Парад победы

   Мат доносился в открытую по случаю теплого вечера форточку легко и свободно, как будто это был первый, а не четвертый этаж кирпичной пятиэтажки.
- Что это? – спросил Валька у матери, склонившейся у мойки над грязной посудой.
- У Буковских! Генка воюет!- мать и сама прислушивалась к доносящимся звукам.
- И чего ему не хватает! Родители обеспеченные, все в него вкладывают! Старший сын у них самостоятельный, летчик, не смотри что неродной, а младший, хоть и родной – хулиган какой то вырос! А все оттого, что все – ему, все – ему!!
Мать разразилась гневной речью в адрес не благодарных детей, не уважающих собственных родителей. Как то незаметно ее гнев обрушился на головы мужиков. По ее словам выходило, что все мужики целыми днями тунеядствуют, громыхают костяшками домино да пьют водку, прячась от тягот жизни за их бабской спиной.
- Твой то, Валька,  отец – где, алкаш чертов! Тоже где-нибудь пьянствует!
- Валяется, поди, в канаве, ни живой , ни мертвый! Или в кочегарке какой! Клавка то его бросила!-уверенно влезла в монолог матери соседка по коммунальной квартире.
  Она имела три класса образования, торговала на улице разливным пивом и считала себя гораздо умнее прочих «образованных».
  Самое обидное, что эта «пивная жаба» говорила горькую правду. Валька это знал. Отец бросил их с матерью несколько лет назад и ушел к другой женщине. Но там у него что то не сложилось –он начал уже по черному пить, и, оказавшись без угла, часто обретал случайное пристанище в подвалах и строительных подсобках, а летом и вовсе на улице.

   Заходил он к ним с матерью редко – когда голод становился сильнее гордости. Заросший многодневной щетиной, измученный многодневным недоеданием и недосыпом, он казался не по возрасту постаревшим.

  Когда то у отца были золотые руки, отзывчивое сердце и певучая гармонь. Валька очень гордился своим отцом, особенно в дни дворовых  праздников, когда тот брал в руки гармонь и своим пением собирал возле себя весь дворовый люд.
  Потом гармонь куда то пропала, и руки затряслись. Соседи по дому отвернулись от отца, а многие не упускали случая сообщить Вальке, что видели его отца, валяющимся где то под забором в бессознательном состоянии, старательно наблюдая, как мутнеют от боли Валькина глаза.
  Еще Валька заметил, что многие взрослые, видя эту боль, старались сделать еще больнее и научился защищаться, сохраняя внешнее равнодушие, когда душа корежилась от боли, чем сильно разочаровывал своих «доброжелателей».
Отца Валька очень любил.
- Повестка вот твоему отцу! Из военкомата! В который раз уже! Сказано – прибыть, да где ж его сыщешь – на провокацию соседки мать не поддалась, пропустив ее мимо ушей.
-Сходи к тетке Оле, отдай ей повестку. Она скорее его найдет.
  Тетка была родной сестрой отца и жила в соседнем подъезде. К тому же Вальке и самому не терпелось поскорее вырваться на улицу, так что просьбу матери Валька кинулся исполнять немедленно и с удовольствием выскочил на улицу.   
…

  Вальке уже не раз приходилось видеть как сражаются между собой соседи  Буковские – отец и сын. Отец, старенький такой дядька в смешных полосатых штанах – пижаме, какой Валька больше ни у кого не видел, противостоял нападкам своего взрослого сына Генки. Мать металась меж ними, пытаясь то ли разнять их, то ли защитить кого то.

  От Генки исходило постоянное ощущение опасности, даже когда он был трезв, а уж пьяному ему и вовсе лучше было не попадаться на глаза.
Коротко стриженный, с особыми повадками и манерой разговора он мало походил на нормального человека. И Вальке всегда было жалко видеть, как глумился над своими старенькими родителями этот взбесившийся пес.
Поговаривали , что был этот Генка был наркоман, хоть Валька и не понимал, что это значит.
   
  Сгорая от стыда перед соседями, старый Буковский пытался удержать сына за руки и уговаривал его уйти домой, но тот не позволял себя увести раньше, чем успевал прилюдно навешать тумаков отцу и разнимающей их матери.
  Взрослые свидетели вели себя пассивно, так как вмешиваться в семейные дела было вроде бы неудобно. Да и не безопасно – увезенный нарядом милиции Генка на утро почему то обязательно оказывался дома и принимался отыскивать своих «примирителей»


   Но в этот раз произошло что то такое, чего Валька увидеть не успел – Генку, продолжавшего поливать матом и угрозами родителей и соседей, уже держали крепкие руки двух мужиков. Разорванная рубаха и свежая ссадина на лице свидетельствовали, что достал таки кого то из соседей Генка своими выходками и кто то все таки не вытерпел и приложился разок к его морде – из разбитой губы текла кровь.
  Побагровевший от перенесенных унижений и борьбы старый Буковский извинялся перед соседями за причиненное беспокойство. Соседские женщины успокаивали плачущую Генкину мать, а тетя Фая из четырнадцатой квартиры отпаивала ее какими то лекарствами.


