Ольга Фотогеничная

Одна мама дала своей дочке фамилию - Фотогеничная. Папа у Оленьки был фотограф, но от мамы ушел, прихватив все фотографические принадлежности.
А фамилия осталась.

- У тебя чо, отец фотограф был? - так и спрашивали.

Да что только не спрашивали.
Отца Оленька помнит, помнит карточки с ажурными краями, их резали специальными ножницами для фотобумаги. Сидели все на полу, помнит Оленька, и резали, и звук этих ножниц помнит. Много что помнит: растворители помнит, закрепители. А вот как отец растворился, оставив дочери экзотическую фамилию - не помнит. Память выбраковала.
Зато мама блаженно улыбалась, у нее-то закрепилось в памяти, а что закрепилось - никто и понять не мог, только улыбалась, да крошила хлеб голубям.

В садике Оленьку в центр второго ряда садили, вместе с воспитатильницей.

- Эту девочку в центр, - говорил дядя-фотограф, и сажали, не удивлялись, потому, что и в самом деле, хороша была, с высокими бантами. - "Фотоаппарат тебя любит", - говорил смешной, в берете, дядя.

Или на смотре строя и песни, в школе:

- Фотогеничная!

- Раз-два! - рапортовала Оленька, и переглядывались, шушукались, улыбались за судейским столом.

- Ой, а тебя все, наверное, спрашивают, - удивлялись девчонки с курса, разглядывая Ольгу как фотографию в альбоме.


                ***


- Фотогеничная, - говорил мокрогубый вечно филолог Бусов, гроза двоечников, и любитель второкурсниц, - чмокая губами, - в чем образ ...??? - и образ зачмокивался, исчезал в мокрых, красных губах.

Правда, вахтерша, и комендант в одном лице, Стоякова, ее невзлюбила, придиралась, и без стука заходила в комнату проверять санитарное состояние. Но Оленька была аккуратистка. Все чайнички- кастрюльки на месте, донышки чистые, и клеенка блестит новехонькая.

- Ну, ты, - злилась комендантша, гремела ключами, - позже двенадцати придешь, - не пущу!! Будешь под дверью стоять.. Гиеничная..

                ****


С Анатолием Оленька познакомились на танцах,  стояла у стенки и ждала медляка.

- Привет. - Это у тебя такая фамилия? - притянул Толик ее за талию.

Да, - ответила Оленька, но смутилась не привычного вопроса, а потому, что прижал - почувствовала Оля нечто новое, еще неизведанное.

- Приходи в 345-ую, - сказал Толик.


- Мне нельзя, - у нас комендант.


- У всех комендант, - перебил Толик.


В 345-ой было весело. Портвейн рекой, музыка на весь этаж, еще и заглядывали беспрерывно, (наверное, все хотели в 345-ую, но не всех звали).
В углу, утопая в иностранных цветных постерах, нога на ногу, сидел Илья, с тонкими пальцами, в джинсах и лиловом батнике.

- Это Илюшка, у него родители в Н-ске блатные. У него фотапарат крутой, сами фотографии вылазят, прямо тут же, - трещала в ухо Валька Карнаухова.


-  Танцуешь? - спросил Илья, и Оленька встала, поплыла  в танце.


И долго еще плыла, пока не поняла - влюбилась.


Через неделю Илья фотал Ольгу голой. Они уезжали далеко на берег, и Оленька позировала в зарослях-березах, отмахиваясь от гнуса.

- Главное - ракурс, это не так просто, ракурс должен выхватить, вцепиться, отсечь всю лишнюю суету, сжать. Тогда он правильный, - говорил Илья. - А ты расслабься, расслабься, - и Оленька расслаблялась, помогала ракурсу, а жужжащие комариные самки жалили ее за нежные девичьи места.


 А еще через неделю Илья говорил ей:

- Все бледно, нет экспрессии кадра, ты со всем сливаешься, понимаешь...


Илья капризничал, ныл, пальцы его становились еще тоньше, а лиловый батник как-будто вылинял.

Три недели Оленька проплакала. А еще через неделю пошли олькины фотки по рукам.

 - Фотогеничная, - говорил филолог Бусов, - Это безобразие... Я помогу тебе, я его отчислю, - и трогал Олю за пуговочку.

                *******


- Ну, хоть фамилия нормальная будет, - говорил Игорь, Олькин жених.

На смотринах, когда Игорь представлял Олю родичам, про фамилию умолчал, да и за чем она нужна, фамилия?
И хорошо Оленьку встретили, угощали, про папу-маму спрашивали, Оля отвечала.
Но маму-папу не проведешь, разнюхала мама, и к папе:

 - "Фотогеничная"!

- Что? - не понял отец, насторожился.


- Отца нет. Странная семейка, - говорила мать.


Думала Оленька, думала, и решила не менять. Рассуждала - коли такие условия еще и не поженившись, что дальше-то?
И разбежались.

Так и шла со своей фамилией по жизни, чуть смущаясь, но все же довольная.

Вскоре знакомый познакомил ее с известным фотографом: так и сказал ему -"фамилия у нее такая",  - "в общем, твоя тема".


- Почему нет?? Есть Жемчужные... Невинный даже есть. Артист. Всяк лучше, чем Сонька Лихо, - говорил модный фотограф.


