Мотив странствий в поэме Николая Туроверова Легион

             
Мотив странствий в поэме Николая Туроверова «Легион»

Аннотация: Художественные образы поэмы Николая Туроверова «Легион» сравниваются с военной лирикой других авторов, а также со стихами об Африке Николая Гумилева. Характеризуется тип странничества и пространственно-временные позиции поэмы: «земная жизнь – вечность», «Европа – Африка», «родной дом – чужбина». Тем самым выявляется своеобразие поэмы и лирического героя – русского казака, эмигранта, поэта и «испытанного бродяги».
Ключевые слова: художественный образ, мотив, поэзия, пространство, время, лирический герой, военная лирика


Anastasia Chernova
Candidate  of Sciences in  Philology, The head Lecturer, Perervinsky Seminary, Russia, Moscow, litsot@yandex.ru

The motive of wanderings in the poem of Nikolai Turoverov “Legion”

Abstract: The artistic images of Nikolai Turoverov’s poem “Legion” are compared with the military lyrics of other authors, as well as with verses about Africa by Nikolai Gumilyov. The type of pilgrimage and the spatio-temporal positions of the poem are characterized: “earthly life - eternity”, “Europe - Africa”, “native home - a foreign land”. The originality of the poem and the lyrical hero – the Russian Cossack, the emigrant, the poet, and the “experienced tramp” – are revealed thereby.
Keywords: artistic image, motive, poetry, space, time, lyrical hero, military lyrics

Мотив странствий или странничества проявляется почти во всех ключевых произведениях русской литературы. Несмотря на то, что интерпретация у разных авторов может варьироваться, общая аксиологическая направленность сохраняется. Странничество связано не с конкретной земной целью и точкой назначения, но с «вечным беспокойством русской души, стремящейся найти выход из мучительного жизненного пространства в благодатном направлении» [1, с. 8].Человек выходит один на дорогу, чтобы яснее услышать разговор звезд, тихо зреющий в «торжественных и чудных» небесах. Причем, это стремление можно отнести к разряду фундаментальных духовных особенностей, определяющих своеобразие русского характера.
Священник Сергей Сидоров в работе «О странниках земли Русской» называет странничество подвигом исключительно русским, «в котором Русь выявила свой лик» [2, с. 155]. И, размышляя далее, выделяет три типа странничества. Первый – это бегство от мира, выбор пантеистов, ищущих самости и новизны. «Этот путь знает множество перипетий. Конец его зрится в темных делах ночных и осенних дорог» [Там же]. Второй путь – богоискателей, интеллигентов, что мечутся «от келий монастырских к озеру Светлояру». «Их дороги неспокойны, они безнадежно длинны, и нет в конце их тихого пристанища, о котором так томятся вступившие на этот путь люди» [Там же].   Наконец, третий путь – путь светлого странничества – выбирают не ради исканий или ухода от мира, но ради Христа, конец земной дороги видится на небесах, в золотом сиянии инобытия.
Описание состояний, которые переживает странник, мы найдем в изобилии в стихах русских поэтов. Каждое литературное направление будет предлагать свои вариации пути. От милой тропы акмеистов «вдоль изгороди из цветов» [3, с. 275], в которой выпукло очерчен каждый мелкий камень, до взвихренной дороги футуристов, кипящей трамваями и автомобилями.
Революция 1917 года поколеблет все привычное и знакомое, устоявшееся в веках. Скажутся ли изменения общественного климата на литературе? Особенно, если обратиться к творчеству писателей-эмигрантов. Будет ли по-прежнему варьироваться выявленная типология пути, или же зародится иной тип странничества, соответствующий новому, ранее не ведомому, опыту? Ведь если раньше путник мог в любой момент вернуться к родному дому, соприкоснуться с теми местами, где прошло его детство, то теперь и дом, и Родина превратились в небесный остров, светлую мечту, слитую с воспоминаниями… Рассмотрим этот вопрос на примере поэмы «Легион» Николая Николаевича Туроверова – донского казака, офицера русской и белой армий, участника трех войн: Первой мировой, Гражданской и Второй мировой. Покинув революционную, захваченную большевиками Россию, Туроверов остановился во Франции.
В поэме «Легион» описываются события времен Второй мировой войны, военные действия в Африке. В произведении отражены лично пережитые впечатления. В 1939 году подъесаул Туроверов зачисляется добровольцем-офицером в 1-ый кавалерийский полк французского Иностранного легиона. Почти два года он сражается в Африке и возвращается во Францию лишь в конце 1942 года. В письме к поэту, донскому казаку Н.А. Келину, Николай Николаевич признавался: «...Вы спрашиваете о Легионе? Да, я был в нем добровольцем во время последней войны, – не усидел. И не жалею…» [4]. 
Поэма состоит из 20 главок разной ритмики и объема: от 28 строк до четверостишия. Сюжет льется свободно, словно дыхание, интонационное же разнообразие некоторых фрагментов можно сравнить с поэмой Блока «Двенадцать». Например, в 11-ой главе описывается лихорадка, болезненные видения заболевшего, и в конце, когда лирический герой приходит в себя, вырывается из плена иллюзий, ритмический рисунок резко меняется:
Но веселый ковшик не дается...
Снова парус надо мною рвется...
Строевое седло в головах.
Африканский песок на зубах [4]. 

