Папа

        ***   

        Сентябрь в прошлом году выдался на удивление тёплым. Такое впечатление, что лето продолжалось, нагло наплевав на календарь.  Школьники, кажется, не поняли, что начался учебный год, и целыми днями торчали на лавочке у подъезда. Было непонятно, когда они делали «домашку»... Ну, наконец-то! Под вечер стайка ребят куда-то «слиняла» и освободила лавочку. Можно было отдохнуть от консервации, подставив плечи совсем не осеннему, тёплому и ласковому ветерку. Девятое сентября, ё-моё!.. Ко мне пришла подруга Света, принесла последних помидорок со своего огорода, и мы просидели дотемна, перебирая ближних и дальних знакомых, вспоминая, кто куда уехал, кто остался и когда всё это закончится... Двум бабушкам, знакомым сто лет, всегда есть о чём поговорить.

        Света после долгих зареканий («Больше никогда!») опять взяла себе огород. Всё-таки в семье маленький ребёнок, а домашние помидорки и огурчики, что ни говори, не идут ни в какое сравнение со стеклянными магазинскими. И вообще, то, что там продаётся, продуктами можно назвать лишь условно. У меня в этом году выпало зеро: трубы в родительском доме порвало ещё зимой. Когда сгорела крыша, отключили газ и свет, и температура в комнате сравнялась с уличной. Воды теперь не то что на полив – не было ни на что вообще.
        – А как там маманя твоя, как отец?
        – Маманя нормально.
        – Видела её сегодня в трамвае, с двумя узлами.
        – Та да...
      
Мама после пожара жила во флигеле. Зимой флигель не отапливался, но, пока тепло, помещение было вполне сносным. Правда, захламила она его до потолка. Заходить нужно было как в катакомбы, а в постели находились ножи, пилы, сапоги даже табуретки. Всё к себе, всё под подушку. Обыкновенное старческое накопительство. В доме она больше ничего не готовила и покушать приходила ко мне. Заодно обходила и близлежащие мусорки, устроив на площадке между этажами продолжение своего плюшкиного дома. Бороться с её причудами я устала, но это поднадоело дворничихе, и она ликвидировала все её кульки и пакеты.  То-то был скандал!..  Так что с этой стороны всё предсказуемо. А вот отец... Где-то в глубине души проснулись угрызения совести: действительно, последний раз я звонила отцу в мае, поздравляла то ли с праздниками, то ли с днём рождения, а может, со всеми событиями сразу, так как эти даты практически совпадали. Три месяца лета пролетели, как один день. Нужно будет позвонить. Завтра. Сегодня уже поздно... Стало холодать, и, распрощавшись со Светой, я поднялась на свой девятый этаж. Круговой обзор. Текущая крыша. В общем, все прелести пентхауса.

***

Поздно оказалось не вчера, а сегодня. Проснувшись рано, я ещё валялась в постели. Слышала, как влетела СМС-ка, но смотреть было лень и не обязательно. Наверное, опять какая-то реклама. Или грозовое предупреждение. Ночью ноги прямо выкручивало вследствие перенесенного в детстве ревматизма. Пришлось вставать растирать их спиртом... И, даже поднявшись, я не спешила взять телефон – наверное, подсознательно откладывая этот момент. Наконец, я прочла сообщение. Перечитала несколько раз. Смысл не доходил до меня, а когда дошёл, я просидела в оцепенении не знаю сколько времени. Сообщение было от Марины, моей кузины и приёмной папиной дочери – родственные перипетии долго объяснять. «Алечка, сегодня в пять тридцать умер папа».

Как так?.. Почему?.. Папа вот уже больше тридцати лет жил в Питере. Вторая семья. Чувствовал он себя вполне сносно, не считая старых шахтёрских болячек, бурсита и подагры. А, впрочем, он никогда не жаловался, и за свою жизнь к врачам обратился один-единственный раз, когда после рванувшего Чернобыля сообразил помыть голову дождевой водой. Волосы всегда были его гордостью, и, даже став полностью седым, он сохранил роскошную шевелюру. А после того мытья волосы начали выпадать ну просто как клочья шерсти у нашего кота. Папа, весь в ужасе, пошёл сдаваться дерматологу (правильнее – дерматовенерологу). Хорошо, что дерматолог оказался толковым и не назначил никаких «мазюк», а выписал «болтушку» для очищения организма. И велел употреблять красное вино. Так папа потом всё время на него ссылался:
– То, что доктор прописал!..

