Образ родины в поэзии Ф. П. Савинова

ОБРАЗ РОДИНЫ В ПОЭЗИИ Ф.П. САВИНОВА:
МЕТОД ПРЕОДОЛЕНИЯ ДУХОВНОГО КРИЗИСА

THE IMAGE OF THE HOMELAND IN POETRY F.P. SAVINOVA:
METHOD OF OVERCOMING THE SPIRITUAL CRISIS

Аннотация: Русский поэт конца 19 века Феодосий Савинов, скорее всего, известен современному читателю по стихотворению «Родное», строки которого легли в основу известной песни «Вижу чудное приволье…». В статье впервые подробно анализируются и другие его произведения. Пользуясь методами филологического, сравнительно-сопоставительного и мифопоэтического анализа, мы выявляем своеобразие и типичность его художественного опыта, что помогает глубже понять особенности кризисных явлений эпохи, а также методы их преодоления.
Annotation: Feodosiy Savinov, the Russian poet of the late 19th century, most likely, is known to the modern reader from the poem «Native», the lines of which formed the basis of the famous song "I see a wonderful spree ...". For the first time, the article also analyzes in detail his other works. Using the methods of philological, comparative, comparative and mythopoetic analysis, we reveal the originality and typicality of his artistic experience, which helps to better understand the features of the crisis phenomena of the era, as well as methods for overcoming them.

Ключевые слова:  Художественный образ, поэзия, романтизм, символизм, национальная картина мира, типизация, народное творчество, песня, мотив, лирический герой.
Keywords: artistic image, poetry, romanticism, symbolism, national picture of the world, typification, folk art, song, motive, lyrical hero.

1900 год. Новые культурные веяния становятся все откровеннее и все настойчивее. Валерий Брюсов уже выпустил несколько сборников «Русские символисты», Александр Блок вот-вот приступит к стихам о Прекрасной Даме. Константин Бальмонт пишет свое знаменитое воздушно-невесомое стихотворение «Безглагольность». Кажется, сама атмосфера чуть не трещит от изобилия новых токов – оригинальных рифм, творческих экспериментов, сплетения самых причудливых сюжетов.
В это самое время – кричащего разнообразия, новизны, масок – поэт из Вологодской губернии, из уездного города Тотьмы, Феодосий Савинов выпускает свой второй и главный поэтический сборник. Пишет он так, словно и знать ничего не желает про новые литературные веяния и звучные приемы современников. Даже свой сборник называет подчеркнуто скромно и прозаично. – «Стихотворения». И, хотя издания с такими названием встречаются (можно вспомнить первый поэтический сборник Ивана Бунина, который тоже назывался «Стихотворения», 1891 г.), стойкое ощущение неброской деловитости сохраняется. Так, словно автор ничего не обещает заранее. Не дает подсказку, намека – что же именно, какого рода поэзию, читатель найдет под обложкой.
Современники не поняли и не приняли (а то и не заметили) труды Феодосия Петровича. Так, в отрицательной рецензии на «Стихотворения» отмечается общая унылость и депрессивность.
Мы же, для начала, просто приведем статистику.
Жизнь, смерть, любовь и война – пожалуй, главные темы поэзии. Так вот, слово «жизнь» встречается в небольшом сборнике Савинова – 101 раз, «любовь» – 97 раз, а «смерть» – всего 8, «битва» – 3 раза, «война» – ни разу. И это – всего лишь статистика.
Савинов ставит перед собой очень трудную, почти невыполнимую, задачу. Он принципиально не учитывал творческие открытия своего времени, их кричаще-красочные приемы, но обращался к популярным лирическим темам с набором типичных художественных средств. В этом случае приходится балансировать на грани пошлости, избитой образности – и вечно живого, настоящего начала – того бытийного одухотворения (назовем это так), что выше любых поэтических изобретений и виртуозной художественной игры.