Поэма музыкальна, мелодия ее льется то радостно, даже восторженно, то напряженно сжимается, очерчивая звуковые углы. Напевность и простота, отсутствие каких-либо вычурных деталей ради эффекта (хотя красота южной природы к этому располагает!)  присущи произведению с первой до последней строки; стремление же к образной конкретике и поэтической точности соответствует лучшим традициям Пушкина.
Открывается поэма эпиграфом из стихотворения французского поэта Артура Николета:
В рай идут сильные люди
По пустыне долгого мужества [4]. 

Так с самого начала задано художественное измерение поэмы: речь будет идти не только про войну, сражения и битвы, но про фундаментальные основы человеческого бытия. В эпиграфе звучит тема пути («идут сильные люди») и мотив поиска утраченного рая. При этом само слово «рай» в поэме ни разу не встречается, а слово «ад» употребляется лишь один раз.
И вот, в пустыне, как в аду,
Идем на возмущенных друзов [4]. 

Вновь наблюдается сопряжение крайнего состояния человеческого духа с мотивом пути. Действие развивается в двух планах: сражения идут на Африканской земле, наемники помогают подавить восстание местных племен, но одновременно борьба происходит и в духовном мире. Причем, как это следует из эпиграфа, райскую обитель нельзя достичь без преодоления трудностей. Подобные мысли соответствуют Евангельскому учению и размышлениям Святых Отцов. В 11-ой главе Евангелии от Матфея читаем: «От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его» [5, с. 56]. Или из наставлений прп. Макария Египетского: «Весьма многие из людей хотят сподобиться Царствия без трудов, без подвигов, без пролития пота; но сие невозможно» [6]. 
Напряженное действие, развивающееся в двух реальностях, земной и небесной, видимой и невидимой, характерно и для стихотворений Николая Гумилева, посвященных Африке. Например, в стихотворении «Африканская ночь» рисуется картина непроглядной ночи перед битвой. На одной стороне реки войско, в котором состоит лирический герой, на другой стороне – «неизвестное племя, / Зажигая костры, шумит». Еще неизвестно, кто победит, а кто погибнет. Однако земное сражение переходит в небесное, точнее – совершается одновременно с ним:
Если же завтра волны Уэби
В рев свой возьмут мой предсмертный вздох,
Мертвый, увижу, как в бледном небе
С огненным черный борется бог [3, с. 233]. 

