В темноте

      Кирилл Антонович, отдавшись во власть воспоминаний, по привычке откинулся назад, но ощутив под тонкой, облегающей его спину тканью дорогого пиджака, холодную, шершавую стену, слегка нахмурился, словно не понимая, как он здесь оказался и почему. Но даже этот незначительный, хотя и малоприятный факт, не мог испортить его романтического и благодушного настроения, в котором он пребывал сегодня.
      Кирилл Антонович Огарёв, которому совсем недавно исполнилось 40 лет, снова вспомнил Бэллу, еврейскую девочку, с которой рос в одном дворе, свою первую, и самую главную любовь. Отчаянную, невероятную, беззаветную. Любовь всей его жизни. Боже, какие у неё были глаза! А какая нежная и золотистая кожа… Ещё совершенно обособленным порядком Огарёв вспоминал её хрупкие запястья и тонкие щиколотки, верный признак принадлежности к аристократическому роду. Для него она и по сей день, была и остаётся вечно юной и загадочной принцессой, с бездонными глазами, тёмными локонами и мелькающей то тут, то там в его затуманенном сознании гибкой фигуркой. Когда им было по пятнадцать лет, их только начавшее разгораться взаимное чувство, было грубо и внезапно растоптано её семьёй принятием ими решения об отъезде на историческую родину.
     После того, как Бэллу увезли, Кирилл напоминал человека, которого после долгих лет сидения в тёмном подвале ненадолго выпустили на волю, где-то на побережье океана, позволили несколько раз вдохнуть полной грудью, полюбоваться на прекрасный рассвет, а потом неожиданно схватили за шиворот, и что есть силы швырнули обратно в каменное, затхлое подземелье, безлюдное, сырое и тёмное. Кириллу даже казалось, что он отлично слышал, с каким грохотом захлопнулась над ним крышка неподъёмного, чугунного люка.
     Что было потом? О, сначала он всё так же неистово любил Бэллу и люто ненавидел её родню, считая их прямыми виновниками их, так и не состоявшегося счастья. Затем он надолго впал в апатию, в какое-то сумеречное, анабиозное состояние, при котором непонятно каким образом всё-таки умудрился вполне прилично окончить школу и даже поступить на столь вожделенный его эксцентричной матерью юрфак. Ему было настолько безразлично, что будет происходить дальше с его жизнью, что он и не думал с ней спорить. Мать тоже, в свою очередь, устала колотиться о его безразличие и отсутствующий взгляд, и только однажды, в сердцах, выкрикнула:
- А ты всё сохнешь по Бэлке своей?! Ну-ну… Не хотела тебе говорить, боялась, что ты сделаешь с собой что-нибудь,… ну сил видеть, как ты жизнь свою спускаешь в унитаз, больше нет… Да будет тебе известно, что она уже замуж вышла, разумеется за своего, кошерного и ортодоксального, живёт теперь в Америке, и о тебе, мой разлюбезный сын, и думать сто раз забыла. Да у вас и быть не могло ничего, где ты, а где эта дочь Израилева…
      Затем в жизни Кирилла Огарёва наступил третий этап, когда после слов матери у него открылись глаза, и он понял, почему Бэлла перестала отвечать на его призывные, полные любви и безысходной тоски письма. А он всё писал куда-то, на деревню дедушке, наивный, влюблённый дурак. То-то она потешалась, наверное, над ним вместе со своим молодым, перспективным и благонадёжным мужем, живя с ним в сытой, успешной  и благополучной стране. И тогда он люто возненавидел Бэллу. И благодаря этому окончательно проснулся. - Продажная, подлая дешёвка, - думал он, - как же быстро ты успокоилась и предала нашу любовь... Ненависть - довольно мощное топливо. В этом он убедился на личном опыте. Именно на нём со всем его яростным жаром, он бросился навёрстывать упущенное. Это на нём он опускался в водоворот самых разных ситуаций и событий, но всегда выходил сухим из воды. Это оно позволяло ему легко и беспрепятственно учиться, не прилагая к этому особых усилий. Подогреваемый изнутри, то воспламеняющимися, то едва тлеющими угольками из смеси презрения, злобы и ненависти, он довольно легко сходился, но ещё легче расставался с людьми, умело использовал их в своих интересах, подставлял и манипулировал, устраивая невидимые и виртуозные ловушки, и не испытывая при этом ни малейших