Собачья верность

(Рассказ о любимой собаке Динке)

    Младшая дочка в десять лет принесла в дом рыжего щеночка. Давно хотела. И бабушка, моя мама, пошла у неё на поводу.   Выбирали, как водится, кобелька. Но к ногам прижалась сучка. Рыженькая, веселая  и забавная, она терлась об ноги девочки и словно звала: - Возьми меня, это ж я, подружка твоя! 

Сердце не камень у бабушки и вот уже вместе с внучкой
едет на дачу рыжий, веселый щенок на ручках.
   
Назвали собаку Динкой, как и её мамашу, охранявшую рыбный магазин. Была она красивой и вольной собакой, бегала свободно по  двору, не то, что папаша, лохматый черно-белый псина,  сидящий на цепи около будки. Впрочем, то, что папаша именно он, можно было бы и посомневаться, так как из всех девятерых щенков ни один не был похож на него, все были в материнскую масть - рыжие и с гладкой шерстью.
   Так что,  родословная у нашего приемыша оказалась  дворянской. От слова «двор». Или попросту:  «собака простая-городская». Вот только  сумела она стать настоящим и преданным другом всей нашей  семье, как своей стае, верная до конца.
   Десять лет Динка охраняла деревенский дом в поселке Богашево, где проживала  моя тетушка, вывшая учительница и библиотекарь. Динка любила и привечала не только старенькую хозяйку, но и всех нас, живущих  или приезжающих погостить летом в родовое гнездо.
   О том, что скоро придет  кто-то родной и близкий, тетушка узнавала задолго до нашего появления. Каким то своим невероятным чутьем, Динка чувствовала нас, когда мы еще шли по улице. Она садилась возле крыльца и поскуливала, нетерпеливо ожидая, когда же наконец-то скрипнет щеколда от калитки. Увидев кого-либо из домочадцев, Динка стремглав неслась к нему, сбивая с ног. А когда видела сразу несколько человек, радости её не было предела. Она готова была подпрыгнуть и облизать с ног до головы каждого. Но мы охлаждали её пыл. Погладив немного и осадив  её фразой: «Ну, хватит- хватит, сейчас переоденемся, тогда и будем обниматься», - мы заходили в дом. Переодевшись в одежду для работы в огороде, бывало, задерживались за разговорами между собой, забывая про Динку. Тогда она напоминала о себе и  невыполненных обязательствах. Подавала голос:  мол, что же вы там? А где моя косточка? Спохватывались и несли ей гостинцы. Но как бы Динка не была голодна, косточку она никогда не начинала грызть сразу. Уносила в уголок и возвращалась назад. За лаской. И пока не почешешь её за ушками и по спинке, не поговоришь ласково, к еде даже не прикасалась. Бывало, что кто-то торопится заняться делами и мало уделит ей внимание. Тогда Динка обижалась, почти по-человечески опускала голову и укоризненно смотрела вслед.
   Динка была очень умной собакой, это замечали все соседи, т.к. их собаки – пустобрехи, обычно лаяли по поводу и без повода. Она же -  только по делу, когда во двор заходил чужой. Лишь иногда, из озорства и обиды,  лаяла на соседскую кошку. Но та сама была виноватой - любила дразнить Динку, вышагивая прямо перед её носом, задрав хвост, но на расстоянии цепи. Понятно, что такого нахальства, не выдержала бы ни одна собака.
   А вот своего кота Ваську, Динка никогда не трогала. Ели они, бывало, из одной чашки, а спали, свернувшись в один клубок, ведь так намного теплее.   
   Динка была бесконечно верной, доброй и ласковой. По выходным дням всегда ждала нас около старинного деревенского дома, построенного еще во времена моей прабабушки в начале двадцатого века. Всю неделю ей было скучно со старенькой хозяйкой, любившей жить в своем внутреннем мире, состоявшем из книг и телевизора или работы на огороде. Зато в выходные начинался настоящий праздник. Каждый вновь прибывший, привозил Динке косточку, котлетку или колбаску.  Динка снимала лакомство с руки осторожно, уходила в уголок и там наслаждалась. Благодарила карим взглядом, доверчиво-верным и  преданным.
   За годы своей честной службы по охране дома принесла Динка большое потомство. Каждый год – по приплоду из нескольких щенков. Все щенки получались у неё, как на подбор,  умные, рыжие или шоколадные. Всех разбирали соседи.
   Долгими зимними днями и ночами ждала она лета, чтобы  увидеть всех нас – городских. Особенно младших членов семейства - ребятишек, которым нравилось играть с ней. Ко мне же она забиралась на ручки, как в детстве, забыв, что она давно уже не щенок. Я садилась на крылечко и гладила её. Не смотря на то, что на мои  колени входила лишь половина  туловища Динки, она  все равно старалась угнездиться так, чтобы как можно больше касаться меня всем своим телом. Тыкалась носом в подмышку, когда я её гладила и ласково называла: - Ах, ты моя милая девчонка…Ах, ты красавица…Ах ты, лисичка моя рыженькая … Соскучилась, моя дорогая.… А я - то как соскучилась по тебе…».
   А как она радовалась, высоко подпрыгивая, когда мы всей семьей собирались в кедровник. Стоило только произнести фразу:  - Гулять будем? Подскачет, закрутит хвостом, носом в колени тычется, прыгает! Пыль столбом!

