Это счастье - быть вольными

ВОСПОМИНАНИЯ МОЕЙ БАБУШКИ МАШИ.

Голос крестьян мало слышен в истории России двадцатого века. Века, который безжалостно прокатился по их семьям, забрав многих до срока… На войнах: Первой мировой, гражданской,  Второй мировой… Через  раскулачивание… Через  Большой террор…. А те, кто остался жив, воспоминаний не писали. И  редко рассказывали… Эта тема и сейчас еще во многом табуирована. По разным причинам. Сами пострадавшие не хотели или боялись поднимать эти темы… Потомки, которые мало интересовались историей рода и не расспрашивали бабушек и дедушек…Власти, которые не хотели, да и сейчас не горят желанием «вытаскивать» неприятную правду наружу…  Тем ценнее те немногие и правдивые голоса, которые можно расслышать сквозь шум истории…Истории, которую сейчас пытаются как-то переписать, перекроить, преукрасить некоторые современные деятели…

Эти  воспоминания моей бабушки Маши -  Марии Максимовны Новосельцевой (в девичестве Выгузовой), я записала ровно тридцать лет назад. Тетрадку хранила все эти годы. А сейчас перевела в печатный вид. Ничего не меняя, оставив именно те слова и выражения, те акценты, которые делались во время рассказа… Чтобы знать  историю нашего рода и сохранять  память о нем… Это важно для всех нас -  её потомков. Да и для других людей тоже…  Собираем материалы со стороны рода отца, где тоже много тайн… Но это отдельная история…

Бабушка обладала хорошей памятью. В её рассказе много названий населенных  пунктов, через которые проезжала семья Выгузовых… Но все она их запомнила, хоть и была еще ребенком… Может именно потому, что столько перенесла боли, потерь и испытаний… Перед своей кончиной бабушка  сказала, что у меня родится дочка.  Стоит сказать, что мы назвали её правнучку Машей… 

Воспоминания также размещены на сайте ТВ-2
http://www.tv2.tomsk.ru/real/eto-schaste-byt-volnymi

На фотографии: в центре моя бабушка: Мария Максимовна Новосельцева (Выгузова)с мужем Георгием Афанасьевичем и отцом Максимом Максимовичем.

ЭТО СЧАСТЬЕ - БЫТЬ ВОЛЬНЫМИ...

Я родилась  в 1915 году в Пермской губернии, Чердынский уезд (г.Пермь) в  Новодеревне, это в пяти километрах от деревни Керчево.

Была у меня старшая сестра Анюта, которая умерла в девять лет, за ней вторым был Максим. Ему было восемь лет, когда я родилась… После еще рождались и умирали дети. Всего в семье было тринадцать детей, из них умерли девять.  Девочка Дуся умерла грудной в 1918 году в Омске. Люба, младшая сестра родилась в 1924 году, за ней еще была девочка Маня в 1923 году. Они обе заболели корью, и младшая Маня умерла, а Люба выжила. Были и выкидыши. В живых осталось всего четверо детей – Максим, Маша, Люба и Гоша.

Оставшимся детям в жизни досталось лиха. Тяжелое время было. Революция. Война. Раскулачивание. Колесили по стране. Сначала из России в Сибирь переехали, затем семью раскулачили и выслали.

Мама моя Елизавета Ивановна родилась в деревне Керчево, по реке Каме. Окрестили в церкви в селе Шакшер в 8 км от Новодеревни. Её маму звали Евдокия, а отца  Иван Дмитриевич.

Когда папа Максим Максимович и мама Елизавета Ивановна, поженились, то жили со  свекром девять лет. Папа плотничал, на барже работал, потом устроился плотником на мельницу. По отцовской линии часто передавалось имя – Максим. Так у папы был отец Максим Елизарович. А его мать звали Анна, отчество не запомнила.

Жили тогда все вместе дружно в одном большом доме. Пять золовок и два деверя было у моей мамы, это значит, что у меня  было пять теток и два дядьки - д. Ваня и д. Егиша (Агей). Крестная моя – т. Агаша имела такие длинные, рыжие волосы, как у меня.  Других теток звали: т. Дуня, т. Маня, т. Аксинья и т. Арина.

