Смертельная мечта

Теплый порыв весеннего ветра легко коснулся смоляной шевелюры. Ефим погладил волосы рукой,  – ему почудилось, будто кто-то тронул его. «Отец», - показалось ему.  Ефим оглянулся,   но никого за спиной не было. Вчера вечером вспоминали  с Анной отца Ефима - вечно седого Антона Афанасьевича. Так он когда-то, подойдя тихой неслышной походкой, трогал его проволочные  вихри. И тогда Ефим отрывал взгляд от костра, смотрел в обветренное отцовское лицо. Белые волосы отца окрашивались красным цветом догорающих углей,  в неподвижных глазах прыгали огоньки. Долгую думу думал отец, глядучи на Матерь-огонь. Как бы далеко ни   возвращала память Ефима  в прошлое, он помнил отца седым. Он всегда был седым. Что видел он и его сверстники в жизни такого, что обелило их головы еще в юности?  Не любили старики о том сказывать. Бывало табак у костра курят, посмотрят друг другу в глаза, вздохнут тяжко:
- Ох-ох-хо-хо! - вздохнет один.
- Ох-хо-хо! - выдавит дым другой.
  Поговорили.
 Об одном думают, одними стежками по краю пропасти ходили.  Так до самой смерти боялись сказать что-то главное. Мудреные слова произносили: «И у кедра уши есть»,  «вам того знать не нужно». Ефим дивился: «Что они знают такого, что другим знать нельзя?» Но расспрашивать не решался: не говорят, значит так надо. Так научен был сызмальства. Старшие сами скажут чего нужно. А лишнее зачем человеку знать?
 Об оленях часто говорили: то о пастбищах потолкуют, что, мол, ягель за Светлым озером устал от оленьих копыт, и другое место на это лето искать нужно, а то совсем вытопчут; то болезни донимают оленей: копыта у них болячками пойдут, или еще чего приключится. А то от медведя по весне урон станется. Да мало ли хлопот с оленями… Дети слушают старших, молчат. Впитывают. Пригодится. Они еще сами не знают, что им пригодится, а слушают внимательно. Много интересных историй старики сказывали, и даже те  поросшие мхом, что их деды когда-то также за чаем у теплой печки  поведали своим малышам, будущим седым оленеводам. 
- Оленей береги, Ефим, - повторял не раз отец. – Кончатся олени, и ханты кончатся. Что  хант без оленей?  Это что птица без крыльев, что облако без ветра, что дерево без листьев.    
Ефим сидел на краю сосновой гривы.  Впереди простиралось большое болото, что тянется до самого священного озера Имн-Лор. Там на берегу озера когда-то весной   и родился Ефим. Говорят хорошее время весна для рождения. Крепкими  растут весенние дети. И Ефим на здоровье не жаловался. Только вот  с прошлой зимы в груди шибко давит, да огнем жжет. В больнице лечился. Месяц уколами потчевали. Уж не знал потом где болит шибче… Сесть не мог… Волноваться, говорят врачи, нельзя. А как тут не волноваться?
 Ефим повернул голову. На склоне, где уже протаяло, стоял его последний олень, привязанный к сосне - все, что осталось от отцовского стада.
Сдавило в груди, подкатил ком к горлу. Ефим  достал душистую таблетку: привычно запекло во рту, морозом обдало язык, горло. Задышалось легче, расправились плечи… Он встал, спустился по натоптанной тропинке вниз к болоту еще не освободившемуся от снега, зачем-то оттащил срубленную сосенку подальше в сторону. Площадку для вертолета подготовил еще вчера. Снова не спеша, поднялся на   свое место.
               