Такое же балансирование находим в поэзии Георгия Иванова. Своеобразие книги «Розы» (1931 г.), например,  заключалось более всего… в отсутствии видимых «своеобразных» приемов. По определению самого поэта, пафос «Роз» – пафос «прекрасной банальности». Иванов совершает невозможное: «составив книгу почти из одних штампов, предельно изношенных поэтами всех времен и народов, иногда вызывающих в памяти «красивости» жесткого романса, он возвращает им прежний поэтический аромат» [5, с.394]. Слова, которые использует Иванов, самые что ни на есть расхожие, составляющие арсенал любого посредственного поэта. «Розы», «звезды», «соловьи», «весна», «вечная любовь», «счастье», «свет» и др. Не поражают оригинальностью или глубиной любимые эпитеты: «печальный», «прекрасный», «нежный», «небесный», «грустный», «холодный», «безнадежный и др. Поэтических откровений читатель здесь не найдет… И будет разочарован, если ожидал соприкоснуться с неведомыми горизонтами… Не открывает Иванов Америки, когда пишет: «И, конечно, жизнь прекрасна, и, конечно, смерть страшна…» [3, с. 279]. Однако музыка, тончайшая мелодия  приподнимает все эти образы над болотом «прекрасной банальности».
Если стихи Иванова спасает и преображает мелодия, то какой же выход найдет Савинов?
Музыкальность фразы для него далеко не на первом месте… Она, если и присутствует, то в более сглаженном виде, на уровне фразы, некоторой общей певучести, ритмической организованности строки, а не звукописи, мелодичного «водопада слов».
Во-первых, думается, Савинова выручает смелость. Нужно определенное мужество, чтобы писать стихи так, словно видишь мир впервые – искренне, от всей души, без игры и масок. Во-вторых, приверженность основам народного творчества и фольклорного сознания. Подобно народной песне, стихи Феодосия Петровича построены на широчайшем обобщении. Автор, который творит в таком направлении, абсолютно открыт и беззащитен.
Он словно выходит в мир, к равнодушным читателям один, с тонкой книжечкой стихов и открытым сердцем. Именно поэтому критика будет восприниматься особенно остро и болезненно. А самим литераторам будет непросто разобраться в характере стихов: никаких привычных зацепок, за которые можно похвалить.
Но этот тот случай, когда на кону – буквально все. Автор не оставил себе тайных комнат и отходных путей. И это чувствуется. В нем лишь спокойная убежденность и творческий максимализм.
И… именно так создаются стихи, которым суждено стать любимыми народными песнями. Их образы выражают тайное, сокровенное начало в душе. Именно такие стихи, – живут вечно… По страницам небольшого сборника «Стихотворения», рассыпаны «грезы» и «мечты», Они, словно сверкающий, многоцветный бисер перед… Конечно, перед толпой, которой чужды возвышенные идеалы.
Мечта и греза – для Савинова близкие, синонимичные понятия, имеющие исключительно положительное значение. Вот какие эпитеты он использует к слову «грезы»: светлые, счастливые, радужные, чудные, волшебные, безумные, золотые, яркие, честные и даже… святые. Сравним, эпитеты к «мечте»: светлая, заветная, восторженная, любимая, тревожная, былая.
Если конфликт поэта и толпы и – шире – конфликт двух противоположных миров, высоких устремлений и обыденности, созерцательной тишины и суеты, великодушия и корысти, произрастает из романтической эстетики начала XIX  века, то пристальное внимание к мечте – это уже фирменный знак символизма. Сами символисты в своих манифестах провозглашали, что, в отличие от реалистов, они из грубой действительности творят сладостную мечту и легенду.
Согласно словарю Даля, «мечтать» – это значит «играть воображением, предаваться игре мыслей, воображать, думать, представлять себе то, чего нет в настоящем; задумываться приятно, думать о несбыточном» [2, с. 324]. Тем самым, мечта противостоит настоящему, уводит от суровой реальности в нежно-розовую даль…
Мы улетели на крыльях мечты,
Чтоб исцелить наболевшие раны
И позабыть этот мир суеты. [8, с. 149]
Мечта побуждает действовать, а также дарит покой и счастье:
Мы свою мечту любимую
Возрастили, как могли,
Лишь ее одну, родимую,
Пуще жизни берегли…
Сохранилася желанная,
Сила мощная в груди,
Это – вера богоданная,
Вера в счастье впереди… [Там же, с. 59]
Такая мечта, несмотря на свою воздушность – вполне ограничена земными горизонтами, представлениями о земном счастье. В другом стихотворении Савинов пишет прямо: «…и тревожная / Встала о счастье мечта…» [Там же, с. 50]. Обращает на себя эпитет «тревожный». Тревожная мечта. Подобного сочетания в отечественной словесности не знали ни до ни после. Например, в словаре «Эпитетов русского литературного языка» К.С.Горбачевич и Е.П.Хабло (1979 г.) такого определения мечты не зафиксировано. Следовательно, Савинов не только первый употребил такое словосочетание, но и остался, возможно, единственным…
Тревожная мечта о счастье – это очень тонкое понятие с оттенком пророчества. Сама по себе мечта отрывает от реальности, уносит в безоблачную даль, а значит, тревожность ей, вроде бы, не свойственна. Сочетанием несочетаемого, оксюмороном, Савинов обозначил духовный кризис, едва намечающейся, но уже ощутимый. Явных признаков еще нет, однако уже что-то тревожит, не дает безоглядно отдаться мечте. Лирический герой Савинова ощущает неустойчивость, случайность грезы:
Гласившему: «живи без горя и волненья!..»
