Расстрел

Поезд тянулся и скрипел, как худая телега. И только выходя из кривой на прямую, чуть поддавал, и скрип сменялся монотонным перестуком колес. На новой железнодорожной линии действует ограничение скорости. Алексей Морковин,  мастер пути, злится на эти ограничения, установленные самим же вместе с отделом временной эксплуатации дороги. На  линии Сургут – Нижневартовск максимально разрешенная скорость  семьдесят километров, но есть  опасные участки, где  она не превышает пятнадцати километров в час.  В другое время ему бы наплевать. Сиди себе в приятной компании, пей пивко, закусывая  вяленой рыбой. Но сейчас… Плотно стоящие темной стеною вековые кедры медленно тянулись назад, провожаемые долгим взглядом Морковина. Появлялись прорехи,  обнажая бесконечные болота. С железнодорожного моста через Аган открывается пойма реки,  зеркальной водной гладью до самого горизонта отражающая восходящее солнце широким ослепительно-ярким большаком. Время половодья, весна. Глаза невольно прищуриваются, Алексей отворачивается в темноту вагона.
- Вода нынче большая будет, - Саша Кушкин потирает ладони, улыбается. Он подкидывает карты, вертит головой, заглядывая то в одно окно, то в другое, но нить игры не теряет. Ребята заговорили о рыбалке.
- Леша, очнись! Козыри черви. Снова горбатого лепишь.
- Черви? Тогда мое, - Леша смотрит на разложенные веером карты невидящими глазами, собирает со стола подброшенные.
- Что с тобой? – спрашивает напарник Вовка Гусев. - По Зинке соскучился? Рано губу раскатал: еще добрых три часа пилить.
      Лицо Алексея вспыхнуло румянцем, он почувствовал, как застучало в висках. Друзья переглянулись и не стали развивать тему. Все знали ревнивый характер своего друга. В бригаде, особенно женщины, любили пошутить и часто разыгрывали его, доводя до бешенства.
- Как ты Зинке  разрешаешь обнимать Витьку Шпакова на сцене при всех? – хохоча, спрашивает Валя Борисова  во время обеда.
- Не-е-е , за ней завклубом ухлястывает. Намедни как он  смотрел на нее, чуть слюной не подавился,  - подхватывает ее подруга Нинка.
- Да ты не переживай: он старый, ему много не надо – еще и тебе останется.
     В такие минуты Алексей убегал, оставаясь без обеда, и курил сигарету за сигаретой, забившись подальше.  Работая мастером, немало терпел он от своих подчиненных путейских рабочих, женщин бесцеремонных и острых на язык.

- Тебе с Афанасием  нужно было ехать, - говорит Саша, - он уж, поди, давно дома пиво разливает.
- С ним главный инженер поехал, - Алексей скрипнул зубами. Он договорился с Афанасием, но в последний момент главный, будучи в подпитии, решил прервать командировку и вернуться в поселок при пиве.
- Он же шпалы  должен  отгрузить.
- Принял на грудь и по фигу ему шпалы, рельсы: пиво без него выпьют. Пропустит он такую оказию.  Как же, держи карман шире, - зло забубнил Алексей.  Вовка открыл канистру и разлил по кружкам.
Второй год пиво варят в Сургуте, и весь Север развозит его машинами, поездами, вездеходами. Перестало на Севере пиво ходить в дефицитах. Бывало, по просьбе трудящихся посылали  водовозку за ним в Сургут за сто пятьдесят верст, в основном для  пенсионеров и тех, кто не в состоянии сам смотаться за тридевять земель. Афанасий на своем  ЗИЛке - водовозке чуть свет отправлялся в путь, чтобы после трудных часов борьбы за право заправиться,  поздно ночью доставить стратегический груз. Разливали обычно тут же по приезде, как говорится, «не отходя от кассы». Любители пенного напитка разбирали его в припасенную посуду. Наступали пивные дни. Пиво в бидонах, банках расходилось по всему поселку. Его пробовали  в мужском и женском общежитиях, на почте и даже в линейном отделе милиции и поликлинике. В конторе строительно-монтажного поезда тоже утоляли жажду прохладным пивком из холодильников.    Некоторые бригады не выезжали на работу, что особо не тревожило начальство - потом отработают. Путевые рабочие после таких «вынужденных отгулов» работали с остервенением и особой прилежностью.  Столярный цех и пилорама закрывались на профилактику. «Дни охраны труда» соблюдались неукоснительно.  Северный поселок жил своей жизнью: работать  так работать, а отдыхать, так с пивом.
