Васильки и яблоки

1
Однажды всемирно безызвестный писатель попал в чертовски щекотливую ситуацию. Выпала ему честь поработать членом жюри в конкурсе молодых литераторов «Новгородский Детинец». Дело для человека, считающего себя честным и небесталанным, ответственное. Признаюсь вам по секрету, друзья: безвестные писатели на шестом и более десятке в большинстве своём числят себя доподлиннейшими членами наиболее честной и одарённой части человечества даже в тех случаях, когда ничем подобным от них и не пахнет. Да Бог бы с ним, со всем вышесказанным, но конкурс был посвящён Великой Отечественной войне, в ходе которой погибли многие и многие миллионы людей! Тема священная.
Писатель наш хотя и пребывал в некоторой иллюзии, наивно полагая, что слывёт в кругу друзей и знакомых человеком  храбрым донельзя, а возможно и до неприличия, ни разу на веку своём в боях не участвовал, врагов не побеждал, да и из автомата имени товарища генерал-лейтенанта Калашникова, будучи в одна тысяча девятьсот восемьдесят пятом году на срочной службе в рядах Советской Армии, совершил в сторону мишени лишь два одиночных выстрела с результатом, который старший сержант Денисенко охарактеризовал мирным словом «молоко».
Но и это ещё не беда!
Призвали организаторы конкурса каждого из членов жюри предоставить для издания сборника личные произведения объёмом до десяти страниц, пропечатанных четырнадцатым кеглем, да с одинарным интерлиньяжем между строк...
Тут-то прямодушный писатель и закручинился не на шутку!
На этой минорной ноте и закончилась бы, как это частенько и повсюду случается, ничем и/или пустой стеклотарой наша история, но жила-была совместно с писателем его муза, она же супруга — женщина спокойная и рассудительная, можно сказать, благоразумная. Присела муза подле мужа, догрызающего почитай уже тысячную авторучку в минуту внеочередного творческого пароксизма, и спросила:
— Всё ли хорошо, милый мой парадоксов друг? Как ты сегодня живёшь-можешь? Не гложет ли тебя по каждодневному да многолетнему обыкновению грусть-тоска лютая по Нобелевской или на худой конец Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства? А не отправиться ли нам с тобою в края закатные да за снами сладкими, поужинавши на дороженьку?
Душа писателя не сдюжила созидательного напряжения — и из уст его сахарных излились говорливой реченькой таковы слова:
— Солнышко лесное, должен муж твой никудышный  на тему Великой Отечественной войны растечься мыслью по древу.
— Мыслью?! — ужаснулась было на краткий миг, да вовремя взяла в себя в руки супруга, небезуспешно постаравшись ободряюще улыбнуться; а полностью оправившись от изумления, умиротворённо произнесла: — Что за беда? Растекись, мой соловушка, Волгой-реченькой по полям да раздольям бескрайним, потешь сказом прозорливым да мыслью велемудрою народы царства-государства нашего совокупно с гастарбайтерами, что до поры до времени по иным пределам не разбежалися! Дело тебе знакомое, а значит, всё получится.
— Как ты не понимаешь! — стремглав достиг точки кипения проигнорированный историей и её анналами гений. — Я же не воевал никогда! Как из автомата стрелять, едва ли вспомню сейчас, а грохота пушки хронически и панически боюсь после нашей с тобою приснопамятной околополуденно-экскурсионной прогулки близ Петропавловской крепости.
Жена, смиренно улыбаясь, погладила писателя по буйной головушке, а он в порыве отчаяния простёр к ней свои нежные ладошки мирного обывателя и с горечью воскликнул:
— Сочинять эпатажное приключение, изобилующее вероломством, героизмом и общепринятыми в определённых кругах клише, — то же самое, что преумножать мировые ложь и лицемерие! А молчать в подобном случае, значит демонстрировать равнодушие не как равновесие души, а как её фактическое отсутствие! Разве не так?
Супруга едва приметно кивнула, обняла своего рыцаря печатного образа без страха и упрёка, по-матерински поцеловала в переполненный могучими мыслями лоб и проворковала:
— Устал мой родненький... Ляг, поспи — утро вечера мудренее.