Тетка Арина была старше всех и уехала в город Пермь. Вышла замуж за грузина, после того, как первый муж умер. Была она очень красивой, с большими глазами и длинными, черными волосами. В новом браке родила мальчика Гришу. Жили очень хорошо,  дружно, отец очень сына любил. Жили они в Грузии, город Поти. После землетрясения в 1920-ом году от них писем не стало….

Золовки очень любили мою маму. За добрый, веселый характер. Вместе ходили в лес за грибами, ягодами. Собирали черемуху, бруснику, клюкву, чернику, голубику. Да все с песнями. А я в  детстве очень любила тетку Маню, та была младшая, предпоследняя, роста небольшого, черненькая…

Прожив в доме свекра девять лет, мама и папа ушли жить к мельничихе  Евдокии Петровне. У неё было двухэтажный дом. Она жила наверху. А Выгузовы внизу. Папа стал работать у неё мельником, а мама помогала по хозяйству. Уедет Евдокия Петровна в Пермь закупать товар для лавочки, а заместо себя оставляет Елизавету. Бывало и целый месяц не приезжает. Доверяла своим работникам, верила в их честность. Уедет, а маме велит лавочку открыть и продавать сушки, да кренделя.

Вещей дорогих, да золотых, цепочек, да безделушек у хозяйки было много. Да неаккуратная была она. Мама и убирала все, боялась потерять. Двери- то не запирались. Бывало, привезет Петровна из Перми кашемира (шерстяная ткань), он дорогой был, по пятьдесят-шестьдесят копеек за метр, и дарит Елизавете за её труды. Одежды было много у мамы. Шали, полушалки, подарки. Потом, когда семью раскулачили, мама часто вспоминала, сколько всего было потеряно. С мельничихой они тоже  прожили девять лет.

В 1918 году Выгузовы ушли от мельничихи. И собрались двадцать семей ехать в Сибирь. Новые земли искать. Петровна тоже просилась с ними, но папа сказал: «У тебя есть сын, как же ты с нами». У Петровны был сын в Перми, но она  с ним была не в ладах. Поехали на трех больших лодках. Бурлаки повезли их в уезд. Солекамское (Усолье) г. Пермь, а оттуда по железной дороге, в телячьих вагонах до Омска.

Пока ехали на мужиков были облавы, их забирали на войну. Во время облавы мужиков наряжали в платки, кофты, юбки, брили и прятали. Так и спасали.  Приехали в Новониколаевск (Новосибирск), две недели ехали из Омска до Кольчугино (Ленинск). Еще больше стали облавы. Очереди за кипятком, за хлебом, все в военном.

Папа приносил хлеб подовый, матУшку кренделей и масло импортное, тесто дрожжевое. Деньги- керенки, мешками были…. Нас в семье уже было трое. Похоронили в Омске девочку грудную Дусю, отпевали в церкви. Очень красивая была церковь, вся в золотых иконах…

Красивый город был, кружевной, двухэтажные дома в Керчево. А в Сибирь приехали – там одни землянки, на них полынь. А внутри все чисто. Красиво, перины пышные, подушки. Ночевали в такой землянке.  Потом отъехали и в пятидесяти километрах дали  землю в селе «Дунай Ключ». Тридцать дворов построились. Занимались хлебопашеством. Дали земли много и хорошей, не то, что в России. Там земли было мало, и давали только на мужиков, а у папы  пять сестер.  На девок не давали. Земля в России была неурожайная, скотины мало было, жили бедно.

А в Сибири земли дали много. Травы хорошие. Хлеба хорошие, покосы. В России не было столько цветов, сколько в Сибири. Еще в поезде удивлялись бабы цветам. Как остановка - выбегали и полное беремя набирали. Ехало много старых дев, лет по тридцать… Потому что парни землю получат, оставят родителям, а сами уезжают на заработки. Девкам не за кого было замуж, оставались одни.

При переезде потеряли багаж. В Омске. И пошли в найм к сибирякам (чалдонам). Платили хорошо. Мужику 1,5 пуда за день муки, а бабе- 1 пуд. За день работы. Максим рано пошел работать - в тринадцать лет, возил копны на лошадях. Потом получили свою землю, засеяли. Папа пошел мельником в село Уроп к богатому мельнику. Тот платил по три-пять мешков муки.