Такая сопряженность миров свойственна не только стихам, описывающих сражения на экзотической земле, но и шире – военной лирике в целом. Аналогичный мотив звучит в стихах, посвященных Первой мировой войне.
Например, в другом стихотворении Гумилев пишет:
И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами воинов видны [3, с. 213]. 

Или в стихотворении Анны Ахматовой бойцов защищает Покров Богородицы:
Только нашей земли не разделит
На потеху себе супостат:
Богородица белый расстелет
Над скорбями великими плат [7, с. 99]. 

В стихотворении Георгия Иванова почти полностью повторяется ситуация «Африканской ночи», когда в сражение включаются и высшие силы:
И если устали, ослабли мы,
Не видим в ночи, –
Скрещаются с вражьими саблями
Бесплотных мечи [8].
 
Илья Эренбург также наблюдает в небе сечу ангелов:
Когда замолкает грохот орудий,
Жалобы близких, слова о победе,
Вижу я в опечаленном небе
Ангелов сечу… [9]. 

Сопряженность миров присутствует и в стихотворениях о Великой Отечественной войне. При этом прямое описание, упоминание ангелов и небесных воинств почти не встречается. Однако сохраняется главное: ощущение высшего духовного мира и того, что погибшие воины живы и находятся рядом. Они могут превратиться в белых журавлей (Расул Гамзатов «Журавли»), могут возвращаться вновь и вновь виде одинокого и страшного столба крутящейся пыли (Юрий Кузнецов «Шел отец невредим…») или же незримо присутствовать на встрече друзей-фронтовиков, как, например, в стихотворении Владимира Соколова «Девятое мая»:
У сигареты сиреневый пепел.
Жалко, что третий в тот день с нами не пил.
Он под Варшавой остался лежать.
С ним мы и выпили за благодать [10, с. 34].

Таким образом, действие, развивающееся в двух планах, земном и небесном – константная черта военной лирики. Присутствует она и в поэме Туроверова «Легион», обретая здесь более сложное, многоступенчатое содержание. Художественные особенности категории пространства и времени не исчерпываются здесь только лишь константой сопряженности земного и небесного. Ведь сам лирический герой не столько воин, сколько бродяга и поэт. Именно так он себя и называет:
Ты получишь подарок поэта,
Мой последний подарок тебе.

Или, в другом месте:
Смотри, испытанный бродяга,
Не затянулась ли игра?
Смотри, поэт, пока есть время,
Не жди бесславного конца…[4]. 

По всей видимости, он и в Африку отправился, чтобы вкусить новых впечатлений. Все по Гумилеву:
Весело думать: если мы одолеем, –
Многих уже одолели мы, –
Снова дорога желтым змеем
Будет вести с холмов на холмы [3, с. 233]. 

Мотив дороги, странствия будет здесь одним из основных. Лирический герой и Туроверова, и Гумилева любит жизнь и мир (о чем в стихах заявляется прямо и не один раз), поэтому первый тип странничества, который представляет суровый пантеист, отрекающийся от земного веселья, по всей видимости, не подходит.
Сравним два четверостишия. Николай Гумилев:
Есть Бог, есть мир; они живут вовек
А жизнь людей мгновенна и убога,
Но все в себя вмещает человек,
Который любит мир и верит в Бога [3, с. 216]. 

Николай Туроверов:
О, жизнь моя! О, жизнь земная!
Благодарю за все тебя,
Навеки все запоминая
И все возвышенно любя [4]. 

Герой Туроверова способен понять и принять убеждения другого человека, его инаковость: «И братом стал мне Абдуллах». С восторженной легкостью он  провозглашает: «Велик Господь! Велик Аллах!»  Это звучит не как отречение от своей веры, но скорее, как следствие «всемирной русской отзывчивости».
Остается третий тип странничества – светлого пути, который выбирают не ради исканий или ухода от мира, но ради Христа. Сидоров, напомним, замечает: «…конец земной дороги – видится на небесах, в золотом сиянии инобытия» [2, с. 155].   Эти слова совпадают с заключительными строчками «Легиона», где описывается окончание пути:
Пароход наш уходил на Запад,
Прямо в золотые небеса [4]. 

