Шкатулка памяти с упущенными возможностями

Глава 1.

Ночью Она опять проснулась от своего крика.
Обычно это продолжалось мучительно долго. Сон быстро не выпускал Её из своих крепких и душных объятий. Причина крика, стона или плача всегда была, но не всегда после осознавалась. В этот раз Она вроде проснулась, но никак не получалось овладеть своим телом. Периодически глухой стон слегка ослаблял тяжесть и напряжение в груди. Постепенно возвращалась чувствительность. Прекратить стонать или не кричать сразу после пробуждения не было никакой возможности. Хотя Она уже четко осознавала, что не спит.


Проснулась и обнаружила себя в  девичьей кровати под приятно пахнувшим свежестью и хрустящим от крахмала белоснежным пододеяльником.  За окном шумел ливень. Очень сильный. Она вдруг испугалась, что на кухне сейчас скорее всего надета на дверь сетка от комаров и конечно же дождь все заливает. Нужно встать. Встать и перестать наконец кричать. Все хорошо. Она проснулась. Нужно встать, побежать скорее на кухню и закрыть дверь. Она настойчиво заставляла себя пошевелить хотя бы пальцем и скинуть это оцепенение.


Но встать никак не получалось. И этот шум дождя просто с ума сводил. Ливень со всей дури лупил по деревьям, по окну, по крыше. Господи, неужели никто не слышит? Глухой грудной крик вытянул Её наконец окончательно из остатков тягучего, как трясина сна.


Она даже сразу не поняла почему такая тишина. Никакого шума, никакого ливня. Темно и тихо. И наконец стало ясно, что и ливень и крахмальная постель, и комната, и то, что за окном, остались в далёком-далёком прошлом, и что всё это было всего лишь продолжением сна. Досада на это состояние беспомощности не покидала.


Глаза тем временем выхватили из темноты привычные красные цифры. Ну конечно, 02.52. Кто бы сомневался. Её сакральная и мистическая цифра. Преследует или хранит Её всюду? А сон конечно же пропал. Смыло ливнем. Стало ясно, что теперь уже не заснуть до утра.
Она немного посопротивлялась, пытаясь отключиться и заснуть, но бесполезно.


Делать нечего. На такой случай у Неё были припасены коробочки и мешочки. Она их называла шкатулками памяти. Они были разные. И могли меняться от настроения. Но это было неважно. Важно, что в шкатулках, которые она представляла, хранились вымышленные камешки прошлых событий. Тоже разные. Камни, как и события, были простые, были драгоценные, были полудрагоценные.
Поначалу она всегда доставала любимую шкатулку— розовый шёлковый мешочек. В нем лежал один приятно прохладный и гладкий изумруд, который помещался в ладони. Она его обожала. Это воспоминание было дорого и приятно.


Светлый изумруд  был свидетелем того, как к Ней, к пятнадцатилетней восьмикласснице, на уроке физики подошёл пожилой уже учитель, любимый и уважаемый всеми без исключения, нагнулся и негромко, на ушко, с улыбкой прошептал, что Она так похожа на героиню поэмы Байрона "Чайльд Гарольд", что Она такая же нежная и красивая, как белокурая Ианта. 


Много лет назад Она вызубрила это вступление к поэме и всегда с удовольствием повторяла эти сорок пять строк, когда Ей не спалось. Тот случай, когда учитель сравнил Её с Иантой, сделал то, что казалось невозможным. Тогда, в первый раз Она посмотрела на себя со стороны другими глазами. И Ей пришлось хоть слегка себе понравиться. Это было началом принятия себя.


Спасибо, Учитель. Память о нём самая светлая и одна из драгоценных. Она хранилась в прекрасном изумруде.
"Ни в землях, где бродил я пилигримом,
 Где несравненны чары красоты…
 …Нет образа, прекраснее чем ты…"
И вот уже сорок пять завораживающих строк прошли третий круг. Но сон не приходил.


Глава 2.

Делать нечего. Мысли все равно блуждали в пределах той, самой мучительно любимой коробочки. Эта шкатулка называлась у Неё Шкатулкой Упущенных Возможностей.
Там было семь или девять камешков. Количество тоже зависело от настроения. Если хотелось причинить себе боль, то все девять. А если хотелось тихой радости, то хватало семи.


Там, прижавшись друг к дружке неровными боками и неслышно шурша, лежали жемчужины. Крупные, не круглые, а речные, овальные, причудливо разной формы, гладкие и приятные на ощупь. И цвет у них был  разный, мерцающий. От белоснежных и золотистых, до серебристых и зеркально-угольных перламутриков. 
Так приятно прощупывать их впадинки и выпуклости. Так приятно и так горько вспоминать то, что эти перламутрики скрывали в себе.


Она достала один, он был одним из любимых. И тотчас в его волшебной сердцевине и в Её памяти, как на экране 3D, пошло кино.


