бы восприняла так близко к сердцу проблемы Чандри. Знаете, она вначале подумала, что я ваша жена и поэтому не хочу вас звать к телефону, ревную и всё такое прочее. Смешно, не правда ли?
             -   У Моники, как я слышал, был второй муж?
             -   Да. Чандри носит именно его фамилию.
         Я подлил себе немножко настойки.
             -   Хатуна, прошу вас, объясните, почему эта девочка меня ищет?
             -   Поговорите с ней и всё выяснится.
             -   Ну, а вы сами  как  считаете, почему?
         Хатуна задумалась и, коснувшись моей ладони кончиками пальцев, тихо произнесла:
             -   Я  должна  вам  показать   кое-что.  Не  знаю,  правильно  ли   я   поступаю,  сейчас не лучший момент, но,  так   или   иначе,   это неотправленное письмо принадлежит вам. Я получила его от Чандри по интернету несколько дней назад. Может быть, она хотела, чтобы вы ещё раз убедились... не знаю.
         Минутой позже я читал под светом свечки:
                23.IV. 1979 г.
                Дорогой мой Леван!
         Если бы ты вчера не позвонил, я, может быть, совсем не писала бы тебе. Несколько дней назад начала письмо... не хотелось дописать его. У меня было слишком много сомнений. Я не могла верить, что такое ещё бывает. Извини, что я вчера почти ничего не сказала, я так испугалась и удивлялась, что просто не могла ничего сказать. И рассказать обо мне у вахтёрши, где стояли и сидели ещё десятки других людей просто не хотела. Ну ладно, начну тебе рассказывать, что со мной произошло.
         В это самое воскресенье, когда ты уехал, легла спать утром, но дали мне спать только часа три. Девчонки шумели, я встала. Мы с трудом завтракали, потом решили погулять, подышать свежим воздухом. Полвторого я опять легла. Приходил Гоча (наверное, его знаешь: он тоже из Тбилиси), сел на мою кровать... в конце концов хотел пригласить меня на пиво. Я отказалась.
         Потом я почти неделю жила спокойно, загоралась, занималась, выспалась, немножко отмечали.
         В субботу опять встретились с Асадом. Так мы договорились. Я узнала, что в то время в городе была делегация из Дортмунда, обязательно хотела с ними встретиться. Поэтому я уговорила Асада сходить вечером в бар, в Интурист. Точно, там встретила несколько из них. Было интересно, но и трудно. Я разговаривала со студентами консерватории, они многого не видели, их водили из одного дворца культуры в другой, из музея в музей, но то, как люди здесь живут, они совсем не увидели.
         Я потом с ними встречалась ещё несколько раз. Когда время осталось, ещё с Асадом встречалась. Я действительно рада тому, что он уехал в Москву. Мне надоело скрываться. Ты знаешь это решение нашего Министерства. Для всех, бывающих  в командировке за границей граждан ГДР, запрещаются контакты вне работы с людьми несоциалистических стран. Партия немножко следит за этим, но главный принцип - делай, что хочешь, но скрывайся.
         В прошлую субботу Сандра отметила свой день рождения, пригласила и меня, мне было грустно, но вчера ты позвонил и дал мне как-то новую силу. Значит, мир - в порядке.
         Как твоя сестра? Очень скучаю. Целую тебя. Люблю. Моника.
         Извини за этот P. S.  Мне бы тоже хотелось тебя полюбить. Чандри».
         Письмо  с того света, в котором отразилась вся Моника: любящая и прагматичная, откровенная и обманывающая. Асад, Сандра, Гоча, - давно позабытые мною имена. Спадала пелена лет. Я действительно приезжал в Тбилиси из-за болезни сестры во второй половине апреля 1979 года  и звонил Монике в общежитие, стараясь сделать ещё одну попытку восстановить наши прежние отношения. Я ревновал, я не понимал её, я ненавидел всех этих добрых дядь из третьего мира, у которых была валюта и доступ туда, куда нам, советским гражданам, вход был строжайше воспрещён... Почему Моника не отправила письмо? Почему его сохранила?
         Наши с Хатуной взгляды встретились.
             -   Она предпочла мне Асада, - сказал я. - Он хоть и был из  развивающейся  и  несоциалистической  страны,  но зато водил её в интуристовский бар. А девочка... мне бы очень хотелось, чтобы она была моей дочерью, но это невозможно.
             -   Не говорите ей об этом... сразу.
             -   А когда?
             -   Я не знаю. Чандри хочет приехать.
             -   Только этого мне не хватало!
             -   Я... я помогу вам, Леван...
         Пепел от моей сигареты упал на светлый линолеум кухни. Я взглянул на неё и отрицательно покачал головой.
             -   Что же  мне, Хатуна,  снова  продавать  квартиру и  покупать новую, подешевле? К кому  она  приезжает? К вам? Всё надо делать вовремя: вовремя писать и отправлять письма, вовремя говорить ласковые слова и признаваться в любви. Моника полюбила меня задним числом и постаралась что-то там внушить своей дочери... не знаю только, зачем ей это понадобилось.
             -   Послушайте,  Леван,  вы  со  своим  доходом,  отключённым  из-за долгов телефоном и голодными обмороками вряд ли можете представлять интерес для кого-либо, если только этот кто-либо вас безумно не любит. Не обижайтесь. 
             -   Я не обижаюсь, но вы-то чего со мной возитесь? Предлагаете помощь в организации приезда и встречи Чандри, напоили чаем, тортик вон достали, даже коньячную настойку, которая бог знает сколько времени стояла в кухонном шкафу, и ту не пожалели. Чем я вас так заинтересовал?