Золотой цвет символизирует небесное царство и бессмертие. Не случайно на иконах общий фон и сияние вокруг лика святого, чаще всего, золотой. Та же самая символика свойственна и фольклорным произведениям: например, в народной сказке «Курочка Ряба» дед с бабой бьют золотое яичко, или в сказке про Садко в Ильмен-озере плавает рыба с золотым пером. Таким образом, в поэме реализуется третий тип странничества. Лирический герой словно совершает восхождение из ада пустыни к райским селениям, которые недостижимы без упорной борьбы и мужества. В лаконичных поэтических образах реализуется сюжет «Божественной комедии» Данте, а общее звучание поэмы становится восходящим и мажорным.
Сам путь к райским селениям, как правило, неотделим от жизни воина и череды сражений. Это можно отнести не только к поэме «Легион», но и к творчеству Туроверова в целом. Вот как описывается смерть воинов, замерзших среди снегов, в стихотворении «Было их с урядником тринадцать…»:
Ветер стих. Повеяло покоем.
И, доверясь голубым снегам,
Весь разъезд добрался конным строем,
Без потери, к райским берегам [4]. 

Не случайна символика числа тринадцать (двенадцать апостолов и Христос). А гибель всего разъезда изображается как переход «без потери, к райским берегам». Вот высшая и конечная цель любого странствия! Однако в поэме «Легион» представление о странничестве как пути в золотой мир инобытия является лишь одной из возможных трактовок пространственно-временной парадигмы. Пожалуй, одной из главных, поскольку задается с самого начала, с эпиграфа, но не единственной.
Вторая позиция, которая также сохраняется на протяжении всей поэмы – это противопоставление Европы и Африки. Европа представляет знакомые сюжеты:
Над золою Золушка хлопочет,
Чахнет над богатствами Кащей... [4]. 

Европа – это плен:
Снова стану пленником Европы
В общечеловеческой судьбе…[4]. 

В Африке даже время протекает иначе, замедленно. Возможно, оно и вовсе отсутствует. Паша изучает Шанфара, и его не волнуют «европейские сроки».
Только строки, арабские строки
Тысячелетних стихов  [4]. 

«Покою столетних олив» не может угрожать война, а «небо и песок» уже много  веков «глядят беспечно на Пальмиру». 
Неизменяемость, покой – один из признаков инобытия. Лирический герой, подобно герою волшебной сказки, отправляется в далекий путь, в загадочное «тридесятое царство, тридевятое государство», чтобы, пройдя все трудности, обновленным человеком возродиться к новой жизни.
В отличие от Европы, дороги которой покрыты асфальтом, Африка дарует «неведомые тропы». Неведомость, непредсказуемость – очень важная составляющая пути Николая Туроверова. Такой же взгляд свойственен и Николаю Гумилеву, который четыре раза бывал в Африке. «Первобытный мир с девственной природой Гумилев находил в экзотических странах. Только там поэт-Адам мог обрести свой первозданный рай, и там путешественник Гумилев ощущал радость и полноту бытия… Поэт-акмеист уподоблялся первому человеку – Адаму»  [11, с. 5]. 
Африка – и страшна, и прекрасна, и таинственна; в ней высшая красота сочетается с томительным ужасом знойной пустыни. Все краски приглушенно мерцают, и словно размыты: «в лиловатом дыму бивуака», «в розоватом мареве пустыни», «в дымно-розовых песках». Много раз лирический герой «Легиона» переживает близость смерти, но, оживая, вновь и вновь будет восхищаться и радоваться тому, что видит вокруг. Главы 15-ая и 17-ая звучат как кульминация.
… И опять восторгом жгучим
Преисполнилась душа.
Где мой дом? И где мне лучше?
Жизнь повсюду хороша!
И, качаясь на верблюде,
Пел я в жаркой полумгле
О великом Божьем чуде —
О любви ко всей земле [4]. 