Я собиралась съездить к отцу несколько лет подряд, тем более, что свою младшую внучку он видел только по скайпу и почти невидящими глазами. По себе зная, что ничто в жизни не заменит общения с дедушками, хотела свозить её в Питер, познакомиться и пообщаться поближе. Только дедушки дают стратегию, направление в жизни. А наш своеобразный дедушка мог бы её многому научить. Заодно бы и достопримечательности посмотрели. Меня-то везде возили в своё время. А здесь, как говорится, то чума, то война... Всегда находились какие-то важные на тот момент дела. Всё думала, ещё успеется.

***

Тем временем в памяти проносились картинки моего детства. Вот одно из самых первых воспоминаний. Я заглядываю в погреб, где бабушка Дуня, мамина мама, моет кружки от солки – деревянные круги, которыми накрывались кадушки. Затем на них ставился гнёт.
– Ба, а зачем ты их моешь?..  А это что – помидорчики?.. А...
Потеряв равновесие, я полетела в погреб, в аккурат лицом на край железной кастрюли. Дальше помню только, как отец завернул меня в одеяло – я видела перед собой только набухший от крови его край. Мы жили тогда на Рутченково. В застойное советское время на каждой железнодорожной станции был медпункт, а медсёстры – всё умели. Вздохнув, толстая конопатая тётенька вдела суровую нитку и зашила щеку. Я бы дала ей первый разряд по кройке и шитью – ниточка шрама осталась почти незаметной.
– Через неделю придёте снять швы!

Отёкшая скула с торчащими нитками и зелёнкой смотрелась, конечно, не очень, зато я перестала бояться врачей. Бабушка Наца, папина мама, придя в гости, «пробирала» молодых нерадивых родителей:
– Что ж вы дитя не уберегли?.. Девочка тем более!
– Ничего! За генерала замуж выйдет!

...А вот мы уже на Кавказе, в горах. Тропинка узкая-узкая, и отец крепко держит меня за руку. Внизу – ущелье. Камешек скатился из-под ноги... А там, на дне, наверное, змеи... Высоты с тех пор я больше не боялась. И вообще, предоставленная обычно самой себе, вела себя больше как мальчишка: гоняла с друзьями на велике, лазала по деревьям, обнося соседские сады, хотя своих яблок было завались. К счастью, тогда ещё никому не приходило в голову из-за этого менять ребёнку пол.

Когда мы вернулись на пляж, отца «пробирала» уже мать:
– Ты куда ребёнка потащил?.. Мы же хотели на катере покататься!
На катере мы покатались позже, но это было совсем не так интересно. На палубе – ветер. А в каюте – душно и скучно.

***

Собравшись с силами и мыслями, я включила «Вайбер» и набрала Марину.
– А папа ещё здесь, с нами. Его пока не забрали, так что можешь с ним поговорить. Он же всё слышит...
У меня перехватило дыхание, и я больше вообще не смогла разговаривать. Разве можно сказать за минуту то, о чём собиралась поговорить долгие годы? О чём?.. О том, что дом ветшает? А зимой случился пожар. Счастье, что маманя ещё не спала (иногда её пушкой не разбудишь, приходилось по два часа стучать в окна), иначе имели бы мы ещё и обгоревший труп... Перед своим отъездом отец перекрыл крышу, протянул трубы водопровода, сделал отопление, отремонтировал, где что мог... Новым хозяевам это было не нужно – ни отчиму, ни моему мужу. О том, что Наташка очень похожа на него в детстве?.. Или о том, что старый школьный друг Андрей Савченко передал ему письмо, которое я хранила вместе с альманахом с опубликованным папиным стихотворением, чтобы торжественно вручить во время приезда... Как всё жестоко и несправедливо! Сначала эта непонятная война... Марина страшно удивилась, когда я как-то в разговоре обронила, что Натали пришлось оставить танцы, потому что мы и так разрываемся между тремя школами: муниципальной, музыкальной и английской. Уроки до двух ночи делаем.
– Как? У вас всё работает?..
      