                ***
…Я, приготовив завтрак на скорую руку: суп из двух добытых вчера рябчиков и любимую Кузьмой жареную картошку. Неизвестно, когда он прилетит, а еда пусть наготове будет. Вышел из натопленной избы, вдохнул утренний, еще морозный воздух. Стойбище уже ожило. Жена Ефима строгала чилеп из приготовленных загодя березовых палок. Тонкая, прозрачная стружка легко собиралась мелкими волнами. Так хочется взять нож и тоже построгать: легко кажется со стороны. Но я уже пробовал: нож не слушается, вгрызается в дерево, стружка получается грубая, никудышняя. Дымится, затопленная Ефимом  печь для выпекания хлеба. Дым устремляется ввысь, растворяясь в синеве.  У другой избы маленькая женщина колола дрова огромным колуном. Колоть дрова у лесных жителей – дело женское. Получалось у нее очень ловко, я даже на время засмотрелся. Вот она поднимает огромный колун и с придыхом вбивает его  в большую чурку, подпрыгивая при этом. Чурак разваливается с треском на две половины, обнажив светлое нутро.
Издалека заметил Ефима, усаживающегося на поваленную на краю гривы сухару. По тому, как он застыл на миг, повернув голову, я понял, что он уловил мои шаги. Твердый утренний наст шуршал под ногами, звучно отдаваясь в чистом сосновом бору. 
- Привет, Ефим, - пожал его суховатую,  крепкую руку.
- Здорова, - протяжно ответил он и начал набивать трубку.
- Раненько ты ждешь. Вертолет, видимо, только к обеду появится, сказал я, присаживаясь рядом.   
- Понятное дело – пока поймают, да погрузят оленей… - он сделал паузу, прикурил, -  да и лету не меньше двух часов... К обеду, однако, прилетит Кузьма. 
Ефим попыхтел. Выпяченная нижняя губа, поддерживая трубку, подрагивала, при затяжке обжимала мундштук. Глаза немигающе смотрели вдаль. Скуластое лицо, словно каменное, не выражало ничего. Ожидание. Долгое ожидание, выжегшее внутри все до тла, придавало всему его облику какую-то величавую покорность. Да, именно величавую. Подымив  еще немного, Ефим встал, отряхнул пепел с малицы кора (легкой малицы).
Я уже знал,  что потерял Ефим  стадо:  тяжело заболев прошлой зимой, не смог досмотреть за оленями, и те ушли далеко за Большие болота. Надеялся на брата, да и с тем беда случилась: оклеветали плохие люди, и пока его допрашивали в милиции да выясняли что к чему, стадо ушло далеко в сторону восходящего солнца. Долго  по насту искал он своих оленей уже после больницы, чертя «Бураном» белый лист нескончаемых просторов, многие ночи коротал  в спальнике, зарывшись в глубоком снегу. Часть оленей смешались с диким стадом, останки нескольких  нашел, уже когда сошел снег, зарытыми  медведем. Еще несколько оленей горе-охотники застрелили. Кто-то видел, как гоняли их на вездеходе. Один только уцелел: нашел его в урмане еле живого.  В нарте привез домой. Выхаживал, словно дитя. Сколько ночей не спал, сколь дум передумал – не счесть, представляя себя то птицей с перебитыми крыльями,  то облаком безжизненно повисшим без дуновения ветра, а то сухарой без листьев и веток, сиротливо стоящей в горельнике. Запали глубоко в душу слова отца. «Кто я без оленей?» - спрашивал себя бессонными ночами.
- Закон приняли какой-то в округе, чтоб  оленье стадо восстановить. Сначала уничтожили, теперь обратно… Оленей-то из тундры гонят, - ворчал про себя Ефим. – Долго, однако, думали. Люди уже отвыкли от оленей…
Съезд «коренных жителей Севера» припомнился Ефиму. Там и пообещали оленями помочь тем, кто лишился своих стад. Он тоже выступал на том съезде, но уже и не помнит, о чем   говорил. Лет-то более восьми уже прошло…  Об оленях говорил, о чем же еще?
Ефим курил, всматриваясь в даль, потом его взгляд перетекал на одинокого оленя, привязанного к сосне.
- Скоро и тебе будет веселей, а то куда одному – скучно… - обратился он к оленю, а тот повернул голову, словно понял слова, мотнул головой, будто согласился.
   - Вот и дождались…  Привезут сегодня оленей. Вместе с Кузьмой держать будем. Одному теперь не справиться. Кораль бы успеть построить до тепла, - думал вслух Ефим, у ставившись взором в вытоптанный ягель.
Он тихой неспешной походкой, шаркая кисами по насту, прошел к  снегоходу. Тот завелся с полуоборота.
- Садись, - скомандовал он, подруливая ко мне.
Я уселся в нарту, где уже приготовленные топоры и  веревки лежали на оленьей шкуре.
Рванулась нарта, ударило резко сизым выхлопом, замелькало все вокруг, зарычало, зашуршало под полозьями.