Я в грезе счастьем жил, не мучимый тоской,
Но снова день настал, и скрылось вдохновенье,
И скрылися мечты, дарившие покой… [Там же, с. 152]
Мечта своенравна. Сегодня она здесь, а завтра может скрыться – так же неожиданно, как появилась. Что же тогда наступает? Прозрение. Трезвение духа. Подобно тому, как поэзия Блока, вскормленная небом, бесплотная и чисто музыкальная, соприкоснувшись с реальностью, испытает «роковую пустоту» – грезы Савинова не скрасят суровую жизнь. Так он придет к новому пониманию: 
Наша жизнь – не мечта, не мираж, что влечет
И чарует в пустыне безлюдной,
Жизнь – есть подвиг; она всюду громко зовет
Нас к работе, тяжелой и трудной… [Там же, с. 138]
Такое видение несет глубокую скорбь, но одновременно и прозрение. Уж лучше признать ошибочность туманных исканий, чем всю жизнь воспевать иллюзию. В Библии к мечте и грезе отношение однозначное – сонные, лукавые, пустые.  Грезы тревожат, обманывают, «окрыляют глупых» – поэтому как точен был Савинов, употребив сочетание «тревожная мечта»! Оно находится в согласии с Библейскими словосочетаниями:
Пс. 72:20 ...так Ты, Господи, пробудив их, уничтожишь мечты их...
Иер. 14:14 ...и пустое, и мечты сердца своего...
Иер. 23:16 ...они обманывают вас, рассказывают мечты сердца своего,..
Прем. 18:17 ...Тогда вдруг сильно встревожили их мечты сновидений,..
Сир. 3:24 ...и лукавые мечты поколебали ум их…
Сир. 34:1 ...и сонные грезы окрыляют глупых…
                [1, https://bible.by/symphony/word/12/652/].
Самое страшное, что может сделать мечта – это отнять у человека его настоящую жизнь, подменив ее миром бесплодных фантазий. 
Мотив потерянной мечты и разбитой грезы станет в сборнике одним из центральных, также как и переживание тотального одиночества.  Процесс закономерный. Там, где есть греза, мечта – обязательно будет и одиночество.  Исаак Сирин писал: «...Мечтательность да не разлучает тебя с обществом, и парение мыслей да не уязвляет душу твою» [4, с. 18]. Причем, одиночество будет испытывать не только лирический герой Феодосия Савинова, но и многие поэты ХХ века. Это видно даже по названиям стихотворений: «Одиночество» (Брюсов, Блок, Бунин, Гумилев), «Трилистник одиночества» (Анненский), «Один» (Белый), «Одинокий лицедей» (Хлебников), «Одинокая» (Ходасевич), «Одиночество в любви» (Мережковский). Перед нами не просто распространенное явление, но своего рода болевой узел, концентрация «духа времени».
Одиночество – состояние души, испытывающей равнодушие толпы. Возможно, именно поэтому так и рвется лирический герой ее обличать. Тайно он все же ждет сочувствия, отзывчивости, сострадания… Герой Байрона тоже был одиноким. Но при этом – независимым, гордым, холодным. Здесь несколько иная ситуация и настроение. Почти никакого высокомерия – только боль и страшные признания, только слезы, мольбы и… надежда.
Лирический герой Савинова пройдет через страдания, через страшный опыт погружения в одиночество – прежде всего, социальное; общество не откликнется на нужды, ближний не улыбнется в ответ, а мечта – предаст. Со слезами на глазах он смотрит по сторонам. И вдруг восторг, удивительный, небывалый, захватит сердце. Словно сама Русская Земля поднимется навстречу поэту. Со всеми своими нивами, полями, хороводами. Чудное приволье окутает душу.
