Одна беда не ходит

         Борис Степанович сидел в ночной электричке и смотрел в темное окно. В окне отражалась его небритая    физиономия. Густая седая щетина, окружавшая плотно сжатые  губы,  в нечетком изображении дрожащего немытого  стекла, напоминала мыльную пену. Он невольно протянул ладонью по лицу. Вчера перед работой побриться не успел. Седые волосы, выбиваясь из под фирменной фуражки,   забирались на верх своими кудрями, придавая отражению неряшливость. Сняв фуражку, Борис Степанович  пригладил непокорные волны. По  вагону еще насчитывалось несколько пассажиров, словно разбросанных небрежно чьей-то рукой. Все дремали: кто, склонив низко головы, кто, развалившись в позе «цыплёнок табака».  Борис Степанович боялся уснуть. Его станция была предпоследней, и электричка там задерживалась только на одну минуту, чтобы выплюнуть из своего нутра пару-тройку ночных пассажиров. То и дело Борис Степанович резко всдкидывал сонную голову и снова всматривался в темноту за немытым стеклом. Нужно было чем-то занять мысли. Странная смена выдалась. Надо же так обмишуриться. Кому расскажешь - не поверят. Он улыбнулся, всматриваясь в окно. Там из мрака ночи на него оскалился незнакомый беззубый дед.
       Все сосед виноват…. «Коровку» доить буду, заходи…, отведаем первачку. Жена на дежурстве». Провокатор… Отведали… Сосед хороший, вместе в школу ходили, вместе  на железке работали. Только Толян, как звал соседа Борис Степанович, уже второй год на пенсии. Оно-то и самому можно бы на пенсию – возраст вышел, да страшновато - совсем один…, а тут и помощников машинистов не хватает. Разрешили подработать. Вот и приходится ездить  за тридевять земель. А что делать? Дети выросли, уехали в город. Жена, уж двенадцать лет, как померла. Из хозяйства - кот, да собака.   
      С «коровки» то все и началось…. Анатолий Евсеевич и до указа бражку ставил, а теперь – сам бог велел. В поселке спиртное не продают. В городе, говорят, только с двух, а очереди… Людей давят из-за нее окаянной. Недавно соседка рассказывала:  двоих женщин затоптали. А как без нее – валюта. Хоть какая работа сделается, а расчет один. Да и самому такой товар не лишний в хозяйстве: где после баньки, где с устатку. А праздники? Поминки, не приведи господи.
      Смастерил Анатолий Евсеевич самогонный аппарат -  «коровку». А что его мастерить: бидон из-под молока, змеевик медный, бак для охлаждения – просто! Теперь все удивляется, что раньше брагой пили. А тут прямо спирт получается. Указ помог. Нет худа без добра. Зверобойчиком да душицей заправит - коньяк! Верка лекарства настаивает. Пусть лечится, не жалко.
             Зайди, - говорит, «коровку» доить буду… Борис Степанович спустился в подпол, взял соленых груздей - уже высолились. Из холодильника достал половину вареной курицы, квас в двухлитровой банке, сложил все в полиэтиленовый пакет.  Сосед к его приходу наварил картошки – крупная, рассыпчатая. «Коровка» парила во дворе. Для нее Анатолий Евсеевич приспособил   буржуйку. Теплый осенний день, доносил последние запахи осени. Солнце в затишке пригревало, черная земля убранного огорода вбирала последнее тепло.  Бархатистый зеленый островок моркови и буровато–фиолетовая грядка  свеклы – вот и все, что осталось неубранным.
- Садись, сосед,    первая быстро бежит.
     В трехлитровой банке уже появились первые теплые капли. Они матовым паром обдали холодное стекло, вскоре по стенкам   заструились ручейки, направляясь  в прозрачное озерко на дне.  Друзья-соседи устроились под навесом: там и  столик на этот случай. На столе уже ждут порезанные вдоль на две части соленые огурцы, парит рассыпчатая картошка,  хрустящие грузди поблескивают своими скользкими ободками.