Ощутив себя идеологически слабым и творчески незрелым, писатель вмиг успокоился и позвонил своему папе, работающему ночным сторожем на автостоянке где-то в геометрическом центре Тульской области.
— Привет, сын! Как дела? Деньжат тебе прислать? — спросил из телефона восьмидесятилетний папа, который даже по достижении столь почтенного возраста не мыслил себя без работы и без заботы о сыне.
— Нет, пап, спасибо, всё хорошо, — ответил писатель; помолчал и растерянно добавил: — Скажи, пожалуйста, как твоего деда звали?
— Что? — не понял вопроса отец.
— Ну... Какое отчество у твоего папы — моего деда?
— Василий Герасимович, — чувствовалось, что интерес сына к предкам был приятен отцу; наверное, поэтому он добавил: — Дед твой в первый месяц войны погиб где-то на Ленинградском направлении, а я уже после его гибели родился, седьмого ноября, в оккупации... Кстати, бабушка Поля часто говорила мне, что ты на деда сильно похож!
Писатель вздохнул, поблагодарил отца, попрощался и лёг спать.
2
В предутренних сумерках колесо передка вдруг просело до самой оси. Усталые лошади тут же встали молча и обречённо. Идущий следом младший сержант Никитин, обнаружив, что прицепленная к передку пушка прекратила движение, прикрикнул на ездового:
— Что стряслось, Василий?!
Ездовой, стремглав соскочив с покосившегося передка, шагнул к провалившемуся в сверкающую в свете Луны грязь колесу — и сам увяз чуть не по колено.
— В мочило ухнули, товарищ командир орудия! — тут же ответил он громко.
— Сванидзе, Харкевич! — ни секунды не мешкая, обернулся Никитин к бойцам, остановившимся подле него. — Приказываю немедля выпростать колесо из трясины!
— Есть выпростать! — не в меру смешливый белорус Василь Харкевич неуместно хихикнул, а его вечный приятель не разлей вода могучий Васо Сванидзе нарочито почтительно осведомился:
— Товарищ Василий Васильевич, расскажите, пожалуйста, значений глагола випростать?
По иронии судьбы командир и трое бойцов артрасчёта были тёзками: перед началом войны под Шяуляем служили бок о бок, а теперь вот уже три недели воевали вместе — и все четверо, не сговариваясь, с удовольствием то и дело шутили на предмет соимённости друг дружки.
— Погодь, товарищ сержант, — вытягивая ногу из сверкающей в сумерках жижи, подал голос ездовой. — Тут нахрапом не возьмёшь, только сами увязнем...
— Поддеть надо, — не растерялся всегда находчивый Харкевич.
Бойцы скоро нашли пару крепких лесин, благо дорога вела через заросли, но все усилия вытащить колесо из хляби ни к чему не привели. Никитин в какой-то момент начал нервничать: скоро рассветёт, а утром отставшее от батареи орудие должно занять позицию на правом фланге обороны дивизии. За опоздание командование по головке не погладит, а главное — танки Манштейна наступают на пятки! Вчетвером гружёный передок не осилить, и помощи ждать неоткуда. Что делать?
— Товарищ сержант, — тяжело дыша, вдруг произнёс весь извозившийся в грязи ездовой Югин, — а если ящики с передка того... снять?
Никитин, подавляя желание наорать на незадачливого возницу, в глубине души согласился с ним: передок станет вдвое-втрое легче — и тогда колесо можно будет вытянуть из топи. Но это — потеря драгоценного времени...
— Была не была! — решился младший сержант. — Сгружаем ящики с передка!
3
— Отставить! — раздался за спиной не к месту весёлый и громкий голос.
Пушкари как один обернулись и увидели перед собой высокого ладно скроенного молодого парня с тремя ромбами старшего лейтенанта в петлицах. За спиной красавца-офицера угрожающе застыл немецкий броневик со свастикой на борту.
— Что рты разинули? Не дрейфь, артиллерия! Видели бы вы себя сейчас! — жизнерадостно засмеялся старлей. — Отставить разгрузку! Минута — и мы вас вытянем, не будь я комроты Бендзь!