В приведенном отрывке поставлен и разрешен один из основных вопросов поэмы, вопрос, формирующий третий пласт пространственно-временной парадигмы: родной дом – и чужбина. Образ лирического героя усложняется: перед нами не просто поэт и бродяга, но эмигрант, навсегда утративший родину. Третий сюжет также дается с самого начала:
Ты ж, в вещах моих скомканных роясь,
Сохрани, как несбывшийся сон,
Мой кавказский серебряный пояс
И в боях потемневший погон…[4]. 

Автор не будет «потрясать» перед изумленным читателем приметами казачьего быта, утраченного навсегда. «Серебряный пояс» и «в боях потемневший погон» так и останутся почти единственными деталями, связанными с прошлым, но именно они настроят общий тон поэмы, ее эмоциональный регистр…  Тема утраченного родного дома прозвучит трагично и вместе с тем целомудренно, без подчеркнутой сентиментальности и жалости к самому себе. Лишь однажды вырвется, прозвучит фраза, похожая на вздох: «И никто нас уже не жалеет, / И родная страна далека», – такое чувство наполнит душу лирического героя во время виртуозной игры гармониста. В 14-ой главе, посвященной князю Н.Н. Оболенскому, душевный накал, достигает, кажется, своего предела:
Нам все равно, в какой стране
Сметать народное  восстанье,
И нет в других, как нет во мне
Ни жалости, ни состраданья [4]. 

Но не спешим делать выводы о порочной бесчувственности лирического героя. Такое признание сродни образам стихотворения Марины Цветаевой «Тоска по Родине».
Тоска по родине! Давно
Разоблаченная морока!
Мне совершенно все равно —
Где совершенно одинокой
Быть…[12, с. 323]. 
 
Проговаривая свое отчаяние, автор ищет выход из случившейся духовной катастрофы. Мы читаем слова о равнодушии, но за ними чувствуем боль, пульс иной мысли. С такого «затекста» и начинается любая настоящая литература… Не все можно выразить словами. Суггестивный фон, который не передается «кирпичиками» слов, но скрепляет замысел воедино, придает произведению бесконечность и глубину. Просвет в стихотворении Марины Цветаевой наступит в самой последней строке, через образ куста рябины; Туроверов же найдет выход, взглянув на ситуацию шире, вплетая свою личную судьбу в общемировую историческую канву:
Наш Иностранный легион –
Наследник римских легионов [4]. 

Кульминационное звучание 15-ой и 17-ой глав, объединенных мотивом восхищения, радости и «любви ко всей земле» обусловлено целым рядом образов и поэтических сюжетов.
В черной Африке видел я мост
Из громадных, дрожащих, розовых,
Никогда здесь не виданных звезд [4]. 

К такому видению и откровению герой пришел не сразу, и путь его был нелегким. Все слова про счастье и веселие (а их будет в поэме немало) выстраданы. Вечерняя звезда «счастливо сияет», несмотря на то, что «на свете не было людей / Меня бездомней и бедней». Эпитет же «веселый» – один из самых любимых и часто встречаемых у Туроверова. «Веселый арабский фурзит», «веселый ковшик», «как ручей, веселый голосок» в поэме «Легион» и… более шестидесяти случаев в сборнике «Горечь задонской полыни». Приведем лишь некоторые, характерные случаи словоупотребления. Весь мир вокруг весел: «веселый закат», «веселой радуги стезя», «веселый скворец», «веселое лето», «веселый дождь», «веселая свобода», зари «веселые шелка», веселые раскаты саней. Веселы родные люди: «и слезы, сдержанные слезы / всегда веселого отца»; веселость может быть парадоксальной: веселая тоска и «день веселых похорон». И, наконец, знаменитая фраза: «Франция, страна моей свободы / – Мачеха веселая моя».
Веселье – это и заповедь, которая дается поэту-пророку: «в скитаньях весел будь и волен», и искреннее чувство жизни: «О, Боже мой, милый, как весело жить!». Семантические нюансы употребления этого эпитета в творчестве Туроверова может стать темой отдельного исследования. Мы же пока заметим, что корни такой веселости – в христианском мировоззрении. Почему похороны названы веселыми? Да потому что смерти нет! Христос Воскрес!
И казаки-покойники, в усах,
Воссядут на открывшейся лужайке,
А будут птицы райские в кустах,
Зверье ручное и ручные зайки [4], –   

