Гав-гав!

     Электричка  постепенно останавливается, и глаза уже видят бегущий  вдоль неё табун собачек.  Рыженькие, чёрненькие милаши разных возрастов. Человек  семь-десять собак! Лица у всех — радостные-радостные! Ждали.     Каждый раз так встречают. Покормить, погладить, заглянуть в чёрные глаза — вот  что усиливает счастье, такое пёстрое, разлитое повсюду.

     Вон та чёрная, менее суетливая собака однажды какой-то бабушке посочувствовала, когда она, споткнувшись, упала на рельсах. Бабушка сама рассказывала: «Подходит, носом ткнулась в руку с вопросом в глазах:  дойдёшь сама?  Как человек прямо». 

     А вон «мальтиска-калапус»! Рыженький,  лапы крупные, в белых носочках, задорный, как все малыши прекрасные…

      Назад пришли  —  они опять бегут. Какая-то женщина гладит одну из рыженьких собачек, та  смотрит ей в глаза преданно в квадрате, а на других собачек глухо рычит, чтоб не претендовали на её хозяйку. «Ей три года назад тут лапку зажало в стрелке, с тех пор хромает»,  —  говорит женщина, гладя всех собак одновременно, каждую кормит.

     Кто сказал, что можно бесконечно смотреть на горящий огонь, бегущую воду и на то, как работает другой человек? Быть может, быть может! Но беконечнее  бесконечного можно смотреть на доброту в  действии!  Вот какая-то электричка остановилась, и полная рука кондуктора очень-очень  спешно мечет большие куски сала из окна. (Старается откинуть подальше от железнодорожного пути, и когда один шмат падает прямо под окном, обладательница рук сокрушённо охает.)  Сама разговаривает попутно с железнодорожником, видно,  её знакомым, который на перроне ждёт свой поезд. Руки действуют вроде отдельно от кондуктора, по своей воле, потому что никак это действие вовсе не комментируется их обладательницей.

     Какие-то  полминуты,  и электричка уезжает. Собаки бросаются подбирать куски,  и те быстро исчезают в пастях. О, Господи, благослови всех этих добрых людей.  Глядя  на них,  отдыхаешь  душой.