1919-1922 года были неурожайными, голод, хлеба выгорали. Голая степь. На базар едешь пятьдесят километров. До Ленинска. А в Уропе и лес был ближе, в двадцати пяти километрах от села. Тайга, колба, шишки, горы. Уголь добывали, шахта была. Своедельская её называли. Сами, кто сможет, сколько набрать, накопать.

Тридцать шесть дворов в деревне, все голодают. Голод страшный, везде контроль. Выпишут талон отцу, а он привезет пудов десять муки и говорит маме: «Всем давай, кто попросит, не жалей, корми деревню». Придут кто с чашкой, кто с чем… Всем мама давала, кормили всю деревню..

В 1925 году папа ушел от хозяина и решил строить свою мельницу. Хлеба стали хорошие, решили все помочь строить мельницу, т.к. свою выгоднее иметь, не ездить далеко. Запрудили пруд. Купил папа жернова  в городе Гурьевске и сорок километров вез на двух лошадях. Поставили весы на цепях. Ребятишки бегали качаться на них. Гири в обхват были.

Еще мельница не оправдала себя, в 1927 построили её, а в 1928 образовалось за рекой коммуна «Восьмое марта». На Максима Максимовича налоги наложили. Чтоб государству хлеб сдавал. Налог большой. Приехала из коммуны тройка: председатель, секретарь и уполномоченный. И стали говорить: - Выгузов, заходи в коммуну. Мама  согласилась, а папа нет. Мама плакала: - Ох, старик, старик, детей то сгубим. Пойдем в коммуну. А папа ни в какую. Председатель и сказал: - Ну, Выгузов, пойдешь в ссылку, вшей кормить. Отобрали мельницу и дом. Жили в  бане. Забрали в коммуну почти всю живность: две лошади, гусей, шесть овечек, быка, корову. Три ведра молока давала корова. Здоровая, красно-бурая, заводская. За пятьдесят рублей её покупали.

Две лошади остались и телеги. И поехали в ссылку на них Выгузовы. Было это после пасхи в мае.
Мужик, который вез и говорит папе: - Охраны нет, у тебя есть справка, что ты середняк, доедешь до Гурьевска, лошадей бросишь, отсидишь это время. А папа - честный, не послушался его, поехал. На станции все и забрали, а нас погрузили в вагоны товарные  битком – в Томск и до Черемошек не открывали почти. Приехали. Кругом вода, паника. Погрузили в большие баржи, в трюмы глубокие.

По реке плыли весело. Так запомнилось. На палубу выходили, плясали под гармошку. Богачей много было, а мы среди них, как белые вороны. Выгрузили на остров Баранаковский по ту сторону Оби. Холодно, голодно. Вымирали дети, старики. Устроились в стойле- нужнике. Вычистили, там и жили. Грелись у костра. Так две недели. Стали давать муку. Баланду из неё делали. Понос. Рвота, болезни…Хоронили в тряпках.  Мы выжили, потому что папа велел воду пить только кипяченую. Кору пихтовую варили и пили этот отвар.

Через две недели опять погрузили всех в железную большую баржу «Мельник». Народ был с трех районов. Плыли по речке Чае. Шла она криво, возвращалась, петляла. Душно в трюме. Везли долго. Привезли в район Усть-Бакчар, на речку Бакчар. По ту сторону, чтоб не убежали. И река большая и на чем переплывешь…

Сосланные раньше - черные были, все оборванные. А у нас запасы еще кой-какие были, сухарики. Мама давала. А папа говорил: - Не давай. Нам-то никто не даст, у нас дети, их пожалей. Я спросила: - Папа, что все черные? Он сказал: - От голода, дочка. Поживем недели две, запас кончится, и мы такие будем.

Жили две недели. Потом повезли в поселок Парбиг, плыли к нему по реке Парбиг. Там сделали шалаш. Пила и топор с собой были. Сказали: - Тут будете жить. Только устроимся, опять снимают, в другое место везут. В Киселевске два месяца жили. Папа плотничал, очень хороший плотник был. Комендант его уважал.