И вот поводок одеваем и рвется Динка вперед
и кажется, что хозяина она на себе везет…
У леса всегда остановка, снимаем с неё поводок,
и вот уж стремглав несется без тропок она и дорог…   
   
Любила Динка в лесу бегать за палкой и приносить её нам обратно. Стоит с палочкой в зубах, довольная, что нашла, затем отпускает её под ноги кому-нибудь и ждет, когда опять кинут.
   Гуляли мы с Динкой всегда в Богашевском кедровнике. Начиная с мая и кончая сентябрем, а то и октябрем, когда уже стояла золотая осень. 
   Хорошо в кедровнике всегда. Воздух просто необыкновенный, насыщенный запахами хвои, цветов и кустарников. Но осенью  кедровник становился просто изумительным в своем горделивом великолепии.  Вековые и вечнозеленые кедры, часть из которых посадил еще мой прадед, шумели, словно переговариваясь своими верхушками. Между стволами кедров проглядывали отдельные березки и рябинки в  багряно-желтых сарафанах. А земля под ногами, как пух, мягкая, рыхлая, покрытая  разноцветным ковром из хвои и опавших листьев.
   Большинство  шишек к осени уже было сбито местными жителями и заготовителями, но часть еще оставалась, в основном - на самых верхушках. Вот они то под ветром и падали. Поэтому мы всегда спешили в кедрач в ветреную погоду, благо дойти до леса было всего ничего, не более десяти минут.
   Динка тоже любила собирать шишки. Найдет и  лает. Зовет к себе. Бывало, увлечемся так, что разбредемся по всему лесу, старшие члены семьи начинают волноваться, а где ребятишки, как бы не потерялись. Но более всего волновался дедушка за бабушку. Та очень любила грибы  и могла уйти далеко в лес, охотясь за ними. Тогда и звали на подмогу Динку, которая носилась по лесу, как угорелая на огромной скорости, накручивая круги, словно про запас. Понимала, что следующий раз будет только через неделю. Но стоило только крикнуть:   - Динка, беги скорей! Ищи бабушку!  И Динка мчалась по лесу, нюхала воздух и золотистую хвою, ковром устилавшую  кедровник. Найдет и  ведёт хозяйку, гордо  деду показывает: - Вот, мол, нашла! Похвали и погладь меня!
    А еще Динка любила кататься на мокрой земле и купаться в грязных лужах. Мы тогда не понимали, что собакам это полезно и даже нужно – вываляться, как следует в земле, так сказать заземлиться. Происходило это всегда на одном и том же месте. Чтобы пройти к красивому лесному озеру в кедровнике, нам приходилось переходить небольшой грязный ручей по узкой дощечке. И вот пока мы осторожно друг за другом переходили по этому импровизированному мостику, Динка со всех ног плюхалась в ручей, зарывалась в грязную жижу, и улыбалась во всю ширину пасти, высунув язык. А затем выскакивала из ручья, трясла мокрой шерстью, да  так энергично, что черные капли летели на всех нас. Мы отскакивали и сердились на  Динку, а она виновато виляла хвостом. Но в следующий раз все повторялось заново.
    Мы все любили Динку. А она нас. Но, как и все собаки, она выделала одного – самого любимого. Отца моего и дедушку моих детей она любила больше всех. Хотя зимой редко видела его. Лишь на него одного она смотрела  особенным, проникновенным взглядом. И чувствовала его любое недомогание. С возрастом отец стал брать с собой в лес палочку, т.к. сильно уставали ноги. На обратном пути из леса Динка практически тащила хозяина на себе. Чтобы ему было легче идти в гору, она натягивала поводок до предела, как настоящая ездовая собака.
    Впрочем, выйти из леса с первого раза нам редко когда получалось. Стоя уже на опушке леса, у деревни, мы обычно надевали на Динку поводок. Она же, понимая, что воля заканчивается, и она опять будет на привязи, стремилась наверстать упущенное, и намотать еще несколько кругов по лесу. И лишь затем с «повинной головой» могла  подойти к нам и добровольно всунуть голову в поводок. Но это по молодости.
  С годами Динка в лесу стала  уставать и бегала мало, а вернувшись домой, ложилась сразу спать у крыльца старого дома. Перестала также отвязываться  и бегать по кобелям, где-то  года за два-три  до своего ухода из жизни.
  Как-то сказала ей хозяйка:  - Вот умру,  куда ты,  Динка, пойдешь? Все остальные в городе живут. А тебя такую большую собаку в квартиру  не повезешь. Динка слушала, шевеля ушами и наклоняя голову. И все понимала. Было это осенью.   А в январе, ушла в мир иной моя любимая тетушка и Динкина  хозяйка…
   Суета. Похороны. Поминки…  Динка долго выла, затем заглядывала в глаза каждому, как бы спрашивая: - А, что же мне теперь делать? Кого сторожить? Кому я здесь нужна в этом старом доме? 
   Дом, опустевший и остывший, Динка верно охраняла до весны, тем более что городские хозяева приезжали к ней каждый день.  Её кормили и  гладили, но все же, не сберегли… Не было болезней, да и возраст еще не совсем старый, всего десять лет. Но видно, правду говорят, что собаки от тоски умирают. Для них важно быть кому-то нужными…
  Летом мы все на даче. Приезжая, всегда вспоминаем нашу верную Динку.

Наверное, невыносимо стало ему без хозяйки, 
Скрипнет протяжно дверка чуть приоткрытой стайки…
Там на стене по прежнему- старенький поводок,
Только не встретит, как прежде рыжий и верный щенок
Потеря невыразимая, плачет и стонет душа…
Не может старый хозяин взять себе нового пса…