Так он покажет возможные пути выхода из духовного кризиса, но не прямолинейно, не дидактическим размышлением, а чудом самого стихотворения ,..
Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля…
В стихотворении «Родное» Савинов несколько подчеркивает небывалый размах пространства: «чудное приволье», «русское раздолье», «нескончаемый простор». Тем самым пространственная характеристика широты и приволья становится одной из главных для пониманий образа Родины.
Любому народу свойственны свои представления о родной земле. Например, З.А. Кучукова, автор книги «Онтологический метакод как ядро этнопоэтики: карачаево-балкарская ментальность в зеркале поэзии» модель мира, свойственную народам Кавказа выстраивает вокруг единой идеи «вертикали». Вертикальный ритм проявляется на разных уровнях. Бескрайнее раздолье, которое так вдохновляет Савинова, жителя гор, напротив, удручает и пугает. «Лейтмотивом многих поэтических текстов является неизбывное стремление героя найти в иноприродной среде какую-то вертикальную твердь, не гонимую ветром опору. Широкое хождение в народе имеет песня о старике-балкарце, который прижимает к груди и целует камень, найденный им в степи. Известна песня о девушке, обсаживающей двор кукурузой, чтобы «перебить» степную бесконечность» [6, с. 25].
Мы привели такой контрастный пример, чтобы подчеркнуть специфику русской модели мира. То самое «чудное приволье», которое воспевает Савинов – это не просто общечеловеческое наблюдение, но деталь, связанная с глубинными установками национального миросозерцания. Даже упомянутые в стихотворении горы-исполины не вверх тянутся, создавая вертикаль – как это было бы, например, в стихотворении кабардино-балкарского поэта, но простираются вширь, поскольку даны на одной линии с лесами и реками. 
Лирический герой постигает Родину всеми возможными способами: он слышит («Слышу песни жаворонка. / Слышу трели соловья…»), видит (чудное приволье, нивы, поля и т.д.), чувствует («трепет жизни»). Но самое главное, то, что Россию делает русской землей – это не бескрайние ландшафты, не пение птиц или пляска мужиков, но «русский Бог», которого поэт воспринимает чутким ухом:
Внемлю всюду чутким ухом,
Как прославлен русский Бог…
Это значит – русским духом
С головы я и до ног!.. [8, c. 45]
Эта финальная строфа оказалась снятой из песни, также как и другие строфы, расширяющие представление о родине, поскольку в них описываются не только внешние детали, но и черты народного характера.
«Русский Бог» в контексте стихотворения может звучать непривычно, вычурно. Разве у Бога есть национальность? Однако это тот самый случай, когда народность входит в поэтический сюжет не через поверхностные приемы и стилизацию, но на уровне мировосприятия. Подобно древнерусскому книжнику, Савинов мыслит слова русский и православный как синонимы.
Еще одно отличие от песенного варианта – это последовательность строф. Савинов начинал со строки:
Слышу песни жаворонка.
Слышу трели соловья…
И только затем он начинает видеть. Вслушивание в реальность словно приближает зримые картины. Думается, для песни перемена последовательности строф вполне оправдана. В основе логики автора лежит принцип поэтический: поэт, когда пишет, слушает мелодию, явление красочного, видимого образа – дело вторичное. Массовому  же читателю или слушателю, удобнее сначала дать конкретную представимую картину.
Тем временем лирический герой слышит «песни хоровода» и «звучный топот трепака»:
Слышу песни хоровода,
Звучный топот трепака…
Это – радости народа,
Это – пляска мужика! [Там же]
Эти строки отсылают нас к стихотворению Лермонтова «Родина»:
И в праздник, вечером росистым,
Смотреть до полночи готов
На пляску с топаньем и свистом
Под говор пьяных мужичков [7, с.460].