- Афоня, там у меня с прошлого разу червонец должон остаться, -  скрипит, бывало, вездесущая   баба Кудашиха.
- Щас, поглядим, - Афанасий достает из-под сидения засаленную тетрадь, вычеркивает Кудашиху и производит полный расчет. Та, забывая про свой постоянно действующий радикулит, тащит двадцатилитровую канистру, почти не сгибаясь.
- Афоня,  в долг дашь? До получки, - это дед Свирид.
- Щас, запишем.
     Дед ставит под кран две трехлитровые банки, важно поглаживает окладистую, рыжую с проседью бороду, осматривает очередь. Его распирает гордость оттого, что, не спрашивая, дают в долг. Он еще работает сторожем в гараже и в состоянии рассчитаться.
- Ты, Афанасий, в две посуды не наливай: всем не хватит, - смеется здоровенный детина. Очередь оживает, каждому хочется поддеть старого. У всех посуда солидная: молочные фляги, канистры, а он – две банки.
- Одну старухе покажу, а другу – заначу, - смущаясь, отшучивается дед Свирид.
 
         …Алексей Морковин  вышел курить в тамбур и не стал продолжать игру. Ребята уже раскинули на троих. Вернувшись, залез на верхнюю полку, растянулся как шпагат и закрыл глаза. Зинка снова заплясала, вертя бедрами, затянула казацкую песню. Вокруг стоят мужики и смотрят на ее ладное тело; стройные ноги, оголившиеся от кружения, быстро перебирают, выстукивая каблуками. Он открыл глаза, видение исчезло. Из груди вырвался громкий стон.
- Что, Леша, на животе больно лежать? Полка жесткая?
- На спину ляжет,  – штаны порвутся, - Вовка хлестко бросает карту.

          На станцию поезд заходил шагом. Машинист вел короткий состав аккуратно, незаметно притормаживая. Алексей первым спрыгнул на ходу и  метровыми шагами быстро направился  в сторону   дома. Свернул на свою улицу. В одной руке он нес канистру с пивом, в другой – огурцы. В поселок пока огурцов не завозили, а в Сургуте своя теплица и продают на каждом углу. Зина заказывала. Первая окрошка с первыми огурцами имеет запах весны, вкус приближающегося лета и он уже предвкушал любимое кушанье.
       В пять утра весь поселок спит, тем более в субботу. Ощущая  разгоряченным лицом прохладу весеннего утра, Алексей ускорил шаг.
- Здравствуй, Леша! – услышал он скрипучий голос старой  вездесущей Кудашихи.
      Наградил бог соседкой. Круглые сутки на крыльце, как курица на насесте. Местное средство массовой информации, можно сказать.  Поезд она пропустить не могла: вдруг счастье улыбнется. И счастье ей улыбнулось в лике неулыбчивого Алексея Морковина с канистрой в руках. От неожиданности Алексей икнул и уставился на соседку. Как не заметил издалека? Обошел бы задами.
- Пиво ждешь, старая? – Морковин знал повадки своей соседки.
- Если нальешь, касатик, не откажусь, - старуха схватилась за поясницу, намекая на свой не проходящий радикулит.
