Сёмина жизнь -4-

IV.
Когда в Комитете случился пожар, Семафор проводил отпуск на море.
Он всегда ездил в одно и то же место и на длительный срок. Практически, на весь отпуск.
Он ездил без путёвки, больше надеясь на удачу, и на хорошее к себе отношение. Ездил Семафор давно, ещё с самого детства, на базе его многие знали, что давало ему некоторые преимущества перед новичками и просто случайными заезжими людьми. Сестра-хозяйка Маша, как правило, находила для Семёна отдельную комнату в одном из одноэтажных домов-бараков, вытянувшихся аккуратными рядами между цветочных клумб и чахлых деревьев.
На побережье с пресной водой всегда были проблемы, поэтому уход за цветами и деревьями был делом хлопотным и ответственным. Администрация слёзно просила отдыхающих экономно расходовать воду и даже самостоятельно заботилась об её отключении в жаркие обеденные часы.
Вода стоила дорого, и с этим неудобством приходилось мириться.

Семён был молод, неприхотлив, и вопросы бытовых удобств тревожили его мало.
Весь этот «комфорт» в виде шикарных номеров с кондиционерами, телевизорами и прочей роскошью был ему не нужен, наоборот, он только осложнял жизнь.
Любая материальная ценность, так или иначе, но делает жизнь сложнее, это Семафор осознал давно и отчётливо.
За материальными ценностями требовался уход, за ними нужно было присматривать, о них следовало беспокоиться, и это доставляло дополнительные проблемы и хлопоты.
Даже если особых проблем вроде и не возникало, как в случае с чешским домашним хрусталём, то всё равно он десятилетиями занимал место в серванте, находясь в статичном спокойствии и многолетней неприкосновенности, существуя как бы сам по себе, вне времени и пространства.
А ведь на этом месте Семафор мог разместить другие, более полезные по его мнению вещи.
Но хрусталь оставался ещё с прежних времён, у него тоже была своя история, его трепетно оберегала Сенина мама, изредка протирая влажной тряпочкой, и здесь Семафор поделать ничего не мог. Зато он незаметно для матери «подчищал» внутреннее пространство одного из книжных шкафов, выбрасывая оттуда тома Антонины Коптяевой и какую-то другую, более позднюю литературу, чтобы на их месте разместить что-то своё, на текущий период жизни более важное и интересное, для которого так отчаянно не хватало свободных квадратных метров.
Все эти так называемые «удобства» ассоциировались в голове Семафора с проблемами, которых можно было избежать, и без которых жизнь становилась легче и комфортней.
Комфорт без комфорта – такой вот парадокс.               

Дотащивши сумки до базы, Семён сдавал паспорт и кое-какие деньги на хранение директрисе Людмиле Владимировне, которая заведовала базой отдыха последние лет десять.
Они обменивались ничего не значащими, стандартными для таких случаев фразами о погоде, о море, о том, как добрался дорогой отдыхающий, а в самом конце, дежурно улыбаясь, Людмила Владимировна желала Семёну хорошей погоды и приятного отдыха. Полюбезничав с директрисой, Семафор знакомой с детства плиточной дорожкой шагал дальше, по пути к заветному отдыху, по направлению к домику сестры-хозяйки Маши. Исчезали в памяти отдельные годы, незаметно проходили целые десятилетия, но здесь мало что менялось.
Разве что лица людей, да высота с трудом растущих на песке и привозном грунте деревьев.

Маша работала на базе в течение последних пяти-шести лет, по крайней мере, так запомнилось Семафору.
Это была довольно интересная женщина неопределённо-среднего возраста, улыбчивая и общительная, которая жила в соседнем городе и на время курортного сезона приезжала на побережье на заработки. Она уже начинала полнеть, но эта полнота пока ещё не портила её, а даже наоборот, придавала какой-то по-домашнему приятной и доверительной ауры.

Хозяйка выдавала курортникам бельё и разную бытовую утварь, стирала за ними простыни, обменивалась телефонами, по утрам и вечерам всречала-провожала-поздравляла многочисленных отдыхающих, и Семён искренне удивлялся, как и когда она успевает всё это делать.
При этом у неё было двое несовершеннолетних детей, которых частенько доставляла на базу пригородная электричка и которые помогали ей по хозяйству.
Они носили воду, бегали на рынок, время от времени следили за тем, чтобы насаждения оставались зелёными, и вообще, занимали немалую часть Машиного рабочего времени.
Но всегда были при деле, по крайней мере, днём.
Маша могла их выругать, иногда даже ласково обматерить, но это происходило как-то по-доброму, с усмешкой и здоровой иронией.
Семафору нравились такие отношения между матерью и детьми, но, в то же время он понимал, что за таким нарочито-дружелюбным обращением могут скрываться нешуточные страсти и непростые отношения. Семён давно заметил, что морской климат по-особому влияет на людей, даже на приезжих, делая их мягче и терпимее.

Она была разведена, и никто не знал, да и не особо интересовался судьбой её мужа. Улыбчивая Маша вызывала доверие, и отдыхающие частенько приглашали её к себе домой, в гости.
Не в это временное пристанище на морском побережье, что как бы само собой разумелось, а именно домой.
Насколько Семён знал, она никогда и никуда не ездила, но записывала все телефоны и адреса в маленький коричневый блокнотик, а, будучи навеселе, хвасталась этими своими знакомствами и записями.
Позднее даже выяснилось, что один из отдыхающих помог устроить Машину дочурку в какой-то институт в своём городе.

