Последний поворот

Прошло триста лет и еще тысяча после памятного дня встречи с Аттилой – предводителем гуннов. Наши герои – еврейский клан, возглавляемый потомками Охолиава, проживал в Трансильвании, в городке Месеш, занимаясь ремесленным промыслом: всякого рода работы по железу, меди и драгоценным металлам. Детям подробно рассказывали, что Охолиав – помощник Бецалеля в священнодействии – изготовлении Ковчега Завета. Традиционно старшим мальчикам в семье определялось имя Охолиав, если же старший в роду с таким именем был жив, то определялось имя Моше или Аарон – имена библейских героев времен Исхода из Египта.
На переломе веков в сонный городок стали проникать слухи о больших европейских переменах: неоднократных переделах Польши – Речи Посполитой, о поражениях Османов от русского флота. Месешская часть Трансильвании уже почти триста лет была под властью Великой Порты. Нельзя сказать, что турки как-то особенно притесняли евреев – нет, все было, как у всех. Платили налоги, такие-же, как и живущие рядом румыны, болгары и русские. Против иноверцев турки особенно не выступали, но и свободы не давали. За полторы тысячи лет галута евреи на всякое насмотрелись, многое испытали и особенно не роптали. Прошли времена Сулеймана Великолепного, который не то, чтобы был особенным юдофилом, но как человек прагматичный, из всего умел извлекать выгоду. Когда испанские монархи изгнали евреев, чтобы не платить долги, Сулейман прислал тысячу кораблей и вывез евреев в Турцию. Евреи немало поспособствовали развитию ремесел и торговли Великой Порты.
Особую благодарность наши евреи испытывали к Аттиле за то, что он переселил их в относительно тихую Трансильванию и жестокие войны пятнадцатого – восемнадцатого веков прошли мимо.
Так вот, в 1812 году Трансильвания перешла под власть России, но не полностью: Месешские горы остались под контролем турецкого вассала – Валашского князя. К этому времени по всей Европе евреи были лишены права обрабатывать землю. Да и постоянная угроза очередного выселения и погромы сделали нецелесообразным обременять себя недвижимостью и скотом. Так, пара коз для детей, редко корова. Да и где корма возьмешь, если все земли поделены между помещиками и монастырями. В городок Месеш проникли слухи (кто-то газету привез из Буды, или еще откуда), что сейчас в России живет множество евреев из Польши, и что русские власти дают евреям землю и даже деньги на обзаведение хозяйством.
      На большом совещании было много крика и шума, все говорили одновременно и разное и ни к какому мнению не пришли. Все-таки большинство людей побоялось каких-либо изменений. Один из младших сыновей Аарона бен Охолиава, Гедалий, был настроен на резкое изменение своей жизни. Ему все равно никакое наследство не светило, да и делить особенно было нечего: кузница да гончарная мастерская.
         Гедалий с несколькими друзьями – сверстниками – всем лет по двадцать, отправился в путь – в Россию. Провожали всем миром.
         Через три дня пути подошли к большой реке – переплыть непросто – широка больно. Поискали вокруг бревнышек каких для плота – не нашли. А плотик надобно: и провизия кое-какая, и одежда сменная, и подарки добрым людям, если по пути попадутся. Решили пойти вверх по течению – может, деревня попадется, а там и лодка наверняка найдется. Через полдня пути набрели на маленькую деревеньку – хуторок даже. На полянке детишки малые с собачкой взапуски бегали. Гедалий спросил по-румынски – не поняли, по-венгерски:
- Взрослые есть?
Малышня ответила, что женщины в огороде, а отец рыбу ловит и скоро вернется. Дети принесли путникам воды из колодца, буханку хлеба и изрядный кусок овечьего сыра. Сели в кружок, разговорились. Узнали, что река называется Сом, и далеко вниз по течению она впадает в другую еще большую реку, которая называется Дунай. За рекой, на том берегу, уже Русия. Русские совсем недавно пришли и турецкие солдаты уплыли к себе в Туркию. Сейчас здесь тихо, не стреляют и скот не отбирают. Про жидов не слышали и не знают даже, кто это такие.
Через час-полтора от реки поднялся крепкий мужик с корзиной наловленной рыбы и раков. Одобрительно что-то сказал детям, что пришельцев гостеприимно приняли, спросил:
- Кто такие? Зачем и с какой надобностью идете? Зачем в Россию снарядились?
Путники все честно рассказали, что слышали, будто в России жидов хорошо принимают, дают землю бесплатно и даже деньги на обустройство, от налогов первые пять лет освобождают. Хотелось-бы свое хозяйство завести.
Ласло (так звали хозяина) сказал, что он тоже об этом слышал, уже несколько человек еврейского племени он переправил за реку. Как они устроились – не знает, но жандармский офицер на границе принимал их ласково, какие-то бумаги заполнял и обещал, что все будет хорошо. Еще Ласло сказал, что сегодня он устал и будет отдыхать, а завтра по-утру он отвезет гостей. Также Ласло сказал, что его работа будет стоить четыре золотых – по монете за каждого. Делать нечего – согласились. Ласло объяснил, что хорошо, что на него вышли – если-бы поплыли самостоятельно, то их могли-бы за турецких лазутчиков принять и в тюрьму запросто могли определить, а то и перестрелять.
Утром спозаранку, еще туман над рекой висел, спустились к реке. Река оказалась не широкой, хотя и с течением быстрым – снесло вниз с полверсты. Оказалось, что так даже и лучше. Разгрузились, стали пробираться по пологому, заросшему камышом берегу. Обошли малый заливчик и почти наткнулись на грозную полуобнаженную фигуру.
- Ласло, это ты?
