Сельское хозяйство -ахиллесова пята Австро-Венгрии

Глубинным фактором, сдерживавшим промышленный рост Австро-Венгрии, была отсталость её сельского хозяйства. Обычно после этого утверждения приводят сравнения с Германией. Например, хоть немцы и северный сосед, урожайность основных культур у них была в полтора раза выше. (Правда, в России урожайность была, в свою очередь, в полтора раза ниже, чем в Австро-Венгрии, но эту сторону вопроса мы пока оставим за рамками нашего обсуждения). Причина тривиальна: отсталые технологии, древнее трёхполье, а над всем этим — пещерно-дремучее парцеллярное землепользование, препятствующее внедрению техники и достижений агрономии.

Выражаясь попроще: в Австро-Венгрии было чрезмерно много мелких и мельчайших частных собственников земли. Из 2,3 млн частных землевладельцев более, чем у полутора миллионов размер участка не достигал и 2 гектаров, составляя в среднем 50 соток, в том числе более 330 тыс довольствовались парцеллами менее 50 соток. Разделите на три (трёхполье, сэр!), вычтите из урожая то, что должна съесть и скормить своей скотине крестьянская семья — и как? Средний размер земельного надела (в расчёт которого вошли и суперлатифундии) в Австро-Венгрии был в 3,5 раза ниже, чем в Британии.

Тридцать лет воюю с зомбированными неостолыпинщиной: вот вам доведённая до абсурда идея «чем больше собственников земли, тем лучше»! Вот вам и ещё один пример из ряда «Австро-Венгрия как зеркало царской России»: если б не ПМВ и не революция, то — вопреки фантазиям монархофанов — Российская империя превратилась бы в пародию на Австро-Венгрию, но с меньшей урожайностью.

Наши дореволюционные экономисты критиковали и противоположную сторону графика — сверхгигантские латифундии. Лихтенштейнам, как княжескому роду, принадлежало в Австро-Венгрии 181 тыс. га, т.е. в 11,4 раза больше, чем площадь государства Лихтенштейн (159 кв.км). Чуть меньше было у князей Шварценбергов, 178 тыс. га и так далее. Крупнейшие латифундии принадлежали церковникам: так, архиеп. Ольмюцкий владел 54,3 тыс. га в Моравии.

Преимущества крупного землевладения — более высокая эффективность использования техники. Обратная сторона — сотни тысяч батраков, а значит, десятки миллионов человеко-дней годового фонда рабочего времени экономика теряет ежегодно из-за того, что в межсезонья этим людям при всём желании некуда приложить свою способность к труду. Один из типичных для начала века результатов — эмиграция. Только за 1901-1906 год в США из Австро-Венгрии переселилось 1,3 млн человек.

Если бы безрадостная статистика отсталого парцеллярного хозяйства «растворялась» во внушительных итогах других производящих отраслей, насчёт его слабости можно было бы и поспорить. Итоги роста промышленности были, но не такие внушительные, чтобы не ощущать отсталости сельского хозяйства.

В конце XIX века научно-техническая революция вывела многие ускоренно индустриализующиеся страны за красную черту: они перестали быть самообеспеченными по продовольствию. В былые времена это звучало бы, как смертный приговор «излишнему» населению и собственно, самой стране. Сто лет спустя рост производства сельхозпродуктов на дальней, бывшей колониальной периферии позволил выравнять эти перекосы за счёт международного разделения труда. Но в начале XX века практически весь мир был ещё не индустриальным, а аграрным в том смысле, что пища составляла более половины вновь созданного национального продукта. То, что нашей стране пришлось переболеть этой «детской болезнью» индустриального роста — не чья-то вина, а объективная неизбежность в условиях, когда не столыпничать надо, экстенсивно расширяя отсталые формы, а активно пополнять индустриальное и транспортное строительство рабочей силой.

Перед началом Великой войны за красной чертой нехватки собственного производства продуктов питания оказались Германия и Австрия. Но — не Венгрия! Аграрной, по большей части славянской, периферии Венгрии своего хлеба и мяса хватало и на собственное (с диетической точки зрения скуднейшее) пропитание, и на то, чтобы кормить Австрию. Проиграли-то они войну не потому, что плохо воевали, а потому что Англия и Штаты элементарно задушили их экономической блокадой!

Резерв экстенсивного роста сборов пшеницы в Австро-Венгрии был немалый: 30% зернового клина приходилась на овёс — культуру, стратегически более важную, чем другие хлеба, ибо человек может и бобами питаться, а лошадь нет. К слову о лошадях: в нынешний безлошадный век мало кто знает, что такое «норийский тип», а это один из трёх базовых типов лошадей наряду с восточным и монгольским, и назван он по имени своей прародины — римской провинции Норик, на землях которой позде возникли три австрийские коронные земли, Зальцбург, Штирия и Каринтия. Так вот, хоть накануне войны тяготеющие к инновациям австрийцы уже начали эксперименты по перевозке гаубиц автотягачами собственного производства, но по факту основной тягловой силой на фронте оставались «рабочие лошадки» — тяжеловозы норийских кровей. Да и не только тяжеловозы: штабные автомобили для езды по вспаханным полям и горным тропам как-то не предназначены.

Для рабочей лошади требуется в день: овса 4–6 кг, сена (и не какого-нибудь, а злакового!) 6–12 кг и ещё по мелочам, типа килограмма два морковки или на худой конец кукурузы. Усредняя овёс до 5 кило в день, на год получаем 1825 кг. Средняя за 1895–1904 годы урожайность овса по всей Австро-Венгрии составляла 9,3 ц с га; от 12,5 на Буковине до 5,8 в Далмации. Получается, что только для овса под одну лошадь требовалось засевать 2 гектара. В те же годы, тот же самый гектар мог дать 11,4 ц пшеницы; разделив на 365, получаем 3,1 кг в день — этим хлебом можно было прокормить 3–4 солдат или 5–6 гражданских, если только они не фанаты венской сдобы.

На этом самом интересном месте я остановлюсь: о «лошадях в первую мировую войну» можно говорить ещё долго, и лучше оформить это в отдельный очерк. Пока же надо довести уже начатые предварительные расчёты до вывода в отношении сельского хозяйства Австро-Венгрии в части коневодства и производства фуражных культур. Важная оговорка: кавалерия, 87 тысяч строевых лошадей накануне войны — лишь малая толика в сравнении с обозными лошадьми — теми, которых мобилизуют в порядке конной повинности для перевозок по нарядам армии не только на линии фронта. Вывод же мой пока таков: слабость сельского хозяйства не могла не повлечь перекосы и сбои в снабжении не только гражданского населения, но и армии, включая её «живую матчасть».

Нота бене: 100 тыс. лошадей, которых угнали в 1918-м австро-венгерские оккупанты из России — не такая уж малая величина, чтобы пренебрегать ею в расчётах как ущерба, нанесённого нашей стране, так и той ценности, которую они представляли для врага на фоне военных потерь в условиях глухой экономической блокады со стороны Англии и США. Острота этой проблемы наглядно видна из споров между Веной и Берлином по ходу дележа экспроприированного ими хлеба и скота. К этой странице истории потом надо будет тоже обязательно вернуться.