Семафор никогда не видел, чтобы Маша загорала на пляже, более того, он никогда не видел её в купальнике.
Сестра-хозяйка постоянно ходила в белом халате и шлёпанцах на босу ногу, в холода переодеваясь в синюю кофту с застёжками на груди. Наверное, у неё было неплохое тело, по крайней мере, Семафору так казалось.
Её полная грудь отчётливо выделялась под халатом и неизменно привлекала его внимание.
Он понимал, что эта женщина ему интересна, хотя никогда не думал о ней всерьёз. Она привлекала его одновременно и своей женственностью, и каким-то притягательным, по-мальчишески откровенным характером.
   
Маша не купалась, не загорала и редко появлялась на пляже.
Наверное, это судьба всех, кто работает в сфере обслуживания, да и вообще, всех приморских жителей. Море не было для них ни заветной мечтой, ни просто чем-то долгожданным, о чём думаешь холодным зимним городским вечером. Море было для большинства из них обыденностью, в лучшем случае – давало возможность заработать себе на жизнь.

Когда на базе появлялся Семён, как правило, в первый же день они собирались у неё на веранде. Семён очень хорошо помнил эту широкую, заросшую густым виноградником веранду со столом в углу и поскрипывающими половицами.
Маша жила в отдельном доме о двух комнатах, в одной из которых размещалось всё её хозяйство: матрасы, бельё, тазики для ног, какие-то чайники и кастрюли.
В другой комнате жила она сама и Семафор вдруг подумал, что он, в общем-то, заходил к ней всего несколько раз за много лет.
На стенке под аккуратно вырезанными табличками висели ключи от «номеров».
Слово «номера» всегда вызывало у Семёна добродушную улыбку, а перед глазами вставала картинка убогой комнатушки с холодильником, тумбочкой, двумя-тремя кроватями и электрической лампочкой под потолком.
Иногда даже было зеркало.
Но всё это его ничуть не смущало.

Как правило, их посиделки начинались поздним вечером, уже после одиннадцати, потому что Маша постоянно хлопотала и освобождалась очень поздно.
Семафор хорошо запомнил её глаза, уставшие, какие-то блёклые и равнодушные после суетливого рабочего дня, и её запах.
У неё был чудесный запах, такой приятный и такой влекущий.
Они пили холодное южное вино, ели сушёных лиманских бычков и варёные морские креветки. Делились новостями, вспоминали прошедшие заезды, обсуждали запомнившихся отдыхающих; Маша рассказывала, как прожила зиму, как болели дети и какие цены на местном рынке.
Семафор тоже о чём-то говорил, громко смеялся, делал Маше комплименты, и был пьян уже одной только обрушившейся на него свободой.
Наверное, это был лучший день его отпуска или, по крайней мере, один из лучших дней.

Семён наслаждался этими мгновениями, понимая, что он уже в другой жизни и что этой, другой жизни, у него ещё целых четыре недели.
Иногда к ним присоединялись ещё какие-то отдыхающие «со стажем», многих из которых Семафор знал не первый год. Это были обычные «отпускные» знакомства, мимолётные и ни к чему не обязывающие.
Наверное, именно поэтому Семён так искренне радовался таким встречам.

База отдыха осталась ещё от советских времён и числилась за предприятием, на котором работал Сёмин отец. Отец давно умер, некогда мощное предприятие с филиалами по всей стране развалилось, а база осталась, хотя борьба за кусок земли в двухстах метрах от моря шла нешуточная.
Семён обо всём этом знал, хотя особо и не интересовался. Он ездил сюда, скорее, по инерции, по памяти прошлых лет, по привычке и по детским воспоминаниям.
За всё время он посещал базу отдыха в самых разных конфигурациях: сначала с родителями, потом с друзьями, потом с девушкой, потом с девушкой и друзьями и даже просто сам.
Причём, это «просто сам» со временем понравилось ему больше всего.
Друзья постоянно куда-то спешили и собирались, что невероятно раздражало и путало все планы. Они продолжали жить прежней, суетливой жизнью, совершенно не перестраивались и не стремились к этому, что выводило Семафора из душевного равновесия.
Девушка требовала внимания, капризничала, постоянно чего-то хотела, что вызывало обидное чувство растраченного зря времени.
Одно дело – мимолётная встреча с приятными впечатлениями и надеждами, после которой каждый идёт дальше своей дорогой, и, совсем другое – постоянное, пусть и недолгое сожительство во время такого долгожданного отпуска.
Как-то само собой выяснилось, что всё это серьёзно напрягает и заставляет смотреть и оценивать человека именно как на человека, со всеми его особенностями и недостатками, а не как объект плотских устремлений и сексуальных фантазий.

Постоянно уступать и мириться с чужими недостатками Семафор не хотел, поэтому на поездку с девушкой его хватило ровно на два раза. После наступившего вскоре расставания он даже не захотел забрать морские фотографии, ему было на них откровенно наплевать.
Наверное, Семафор был страшным эгоистом, но так было проще.
Что касается поездки с родителями, то те времена давно прошли, но неизменно вызывали у Семёна самые приятные и тёплые, ностальгические воспоминания. Наверное, потому, что тогда он не должен был быть самостоятельным и не чувствовал ответственности.
То были действительно хорошие времена, которые уже никогда не могли повториться, что делало их во много крат более прекрасными…

Со временем Семён вкусил всю прелесть самостоятельного, ни от кого не зависящего отдыха, и по-другому уже просто не мог.
Чем старше он становился, тем больше его раздражали окружающие.
За четыре морских недели он настолько «дичал», что, возвращаясь домой, ещё какое-то время по инерции продолжал жить прежней, морской жизнью.
Слушал ФМ-радио, поздно вставал, нерегулярно ел, что приводило в ужас его маму.
Со временем он втягивался в прежнюю жизнь, погружался в каждодневные проблемы и заботы, и постепенно забывал о море.
Забывал ровно до следующего года.