Да, у нас всё работает. Врачи лечат, учителя учат, дворники метут, бабы рожают. С перебоями, но идёт вода. Ходят троллейбусы и трамваи, правда, тоже не всегда. Только при образцовом порядке окраины – да нередко и центр, обстреливается из тяжелых орудий. Такой себе экстрим. Но предприятия работают, дети ходят в сады и школы.  А в России, в которую мы так стремились, неумышленно или намеренно, создалось ложное впечатление о Донбассе, как о какой-то коросте. Я это поняла даже из разговоров со своими бывшими родственниками. Словом, у нас все только и делают, что сидят в подвалах, и выходят на свет Божий только за гуманитарным батоном. А те, кто выехал в качестве беженцев, так и норовят откусить от их драгоценного бюджета. Дайте людям работу – они, как те тягловые лошадки, и спать будут в своём хомуте!
Тему разрушений подогревали и СМИ... Мой муж с младшей выехал в Россию к родителям, но не пропускал ни одного выпуска новостей. Он так и умер у экрана телевизора. Ему было пятьдесят пять... Да, не всякое сердце выдержит картины после обстрелов. А мы в этом кошмаре жили. Я, старшая дочь с внуком и зятем, моя мать. Никакой «гуманитарки» нам не полагалось, так как внуку уже исполнилось три, и семья жила только на мизерную зарплату фармацевта старшей, которая затягивалась месяцами, и кашу бабулиной «ахметки»... У других не было и того. Со Светой я делилась мукой; вторая подруга пошла работать в больницу, чтобы хоть какого-то супа там поесть. А по окраинам ещё и снайперы работали. После того, как снайпер застрелил молодую женщину, которая вешала на балконе бельё, я стала бояться выходить на балкон. И подходить к освещённым окнам.
 
***

Позже Марина сообщила дату похорон. Её несколько раз переигрывали, так как папа практически ничем не болел. В больнице не оказалось даже карточки... Почему умер? Сердце. Просто сердце. Но нужно было провести всяческие экспертизы, чтобы это подтвердить.  Он никогда ни на что не жаловался. А врачей не выносил патологически, может быть, потому что сам год проучился в «меде». Бабушка Надя очень хотела, чтобы сын стал хирургом. Она с гордостью говорила:
– Юра поступил в медицинский!

У нас тоже был тогда уже мединститут, но почему-то решили ехать в Киев, благо там осел дядя Жора, бабушки брат. Но дядя Жора, как правило, был на службе, и хозяйством заведовала его супруга, драгоценная Хася, о чьей скупости в части ходили легенды. Все еврейские анекдоты – это про неё. Куда она девала офицерскую зарплату, непонятно – на обед никогда не было ничего лучше сухой картошки и «консервы» – тушёной в томате кильки. Она готовила эти «консервы» впрок, на неделю. На завтрак, на обед и на ужин. И это при советской дешевизне продуктов. Остальное время уходило на бесконечные разговоры по телефону. Когда Юра робко сказал, что мама обычно добавляет в пюре молоко и сливочное масло, она искренне удивилась:
– А зачем?.. И так вкусно!

Ночами отец подрабатывал, днём учился. После года такой жизни и такого питания он сам стал похож на пособие по анатомии и вернулся, но уже не в Сталино, а в новоявленный Донецк, бросив к чёрту и институт, и тётю Хасю с её семейством, и Киев.
Надежда Ефимовна, конечно, расстроилась. Тем более, что Юрия тут же забрали в армию, то есть, не забрали, а призвали – это было почётной обязанностью каждого мужчины, причём даже не в армию, а во флот, и четыре года он «оттрубил» на Балтике, в Калининграде. Море с тех пор отец тоже не очень любил. Он даже ходил враскачку, как бы ощупывая землю и наслаждаясь, что под ногами – твёрдая земля.

***

После армии папа закончил техникум и, как его друг Андрей, пошёл работать физруком в школу, где и познакомился с мамой. Она читала русский и литературу. Поженились. Родилась я. Это сейчас на ребёнка платят деньги, а тогда считалось, что жену с ребёнком должен обеспечивать муж. Сколько тогда была одна учительская зарплата?.. Тёща, правда, приторговывала на рынке, деньги в доме не считали, но пользоваться ими Юрий не хотел и пошёл работать в шахту. Из подземки его вывели по состоянию здоровья. Видимо, какие-то проблемы с сосудами у него были уже тогда... Позже он работал и сварщиком, и монтажником, пока не определился с работой окончательно, став монтажником шахтных сооружений. Таких специалистов широкого профиля было раз, два и обчёлся. Начались командировки, сначала по области, потом и по Союзу. Семейная жизнь накрылась медным тазом.