Никитин и его бойцы не знали, как благодарить своих спасителей, возглавляемых командиром разведчиков, ставшим легендарным в самые первые дни войны. Герои-разведчики почти каждую ночь совершали безумные рейды по тылам гитлеровцев и неизменно возвращались в расположение полка целыми и невредимыми. И тут, на лесной дороге, они оказались как нельзя более кстати.
Разжившись у младшего сержанта папироской, спешащий Бендзь повторил Никитину то, что сутками ранее, передавая приказ командования, сообщил подчинённым командир батареи:
— Боевая задача простая. Занять оборону в районе населённого пункта Сольцы, маскируясь на местности. Танки противника пропустить в тыл, не обнаруживая себя прежде времени. По приказу контратаковать вторую волну наступления врага — мотопехоту — и отбросить её в сторону железнодорожной станции Дно. Далее, пока отброшенный противник производит перегруппировку сил, развернуться на восток и держать оборону: танки немца, лишённые возможности дозаправки и пополнения боекомплекта, скоро вернутся от взорванного моста из района впадения Мшаги в Шелонь и непременно попытаются вырваться из «котла» к своим — другого варианта у них просто нет.
— При выходе на позиции продовольствия не брать, максимально загрузившись боезапасом. Ввиду нехватки времени окопы не рыть, используя для обороны железнодорожную насыпь линии «Минск — Ленинград» и неровности местности. — Никитин тяжело выдохнул, завершив декламацию заученного наизусть приказа.
— Молодец! — похвалил старший лейтенант и, забыв закурить, беззвучно исчез вместе с трофейным броневиком.
Где-то вдалеке прокричал петух. Почти тут же рассвело.
Никитин наморщил лоб и вспомнил, что утром, перед тем, как объявить приказ командования, командир батареи поделился с младшим комсоставом горечью утраты: разведчики, возглавляемые легендарным Бендзем, не вернулись из ночного рейда по тылам врага. Тут же пришла мысль о том, что трофейный броневик, вытягивая передок канатом, ловко просунутым между невыпряженными лошадьми, не издал ни единого звука — будто и мотора у него не было вовсе...
«Да ну! Мистика не для красноармейцев!» — отмахнулся от крамольных мыслей о живых мертвецах и ангелах-хранителях идеологически подкованный еженедельными политинформациями младший сержант артиллерии и браво зашагал вслед за родной сорокапяткой в направлении занимаемой оборонительной позиции.
4
— Вот она, господствующая высота. И лес — до поры от танков схорониться можно, — останавливая лошадей, меньше чем через час выпалил обрадованный окончанием длительного ночного перехода ездовой Югин.
— Ты не из этих ли мест, Василий Герасимыч? — усмехнулся Никитин.
— Никак нет, тульские мы, товарищ командир расчёта, — ответил боец.
— В таком разе, товарищ красноармеец, не лезьте поперёд батьки в пекло и не бегите впереди паровоза. Вам ясно?
Младший сержант внимательно оглядел окрестности, раскинувшиеся внизу с трёх сторон кроме северной, поросшей густым лиственным лесом, который можно и нужно использовать как укрытие. На востоке зияла воронками разбомблённая вражеской авиацией взлётная полоса военного аэродрома, а рядом красовалось небольшое симпатичное озерцо, призывно сверкающее в утренних лучах устремившегося в зенит солнца. На юге, за огибающим высоту просёлком, были разбросаны домики маленького городка, улочки которого будто бы сбегали к довольно широкой реке, лениво несущей свои воды в сторону Ильмень-озера, до которого отсюда было уже рукой подать. На западе, за полем, засеянным цветущим льном, бледная голубизна бутонов которого терялась в море буйной зелени, у железной дороги приютилось здание станции, а по соседству несколько деревянных избушек, рядом с которыми не наблюдалось никаких признаков жизни.