- Я ненадолго, - усаживаясь, забасил Борис Степанович, - мне на смену. Снова в Свердловск.   То здесь в смену поставят, то в Сортировке: все на подхвате. И не рыпнешься – пенсионер. Быстро под зад дадут, и гуляй Вася, а еще поработать хочется.
- А я вот  никуда не  спешу – я теперь птица вольная, хочу – бражку ставлю, хочу - лежу до обеда, хочу…,- Анатолий Евсеевич что то еще хотел  сказать, но вдруг запнулся. 
- Что ж ты мне каждый день   спать не даешь. Еще до рассвета своими ведрами гремишь? Скотины полон двор: он до обеда спит, - передразнил друга Борис Степанович. - Кому другому расскажи свои сказки. Ты вот сколь раз нынче на рыбалку ходил?
- Да пару раз выбирался.
- То–то, выбирался. А ране-то помнишь? Как выходные совпадут, мы с тобой на Журавлиху. Лещей-то во,  таскали, - он широко раскинул руки.
         Анатолий Евсеевич скрипнув зубами,  взял воронку, пол литровую бутылку, кряхтя, встал, пошел к буржуйке. Подложил дров в печку, слил первач.  Он раньше работал на железной дороге диспетчером. Сутки отработает, двое дома. Держал всегда корову, поросенка. Да и как без скотины в небольшом поселке, где не все в магазине купишь. Времени на все хватало: и с хозяйством управиться, и в город съездить, и покутить иногда с друзьями, ну а рыбалка – святое дело. На месяц, а то и на три вперед с Борисом график составляли. Он свои  дежурства берет, Борис – свои. И, бывало, не одну стопку пропустят неразлучные друзья, пока не выберут все совпадающие выходные. Жены против рыбалки не возражали: они тоже были подругами, и брали заботы по дому на себя. По зрению и по возрасту, Анатолий Евсеевич вынужден был уйти, как говорят, на заслуженный отдых. Эх, не подвели бы глаза…. Начальник согласен был оставить, но медики зарубили. Он со злостью пнул ненавистные очки указательным пальцем к переносице,  громко поставил бутылку на стол.
- А ты не психуй, не психуй! Помнишь: «Выйду на пенсию – жить буду на Журавлихе»,- передразнивая друга, бубнил Борис Степанович. А где живешь? В хлеву! Все, смотрю, на себя взял. Раньше одна корова была, а теперь? Стадо! Верка  теперь и не подходит к скотине.
- Так она работает…
- И раньше работала, - Борису было жалко друга. Он знал, что тот тащил на своем горбу непутевых своих детей. Те совсем отбились от рук, малышей настрогали, а толку. Помощи нет, только дай.
          Разговор грозился перерасти в перебранку, и более дипломатичный Толян, подвинул полную стопку своему вечному оппоненту. Они и раньше частенько ссорились по пустякам, и дулись друг на друга до смешного: не здоровались, не разговаривали   по несколько дней. Мирил их календарь. И у Бориса Степановича, и у Анатолия Евсеевича на кухне висели большие настенные календари с обведенными датами. Кружочки совпадали. «Ты червей накопал?»- спросит басовито Борис. «А ты мотоцикл заправил?», - в ответ спросит Анатолий. Вот и помирились.


                II
       Борис Степанович зевнул широко, не прикрывая рот. Старик в темном окне беззвучно рыкнул. Фуражку он давно снял, и от этого отражение в окне потеряло принадлежность к нему. Чужое, изможденное лицо, страшные глаза, впадины под скулами, все напоминало Борису Степановичу прошедшие сутки. Он плохо помнил, о чем разговаривали они с другом. Помнил только, что снова поругались, потом помирились. Толян что-то про соседку, что через дорогу толковал. А, вспомнил: снова сватал… Борис, пока был при памяти, порывался домой отдохнуть перед сменой. Потом снова забывал. Разговор с другом уносил его далеко. Они в обнимку ходили  подбрасывать в печку дров, сливали самогон в бутылки, носили в погреб, меняли воду в охлаждающем бачке.