     Пока Алексей поднимался по ступенькам крыльца, старуха шустро повернулась на табуретке, достала из-за спины   двухлитровую банку, звонко поставила перед канистрой. Пиво тягуче лилось в банку, пена полезла  через верх. Кудашиха не отрывала глаз от золотистого ручейка, потом достала лежащую на  подоконнике крышку, плотно закрыла и так же быстро убрала банку, словно от кого  прятала. Посмотрела недобрыми глазами в лицо Алексею:
- Ты бы свою приструнил. В клубе до полночи пропадат. Вчерась Витька приходил. До-о-о-о-лго, однако, тама сидел. Баба-то у тебя вон  кака боевуща  - кровь с молоком. За такой глаз да глаз нужон. Не ровен час…
      Последних слов Алексей уже не слышал. В голову шумно рванула кровь. Уши стали неслышащими, глаза невидящими. Он резко развернулся, опрокинув канистру с пивом. Кудашиха проворно поймала ее уже на ступеньках и ловко придала  вертикальное положение.
        Ураганом влетел  Алексей на свое крыльцо, открыл своим ключом дверь, направился в кладовку. Не включая свет, в темноте нащупал одностволку, сдернул с полки патронташ, выбежал в просторный коридор. Из спальни вышла Зина в ночной рубашке. Золотистые пряди ее роскошных волос  укрывали белые плечи.
- Леша, здравствуй, милый! – с хрипотцой в горле  сказала женщина и убрала руками, как гребнем, упавшие на лицо непослушные волосы, подбила их руками, прихорашиваясь.
- Милый? Сегодня я у тебя милый, а вчера - Витька? – кричал Алексей, сдавливая ружье в сильных руках.
- Бог с тобой! Что ты несешь? Когда ты уже перестанешь слушать всякие сплетни? – Зина сразу догадалась, откуда новости. - Убью эту Кудашиху! Ненавижу!
- Это я тебя сейчас кончу! Хватит терпеть!
- Витька телевизор приходил ремонтировать. Дети дома были. Как ты мог подумать.
- Значит, если бы детей не было… - уже не мог остановиться Алексей, -  дети, значит, тебе помешали! Все! Хватит! Сыт красавицей по горло!
     Он грубо схватил жену за руку и поволок на улицу. Бегом слетели с крыльца, обогнули школу и направились в тайгу, что начиналась сразу за школьным забором. Алексей шагал метровыми шагами, придерживая грубо Зинаиду за локоть.  Зина в ночной сорочке  семенила босыми ногами. Остановились на поляне. Морковин отскочил от своей жены, развернулся и наставил ружье. Зина с зареванными глазами смотрела на своего взбесившегося мужа, ее душил стыд, было горько и обидно. Сцены ревности в их семье были нередки, но сегодня…. Она его ждала, она видела его во сне…
- Стреляй, гад! Мне тоже все это осточертело! – она разорвала рубашку, выбросив оду ногу вперед.
      Ее белые тугие груди разлетелись в разные стороны… Леша опешил. Его глаза  только теперь обрели способность видеть. Рассудок вернулся к нему разразившейся молнией и громом звуков.  Низко над лесом трубно загорланили лебеди. Ружье холодным металлом обожгло руки. Он смотрел на пару лебедей, низко протянувших над вершинами хмурых кедров, словно не понимая, как здесь очутился.  Из глаз покатились крупные слезы. Зина тоже смотрела вслед улетающим птицам, вздрагивая всем телом, скрестив руки на груди.
         Ее плечи укрыло что-то теплое и нежное. К щеке прислонилось что-то приятное и влажное. Алексей обнял Зину, и  щемящее тепло разлилось от груди по всему телу. Он почувствовал частое биение ее сердца, и в его душу   постепенно вселялась нежность.  Лицо вдруг вспыхнуло от стыда, голос дрогнул:
- Прости меня, прости. Ты же знаешь, как я тебя люблю!
- Знаю. Я тебя тоже, дурачок ты мой…
  Сладко-соленые губы, так знакомые Алексею, вызвали легкое головокружение. Ноги    перестали слушаться. Он быстро снял куртку и постелил на мягкий мох. Зина послушно присела, запрокинув голову,  сладостно потянулась и привлекла к себе своего любимого. Чистое весеннее небо было им покрывалом. Гуси-лебеди высоко в синеве тянули на север бесконечными ключами.