Случай, который я запомнила, был единственным, когда родители отдыхали на море вместе. Да ещё та поездка и завершилась хуже некуда: вместе с деньгами и нашим чемоданом папа сел не в тот поезд. В дальнейшем все разговоры об отпуске заканчивались одним:
– Езжайте сами! Я лучше дострою флигель...
Целый месяц он строил, копал огород, красил и так далее. Флигель, потом сарай. Потом забор. Потом нужно было сделать траншею под водопровод. Потом – сварить трубы (заодно и мне качели). В своём доме работу не переделать. Да и готовить он любил, не ожидал маминого борща. Вообще, нет, наверное, такого дела, за которое он бы не брался. В передышках между замесами цемента он успевал читать мировую классику, и я на своём пути не встречала человека более эрудированного, знающего всё обо всём. Чтобы не пропадал виноград, ставил вино, но доиграть оно обычно не успевало, так супервинодел его постоянно дегустировал, сначала один, потом и вместе с друзьями. Бабушке Дуне, имевшей всего два класса начального образования, это не очень нравилось, и она недовольно поглядывала на весёлую компанию. Но особенно не любила она, когда зять читал:
– Знову лэжить!..
Сельская школа сгорела, и на этом её образование закончилось. Оставшись практически неграмотной, она умела писать разве только свою фамилию, расписываясь за пенсию. Зато знала много народных анекдотов и одну-единственную сказку про Протупея-прапорщика.

***

Зарплата монтажника-высотника была достаточно высокой, лишь немногим ниже шахтёрской. И то, смотря какой участок – может быть, даже такой же или выше. Появлялись магнитолы, телевизоры, стиралки, пылесосы – всё это непременно появлялось у нас в доме. Огромная библиотека из дефицитных тогда книг. Помню полное собрание «всемирки», Драйзер и многое другое. Не хватало ещё машины. А купить машину тогда можно было только отработав два года на Севере, и папа уехал в Новый Уренгой. Даже там он не бросил заниматься своей шевелюрой, втирая «Кармазин», единственное и неповторимое средство для роста волос. Пока сотоварищи не распробовали его на вкус, и в один для кого-то прекрасный день он остался без средства. Ну, конечно, если они пили даже денатурат...
– Юр, ты знаешь, так пошло хорошо! Так мягко!..
Кроме того, чтобы не потерять спортивную форму, папа решил бегать. В пятидесятиградусный мороз. Естественно, он отморозил лёгкие и потом долго выплёвывал их куски.

***

А я тем временем выросла и вышла замуж. Воспользовавшись неразберихой в родительских отношениях, можно сказать, сбежала замуж. Вскоре у меня самой родились дети, сначала дочь, потом сын. Бабушка Дуня умерла. Была семья, пусть со своими прибамбасами, но это была всё-таки семья. Я, наверное, лет до тринадцати имела привычку прибегать погреться к родителям в кровать. Пока однажды меня не наладили:
– Пожилым девочкам нельзя спать с молодыми папами!..
Оставшись одни, родители развелись. Машина оказалась не нужна. Тем более, что отец никогда не был водителем. Несколько раз он чуть не угробил свою новёхонькую «тройку», затем с друзьями добивал её уже на кочках, на рыбалке. Потом и вовсе уехал в Питер, оставив на бывшего друга и дом, и машину... Кататься катались, но ремонтировать никто не хотел, пришлось продать её за копейки. А жаль. Птица была, не машина. Сто шестьдесят шла и не чхала. Может, до сих пор где-то бегает, не так резво, конечно.

***

Старшие дети хорошо помнили дедушку Юру, особенно сын. Когда он сломал руку в локтевом суставе и нас, уже на грани развала Союза, направили в Питер, в институт Турнера, мы почти полгода жили в его новой семье. Девяностый год. Перестройка. Искусственно созданный дефицит. В магазинах ничего нет. То есть совсем ничего (что нам пришлось ещё раз пережить во время новой блокады). Минералка, соль и хлеб. И то, хлеб разметался мгновенно. Я с утра дежурила в «Универсаме», ожидая, когда что-то съедобное появится на полках... Чтобы сориентироваться в этом новострое, «Универсамы» красили почему-то в два цвета – голубой и розовый. Пока ожидали товар, шестилетний сынуля болтался где-то по залу со своими черепашками Ниндзя. Операция по разным причинам откладывалась: сначала на месяц, потом ещё на две недели. Прооперировали его только под новый, 1991 год. Благодарность врачу – банка кофе и коньяк. О, да!..  Плохих времён не бывает, когда мы молоды.

***

После всяких согласований и состыковок похороны в итоге назначили только на пятый день. Я решила-таки поехать, провести отца в последний путь.  Дорога заняла почти двое суток, и, если бы похороны случились раньше, я бы просто не успела... Район я совсем не узнала. Там, где было болото и пустырь, построили несколько новых улиц. Новые современные дома. Где тут был голубой, где розовый, уже не понять. Окраина стала почти центром. Станция метро рядом. Раньше мы добирались до метро на трамвае. По пути в больницу строился храм, и, проходя мимо инока, я всегда бросала несколько копеек на строительство. Кто же знал, что много лет спустя, когда сын попал в тяжелейшую аварию и оказался на грани жизни и смерти, в этом храме Марина заказывала ему «Сорокоуст» за здравие!.. Отмолили. Выходит, делая добро, мы делаем его прежде всего себе!