А меня в пятнадцать угнали на речку Галку, черного цвета она была - от деревни Селивановка на корчёвку. Есть нечего, одна ложка крупы, одна ложка соли, хлеб четыреста граммов на день. Исхудали. Девчонки все из деревень рядом, кто что принесет - из Малиновки, из окрестных деревень лепешки. А  у меня ничего….

Работали все лето и осень. Май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь. То лето теплое было. Жили в шалашах. Но осенью холодно стало. У всех полно вшей. Баня была один раз за все время. Но у меня вшей почему-то не было. В бригаде двенадцать девчонок было. Комендант злой. Отправил нас в тот день дорогу чистить ломом. А накануне я сон вижу, мама шаньги печет и молоко с пенкой вытаскивает из печки, которая топиться…Жарко. Сели отдыхать, я Зойке – подружке своей, сон рассказываю. А та и говорит: - Кто-то придет к тебе.

А родители тогда жили в деревне Крыловке, рядом с Киселевском. Они уже  потеряли меня. И мама пошла искать. Комендант дал ей пропуск и она собралась в дорогу. В триста километров. Сказала: «Живу или мертву, а найду её».

Только я сон свой рассказала, вдруг видим вдали - женщина идет. Я не узнала сразу… А та, как бросится ко мне. На колени упала «Живу ведь я тебя, доченька, застала…».Так и сидели обнявшись...  Где обозом, где пешком добиралась до меня, моя мамочка, триста километров…

А я уже два раза в побег ходила. Трое собрались: сестра с братом и я с ними. И подались в ночь. Прошли двадцать пять километров. Кругом на дороге конвои. На Высокояре большой мост, на нем стража и арестовала. Хлестнули плетью, погнали в амбары. Переночевали и опять погнали обратно в Чернышевку. И штрафную - десять суток ареста, триста грамм хлеба и под конвоем. Только отбыли, опять бежать. Поймали. Двадцать пять суток уже дали…

Тут и мама пришла. А иначе опять в побег  бы пошли. Бригаду направили на дорогу. Мама в шалаше осталась. Замерзла очень. Октябрь уже был. Спали на шабуре (рогожа) и накрывались тоже им. Стали обедать, я говорю бригадиру «Я пойду в медпункт во время обеда. За больных никого не принимали, работали все. А больные валились, умирали на дорогах. В мухах так и лежали. А я пошла к коменданту, а не в медпункт. Прорвалась к нему и говорю: - Гражданин комендант, мне нужна зимняя одежда, можно пойду в поселок? – А придешь обратно? – Как не придти. 
Выписал пропуск на восемь дней, хлеб - две булки подовых и крупу.

С мамой поели и отправились…  Солнце уже было низко, прошли двадцать километров, ночевали в Панычево. На второй день идет обоз в двадцать пять лошадей с бричками - здоровые такие телеги. Присоединились к ним. Где пешком, где сидя. Доехали до Высокояра. А там обоз завернул. А нам дальше. Набирали в огородах, просили  оставшуюся мелкую капусту. Жадовали, боялись голода. Я простыла, заболели руки, желтые пузыри на руках.

Приехали домой, а папу с бригадой отправили в Усть-Бакчар на строительство. Участковый был знакомый, а на пайку не поставил меня. Как мать не просила. Переночевали, а в следующий вечер пошли с Гошей, младшим братом по просеке - к папе,  двадцать пять километров. Свечерело. Увидели колодину, легли так, чтоб запомнить куда идти. Один с одной стороны, другой - с другой. Утром проснулись, а рядом следы от медведя - катышки. Сидели на берегу речки. На пароме грузили большие обозы. Пришел небольшой обоз. И мы тихонечко с этим обозом – на ту сторону. Нашли папу. Он поставил нас у коменданта на учет, получил паёк. Сухую рыбу наварили. Наелись хлеба. Спали на отцовой стройке. Днем работали, носили землю, опилки, строгали тес с Гошей. Мне пятнадцать тогда было, а Гоше двенадцать всего лет.  Отец жалел нас: «Отдохните, ребята». Спали на втором, только строившемся этаже.