          Фигура шевельнулась, из тумана высунулась рука, схватила парадный красный кивер с плюмажем и водрузила себе на лысую голову.
- Я, Ваше превосходительство, Христофор Дормидонтыч, кто же еще, Привел вам еще жидов-перебежчиков, хотят России послужить.
То-ли от шевеления фигуры, то-ли ветерком потянуло, но туман стал рассеиваться и фигура вполне явственно проявилась в виде необычайного размера мужика в исподнем, восседающего в богато изукрашенном кресле. Рядом с мужиком стоял небольшой стол с закусками, на земле в неглубокой ямке с водой -  стояли бутылки. Под кивером уже был не мужик просто, а жандармский офицер при исполнении государственных обязанностей.
Прежде Ласло поднес начальнику мешок, показал, что внутри, тот понюхал, удовлетворенно хмыкнул, велел отнести в дом, чтоб не отсырело. Дом оказался совсем рядом – не более пятидесяти шагов.
Путники начали рассказывать про себя, но Дормидонтыч ни по венгерски, ни по румынски ничего не понял, и вдруг сам заговорил на идиш.
- Что вы мне голову морочите? Я по-вашему отменно знаю, приходилось с вашим народом вместе воевать. Турок мы вместе из этих мест прогоняли. Жиды хорошие солдаты, мне жизнь спасли, вот только ноги мне перебило, хожу плохо. Я в гусарах служил, лейб-гвардии Его Величества полку. Ух, и рубака я был! Ну, а женщин ни одной не пропускал! Нет, через одну, а через одну мой друг Епишин, обихаживал.
Так-то! Его, друга моего, тем же ядром и вовсе убило, а мне только ноги перебило, так двое евреев меня на себе до госпиталя отнесли.
- Хватит болтать! Что принесли вкусненького?
Парни развернули чистую скатерку, выложили и бок козий копченый в крапивных листьях для сохранности, и рыбку разную вяленую, и вина кувшин в полведра, и водочки-горилки столько-же. Дормидонтыч довольно потер руки:
- Уважили старика! Сколько вам лет, хлопцы? Так всем по двадцать и  чуть меньше. Так, чтобы сразу, вам никто денег и земли не даст – только семейным полагается.
Заплывшие глазки сверкнули хитро.
- Определю я вас в кантонисты. Запишу, что вам по семнадцать годков, годик военному делу подучитесь, русский язык тоже надобно знать. Ну, а если православие примете, то вам дорога в генералы открыта. Служить, правда, долго: двадцать годов и еще потом пять в запасе. Но, если Б-г даст, ранит вас кого легко даже – спишут вчистую и землю и денег дадут точно. Я тоже из жидов и, если бы не ранение, то был бы уже полковником. Не смотрите так на меня! «Хочешь жить – умей вертеться!»
Что мне за нашу старую веру цепляться? Один, без семьи, без детей, миньян даже не собрать! А так, хоть на Песах в церкву отвезут – лепота! Ладно, пошли в дом – жарко уже. Месяц-два поработаете у меня на хозяйстве, я тем временем документы вам справлю и айда служить «За веру, Царя и Отечество»!
Дормидонтыч ус подкрутил, протянул руки. Парни его приподняли и подталкивая и поддерживая, к дому сопроводили.
- Так, я вас записать должен. Ты, шустрый, как звать?
- Гедалий.
- Нет, не пойдет. Будешь Григорием. Другие?
- Иосиф.
- Яков,
- Эфраим.
- Так, у вас Иосиф и Яков имена нормальные, Эфраим Ефимом будешь. Имена надо такие, чтобы русские их сказать могли без напряжения и переделки. Понятно? Так, а с фамилией что? Да, знаю я, что у евреев фамилий нет. Откуда вы, говорили? Ага, из городка Месеш, Месеж? Слышал о таком. Месеж – это медь по старорусскому. Будете Месежниковы.
Так, «лета 1812 года, июня десятого числа» была определена судьба предка моего, Гедалия.
        Что-то, видать, с записью в кантонисты не получилось и ребят определили в хозяйственную команду пограничный пост обустраивать. Так и прижились. От веры не отступились. К тридцати годам и хозяйство кое-какое завели, женились на своих.. Евреи малым ручейком тянулись в Россию, на лучшую долю надеясь.
Весной восемьсот двадцать пятого года родился сынок Яков, Янкеле. Сын он был не первый, брат его, Охолиав, до своих пятнадцати лет едва дожил – помер от какой-то заразы. В конце тридцатых  годов, Охолиав был еще жив, пришла разнарядка на отдачу детей двенадцати лет от роду в кантонисты. От евреев-иудеев полагалось десять человек от тысячи душ мужского пола каждые четыре года. Первенцев и единственных сыновей брать не полагалось. В этом приграничном поселке евреев едва сотня набралась – тянули жребий. Выбор и пал на Янкеле, бар мицву еще не отпраздновали. Дормидонтыч помер уже к тому времени – ни защитить, ни подсказать некому. Новый жандармский начальник  одного требовал: «чтоб все по закону». От других наций семь человек от тысячи взяли без жалости. Богатых в селении не было – никто не смог откупиться.
Учение Янкеле проходил в Путивльском коммерческом училище, там же и муштру – военную выучку - исполняли до полного изнеможения. К началу Крымской войны Янкеле в статного крепкого парня превратился: трудности учения только закалили его. От веры отцов не отказался, поэтому по достижении восемнадцати лет был определен рядовым в артиллерийские войска.
       Присягу принимали не очень торжественно: так, скороговоркой, текст присяги,  произносился на иврите или идиш:
- Именем Ад-ная живаго, Всемогущаго и вечнаго Б-га Израиля, клянусь, что желаю и буду служить Русскому царю и Российскому Государству, куда и как назначено мне будет во все время службы, с полным повиновением военному Начальству, так же верно, как был бы обязан служить для защиты законов земли Израильской. <…> Но если, по слабости своей, или по чьему внушению, нарушу даваемую мной на верность военной службы присягу: то да падет проклятие вечное на мою душу и да постигнет вместе со мною все мое семейство. Аминь[8]