Поздний вечер. Друзья провожают друг друга после празднования дня рождения одноклассницы. Это второй год после окончания школы. Все как-то определились. Кто уже учится, кто ещё раз собирается поступать и готовится, а кто-то уже и работает.  Весело, все восторженно болтают, шумят, радуются отлично прошедшему вечеру. И никому не хочется расставаться.


Он идёт рядом с Ней. На Ней  красивое трикотажное платье темно-рыжеватого цвета, который сейчас называют джинджер-браун. И модная в то время стрижка "гаврош".

— А ты знаешь, как называется твоя стрижка?– Он слегка придерживает её за локоть.

— Она смеётся, – конечно знаю – "гаврош".

— Тебе очень идет.

— Правда? Спасибо.

— Слушай, Он тепло называет Её по имени и слегка сжимает локоть,
— а давай сейчас пойдём ко мне, ненадолго. Посидим, попьём чай. Мама дома. У нас вкусное клубничное варенье. Послушаем Высоцкого. У меня отличные записи. У Неё ухает сердце, пульс бешено тарахтит в ушах серебристыми молоточками, но Она улыбается, как ни в чем не бывало. И до сих пор жалеет о своём благоразумии.

— Да, было бы здорово. Но уже так поздно. Папа не разрешил позже десяти.

— Жаль, грустно говорит Он.
И вот возможность, о которой Она так мечтала тогда, унеслась в бесконечность.


Спать так и не хотелось. Ну ещё один камешек.
И спать, строго сказала Она себе. Следующий камешек всегда вызывал это лихорадочное волнение, которое с ней случилось тогда. Неровная, пятнами, будто бы аллергическая краснота тогда не сходила с лица и с шеи очень долго.


Она было дома, собиралась на день рождения к однокласснику. В тот год они всё ещё ходили друг к другу на дни рождения. Одевалась, прихорашивалась, небольшой макияж, который тогда уже был позволен родителями. Скоро нужно было выходить. Договорились с подругой идти вместе.


Стук в дверь. Открыла, ничего подобного не предвидя. И снова сердце ухнуло куда-то в бесконечность, да так, что потеряла дар речи. В двери стоял Он в серой курсантской шинели с букетом нарциссов в руках. Она стояла, и как идиотка таращила глаза и молчала.

— Привет! Можно?

— Да, да, конечно. Заходи.

Он зашёл.
— Я слышал, что у тебя день рождения. Поздравляю. Он протянул ей ароматный букетик.

— Ой, спасибо. Как приятно. Но день рождения не у меня. День рождения у В. Слушай, а давай пойдём вместе. Мы сейчас с О. встречаемся. Но проходи же, раздевайся.

Он разулся, снял шинель, в которой выглядел совсем взрослым и очень красивым. Военная форма ему определённо шла к лицу.

— Как у вас уютно.

— Да, тебе нравится? На мой взгляд, обычно. Спасибо.
— Может чаю? И, пожалуйста, пойдём с нами к В.

— Нет, спасибо, я не могу, у меня мало времени. Нужно ехать. Он не просидел и пяти минут. Поднялся, оделся, попрощался и ушёл. Больше Она с Ним не разговаривала. Никогда. И эта возможность унеслась куда-то в бесконечность. Она до сих пор не понимает, что Ей нужно было сделать, чтобы возможность не испарилась. И вообще непонятно, зависела ли Её жизнь от Её воли тогда.


Были однако в той шкатулке ещё камешки.
Жемчужинки очень светлые, с налётом счастья до, при взгляде на которые, кружилась голова от счастья, и пара темных жемчужинок после. Эти тёмные, которые Она определила, как зеркально-угольные, отражали её односторонние встречи с ним. Когда Он Её не видел, а Она Его видела.


В одной из этих чёрных жемчужин застыл Её взгляд из такси, в котором она возвращалась домой. Дорогу преградила похоронная процессия. Он шёл под руку со своей мамой за гробом. Потом Она узнала, что Он хоронил отца. До сих пор Она не понимает почему, и не может простить себе, что не вышла из такси тогда и не подошла поддержать Его.


Есть в этой шкатулке ещё один светлый, золотистый перламутрик. Это из серии непонятной мистики. Прошло много-много, ну очень много лет. И Она оказалась снова в городе детства и юности. Она точно не стремилась, но каким-то удивительным образом, жизнь всё-же привела Её в комнату, куда Он приглашал на чай с клубничным вареньем под Высоцкого.


Там, по-видимому, всё оставалось прежним. Удивительно уютный домик с палисадником, чистенькая, мило заставленная комната, наверняка тот же магнитофон, приветливая, постаревшая мама. Был даже чай с тортом.
Но вместо Него, на стене фотография Его, Его жены и Его сына. Они улыбались Ей с фотографии. Счастливая семья.


Светало. Комната постепенно наполнялась светом.
Рассвет, как всегда, осветил стену напротив и фотографию Её детей, Её семьи. Все счастливо и весело улыбались ей. Она потянулась, и стала проваливаться в сладкое забытьё.