Единственное строение, смущающее командира орудия, располагалось прямо перед светлыми очами красноармейцев. Это был красивый и не так давно тщательно побеленный одноэтажный добротный дом, занимающий на высоте самое видное, можно сказать, почётное место. Покрыт дом был новой, ещё не почерневшей от времени осиновой дранкой и никак не ассоциировался в мозгу сержанта артиллерии с местом предстоящего сражения с вражеской мотопехотой и бронетехникой.
А тут ещё из дома старик вышел в новой белой рубахе и милая старушка, наряженная под стать мужу своему скромно, но аккуратно.
Дед подошёл к Никитину, безошибочно определив в нём старшего по званию и должности, и твёрдо произнёс:
— Драпаете, служивые.
— Отступаем, отец, — понурился младший сержант, а потом зачем-то добавил: — Ведя оборонительные бои с превосходящими силами противника.
— Эх! — только и произнёс хозяин красивого дома — и больше не смог ничего добавить.
— Вам бы уйти в лес подальше, — с видимым усилием выдавил из себя Никитин, — здесь бой будет. Сегодня. Очень скоро.
— Там в горнице на столе хлеб есть, — сказал дед, — а вода в колодце. Хорошая вода, хотя и солоноватая малость.
— Яблоки в саду, — добавила хозяйка, стремясь поддержать мужа.
— Брось, Стеша! Они незрелые ещё! — почти гневно зыркнул старик в её сторону.
— Спасибо, — только и сказал Никитин.
И хозяева молча ушли в лес. Без вещей. С одной котомкой, висевшей за плечами старика.
5
Отведя лошадей подальше в заросли, красноармейцы расположили пушку и боекомплект за первой полосой деревьев так, чтобы движущийся со стороны железной дороги противник не смог обнаружить её, даже приблизившись вплотную.
Харкевич принёс хлеб из дома, а Сванидзе воду в ведре. Югин, исчезнувший куда-то на несколько минут, вдруг появился, голый по пояс, таща что-то в узле, смастряченном из собственной гимнастёрки. Увидев изумлённые глаза товарища сержанта, он вывалил ему прямо под ноги в июльскую траву кучу зелёных яблок и сказал, по-детски улыбаясь:
— Антоновские! Правда, кислые ещё...
Никитин, секунду назад хотевший сурово отчитать своевольного бойца, вдруг улыбнулся и не смог сдержать смеха. Василь и Васо тоже захохотали вместе с командиром, а следом к ним присоединился и сам Югин.
Но смех быстро утих: не до него было бойцам, ожидающим скорого появления вражеских танков.
Быстро подкрепились, правда, на яблоки налегал исключительно ездовой, словно для себя одного притащивший их из садика, расположенного между домом и лесом.
Ждать появления врага пришлось немного дольше, чем предполагал младший сержант. Он знал, что южнее вдоль железной дороги до реки и за нею затаились на заранее намеченных позициях бойцы дивизии, одним из командиров которой был герой финской кампании полковник Штыков, — дивизии, давшей серьёзный отпор танкам Манштейна под Шяуляем и на реке Великой южнее Пскова. Штыковцы стояли насмерть с первого дня войны, гася все атаки превосходящих сил врага. Лишь риск быть окружёнными с флангов из-за отхода соседних частей Красной Армии, подкреплённый приказами командарма, вынуждал воинов Штыкова отступать.
Никитин вдруг вспомнил бессильный и одновременно укоряющий взгляд старика, укрывшегося в лесу. Возможно ли было объяснить тому, что сегодня, в понедельник четырнадцатого июля, на двадцать третий день войны командование Красной Армии решило заманить почти две сотни гитлеровских танков в ловушку и наконец-то заставить фашистов отступить хотя бы на какое-то время? Впрочем, чего стоят любые слова там, где должны говорить пушки?
Необыкновенная тишина ватным одеялом накрыла округу — просто не верилось, что вот-вот её разорвёт в клочья рёв моторов десятков бронированных машин, готовых смести на своём пути любые мыслимые преграды.
6
 Вскоре вдали у горизонта на псковской дороге появился крошечный тёмный силуэт, за ним — другой, третий... Танки, не встречающие никакого сопротивления, двигались колонной. На окрестные поля и городок у реки накатился неотвратимой волной низкий, с каждой секундой нарастающий гул. Казалось, сама земля гудит, потревоженная вторжением непрошеных гостей.