                ***
 Вот уже третьи выходные приезжаю  к Кузьме. Строим большой кораль. Малый – рядом со стойбищем уже закончили. Он уже ждет своих постояльцев.
- Видишь, - уже который раз растолковывает мне Ефим, как только остановились в молодом сосняке, - теперь по другому оленей будем держать... Большой кораль нужен, однако, - продолжал он после паузы. - Чтоб и вода была, и болото и  ягель внутри кораля. А иначе как? Иначе нельзя: там вон буровая сутками бряцает, там за гривой зимник, - он повернулся, махнул рукой, -  зимой бураны везде, охотники стреляют. Сколько говорим всем, что нет в наших местах диких оленей, а все без толку.  Нет покоя оленям. С ума сходят, как дикие шарахаются.   
Ефим взял топор, подошел к молодой сосне, потрогал желтую кору, пробубнил что-то себе под нос, похлопал сосенку ладонью. Топор врезался в ствол мягко, не издав звука.  Сосенка встрепенулась, шепнула иголками, словно простонала тихо.
После каждого срубленного дерева Ефиму требуется какое-то время, чтобы отдышаться.  В мою задачу входит обрубить ветки, ополовинить ствол по мерке, подтащить к нартам готовый столб.
-  Отчего воздуху не хватает? У меня же  сердце больное, а не  легкие, - Ефим   достал из-под сидения снегохода сок в пластиковой бутылке,  протянул мне, потом достал таблетку, запил ледяным напитком, набил трубку,  закурил.
- От сердца и одышка. Так обычно бывает… - старался пояснить я. -  Не спеша все делать нужно, не перегружаясь…
- Я ведь не в городе живу, - перебил он меня, - все самому делать нужно, однако… Я заметил, что сердце  не от работы заболело, - продолжил он после длинной затяжки. - Дичи в лесу не стало, исполосовали все дорогами… Совсем земли мало осталось. Вон последний олень остался… Скучно ему, тоскует Серый… На все смотреть больно… Вот и давит… - он сжал рукой шарф на груди. - Тоска давит…
- Привезет Кузьма оленей. И твоему Серому  и тебе веселей будет, но и забот прибавится.
- Заботы, они лучшее лекарство от сердца, они душу очищают, - сказал задумчиво Ефим, затем, словно о чем-то вспомнил, глянул на часы, и мы, не сговариваясь,  начали увязывать нарубленные столбцы  к нартам.
Вдруг Ефим застыл, жестом обозначив напряженность и внимание. Я тоже остановился.
- Вертолет… Восьмерка…Это Кузьма. – Лицо Ефима засветилось, потом вдруг пронзила тревога. - Быстрее, - обратился он ко мне.
 Точка над низким горизонтом росла на глазах.  Взревел мотор снегохода, натужно тронулись груженые нарты. Подъехали к приготовленной для посадки вертолета площадке, как раз в то время, когда вертолет делал круг, готовясь к посадке. Лопасти лопотали громко, машина зависла, и медленно снижаясь, пыталась мощными потоками воздуха сорвать шапки, повалить низкие сосенки. Не успели колеса коснуться снега, как дверка открылась, и первый  олень упал вниз, вмяв уже оттаявший к обеду наст. У него оказались связанными ноги.
- Оттаскивай в сторону, - услышал сверху голос Кузьмы.
Я ухватил оленя за веревки и поволок в сторону. Тут же упал следующий олень. Ефим пытался помогать, но при первых попытках сел на снег, зажав сердце руками.
- Уходи, - крикнул я ему, - уйди! – махнул рукой.
Едва успевая оттащить следующего оленя, как из вертолета вываливался очередной, вертя огромными испуганными глазищами. Ноги  быстро теряли уверенность в мягком снегу, становились ватными, сердце колотилось гулко. Я костерил себя за то, что быстро уставал и, как мне казалось, не успевал справляться с работой.
- Что, сало выходит? – услышал я  снова, теперь уже веселый, голос Кузьмы. Вертолет уже  набирал высоту. Я лежал на снегу, обливаясь потом, чуть живой.
- Привет, - он присел на снег рядом со мной.
- Привет, - кое-как выдавил из себя, подал дрожащую от напряжения руку. Его улыбающееся лицо  светилось радостью. Подошел Ефим.
- Здорова, Кузьма,  большое дело сделал, - и улыбнулся, - как там справился один-то? Двадцать пять оленей поймать, связать, погрузить? – он покачал головой.
- Мужики помогли. Сам  Юрий Вэлла оленей делил. Справедливый мужик. С ним никто не спорил. Четыре вертолета из Русскинских сегодня отправили: в Корлики, в Ларьяк, Аган и вот наш. Там оленей тыщи пригнали с Ямала.
Я откинулся на спину, и уже не слышал, о чем толковали Ефим с Кузьмой,  переходя на хантыйский язык.
 Они радовались возвращенному счастью -  украденному и возвращенному.
 Они еще не знали, какие разочарования ждали их впереди.