Первач срубил быстро. Борис Степанович лег отдыхать не потому, что его растревожила сознательность, а просто потому, что пришло время…Сосед уложил его под навесом, прикрыл фуфайкой.
         Теплый октябрьский день закончился,  к вечеру похолодало. Чувство времени, выработанное годами работы на железке и бодрящий холодок, подняли Бориса Степановича почти вовремя. Он прикрыл рядом спящего друга, посмотрел на часы. Электричка через сорок минут. Только теперь он почувствовал, что его знобит. В голове носились рои пчел и еще всякой летающей и гудящей твари. Самогонный аппарат уже разобранный стоял рядом. Печка давно потухла. Борис Степанович на всякий случай потрогал ее холодный металл. Не случилось бы пожара. Он подошел к столу, налил полстопки, «поправил» здоровье. Собрал со стола остатки разбросанной пищи. Он привык не оставлять следов: скоро Верка явится и у Толяна могут случиться неприятности.    
          В электричку Борис Степанович запрыгивал уже на ходу. Тормозок, состоящий из остатков недавнего пира он прихватил с собой. Под перестук колес он «накрыл стол» прямо на деревянной скамье. Напротив спал мужичок в потрепанной одежде, у его ног стояла сумка с пустыми бутылками. На характерный звук льющейся жидкости, мужичок среагировал, как  машинист на сигнал бдительности. Он поднял нечесаную голову, жадно посмотрел на стакан, сглотнул.
- На, поправься, - крякнувши, протянул стакан Борис Степанович.
В голове Бориса Степановича мешаниной запрыгали воспоминания сегодняшнего дня, далекой юности… То вдруг набежали внуки. Женька, озорник уже теребил его  уши, пытаясь укусить за нос.… Тут же он оказался на Журавлихе. Перед глазами запрыгал поплавок, выкатилось огромное солнце. На лугу туман. Только тихо журчит родничок….

                III
      Электричка резко остановилась, Борис Степанович проснулся. Уже смеркалось. Множество огней за окном подсказали ему, что он приехал. «Сортировка», - мелькнуло  в мозгу. Борис Степанович пошарил рукой под скамьей. Тормозок исчез. Мужичка напротив тоже не было. Боясь опоздать, он, как угоревший рванул к выходу, гладя на ходу колючую щетину. К медикам появляться нельзя - сразу на тепловоз.
     Прыгая через рельсы, шпалы, Борис Степанович спешил к тепловозу. Часы показывали уже восемь. «Опаздываю. Сейчас тронется» Он не мог понять , что сделалось со временем. Твердо зная, что должно быть только семь, не верил плутоватому циферблату. Может, электричка опоздала. Заспал, не помню.  Пулей заскочил Борис Степанович на тепловоз. Машинист удивленно посмотрел на него:
- Сказали – я сегодня в одно лицо. Тебя откуда направили? - машинист был тоже в возрасте и сразу начал на «ты».
- Я из Ревды.
- Ни хрена себе – уже из Ревды к нам гонят. Что поделаешь – у нас с помощниками завал. Василий, - он подал руку.
- Борис.
- Ты медика проходил? Что-то ты вроде…того….
- Похороны у нас в поселке. Помогал, -  соврал Борис Степанович.
- Да я ничего. Пойди, глянь давление.
Борис Степанович сходил в машинное отделение, снял показания манометра, пришел, доложил:
- Четверочка, все нормально.
Потом Борис Степанович взял ветошь и пошел протирать двигатель,   поручни,  стекло.
- Что значит старая гвардия, - довольно говорил про себя машинист, - а теперь молодежь не заставишь за вехотку взяться. Лентяи.
Диспетчер по рации прочитала приказ на выполнение работ.
- Понял, на двенадцатый путь… Приказ номер 25. Машинист Михеев. Диспетчер Богачева.
Борис Степанович без напоминания машиниста взял журнал отметил:
- Восемь двадцать пять, - как и положено вслух прокомментировал он запись. 