       При этом новобранцы могли стоять в молитвенных покрывалах перед ковчегом и представителями еврейской общины и гражданских властей. В завершении церемонии трубили в шофар.
Полагалась и чарка «праздничная».
С началом войны, которую потом Крымской назовут, обороной Севастороля и, даже, Севастопольской страдой, солдат-кантонистов срочным порядком в пешем строю в Крым направили.
        Яшина батарея по указанию Эдуарда Тотлебена хорошо укрепилась камнями и фашинами и продержалась под натиском французов дольше всех.
Янкеле-Яше не повезло. А, может, наоборот, еврейский бог наградил за стойкость в вере предков? Яша заряжающим был. Пушки тогда с дула заряжали: сначала банником прочистить от нагара прежнего выстрела надо, затем бумажный картуз с порохом тем же банником забить, потом ядро, пыж и все это туго спрессовать – иначе выстрел будет слабый и ядро далеко не полетит. Были ядра полые внутри, с порохом, их бомбами называли. Во время выстрела фитиль, что наружу торчал, загорался и бомба взрывалась: когда в воздухе, до места не долетев, иногда в расположении неприятеля. В этом случае урон бомба производила ужасающий. Бывало, что фитиль затухал и взрыва не получалось – тогда горе тому, в кого такая чугунная гиря попадет. Так вот, Яша по долгу службы за бруствер высунулся, банником-ершом ствол прочистил, повернулся ко второму номеру – пороховой картуз принять – его в бок пулей и шарахнуло. Союзники уже ружья нарезные применяли и сила удара пули не в пример больше, чем у русских гладкоствольных была. Яша задохнулся от боли, испугаться еще не успел, упал. Это его от большой беды спасло – как раз бомба английская невдалеке разорвалась, да осколки мимо прошли, по брустверу ударили.
А если бы Яша во весь рост стоял, как секунду назад – решето от  него осталось бы.Товарищи тело подхватили и бегом в лазарет. Повезло, что только-только сам Пирогов после короткого отдыха в операционную вернулся, сделал операцию, пулю достал, ребра поломанные от осколков костей очистил, соединил, что можно было.
В госпитале Яша более недели провалялся, потом приказ вышел раненых из Крыма вывезти и долечивать уже в местах иных. Санитары стали раненых к эвакуации готовить, документы справлять. Только никак не получалось нескольким героям паспорта выписать. В штабную палатку бомба попала и часть документов сгорела. Все помнили, что этот солдат из кантонистов, его так и звали «Яшка-кантонист», а как фамилия и другое-что никто и ведал. Приступили к болезному: он только-только стал в себя приходить, говорить больно было. Каждый вдох-выдох шевеление ребер вызывал и боль пронзала невыносимая.
- Как звать тебя, солдатик? Откуда ты? Фамилию помнишь?
Николай Иванович склонился над раненым.
- Из Месеш мы, Яша…
- Еще раз, милый – не пойму я?
- Месе...
Яша пожевал губами,сглотнул слюну,поморщился:
-Мммм...ннн...яша…
Яша обессилел и впал опять в беспамятство.
- Пишите: Месеняшин Яша, Яков то есть по канцелярски. Будь здоров, герой!
После выздоровления (к перемене погоды грудь болела нещадно) Якова наградили медалями «За зашиту Севастополя» и  «В память войны 1853—1856 гг.», которой награждали всех участников Крымской войны. Выдали и наградные – пятьдесят рублей ассигнациями, определили денежное довольствие в сорок рублей в год, и разрешили селиться во всех городах Империи. Также было разрешено свободно приписываться как к купеческому, так и мещанскому сословию, по роду своей деятельности. Отставным «николаевским» солдатам, списанных в отставку по ранению или по выслуге лет, разрешалось носить мундир по чину своему и саблю – по православным праздникам.