                *** 
   Строительство кораля продолжалось. Дело продвигалось не так быстро, как хотелось. Лунки в промерзшем болоте сверлили ледобуром через каждые пять метров, затем забивали заостренные столбы сквозь болотную жижу до упора в твердое дно.
Ефим с Кузьмой беспрестанно тягают «Бураном» столбы и прожилины. Моя задача – сверлить лунки и с размаху загонять столбы сквозь податливое болото. Руки срываются при ударе о твердь. Рукавицы уже - третья пара, разлохматились и представляют собой плачевную картину. Ладони горят огнем,  мышцы постанывают. Это через день другой ломота во всем теле скует любое движение, а сегодня разгоряченное тело не замечает усталости. Давненько так не вкалывал. Нужно спешить, чтобы успеть к теплу. Все понимают, что построить шесть километров изгороди в такие сроки невозможно, однако половина уже позади, и надежда еще не покидает нас.

                ***
  Как всегда, не вовремя выпавшая командировка, на целый месяц оторвала от строительства. Тело отдыхало, а душа рвалась туда в те болота, где нужна моя помощь.   Сразу же,  переступив порог дома после долгой поездки, позвонил Кузьме. Необъяснимая тревога уже две недели не отпускала меня.
- Ефим умер, - сообщил он мне, - сердце не выдержало.
Он поведал мне, как подключились к строительству родственники из других стойбищ, как Ефим работал наравне со всеми, едва держась на ногах. Как поначалу удавалось удерживать стадо оленей, не смотря на то, что они постоянно стремились уйти на Север.
- Им все время на Север надо. Мы их пригоним, а они снова  туда идут - к своим. На свои места… Были бы у нас здесь свои олени, может наш вожак  удержал бы, а так только снег растаял, ушли они. Кораль так и не достроили… - слушал я голос друга. – Как удержишь? Болота водой заполнились, вода следов не оставляет. Как искать? Я вокруг все облазил… Они через реку перебрались….  Ефим несколько суток искал, по болотам пешком ходил…  Его Серый вместе со стадом ушел… Не выдержало сердце… Последний олень ушел…
Кузьма еще что-то говорил, но я уже не слушал его голоса. Я видел Ефима сидящего на краю болота, ждущего вертолет, и привязанного на пригорке  оленя…


                ***

Прошло несколько лет.
- Нашли потом оленей по меткам. Не всех, правда: больше половины не досчитались, - говорит Кузьма.
Найденных оленей Кузьма отдал в небольшое стадо свояка Дмитрия Айпина. Важенки дали приплод. У родившихся уже здесь появились свои детки. Прижились. Вожаком в стаде один из них.
- Хороший вожак, - говорит Кузьма, - Серый! - Кузьма потрепал голову оленя, - тот Серый пропал.
  Ефим об этом уже никогда не узнает.
  Не прокатится в упряжке по накатанному оленьему пути.
  Не покормит Серого из рук…

                ***
Как-то работая  в архиве, попали мне в руки материалы «Первого учредительного Съезда коренных народов Севера Ханты-Мансийского автономного округа», проходившего в теперь далеком 1989 году. Среди многочисленных докладов, я обнаружил и доклад Тылчина Ефима Антоновича, рыбака совхоза «Аганский»:
«…Я рыбак совхоза «Аганский». Раньше мы ловили по 150-200 тонн рыбы, а сейчас и десяти не поймаешь, потому, что 70% рек нефтяники вывели из строя. Наш народ вымирает. Это видно на примере нашего поселка. Жить стало негде. Оленей аганцы всех зарезали. Остались три семьи, которые пытаются еще содержать оленей, но пользы от этого нет, так как осенью  их отстреливают. Ну, как нам жить? …Нефтяники стали нам строить. За это им спасибо, но землю, которую вывели из строя, скажите, кто восстановит?…»
 
                Примечания:

Грива – небольшой лесной массив среди болот на возвышенности.

Чилеп - тонкая березовая стружка, применяемая                хантами вместо ветоши.

Малица кора – легкая, летняя малица, верхняя мужская одежда.

Важенка – самка оленя.

Кораль – ограждение, загон для оленей.