Первой меня увидела Тамара – я набрала номер квартиры, но никто не ответил, и я, спустившись по лестнице, решила пройтись в аптеку. Страшно болела голова. Тамара меня окликнула со спины.
       – У тебя походка ну совсем не изменилась, – сказала она.
      
***

В квартире меня встретил папин портрет. Восемьдесят. Мудрый взгляд Хемингуэя.
– Эх, папочка, что ж ты меня так встречаешь невежливо!..
– Да, Юрочка учудил так учудил!..
Мы вспоминали, как тяжело отец приживался в питерском климате. Лето, а здесь дожди, и дожди, и дожди... «Юрик, у нас не всегда так!»  – словно оправдывалась Тамара. У меня тоже через месяц стал проявляться застарелый гастрит, дошло до отёка слизистой. Вычитав в местной газетёнке чудодейственный рецепт, я ещё решила полечиться хвойным отваром и не на шутку отравилась. Ёлочки-то росли в черте города и были густо посыпаны пылью Кировского завода. Все оксиды и тяжелые металлы оседали в тех иголках.
– Ну, вы в отношении самолечения с папой совершенно одинаковые!  – деликатно ругала меня Тамара.
Я тогда с трудом выкарабкалась, и запах хвои не переношу до сих пор. Даже в Новый год.

***

Дома никого не было, потому что Тамара с Мариной и племянником в этот день ездили на кладбище, выбирали место. После нескольких неудачных попыток найти что-то пристойное за двойную цену им выдали «заначку» – неофициалку и неучтёнку.  На пригорке, а не в болоте...
Хоронили папу назавтра, в субботу. Яркий солнечный день. Вчера был дождь. И после тоже будет дождь. А вот именно в этот день дождя не было. Суета, последние приготовления. Стандартное отпевание. Прощание... И везде – в венках, на могиле – сосновые ветки... На поминках Марина читала его стихи. Она решила, что для него это было бы очень важным: не просто выпить-покушать, а вспомнить что-то значимое для человека. Стихи для него были очень значимыми, хотя для многих присутствующих то, что он писал, оказалось неожиданностью – он никогда ни к кому не приставал со своими «писулями», и только сестра Тамары Рита, с её прекрасным вокалом, составляла ему компанию – и дуэт.  Я так и представляла себе эту картину: папа – бард с гитарой, подбирает аккорды, Рита подпевает...
Среди всех стихотворений нас буквально поразило одно:
Когда окончу жизнь свою,
земную тяжесть бремени
отброшу – жить в другом краю
умчусь дорогой времени.

                Готовая эпитафия, лучше ничего не придумаешь.

       ***

       В воскресенье вечером я уехала. Но предварительно мы с Мариной перебрали кое-что из папиных стихотворений – а их оказалось ни много ни мало четыре тетради, и часть я забрала с собой, подкорректировать и собрать в книгу. Я решила, что это будет ему лучшей памятью... Как Марина рассказала, девятого вечером папа долго сидел со своими записями. Обычно с восьми до пяти он печатал на машинке. Что, с его покорёженными пальцами и травмой кисти казалось почти подвигом. Пока все на работе, это был его рабочий день. Потом уже – вместе со всеми он смотрел телевизор или просто отдыхал. Если б я позвонила даже в этот вечер, смогла бы с ним, живым, ещё поговорить. Он сидел со своими «детьми» почти до девяти часов вечера. После операции на хрусталике к нему вернулось зрение и всё было замечательно.

...Но мне никак не оторваться,
всё разбегаясь, от земли.
Но я хочу – и должно статься...
А в небе тают журавли.

       ***

       Утром папе стало плохо. Ещё несколько дней назад появилась одышка, но этому не придали должного значения. Робкие просьбы уделить внимание своему здоровью ни к чему не привели, тем более что у него начинались конвульсии уже при одном только слове «больница». А сейчас, услышав шум, Марина подхватилась с постели.
       – Что, сердце?..
       Да этот ещё ремонт!.. С холодильника и шкафов всё свалено в кучу, она долго не могла найти «Корвалол». Но «Корвалол» бы уже и не помог... Приехавшая «Скорая» лишь констатировала смерть.
Уходят наши звёзды в вечность,
Чтоб в небе искрами плясать.
А мысль не может бесконечность
Никак собой опоясать.

        Он умер на взлёте своего творчества, полным планов и надежд. Наверное, сам Пегас забрал его с собой во время кратковременных визитов на Землю, унося в далёкое загадочное созвездие, к которому, наверное, стремимся все мы...