угрызений совести или раскаяния. Он был уверен, что стал, наконец, неуязвимым, в меру циничным, самодостаточным и хладнокровным. Возможно, так оно и было. А может он слишком увлёкся, прячась за маской супергероя с ледяным взглядом, железным кулаком и стальными нервами. Хотя во сне он всё ещё часто видел Бэллу. Как она протягивает к нему свою изящную руку, с нежным тонким запястьем, улыбается, а потом исчезает, как невесомый, предутренний туман в лучах восходящего солнца. Во сне, впрочем, как и в реальной жизни, Бэлла от него ускользала. Всегда. И это было мучительнее всего. Он часто просыпался с мокрым от слёз лицом и ненавидел себя за это. Только однажды ему приснилось, что он догнал Бэллу, и когда она снова попыталась исчезнуть, он сомкнул руки на её высокой, хрупкой шее и начал сжимать изо всех сил. Что-то ему подсказывало, что только это способно оставить её возле него. Когда он проснулся, то впервые вместо отчаяния и отвращения к себе, испытал невероятный всплеск эмоций, что-то среднее между первобытным ужасом, сводящим с ума блаженством и долгожданным облегчением. И это состояние не было похоже ни на что в жизни. Приходя в себя, он был вынужден признаться самому себе в трёх вещах, в том, что он всё ещё любит Бэллу, что она - его единственное, но очень уязвимое место и, наконец, что этой ночью он испытал нечто такое, что, возможно, очень долго не будет давать ему покоя.
В остальном же, его жизнь текла ровно и безмятежно. Впрочем, иногда случались осечки. Так, его отчислили с юрфака в самом начале четвёртого курса из-за нелепой истории с девушкой. С одной из… его весьма многочисленных подруг. Это было несправедливо, неожиданно и подло. Кирилл Огарёв почувствовал себя так, будто его снова предали. Он не мог поверить, что это по-настоящему… Ведь они просто экспериментировали… В ответственный момент, он, оказывается, сжал пальцы на её горле. Эта дурёха почему-то ужасно перепугалась, написала заявление, где уверяла, что он пытался её задушить! Бред! Да он даже не помнит этого! Возможно, что всё это, специальным образом, организованный против него заговор. Из зависти… Или мести… Ну да, у него не слишком много друзей или привязанностей, он в них как-то не нуждается, спасибо, плавали, знаем. У этой полузадушенной идиотки, кажется, даже имелся жених. Ну вот и объяснение… Но слушать Кирилла не стали, его вызвали в ректорат и хмуро ткнули носом в приказ об отчислении. Огарёв презрительно скосил глаза «…за неподобающее, аморальное поведение, несовместимое с …», ну и так далее. Там ему дали понять, что он ещё должен быть им благодарен, что они провели работу с потерпевшей (эту малахольную так и назвали - «потерпевшая», ах да, он же на юрфаке!) и замяли дело. Так и выкинули его, можно сказать, на улицу с волчьим билетом, то есть с припиской «без права восстановления».
- Это мы ещё посмотрим, - процедил сквозь зубы Огарёв, и вышел, как говорится, не оглянувшись.
      Кирилл не особенно расстроился. Он кое-что прикинул, сделал пару звонков, с кем-то встретился и через короткое время оказался со своим неоконченным высшим на работе в полиции. Сначала был обычным участковым, а затем и следователем. Рассматривая это место работы, как временное, Кирилл и подумать не мог, что найдёт на этой службе своё призвание. Он даже был рад, что всё сложилось таким образом. Потому что именно в этом качестве он стал совсем другим человеком. По крайней мере, ему так казалось, ведь он это ощущал. У него появились друзья, завязались, наконец, постоянные отношения, а самое главное, обозначилась репутация неутомимого, талантливого криминалиста с поистине волчьим нюхом. Преступные узлы Огарёв разматывал последовательно и виртуозно. Отлично разбираясь в человеческой психологии, криминальных элементов раскалывал без всякого насилия и почти филигранно. Он разыгрывал целый спектакль, завязкой которого служил прямой или косвенный мотив, кульминацией неоспоримые факты или убедительные гипотезы, подкреплённые и усиленные железобетонными логическими выводами, а в завершающей части выступали чистосердечные признания или свидетельские показания.