      Шла обычная работа. Михеев Василий, настороженно встретивший Бориса, теперь был доволен. Все его указания помощник выполнял, как нужно, без напоминаний. Дублировал команды, вовремя следил за приборами. Поставил чай, извинился, что нет заварки и сахара – сперли тормозок в электричке.  С кем не бывает. Заварка в тепловозе была, она передавалась из смены в смену. Сахар, печенье Василий выложил на столик.
         Борис Степанович, уже который раз ловил себя на мысли, что здесь что-то не так. Куда то девался час времени, почему-то локомотивное депо близко и, как будто стало меньше. Михеева он не знал, хотя большинство маневровых машинистов были ему знакомы. Может, просто, в одну смену не попадали. Был когда то Михеев Николай  машинист, так он уже лет десять, как на пенсии.
- Давно работаешь? - пошел в разведку Борис Степанович.
- Тридцать третий годок.
- А я уже тридцать шесть лет отпахал и все на одном месте. Думал, что всех машинистов знаю, а вот же… Я ведь год, как к вам езжу. И раньше по несколько месяцев бывало…. А Николай Михеев тебе не родня? Машинистом тоже работал, на пенсии сейчас.
     Теперь пришла пора удивиться Василию. Странно, думал он, первый раз слышу, что бы к нам из Ревды помощников присылали. А, может, не попадал в смену, вот и не знал. И Михеева Николая он не знал. Странно.
       Когда проезжали мимо песочницы, Борис Степанович не выдержал:
- Как это песочница здесь оказалась?
- Она всю жизнь здесь. У тебя после похорон башка точно на бикрень, - 
по-доброму засмеялся Василий.
- Диспетчер новенькая, что ли? - снова щупал Борис Степанович.
- Светка? Да она бабушкой стала на этой должности.
Диспетчеров на Сортировке Борис Степанович знал всех.  Светланы Богачевой он не помнил. Поступила команда тащить полувагоны в западную горловину.  Проезжая вокзал, Борис Степанович прочитал: «Асбест». Удивлению его не было предела. Ничего странного в том, что это отпечаталось на его физиономии не было.
- Что с тобой? – спросил Василий.
- Ничего, только почему по этому пути? – сморозил, что взбрело в голову, Борис Степанович, упираясь лбом в холодное боковое стекло. Его широкие глаза, отвисшая челюсть вызвали снисходительную улыбку  Василия.
- Ты же сам слышал приказ диспетчера. Ну, паря, у тебя действительно сегодня в голове базар. Слушай, Борис, сейчас подадим полувагоны под погрузку, и ты можешь быть свободен. Отдохнуть тебе нужно. Дальше работы уже не будет до самого утра.
      Борис Степанович аж подпрыгнул от переполнявшего чувства благодарности к машинисту Михееву.
- Спасибо, друг. У меня действительно что-то крыша поехала. А когда последняя электричка на Ревду?
- Через…двадцать…пять минут, - Василий смотрел на часы. Я сейчас тормозну, ты выскакивай, еще успеешь. А я сам подам. Больше работы все равно не будет. Маршрутный лист я отмечу. Фамилия-то твоя как?
- Копытов Борис Степанович!
- Чудной, - подумал вслух Василий, - наблюдая, как прыгал через рельсы его помощник.  - Успеешь! – кричал  ему вдогонку, трогаясь с места.
- Дурак! Старый идиот! - вслух обзывал себя Борис Степанович, на ходу. Почти смену отпахал на чужой станции. А в Сортировке - прогул. Выгонят. Инструктор уже предупреждал. Ну и черт с ними. Я уже свое отработал.  Домой!
 

                IY       
        Борьба с накатывающимся волнами сном, продолжалась. Как назло поговорить не с кем. А, смотря на храпящих, редко рассаженных пассажиров, рот сам растягивался в сладкой зевоте, глаза невидяще таращились в окно. Ну и рожа!  Чисто Будулай! Борис Степанович прошелся по вагону, пересчитал пассажиров: их оказалось шесть человек. Все спали. Чем еще заняться? Снова сел на деревянную, отполированную штанами, лавку. У того, что у дверей пиво в пакете. Оно повалилось на пол, каталось в ногах. Пять, или шесть бутылок. Но не будешь же будить человека, только потому, что приспичило пить. А может разбудить? Я бы понял и не обиделся. Разбужу, деньги есть – заплачу.