Все четверо бойцов артрасчёта, притаившись за густой листвой деревьев, внешне спокойно наблюдали за приближением гитлеровской армады. Им уже дважды довелось останавливать свирепого врага на поле сражения. Но сегодня красноармейцам впервые предстояло не вступать в бой с надвигающимися грозными машинами, а пропустить их на восток, себе за спину. Это нестандартное решение никак не вписывалось в логику войны, но солдаты дивизии безоговорочно верили замкомдиву Штыкову, предложившему, заманив в ловушку, отрезать танки фашистов от снабжения снарядами и горючим — и, измотав оборонительными боями, уничтожить армию непобедимого Манштейна, рвущуюся к Новгороду и Ленинграду.
Перед въездом в город колонна танков разделилась на две части: первая, более многочисленная, двинулась сквозь Сольцы, а вторая, числом около сорока, свернула влево вдоль железной дороги и направилась к станции.
— Сорок два танка, товарищ командир орудия! — подсчитав вражеские машины, доложил Харкевич.
Несколькими минутами позже, свернув от станции на просёлок, огибающий высоту, танки приблизились на расстояние бронепробиваемости, а вскоре и на дистанцию кинжального огня.
— Эх! Жахнуть бы сейчас по ним, товарищ командир! — прошептал импульсивный Сванидзе. — У вас глаз-алмаз! Клянусь, за три минуты вы их в тушёнку превратите!
— Разговорчики! — резко прервал горячего кавказца Никитин.
Танки прогрохотали мимо, игнорируя взлётку аэродрома, гладь призывно сверкающего озерца, и двинулись просёлком туда, где он соединялся с новгородским шоссе. По расчётам командования вражеские танки должны будут подойти к единственному мосту через Мшагу. В этот момент мост будет взорван — и ударная группировка Манштейна окажется в западне, отрезанная двумя непреодолимыми реками на востоке и юге, заболоченным лесным массивом на севере и линией обороны одиннадцатой армии, в составе которой воевали четыре Василия и их сорокапятка, на западе.
На бумаге-то всё гладко получается, но жизнь порой нежданно-негаданно вносит в любые планы свои поправки.
Последние девять танков колонны, отъехав от озера не больше километра, вдруг развернулись и направились к взлётной полосе аэродрома.
«Что они там забыли?» — подумалось вдруг Никитину, не отрывающему от врага глаз.
Остановившись близ воды, немцы один за другим заглушили машины, открыли люки башен и повылезали наружу.
— Вот гады! Искупаться решили сволочи! — процедил сквозь зубы ездовой Югин, выполняющий во время боя обязанности заряжающего.
Гитлеровские танкисты вели себя так, будто война была для них забавной прогулкой. Они громко кричали, перекидываясь непонятными фразами, обливали друг друга водой, хохотали словно дети — в общем, вели себя как-то совершенно не по-фашистски. Некоторые из немцев копошились около машин, видимо проверяя наличие горючего в баках.
— Они что, совсем страх забыли, товарищ младший сержант?! — возмущённо воскликнул Сванидзе.
— Тише, товарищ боец! — шикнул на него едва слышно Никитин, да, похоже, было уже поздно.
Один из танкистов, худощавый, рыжий и малорослый, похожий скорее на подростка, чем на захватчика, удивлённо повернул голову в сторону пригорка, как раз туда, где в листве прятались артиллеристы. Несколько секунд он внимательно вглядывался в заросли, потом окликнул своего сослуживца, протянул руку точно в направлении советской пушки и вдруг что-то резко выкрикнул.
7
Никитин каким-то десятым чувством понял, что в запасе нет ни секунды времени и молниеносно зачастил, отдавая команды:
— Заряжай! Разворачивай орудие! Сванидзе, Харкевич, снаряды! Одна нога здесь, другая там!
Танкисты у озерца засуетились, одеваясь на бегу и поспешая к своим машинам.