     Кирилл Антонович снова забыл, что он не у себя в кабинете и сидит не в своём удобном кожаном кресле. Он отодвинулся от сырой и неровной стены, посмотрел на закрытую дверь, прислушиваясь к отдалённым голосам, и снова погрузился в воспоминания.
     Да, он был хорошим следаком, что уж там говорить. Даже немного жаль, что пришлось уйти с той работы. Он был там на своём месте, это уж точно. Да и вообще, жизнь сложилась совсем даже неплохо. Хорошая жена, двое детей, прекрасный дом. Ну и адвокатская практика, разумеется. Да, да, этот чёртов диплом юриста он, в конце концов, получил. Как, собственно, и обещал себе, а ещё раньше - матери. И не зря, как выясняется теперь. Он ведь очень многим людям помог. У него всего несколько «глухарей»-то и было. Всякий ли следователь может этим похвастаться?
     Кирилл Антонович тяжело и шумно вздохнул… Ну да, вот Вале он не смог помочь… Это было просто невозможно в тех условиях… Милой, наивной хохотушке Валечке. Сколько ей было тогда? Четырнадцать? Нет, пятнадцать… Точно… Так же как Бэлле, его далёкой, недоступной и вечно юной возлюбленной… Как давно это было, он тогда ещё в операх бегал… Огарёв покачал головой, глядя в одну точку, явно уйдя в своих воспоминаниях очень далеко.
     И ещё было три девочки, попавшие в беду и рассчитывавшие на его помощь, но было уже или слишком поздно, или он действовал не совсем верно. А иногда даже слишком усердствовал, что тоже совсем не шло на пользу делу. Ну, а что тут скажешь в своё оправдание, он всего лишь человек, а горшки, как известно не боги обжигают.
     Но он помнит их всех прекрасно, иногда даже видит во сне. Они стоят поодиночке или все вместе и просто смотрят на него. Чаще других снится Валя. На днях она опять явилась ему во сне, вот прямо перед тем, как ему попасть сюда. Кирилл Антонович снова оглянулся. Во сне Валя стирала. Он не видел её лица, опущенные над тазом волосы, полностью скрывали его. А ему почему-то непременно нужно было видеть её глаза, как в ту ночь, огромные, неподвижные,  исполненные ужаса. И он подошёл ближе и убрал свисающую прядь волос и увидел, что лица у неё нет… Совсем. А в тазу, наполненном кровью, она пытается отстирать свой лёгкий, светлый сарафанчик, который был на ней тогда… Он проснулся от собственного крика и до смерти перепугал жену и младшего ребёнка…
     Его ребята из отдела знали, как болезненно он реагирует на происшествия с несовершеннолетними девочками. Всегда собранный, педантичный и целеустремлённый, в такого рода делах он раскисал, допускал ошибки, зависал в деталях, терял вещдоки и упускал свидетелей. Поэтому его старались не включать в следственно-оперативную группу по подобным эпизодам. А вскоре он и вовсе ушёл в адвокатуру и стал чувствовать себя гораздо спокойнее.
     Со временем он и здесь создал себе подобающую репутацию и имя. Кирилл Антонович был далеко не последний человек в их городе и даже крае. Послужной список к этому времени был у него весьма внушительным. Целый ряд весьма уважаемых и публичных людей пользовались его услугами, которые, к слову, были совсем недешёвыми. На его защиты в случае открытых заседаний, люди шли, как на премьеры в театр. Кирилл Антонович был великолепен и блистателен. В адвокатской нише, которую он занимал, в полной мере развернулся его замечательный талант не только юриста, но, также актёра и режиссёра.
     Кирилл Антонович пожевал губами и посмотрел на часы. Сейчас самое время для сигары и бокала его любимого хереса. А он здесь, в этой вонючей камере с предъявленным ему пару часов назад нелепым обвинением. И всё из-за этой маленькой стервы, дочки их соседей по даче. Можно подумать, он её приглашал! Да она сама наладилась ходить к нему, якобы на консультации… Кирилл Антонович встал, прошёлся по узкой, как проход в плацкартном вагоне камере, и встал напротив маленького зарешёченного окошка. Курить захотелось ещё сильнее. Кирилл Антонович сплюнул на пол и достал из кармана белоснежный платок, - На юридический она, видите ли, поступает… - с почти забытой ненавистью подумал он, промокнув рот, - Шалава малолетняя… Да ей просто льстило внимание взрослого, обеспеченного и влиятельного мужчины. А иначе, зачем было являться к нему в дом в коротких шортиках и полупрозрачной маечке? А потом сама же или по наущению мамаши своей раздула чёрт знает что… Дверь в камеру отворилась, впуская человека в форме:
- Огарёв, на допрос.