Борис Степанович снова пошел по вагону, только теперь он шел  целенаправленно. Он тронул  плечо спящего мужчины, но тот не реагировал. Потряс за плечо сильнее, потом тряхнул с силой. Мужчина открыл  посоловелые глаза:
- Приехали? Где я? – пьяно спросил он.
- Тебе куда?
- До конца.
- Еще долго. Слушай, пива продай. Душа горит.
- Ты че?  Это тебе че – магазин? Бери… пей! Понимаю…-  он снова уронил  голову и уснул.
     Борис Степанович взял бутылку, положил вместо нее в пакет  рубль. Пиво оказалось холодным. Приятная волна прошла по телу. В мозгах просветлело. Теперь происшедшее с ним в Асбесте казалось  очередным забавным эпизодом его жизни. Он улыбался, смотря в окно. Сколько с ним всего происходило… Темное окно в полутонах, грубыми мазками, нечетко вырисовывало его небритое лицо. Он не находил его страшным. Ну, побриться, постричься и еще ничего. Борис Степанович еще нравился женщинам.
     Приеду домой, зайду к Зое, пусть переходит ко мне. Встречаемся уже пять лет  и не  решим  где  жить, под чьей крышей. Перед людьми стыдно:  не молодые уже по свиданиям бегать.   Ее домик продадим. Мой  и просторнее, и огород больше, стайку недавно починил. С работой все…. Выгонят. Да я и сам уйду. Купим корову, поросенка… Борис Степанович вспомнил друга-соседа. От Верки, наверное, досталось…  А мне от начальства…
       И снова его унесло на Журавлиху… Поплавок запрыгал, морща водную гладь. Клюет, клюет… Подсекать нужно. Он дернул мнимую удочку и проснулся. Что-то нехорошее шевельнулось в груди Бориса Степановича. Громко сглотнув сухой ком, оглянулся по сторонам. Из открытых дверей потянуло осенней прохладой. 
- Конечная, выходите, - громко скомандовала какая то женщина. В вагоне остался только мужик с пивом и он. Женщина поставила  ведро  и  стала мести веником вдоль центрального прохода, как бы подгоняя Бориса Степановича.
- Е кэ лэ мэ не! Снова проскочил… теперь уже свою станцию…, –  почесал он затылок, - одна беда не ходит.


                Y
          Он сжал кулаки, втянул ноздрями бодрящий ночной воздух чужой станции, громко выдохнул. Второй час ночи. Домой добираться не чем. Что за напасть сегодня, прямо Бермудский треугольник. Вокзал на ночь закрывался с приходом последней электрички,  и как Борис Степанович не уговаривал старушку войти в положение и разрешить скоротать ночку на лавочке в маленьком вокзальчике, та была непреклонна. Не помогло даже удостоверение железнодорожника.       
- Железнодорожники такие не бывают, бандюган. Хуражку еще натянул. Будешь шарабошиться тута, – живо милицию позову. Ишь, докУмент сует. Знаем мы эти докУменты, - старушка в слове документ ударение ставила на втором слоге, что развеселило Бориса Степановича.
- ДокУмент ей не нравится, - передразнил старушку он и побрел бесцельно в поселок.
         Он  знал, что спорить с «божьим одуванчиком» - занятие  бесполезное. Нужно искать ночлег, ибо тело и душа более всего требовали отдыха.  У Бориса Степановича в поселке жил друг, но явиться его супруге на глаза среди ночи и  в таком виде никак нельзя. Она и так его не шибко жаловала, считая, что он, окаянный, сбивает ее Мишку с пути истинного. Еще ей не нравилось, что Борис, пользуясь своей свободой, заглядывал иногда в гости к соседке - Марии, и та  после таких визитов обычно весело напевала, управляясь по хозяйству. Поросшая мхом ревность ее все еще тревожила. В молодости она  и сама была неравнодушна к Борису.