так завершается это стихотворение про похороны.  Общий настрой и направление веселости выражают слова Пасхального канона: «Безме;рное Твое; благоутро;бие, а;довыми у;зами содержи;мии зря;ще, к све;ту идя;ху Христе;, весе;лыми нога;ми, Па;сху хва;ляще ве;чную» [13, с. 12]. 
Образ пути («к свету идяху») оказывается исполненным веселия. От пленения ада – к Пасхе вечной. Именно такой, третий, тип странничества и представлен в поэме Туроверова «Легион». Исторические события и катастрофы ХХ века не поколебали и не разрушили возможность такого выбора. Кроме первого, общего-типологического образа пути, существует еще два направления движения «поэта» и «испытанного бродяги». Между общечеловеческой Европой и неведомой Африкой, между домом, утраченным кровом, и чужбиной, которая также может стать домом… Главное – не утратить чувство Божественного начала мироздания. И тогда жизнь будет «повсюду хороша». В сплетении трех этих поэтических мотивов и рождается неповторимый колорит поэмы «Легион», ее терпкое и одновременно радостное звучание.

Список использованной литературы

1. Лишова Н.И. Мотив странствий в художественном дискурсе                М.М. Пришвина: автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук: 10.01.01. Елец, 2012. 16 с.
2. Записки священника Сергия Сидорова, с приложением жизнеописания, составленного его дочерью В.С. Бобринской. 2-е изд., испр. и доп. М.: Изд-во Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2019. 494 с.
3. Гумилев Н.С. Стихотворения и поэмы. М.: Советский писатель, 1988. 632 с.
4. Туроверов Н.Н. Горечь задонской полыни... Поэзия, проза и публицистика. Ростов-на-Дону: «Ростиздат», 2006. 416 с.
URL: https://royallib.com/book/turoverov_nikolay/stihi.html
5. Святое Евангелие. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2007. 592 с.
6. Макарий Египетский, прп. Сочинения. // Электронная Библиотека. С. 10. URL: https://www.litmir.me/br/?b=315156&p=10
7. Ахматова А.А. Полное собрание поэзии и прозы в одном томе / сост.             Н. Василькова. М.: Альфа-книга, 2009. 1007 с.
8. Иванов Г.В. Стихотворения. (Полное собрание стихотворений). URL: 9. Эренбург И.Г. Стихотворения и поэмы. Новая библиотека поэта. Санкт-Петербург: Академический проект, 2000.
URL: 10. Соколов В.Н. Позднее утро. Книга стихов. М.: Современник, 1977. 240 с.
11. Полиевская А.С. Экзотический топос в творчестве Н.С. Гумилева: автореф. дис. на соиск. учен. степ. канд. филол. наук: 10.01.01. М., 2006. 16 с.
12. Цветаева М.И. Стихотворения и поэмы. М.: Советский писатель, 1979.       576 с.
13. Христос воскресе! Пасхальный молитвослов. М.: Храм Вознесения Господня («Малое Вознесение»), «Свеча», 2003. 32 с.

Опубликовано:
Эмиграция как текст культуры: историческое наследие и современность: сборник научных статей. Будапешт:  Изд-во Selmeczi Bt.;  Киров:  ООО «Издательство «Радуга-Пресс», 2020. 455 с.  С.343-354. (15 с. /0,6).
ISBN 978-5-6044635-2-9