Далее Савинов пишет:
Коль гулять, так без оглядки,
Чтоб ходил весь белый свет…
Это – русские порядки,
Это дедовский завет! [8, c.45]
Здесь уже чувствуется максимализм А.К. Толстого:
Коль любить, так без рассудку,
Коль грозить, так не на шутку,
Коль ругнуть, так сгоряча,
Коль рубнуть, так уж сплеча!.. [9, с. 27]
Характерно, что именно эти строки, которые вбирают голоса других писателей, в песенный вариант не вошли. Произошла своеобразная кристаллизация смысла. Однако само по себе обращение к известным мотивам, не только допустимо в литературном творчестве, но нередко и расширяет смысловой диапазон, вновь актуализирует классическое наследие. В творческом диалоге, в сплетении самых главных мотивов, рождается полнокровный образ Родины. Пространство земное и небесное оказываются едиными, а праздничное настроение не противоречит переживаниям религиозного характера. Пляска, топот трепака и хоровод никак не мешают, не заглушают сокровенный трепет жизни и прославление русского Бога. Это есть – русская гармония. В отличии от античной гармонии, которая представляет единую красоту телесного и душевного начала, Савинов основу гармонии видит в широте и максимализме телесных, душевных и духовных проявлений. Приволье охватывает всевозможные уровни. Географический («нескончаемый простор»), поведенческий («Коль гулять, так без оглядки, /Чтоб ходил весь белый свет») и религиозный, духовный (…русским духом / С головы я и до ног!..)
Простор Родины отмечал еще Лермонтов: «…лесов безбрежных колыханье, / Разливы рек ее, подобные морям», но Савинов сделал этот принцип основным и довел до кульминации художественное развитие темы. 
Бесконечный простор охватывает всю Россию. При этом конкретной местности Савинов не упоминает. Все очень обобщенно: нивы, реки, леса, горы-исполины… Такими, предельно крупными штрихами, вырисовывается образ родной земли. Широчайшая типизация характерна для народного песенного творчества. Обобщая, Савинов создает универсальное описание России, которое подойдет для любого края – будь то север, юг или средняя полоса.
Увидеть. Воспринять. Полюбить. Таков завет нам оставил Феодосий Савинов. И дал ключи – поэтические образы из сборника «Стихотворения». Некоторые из них мы рассмотрели в этой статье. Как человеку своей эпохи, Савинову были свойственны некоторые духовные «болезни» времени, и все же он сумел прорвать пелену мечтательности и одиночества, сумел выйти на «чудное приволье» родной земли. В своей основе его творчество содержит Пушкинское начало и – шире – истоки классической традиции. Пушкин, А.К. Толстой, Тютчев, Фет – не только принимали этот мир, но признавали, что над ним «абсолютно царит нравственный закон». Они плакали и сострадали, проявляли милость к падшим, были уверены в своем творческом призвании, а также в особом пути всей Русской земли…

Список литературы
1. Библия в синодальном, современном и других переводах. Симфония, словари, собрание толкований и комментариев. Сайт: 
БИБЛИЯ онлайн – читать и изучать: https://bible.by/ , 27.12, 2019.
2. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. 2. М.: Русский язык, 1989. 780 с.
3. Иванов Г. В. Собрание сочинений: В 3 т. Т. 1. Стихотворения.
М.: Согласие, 1993. 657 с.
4.  Исаак Сирин Ниневийский, преп. Путь в жизнь вечную.
интернет-портал «Азбука веры».  41 с.
https://azbyka.ru/otechnik/Isaak_Sirin/put-v-zhizn-vechnuyu/ 27.12.2019.
5. История русской литературы XX века. Первая половина / Под ред. Егоровой Л.П. В 2 кн. Кн. 1, М.: Флинта, 2014. 450 с.
6. Кучукова З.А. Онтологический метакод как ядро этнопоэтики: карачаево-балкарская ментальность в зеркале поэзии. Нальчик: Издательство М. и В. Котляровых, 2005. 312 с.
7. Лермонтов М.Ю. Собрание сочинений в 4 т. Т.1. М.: Наука, 1979. 655 с.
8. Савинов Ф.П. Стихотворения. М.: Скоропечатня. А.А. Левенсонъ, 1900. 155 с.
9. Толстой А.К. Стихотворения. М.: Художественная литература, 1976. 158 с.

Опубликовано: Духовные смыслы национальной культуры России: ретроспекция, современность, перспективы. Сборник по материалам Международной научной конференции 27–28 ноября 2019 г. М.: Институт Наследия, 2020,  934 c. С. 96-106. (12 с./0,5).
DOI 10.34685/HI.2020.72.97.002. – ISBN 978-5-86443-328-7.