- Следователь Будницкий, - скользнув по нему взглядом, и снова вернувшись к бумагам, представился мужчина в кабинете, куда привели Кирилла Антоновича…
- Коллеги, практически, - попробовал пошутить Огарёв.
- Кирилл Антонович, вам известно, в чём вас обвиняют?
- Понятия не имею, - отвернувшись в сторону, сухо произнёс он.
Следователь кивнул, внимательно глядя на Кирилла Антоновича:
- Что ж, тогда я вам подскажу… Вы задержаны по заявлению несовершеннолетней гражданки Сипаевой, которая обвиняет вас в попытке изнасилования, а также по подозрению, как минимум, в трёх преступлениях против Мальцевой, Иванченко и Киреевой, закончившихся смертью этих несовершеннолетних.
- Что за бред?! - скривился Огарёв, но про себя отметил автоматически, что Валя не была названа. - А может за давностью?… Или вообще списали в архив? - метались в голове беспокойные мысли.
- Это не бред, Кирилл Антонович, - подчёркнуто вежливо проговорил следователь, - И вам это отлично известно… Он слегка подался вперёд и добавил вполголоса, - …Вы насиловали этих девочек, а потом убивали… Вы душили их, Кирилл Антонович, долго и мучительно, и сами потом изображали бурную, оперативно-розыскную деятельность по поимке преступника… Вы сами себя ловили? - проникновенным, почти ласковым  голосом спросил Будницкий, - Не хотите поговорить об этом?
Огарёв молчал, чуть заметно улыбаясь, - Вот, шельмец, - одобрительно думал он про следователя, напоминает меня в молодости…
- А может, вы отказываетесь говорить без адвоката? - услышал он в свой адрес вопрос, приправленный саркастическим смешком.
- Мне не нужен адвокат, капитан… Тем более, что лучший адвокат в этом городе сейчас сидит перед тобой…
- И ты сядешь очень надолго, - уверенно пообещал ему Будницкий, - моя дочь дружила с Алёной Киреевой, которую ты привёз на свою дачу и держал сутки в подвале, где, в конце концов, и задушил… Ты испытывал удовольствие, когда слышал, как она хрипела и задыхалась, как билась в конвульсиях… Следователь замолчал, тяжело переводя дух и глухим, внезапно севшим голосом, снова спросил:
- Вы всё ещё не готовы к сотрудничеству со следствием, Кирилл Антонович? Ну что ж... - капитан нажал кнопку и вызвал дежурного, - Уведите…
     В камере Огарёв всё так же смотрел в одну сторону и молчал… Он думал о том, почему не прозвучала Валина фамилия… Почему-то только это имело значение. Ведь Валя была первая… - Дурак ты, капитан, хотя и хочешь казаться умным, - размышлял Кирилл Антонович, - Ты ничего не понимаешь… - Первый раз - самый трудный,… но потом, ты словно переступаешь черту… Тебе, твоим жалким умишком, - хотел бы ему сказать Огарёв, - не дано понять, что когда ты шагнул за неё, ты становишься выше Бога, и уж, тем более выше всех мирских законов. И тогда уже не останавливает ничего: ни угроза наказания, ни тюрьма… Всё, всё становится пустым и бессмысленным, не только твоя жизнь или жизнь этой несчастной, а всё мироздание в целом… Кирилл Антонович Огарёв прикрыл глаза и улыбнулся, - Разве дано познать такому приземлённому ничтожеству, как этот капитан, вкус этой божественной власти, которую испытываешь с последним вздохом жертвы? - он посмотрел  на мутное окно, под самым потолком, откуда пробивался в камеру тусклый и подрагивающий, словно пугающийся того, что он видел, вечерний свет, и усмехнулся:
- Ты думаешь, капитан, что ты поймал меня и всё закончилось… Как же ты наивен, мой бедный друг, ведь на самом деле всё только начинается…
…На город медленно и неумолимо надвигалась темнота.

Конец