Повезли семьи в Усть-Бакчар. Разрешил комендант семьям из бригады плотников. Ехали на плотах с неделю в октябре по реке Чае. Максим, старший брат, уже женат был на Тане, та с грудным ребенком. Приплыли, расселись, построили землянку…

Опять папу отправили в Подгорное плотничать. Опять мы помогали ему. Спали на стройке, на пакле.

Потом открепили от комендатуры. А документов еще не  было. Максим уже служил в армии и стал писать в разные места. Рассмотрели, что мы незаконно высланные, что были середняками. Пришли и документы.

Но уже прижились, куда обратно ехать? Жили тогда в поселке Табоге, а работали в селе Подгорном. Речка там такая же протекала Табога. Я устроилась посудницей в аптеке. Уже вольные были. Получили годичные паспорта. Поехали в Томск. Но остановились в Колпашево. Невестку Таню отправили в село Уроп с ребенком, т.к. была справка, что она не принадлежала к выписке. Максим отслужил и забрал её. В Колпашево мы с ней пошли работать на засольный комбинат.

На Табоге продали времянку – избушку. Печка русская, три окна, пол настеленный. За семьсот рублей. В Колпашеве все стали работать. Все стали стахановцами. Папа с Максимом плотничали, а Гоша был пекарем. Люба, самая младшая, в школе стала учиться. Хлеба вволю. Мама радовалась и плакала: - Думала, не доживу до того времени, когда хлеб на столе остается. 

Рыбачили. Рыбы было много. Полный невод вытянем, сушим, солим. Всю зиму с рыбой. Уважали нас, премии давали. По десять метров материала. В магазинах было, но только за пушнину. Летом всегда много рыбы. Большая, икряная. Жарили икру, молоку. Отправляли нас за сто пятьдесят километров в деревню Инкино, обрабатывать рыбу. В юртах остяцких. Большие амбары там стояли. Засольный пункт. И так до осени. Летом работали. А зимой - в прислуги, в домработницы. Зимы три пробыла в домработницах...   Так и жили. Но это было уже счастье. Потому, что вольными стали… И не надо было нигде отмечаться… И жить стали все на одном месте…

Мария Максимовна Новосельцева (урожденная Выгузова),1986 г.


P.S. Хочется закончить бабушкину историю авторской песней Сергея Максимова «Обская быль». Когда я слушаю её, то представляю, как два подростка Маша и её брат Гоша, пробираются через лес к своему отцу Максиму Максимовичу Выгузову.


Обская быль. Стихи и музыка Сергея Максимова (Томск).

Вьюга метет.
Сестру тайгою братик ведет.
Урманом за урман
ведет сестру Иван.
Обь сковывает лед.

 - Ваня, скажи,
а правда
мы с тобой убежим?
Не повернет назад
комендант или солдат?
Не скажут:
Ванька виноват?

- Чуть подальше
теплая страна,
сестренка.
Ждет и не дождется
нас она.
Терпи, Аленка.

Там нас
мамка с тятькой
шибко ждут.
Пироги подовые
пекут.
Там нас в обиду
не дадут.
Не то, что тут...

Снег да корьё
- еда им.
И смотрело зверье
вслед душам на снегу,
струившимся в пургу,
и думало свое.

- Эх, отдохнем!
Присядь чуток
да дальше пойдем.
Пусть холод все лютей,
а выйдем на людей.
Глядишь, приют найдем.

- Знаю я, Ванюшка,
все ты врешь.
Все плел да плел бы.
На погибель ты
меня ведешь.
Скорей привел бы.
Померли все наши.
Мы - одни.
И помрем мы тоже
 как они.
Только бы замерзнуть
побыстрей.
Ты отпусти меня,
не грей.

Ночь настает.
Их скоро
с головой занесет.
Не тает
снег в глазах.
И точно в небесах
Мать Божия ревет.

Как уважал
клыки свои волк.
Будто кинжал..
Он стае подал знак,
поплелся прочь вожак.
Не трогать приказал.

- Чуть подальше
теплая страна,
сестренка.
Ждет и не дождется
нас она.
Терпи, Аленка.
Там нас
мамка с тятькой
шибко ждут.
Пироги подовые пекут.
Там нас
в обиду не дадут.
Не то, что тут...