Всё вдруг стало происходить очень быстро. Выкатив сорокапятку из леса, так чтобы все девять танков оказались в секторе прямого попадания, красноармейцы в мгновение ока зарядили пушку. Пока подносчики Сванидзе и Харкевич метнулись в лес за снарядами, Никитин поймал дальний танк в перекрестие прицела и выстрелил.
Грохот раскатился окрест. Дальний танк, в который мгновением раньше успел юркнуть последний член экипажа, загорелся. А подносчики с ящиком были уже рядом.
Не помня себя, Никитин стремительно корректировал прицел, Югин едва поспевал за ним, заряжая орудие. Пушка стреляла каждые четыре-пять секунд, а может быть и чаще. Бронебойные снаряды не оставляли шансов вражеским танкам. Наверное, не больше минуты прошло, когда с машинами врага было покончено.
Только один из люков открылся — и из него высунулась голова в чёрной пилотке. Никитин едва успел подумать, что на передке среди ящиков со снарядами есть и трёхлинейная винтовка Мосина, как вдруг раздался ружейный выстрел — и голова в пилотке провалилась внутрь танка.
Повернувшись к лесу, бойцы увидели старика с ружьём в руках. Хозяин дома степенно подошёл к пушке, глянул на застывшие у озера танки, быстро вскинул винтовку, выстрелив ещё раз, и сказал:
— Теперя, кажись, усе.
Артиллеристы засмеялись, падая в траву.
— Чё ржёте, жеребцы? — сердито рявкнул дед, но, тут же подобрев, добавил: — А взлобок наш по-простому зовут: Красная Горка.
— А нас Васильками зовут, отец, — ответил командир орудия. — Всех четверых.
— Ну и ладно, — дед приставил трёхлинейку к колесу пушки и спокойно ушёл в лес.
— Героически старик! — улыбаясь, заявил Харкевич.
А Югин вдруг скособочился и натужно пробормотал:
— Товарищ командир! Разрешите это... до ветру...
— Василий Герасимыч! — улыбнулся Никитин. — Неужто яблоки?
— Они окаянные! — выкрикнул ездовой-заряжающий и стремглав кинулся в лес.
Сержант и подносчики боеприпасов громко и истерично загоготали.
8
Снаряд разорвался совсем рядом, опрокинув сорокапятку набок. Никитин и Сванидзе так и не поднялись, оставшись лежать в траве. Харкевич, оглушённый взрывом, вскочил на ноги, развернулся лицом к железнодорожной станции — и тут второй взрыв швырнул бойца в поднебесье, откуда наземь упало уже мёртвое тело.
Отставший от колонны немецкий танк на полном ходу взъехал на пригорок, смёл с пути поверженную пушку — и закружился на месте, разрывая гусеницами и вдавливая в землю тела артиллеристов. Потом накатился на угол дома, решив, наверное, и его сравнять с землёй.
Югин выбежал из леса с тяжёлой, похожей на банку тушёнки с приделанной к ней рукоятью противотанковой гранатой, на ходу вспоминая, что взрывается она мгновенно от удара и что ронять её под ноги смертельно опасно.
— Николяус! — крикнул своему командиру водитель танка, увидев за миг до взрыва какого-то сумасшедшего прямо по курсу в двух шагах от себя. Большего он сказать не успел...
9
Старик вышел из лесу, не глядя на догорающий танк. Бродя по развороченной гусеницами земле, он силился найти хоть что-то, оставшееся от тел красноармейцев, чтобы похоронить по-людски.
Вдруг посреди следов, оставленных траками стальных гусениц, он увидел чудом не задетый цветок ярко-синего цвета. Четыре бутона с острыми, словно заточенными лепестками беззаботно покачивались на июльской жаре и, как показалось деду, едва различимо не то смеялись, не то звенели, вторя лёгкому ветерку.
— Васильки, — произнёс старик и, помолчав, добавил: — все четверо.
10
Муза согласно уговору мягко ткнула писателя в бок.
— Храплю? — встревоженно прошептал он, просыпаясь.
— Стонешь и кричишь. Что случилось? Ты в порядке, милый?
— Дед приснился, — ответил писатель, открыл глаза и почувствовал, что этой ночью он уже точно не заснёт.