К Марии тоже нельзя: сын вернулся из Армии. Думай, думай Борис, подгонял он себя, бесцельно шагая по пустынной улице.
           Вдруг, оторвав взгляд  от дороги,   он увидел свет в окошке деревянной избы. Входная дверь была отворена, в сенях горела тусклая лампочка, с фасада оба окна тоже светились.  Ноги сами понесли Бориса Степановича на свет. Он ничего не думал, не знал, что скажет хозяевам, ни на что не надеялся, и вообще им овладело полное равнодушие. Внутри избы, в сенях  было пусто и тихо, как в склепе.
         Дверь в сенях отворилась со скрипом. Прямо по средине горницы стоял гроб. Острый крючковатый нос покойника откидывал двойную тень: одна – от тусклой двадцатипятиватной лампочки, неподвижно легла на одну половину его бледного лица, другая от свечки блуждала по подбородку, задевая руки, скрещенные на груди. Свечка располагалась за головой покойного, и ее огонь колыхался от дыхания старушки, читавшей молитву. Борис Степанович хотел уже дать задний ход, но было поздно. Старушка подняла на скрип усталые глаза. Она не удивилась позднему визиту.
- Здравствуйте, - голос Бориса Степановича звучал скорбно.
- Здравствуйте, - на глазах старушки появились  слезы, подбородок ее задрожал, она поднесла к глазам платок, - помер  наш Прокопий Кириллович, - продолжала она тихо уже заученный текст. - Тихо помер: лег и не проснулся. Не мучился сам и других не мучил, добрая душа. Царство ему небесное, - она перекрестилась.  Я сейчас Ивана Кирилловича позову. 
     В дверях появился бородатый мужик с уже знакомым крючковатым носом. Шаркающей походкой он подошел к Борису Степановичу, подал руку.
- Вот видишь. Живешь, живешь… а ведь он младшой Проша-то. Вперед поспешил… Нехорошо. Откуда приехал, мил человек? - глаза его увлажнились.
- Из Асбеста, - не соврал Борис Степанович и опустил глаза, - я на железке работаю.
- Так,так… Проша тоже на железке работал.  Меня Иваном звать, я брат его буду. Старшой. На три года меня младше Проша-то. Поспешил, поспешил… - Иван Кириллович кивнул в сторону гроба, скорбно покачал головой.
- Борис Степанович я… Знал вашего брата, - Борис Степанович еще ниже опустил голову. «Одна беда не ходит, - подумал он, -  накаркал» 
- Хорошо, что друзья помнят. Хорошо…Борис, значит? А что, Борис устал?  Пойдем. Иван Кириллович указал рукой в темную сторону комнаты и, согнувшись, шоркая громко ногами, вошел в открывшуюся со скрипом дверь.
     В другой комнате, видимо, служившей хозяевам спальней, справа стоял разобранный диван. Кто-то спал, прислонившись к самой стенке, тихо похрапывая. Комната перегорожена пополам.  За сатиновой перегородкой послышалось сопение, скрипнула кровать.
- Кто? – басовито спросил женский властный голос.
- Друг Проши.
- Покорми с дороги-то…
- Добре…- ответил он занавеске, - Здесь будешь спать, -  обратился Иван Кириллович к ночному гостю, указал на диван, - а сейчас пойдем на кухню, чаем напою с дороги-то.
        Они снова прошоркали через горницу и повернули на кухню. Проем на кухню был занавешен белой простыней. Борис Степанович только теперь понял, почему он сразу не заметил вход в кухню. В горнице телевизор, трюмо были тоже накрыты простынями. Оказавшись на кухне, Иван Кириллович преобразился. Он потер ладони:
- Тебе  с устатку бы надобно… маленько. Продрог,  смотрю. Я сейчас.
