Рыжик. Глава пятьдесят третья. Заключительная

                ***
Прошло три года. Осенней порой, когда природа, расплескав яркие красно – жёлтые краски, наполняя душу приятно-щемящей  прощальной таской, ласкает человека последним солнечным теплом, от Орловского конного двора в сторону леса, опираясь на палку, медленно переставляя ноги, двигался старик. Большая узловатая кисть руки, крепко сжимающая палку, напоминала о его былой мощи и силе. Однако время и болезни отняли эти достоинства старика, оставив ему исхудавшую согбенную фигуру с низко опущенными костлявыми плечами, длинные седые лохмы на трясущейся голове, и такую же бороду, разметавшуюся метёлкой, по груди до самого пояса. Старик часто останавливался, всматриваясь в, медленно приближающуюся, опушку леса, шумно втягивал носом чистый воздух и, убедившись в правильности выбранного маршрута, двигался дальше.
Вот он вошёл в лесочек, пробежав глазами по деревьям, сделал ещё несколько шагов и остановился у, росших на краю ложбины, трёх мощных берёз. Взгляд его отыскал рябиновый куст, выросший уже в два человеческих роста, и еле заметный холмик, покрытый пожухшей травой и желто – красными, начавшими опадать листьями. Постояв немного и отдышавшись, он опустился перед холмиком на колени:
- Ну, вот и я, Аким. Прости Рыжик, не приходил я к тебе, не мог, болел. Ноги отказались носить меня. Если бы не наш друг Николай Бажков, я бы и сегодня к тебе не пришёл. Он теперь в области большой человек, приехал в прошлом годе на машине и забрал меня в областную больницу. Я не хотел, не к чему уже, жисть прожита. Но он почти насильно усадил меня в машину, будто я родственник какой. Привёз и врачам наказал, чтоб меня лечили, как начальника какого-то. И сам часто приходил ко мне. Нет для меня теперь человека роднее его. Вот вроде ходить начал. Хотя, что толку, серчишко некудышнее, колотится как заячий хвост, задыхаюсь – воздуху не хватает.
Аким глубоко вздохнул, наклонился вперёд и погладил дрожащей рукой могильный холмик.
- О тебе он тоже спрашивал, горевал сильно, что тебя не стало. Мы тебя часто вместе вспоминали. Жисть нас связала и развела…
Старик смахнул набежавшую слезу широкой ладонью, и что-то вспомнив, продолжал:
- Да, Михаил Алексеевич, бригадир бывший, вернулся в деревню. На пенсию вышел, но дома сидеть не стал. Конюхом вместо нас с Срёгой работает, всю жисть коней любил.  А Серёга-то, помер в прошлом годе, на старости лет решил с пьянкой завязать, и видно, зря, серце привыкло самогон по жилам гонять, а тут раз и нет этой гадости, оно и остановилось.
Он не умело перекрестился, посмотрел вокруг, взгляд его упёрся в разросшуюся рябину:
- Рябинка-то как вытянулась. Сколь лет-то прошло с ентова дня, как мы с Серёгой и Зорькой её посадили? – подумал немного и, вдруг перескочил на другое. – Да Зорьку то нашу недавно свезли. Куда? Сам знаешь куда, занемогла, болезная, вот её и таво…  А Битюка и Каштана ещё в прошлом годе отправили туда же. Счас на конном дворе лошадёнки так себе, дрянненькие. Никому они не нужны. Всё трактора да машины, весь белый свет закоптили.
Он снова глубоко вздохнул, помолчал немного, взялся рукой за тощую грудь, словно пытаясь утихомирить, вновь разыгравшееся, сердце:
- Ну, кажется, ничего не забыл…
- А Соловуха как же? – послышалось ему, Аким, медленно поворачивая голову, огляделся вокруг: «Кто же это спросил? Неужели Рыжик!»
- Соловуха… - тихо начал он.
И вдруг ему показалось, что вокруг разыгралась метель, на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Аким испуганно широко раскрыл глаза, и в это время из снежной пурги показалась конская голова.
- Соловуха, - обрадовался он, - Соло… - замолкнув на полуслове, Аким медленно завалился навзничь, глядя широко открытыми очами в осеннее небо.
Вскоре облетающие с деревьев, в последнем танце, жёлто-красные листья плотно прикрыли эти глаза.
                ***
Хоронили Акима всей деревней.
Как оказалось, он был неправ, когда думал, что не любит людей, а они платят ему тем же. Он сам того не подозревая, всего лишь добросовестно исполняя свою работу, любовь эту передавал людям через лошадей, которые благодаря его стараниям, всегда были сыты и ухожены. А эти лошади исправно помогали односельчанам выполнять возложенные на них обязанности и содержать своё личное подворье, не давая умереть голодной смертью, и хоть как то прикрыть свою наготу.
На прибитой к кресту дощечке, местный художник Мишка Котов вывел красивыми крупными буквами:
ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ АКИМ ФРОЛЫЧ БЫЧКОВ – ХОРОШИЙ ЧЕЛОВЕК.
Какой-то сельский шутник, позже, подписал ниже карандашом:
                Приёмный сын Соловухи. 

1950 – 1970 г.г.