На богемной вечеринке Оленька познакомилась с Сонькой. С черной сигаретой, обвешанная дополу деревянными оберегами и бечовочками, Лихо  прищуривалась, сводила глаза к переносице, отчаянно искала фокус, наконец, находила, открывала веки, как Вий, и смотрела на Ольгу. А когда фотограф сделал серию с Ольгой "в сепии", держала прохладные фотографии в длинных коричневых пальцах, и смотрела их на свет, как рентгеновские снимки.


- Ну да, есть в тебе что-то.. Такая умиротворенность, напускное равнодушие. - Но это мы поправим, - загадочно добавляла и подмигивала.


Фотографа звали Иннокентий. В мастерской у него Олька проводила все свое время, наблюдая за его руками, таинственными пассами под ярким красным фонарем.


- Цифра, - это ничто, - говорил Иннокентий. Ноль. Это как Иванов, или Петров..

 
- А ты у меня девушка в красном. - Он протягивал красные руки, включал воду, и они погружались в красную ванну, и  губы, бледные, от красного света,  были похожи на негатив. - "Наизнанку", - говорила Ольга и Иннокентий смеялся.


Однажды вечером, после двух бокалов красного, он обнял ее.

-  Мы поедем в лес, - промурлыкал.


- Зачем?


- Делать серию "Девушка в красном", - смеялся Иннокентий.


- В красном? - спросила Оленька  и покраснела.



Было лучшее время для фотографа, солнце уже засобиралось, но еще не ушло, стояло на небосклоне, словно раздумывая, покрывая деревья и листву золотисто-красным, почти божественным светом.
Оленька, обнаженная, бледная, с распущенными волосами, позировала, и чувствовала себя неуютно. Ну не его это стиль  - "Сядь на пенек", "Прильни к березке"... Ждала Оля, понимала - "задумал что-то" Инок.


- Ты просто ляг, - будто услышал ее  Иннокентий, и Оленька легла, почувствовала прохладу травы, и увидела небо в белых барашках.


- Ммм??? - нависла тучей над Оленькой Лихо. Бечовка с пугающим  кулоном-оберегом касалась ее лица и щекотала нос. Смуглое, в родинках, лицо, глаза цвета "чая", предвещали непогоду.

- Вот так, на контрасте! На контрасте! Опыт и невинность! - бегал от радости Иннокентий, - Расслабьтесь, девочки! -  трещали, щелкали ветки под ногами.



- Почему так? - спрашивала Оленька, глядя в небо, погрызывая маленькую травинку.



И опять Оленька ушла, опять одна, но фотографии Оленьки уже пошли по журналам, стали ее приглашать на выставки, международные фотографические симпозиумы.

- Ви очень красиви, - говорил ей художник-фотограф из Франции, - я вас приглашаю к себе а Бургундию!


И пили "Бургундское", француз был элегентен и чуток.

-  Я Анри, Великий Анри... А у вас, Олинька, хорошее лицо, русское и честное.. Ми сделаем хорошюю фотосессий... "Мир у ваших ног", так, у вас говорьят..

- Госпожа Фото ... гничная, - Модель! - коверкали, представляя, ее имя на приемах.

Лорды, с мягкими, утонченными подбородками, целовали ей руки, дамы показывали белые, как по линейке, зубы, пока она не получила письмо. Наверное, оно долго шло до Парижу, запутавшись-заблудившись в французских провинциях, потому, что было все потрепанное,  даже полувскрытое, и пахло супом.

В письме лежало фото с ажурными боками, на нем сама Оленька, с косичками и игрушкой в руках.

 " Доча", - читала Оленька, "Если б не твоя мама".. " Милые кудряшки.. "А "Гусь на колесиках"? "А помнишь, а помнишь?"

Оля читала и читала.  И только в конце было написано, твой отец, Василий Бобров.
Как же так? Бобров? Оля Боброва?

Утром что-то не получалось у нее с французом, все ему не нравилось.

- Что такое, Олья, что с тобой!

Что-то нарушилось в Ольге, что-то изменилось, спина стала не та, или изгиб шеи, или загадочность "сбили", как Лихо обещала, но не стали Ольгу приглашать более, и Великий Анри разочарованно вздыхал и качал своей гениальной головой.

,

Оля вернулась домой. Пахло супом.

На подоконнике грязь и остатки хлеба.

Посидела на тубарете, подколола челку.

Открыла окно, прибралась.


- Надо дать птицам, - подумала, и накрошила хлеба.




В 345-ой было шумно, девчонки изгибались в шейке, на подоконнике тонконогий Илья, мечта всех второкурсниц, у него родители из обкома и модный фотоаппарат.

- Эй, Боброва, чо ворон ловишь? - хлеба нарежь!

Одна девчонка уже откололась от шейка и сидела на подоконнике с Ильей, розовая от выпитого, и от того, что сам Илья с ней говорит.

- Боброва, хошь тебя на "Полароид" сниму? - похохотывал Илья.

Оленька не обижалась, только чуть краснела и улыбалась. Ну не знает Илья, что Оленька позировала великому Анри Бессону, что ее фото печатались в лучших журналах мира, а лорды с тонкими подбородками целовали ей руки.

Она встала и пошла резать колбасу.