     Шаркающие шаги удалялись в сторону спальни. Послышался   низкий с хрипотцой женский голос за стенкой,  через какое то время снова. Иван Кириллович, видимо говорил шепотом, его слышно не было. По тону произносимых фраз женщиной-занавеской, Борис Степанович понял, что Иван Кириллович не уговорил хранительницу запасов. Без сомнения эти запасы были в надежных руках. Иван Кириллович скоро вернулся с озабоченным лицом.
-  Мне как-то неловко, да и не охота, -  гость не врал. Ему больше всего сейчас хотелось добраться до диванчика. 
- Ничего,  ничего… ты не беспокойся, - сказал, Иван Кириллович, -  мы разведчики знаем где, что и почем, - он достал карандаш, вырвал из засаленной тетрадки лист бумаги и стал писать:
« Дуся, дай Ивану бутылку водки. Приехал Борис Степанович из Асбеста, родня Проши. Клава».  Борис Степанович смотрел, как старательно женским почерком выводит буквы Иван Кириллович, и удивлялся находчивости нового знакомого. А тот с хитрой улыбкой свернул лист вчетверо и быстро вышел, уже не шаркая ногами на улицу.
Разговор затянулся до утра. Уже с рассветом, не без помощи Клавы, Борис Степанович  в обнимку с новым родственником улеглись отдыхать. Так в обнимку они и проснулись от  Клавиных тычков и  голосов в горнице. Собирался народ на похороны. Борис Степанович вместе с другими мужчинами выносил покойника.  Несли до конца улицы, там ждала машина. Сердце трепыхалось раненной  перепелкой, пот валил градом, во рту пересохло. И не уйдешь. Для одних он теперь родственник, другим - друг покойного. Иван шел впереди. Тяжело дыша и кряхтя, он то и дело свободной рукой смахивал пот со лба.                Похоронили быстро. Вдова поголосила, как водится, бабы поревели, жалеючи ее.
        Сразу после поминок Борис Степанович засобирался. Он   боялся, что снова влипнет в какую нибудь историю. Его  будто ведун хороводил последние двое суток. Он, словно себе не принадлежал. Все случалось  помимо его воли и это пугало Бориса Степановича.
     На уходящую электричку он посмотрел с ненавистью и злостью. Его покачивало от усталости и недосыпания.
- Автобусом поеду - надежней.
      В автобусе рядом села женщина из его поселка. «Теперь не просплю», - только и успел подумать Борис Степанович. 
          Дома. Наконец-то. По родному скрипнули половицы. Борис Степанович включил свет, сходил за дровами,  проведал собаку. У пса в миске осталась зализанная каша. Сосед... Затопил печку, сел на низкую скамеечку и, глядя на набирающий силу огонь, задумался. Кот спиной терся о штанину и громко мурлыкал, преданно заглядывая ему в лицо.  Глухо хлопнула калитка, послышались знакомые шаги. В груди что-то шевельнулось и разлилось благодатью по всему телу. Печка, истосковавшись по сухим дровам, весело запела. 
- Ты где пропадал двое суток? Я уже в депо звонил… - полушепотом начал сосед, -   Верка  дома… -  Толян воровски оглянулся на порог, и поставил сверток на стол, - тут и закусочка.  Голодный,  поди?
- Да как сказать… Ты баньку, случаем, не топил?
- Она у меня завсегда теплая: скотине вода теплая нужна. Хочешь париться – подброшу.
- Мне не до парилки, так - сполоснуться.
- Так вот  звоню, значит  в депо, а они:  «его не было». Я говорю: «он уехал», а они: «значит, не доехал…»
- Переехал я, Толян… два раза. Одна беда не ходит,  - Борис Степанович, почему-то широко улыбнулся и похлопал   друга по плечу, - я теперь тоже пенсионер…  Поехали завтра на рыбалку?
- Для матросов нет вопросов, червячки накопаны… Я уже на зиму готовлюсь, - перехватил удивленный взгляд друга Анатолий.
- А я  завтра мотоцикл заправлю…   
- Вот и ладно…                2002