      После окончания Крымской войны от воинского начальства последовало ходатайство о награждении орденами Св. Станислава III степени шести еврейских врачей «за самоотверженную работу в госпиталях во время Крымской войны» на имя императора Александра II. Военный министр России Н.О. Сухозанет отмечал, что «шесть вольных частных врачей еврейского закона: отставной титулярный советник Розен и не имеющие чинов Маргулиус, Шорштейн, Бертензон, Дрей и Пинскер… явили собой блистательный пример бескорыстия и самоотвержения».
"Николаевские солдаты", как впоследствии их стали называть, были мужественными, преданными царю и выносливыми воинами. Великий русский хирург Н.И.Пирогов отмечал особенную стойкость, терпеливость солдат-евреев, раненых во время Крымской кампании 1853 -1856 годов.
Манифестом Александр II 26 августа 1856 г. упразднил институт кантонистов —эта эпоха оставила глубокий и неизгладимый след в памяти народов, особенно еврейского: об этом свидетельствуют народные песни, из коих почти все, носящие исторический характер, посвящены рекрутчине. «Льются по улицам потоки слез, льются потоки детской крови, — поет народная песня, — младенцев отрывают от хедера и одевают в солдатские шинели; наши же общинные заправилы помогают сдавать их в рекруты». «Лучше в землю глубоко быть зарытым, — жалуется в песне еврейских кантонистов, — чем носить … меч». Известна также народная легенда, весьма распространенная в 40-х годах, о том, как на военном параде в присутствии Николая I еврейские кантогисты, которых погнали в воду принять крещение,  утопились. Легенда эта имела основание в обнародованном факте (см. Allg. Zeit. d. J;d., 1845, 694), что когда однажды 800 кантонистов были погнаны в воду для крещения, двое из них утопились. Этот факт вдохновил немецкого поэта Людвига Виля  на известное стихотворение «Die beiden Matrosen» (в журнале «West;stliche Schwalben», Мангейм, 1847). Эпоха кантонистов, столь богатая трагическими переживаниями, послужила и продолжает доныне служить темой для бытописателей.
Песня кантонистов:

"вера ди так и так и так - надо рано уставать
Эх люли люли да люли - надо рано уставать
Надо рано уставать – нейгл-васер отливать"
Нейгл-васер - вода для утреннего омовения рук.

"Эх люли люли да люли – нейгл-васер отливать
Нейгл-васер отливать – мойде-ани засказать"
Мойде-ани - утренняя молитва.

"Эх люли люли да люли – мойде-ани засказать
Мойде-ани засказать – ув бейс-а-мидреш забегать"

Бейс-а-мидраш - вообще-то, помещение для изучения и толкования Писания, но в данном контексте - синагога, скорее всего.

"Эх люли люли да люли – ув бейс-а-мидреш забегать
ув бейс-а-мидреш забегать – талес ун тфилн надевать"

Талес - покрывало для молитвы. Тфилин - специальные коробочки с текстами из Писания, прикрепляемые ремнями на руку и на лоб для молитвы. Ун - искажённое немецкое und, союз "и".

      Прошло двести лет с лишком и правнук Янкеле,Беньямин бар Ишай Месеняшин, без надобности более поворотов не совершая, отправился по прямой, по меридиану, с севера на юг, в страну обетованную, землю предков - Израиль. Круг замкнулся - и двух тысяч лет не прошло.
      Благодаря упорному труду в течении нескольких лет Кирилла бар Беньямина, генеалогическое древо фамилии построилось. Янкеле может гордиться своими потомками- весьма достойными людьми, которые проявили себя в различных ипостасях: и в искусстве, и в бизнесе, и в науках многих преуспели. И страну последнего своего галута отважно защищали. Жалко только, что рассеялись Месеняшины по разным странам и живут среди разных народов. Евреи должны жить в Израиле и строить свою страну - Землю Обетованную! Нет для нас иного места на Земле!
      Когда Беньямин (тогда еще Владилен) в Хайфском порту сходил с парохода на берег, рабочий порта спросил:
- Immigrant?
Влад с гордостью жестко ответил:
- Repatriot!