             -   Вы - ничем. Мне хочется помочь человеку, которому сейчас очень одиноко и который нуждается в нашем сочувствии.
             -   Мне тоже очень одиноко, да и вы, на мой взгляд, не выглядите очень уж счастливой.
             -   Мы  с  вами  взрослые  люди,  а   Чандри   ещё  совсем  молоденькая девушка, потерявшая недавно двух близких людей. Она в отчаянии, как вы этого не понимаете?
         Я немного подумал и спросил:
             -   Вы не в курсе, какие сейчас цены на квартиры?
             -   Нет...
             -   А есть ли прямой рейс из Берлина?
             -   Это можно узнать хоть сейчас.
             -   Сколько стоит минута телефонного разговора с Германией?
             -   Позвоните от меня. Чандри, наверно, уже дома.
             -   Она работает?
             -   Учится  в  колледже и  подрабатывает  в  каком-то  супермаркете, хоть  господин  Велерт, как  она  называет своего покойного отчима, и оставил ей какую-то сумму. Так у них принято: иметь свои деньги.
             -   Странно, что незнакомая девушка и, тем более, немка, так разоткровенничалась с вами.
             -   Эх, Леван, я ведь для неё  единственная связующая нить с отцом. Позвоните.
             -   Мне кажется не совсем удобным звонить от вас... мне кажется...
             -   Что вам там ещё кажется?
             -   Что вы не возьмёте у меня денег.
             -   Вам кажется правильно.
             -   Так не выйдет.
             -   Тогда позвоню я и передам трубку вам.
             -   Это же одно и то же, Хатуна.
             -   Если  вам  непременно  надо  вернуть  мне  долг,  вернёте  его  каким-нибудь  другим  образом: купите мне, к примеру, полевые цветы, которые я очень люблю.  И не будем больше об этом.
         В голосе Хатуны не было насмешки. Я подумал, что мы чем-то похожи друг на друга и в нашу небогатую событиями жизнь девушка со странным именем Чандри ворвалась как весенний ветер в дом, в котором всю зиму боялись открывать окна. Я поцеловал ей руку и ненадолго задержал её в своей ладони.
             -   Не надо, - попросила она. - Я отвыкла от этого.
         Чтобы скрасить неловкость, я потянулся к бутылке.
             -   Там и так было немного, - Хатуна встала. - Посмотрю в барчике. Вы волнуетесь?
             -   Да.  Такое  чувство,  как будто звоню  в  прошлое... к  тому  же  из  этой  квартиры:  в  жизни  порой  бывают странные совпадения! И, понимаете... я не смогу сказать ей правды. Пусть считает меня своим отцом, в конце концов, я вполне мог им быть...
         Глаза Хатуны блеснули в темноте:
             -   Вы правы... Я рада, что не ошиблась в вас.
         Она вышла со свечкой в руке и позвала меня из гостиной:
             -   Леван, можно вас на минутку? Здесь только вишнёвый ликёр и какая-то «зубровка», ума не приложу, откуда она взялась у меня.
         Я выпил рюмку польской «зубровки», съел полкусочка сыра.
             -   Извините, я так по-свойски... Очень вкусный сыр.
             -   А хлеб?
             -   Не нужно. Наберите, пожалуйста, номер сами... И  не уходите никуда.
             -   Хорошо.
         После одного короткого гудка, нескольких длинных, в трубке послышалось жужжание и потом я услышал женский голос.
             -   Чандри? - спросил я и у меня ёкнуло сердце. - Это Леван.
             -   Ах, да...  Я  должна  просить  прощения. -  Акцент  был  очень сильным  и  жёстким. -  Я всё выяснила... Адвокат, он мне сказал... Я хотела позвонить. Понимаете? Это ошибка.
         Я молча протянул трубку Хатуне, которая не отводя глаз смотрела на меня, а я, прислонившись к стене, машинально прочёл прикреплённый клейкой лентой к  дверце кухонного «пенала» листок: «1. Выключить газ. 2. Проверить свет. 3. Яблоки. 4. Картошка. 5. Позвонить Тамуне».
         Английского я не знал, но по лицу Хатуны можно было догадаться, о чём она говорит. Закурив сигарету, я налил себе «зубровки» и, выпив, вышел в гостиную. Стены - призраки молчали о прошлом и никто не мог сказать мне, была ли на самом деле эта нескончаемая череда потерь - сестра, отец, мать, Моника... Дух разрушения, поселившийся в этой квартире, продолжал подсмеиваться надо мной.
         Вскоре я увидел Хатуну у дверей кухни. В руках она держала свечку и в глазах у неё блестели слёзы.
             -   Ничего страшного не произошло, - попытался успокоить её я.
             -   Но почему она говорила так... сухо?
             -   А как вы разговариваете с посторонними людьми?
             -   Но я и раньше ей была посторонней.
             -   Раньше  вы   были  той,  кто  помогал  ей  найти  отца.  Раньше  вы  ей  были  нужны,  а  сейчас - нет.   Всё выяснилось.
             -   Налейте мне тоже.
         Выпив, она положила подбородок на стол и снова, не отрываясь, смотрела на меня с огоньками свечей в глазах. Я молчал, она тоже. Так прошло довольно много времени. Света по-прежнему не было. Мне казалось, что весь мир, как и эта квартира, застыл от холода. Метро закрывалось через десять минут, мне нужно было спешить.
         Надев пальто, я снова поцеловал ей руку, не понимая, зачем это делаю:  то ли в знак благодарности, то ли прося прощения. Это было уже не важно. Она сидела, не шелохнувшись. Посветив себе зажигалкой, я вышел в прихожую, но вернулся и встал в проёме кухонных дверей.
             -   Леван, - тихо сказала она. - Не уходи.