   Назавтра было 9 МАЯ! Для Вальки это был один из любимых праздников – в один день столько интересного! Один Парад Победы по телеку чего стоил- танки, ракеты, техника всякая…
  Особенно Валька любил смотреть, как проходят по Красной площади торжественным маршем мотострелки, моряки и, конечно, десантники. Для себя Валька твердо решил стать десантником, когда вырастет, конечно.
  К этому дню все в дому готовились особенно – мыли, скребли, запасались бутылочкой, чтоб было чем помянуть не вернувшихся с той страшной но такой  далекой для Вальки войны и пекли пироги. Из – за двери почти каждой квартиры с самого раннего утра доносился аромат свежих пирогов-женщин готовились к этому празднику всю ночь.
  Ухватив со стола еще неостывший пирог, Валька выскочил во двор, и замер, не желая верить своим глазам – на длинной скамейке у подъезда, где обычно сидели бабки, приглядывающие за своими внуками, сегодня сидели почти одни мужики. И почти все они были в военной форме, какую Валька видел много раз в своих любимых фильмах о войне.


   Валька смотрел на них – таких знакомых и абсолютно не узнаваемых в военной форме и при наградах.
  Это однорукий - дядя Ваня. Его Валька знал лучше других – зимой он заливал пацанам ледяные горки, летом привозил малышам песок в песочницу и ремонтировал забор палисадника. Он, оказывается, артиллерист. Это нашивки за ранения – красные, желтые.. Сколько же их у него. Медали какие то, ордена…


   Квадратный как шкаф и высоченный Сережкин отец в черной форме морской пехоты смотрелся как оживший памятник героям обороны Севастополя- Валька видел такой в какой то книжке.
  Василий Иванович, их школьный учитель труда, буквально вчера учивший Вальку правильно держать напильник в руках - подполковник! Орденов то!!
Растерянный Валька скользил взглядом по своим соседям, решительно отказываясь их узнавать.
  Тетя Фая Ройзман, из четырнадцатой, что вчера поила лекарствами Генкину мать, а зимой, когда Валька болел, пару раз приходила делать ему уколы – оказывается майор. Орден отечественной войны …
  Санька-моряк, которого так во дворе Санька-одноногий, то и дело стрелявший у матери трояк на опохмел, сегодня упрямо сдвинул на лоб бескозырку с полустертой надписью на ленточке. Медали приколоты прямо к повседневной рубахе.
  Еще много незнакомых Вальке мужиков в военной форме и при наградах! Валька только и знал, что они с его двора или живут где то совсем рядом.
Лучики солнца поигрывали на потускневшем от времени золоте боевых наград и нашивок за тяжелые ранения. Казалось, все войска были представлены этим утром на скамейке у Валькиного подъезда.  Все эти люди, в военной форме и при наградах, от блеска которых рябило в глазах, негромко разговаривали, как бы коротая время в ожидании чего то важного.
  Вальке даже показалось, что все они очень похожи на родных братьев, собравшихся после окончания тяжелой работы.


   Неожиданно Валька увидел своего отца. Сегодня отец был вовсе не похож на себя, измученного голодом и беспробудной пьянкой, за которого Вальке было всегда мучительно стыдно перед друзьями.
  По залитому солнцем тротуару, какой то ликующей походкой шел удивительно молодой и красивый отец в своем единственном тщательно отглаженном костюме. Костюм этот хранился у тетки в чемодане много лет с того самого дня, как отец ушел из семьи. На правом лацкане костюма, того самого, в котором они с мамой стоял на свадебной фотографии, сверкал золотом новенький, никогда прежде не виданный Валькой орден.
- Папка! Родненький – Валька бросился к нему, крепко обхватил руками за шею и, прижавшись головой к отцовскому уху, жадно вдыхал родной отцовский запах.
- Ты вернулся, да? Скажи им, скажи!  Скажи, что вернулся, и больше н уйдешь от нас!
Валька несвязно глотая слова и мысли, спешил рассказать отцу все то, что успел пережить за все время его отсутствия.
- А мамка – он хорошая! Только устает на работе сильно!  А Вовка – дерется! Он знаешь какой большой! Курит и ругается матом. А один мужик стукнул меня по голове, когда я ход в шашках подсказал.
- А тетка Оля зовет меня сиротой. Ты скажи ей , чтоб не звала! Сирота – у кого родителей нет, а у меня оба вы – ты и мама!
Я ей говорил, а она плачет, и по голове меня гладит.
 
Сидящие на скамейке мужики смотрели в их сторону. Держа на руках Вальку, отец подошел к бывшим своим соседям и поздоровался с каждым за руку, сопровождая приветствия поздравлением с праздником Победы.
- За что орден, Данилыч?- уважительно назвав отца по отчеству, самого молодого из всей их компании, спросил одноногий Сашка-моряк.
- За Корею – удивленно, как бы не веря самому себе, ответил отец. Вчера вручили, в военкомате.

  Внезапно, как по команде, все мужики обернулись на звук скрипнувшей двери подъезда. Отец, осторожно спустив Вальку на землю, сделал пару шагов и встал во внезапно образовавшуюся шеренгу. Встал, как и положено, по росту. На левом фланге. Левее него, крепко вцепившись в отцовский рукав, стоял только Валька.
  Из подъезда, во всем великолепии летной  формы, четко печатая шаг на нагретом асфальте, шел бывший командир авиадивизии,  генерал- полковник авиации в отставке Валерий Буковский. И ничего общего со вчерашним униженным домашней склокой стариком в пижаме и этим гордым седым человеком не было. Это был абсолютно другой человек. И это было для Вальки поразительно.

  Солнце горело на золотом шитье погон, украшенных огромными звездами, и дробилось на эмали многочисленных боевых наград. Золотые пуговицы парадного кителя стрелялись тоненькими лучиками.

  Он направлялся к тихо подъехавшей к подъезду «Волге», которая должна была отвезти его к празднично украшенной центральной площади города, где уже замерли в ожидании парада части военного гарнизона.
  Вскинув руку к козырьку генеральской фуражки, генерал приветствовал своих соседей по дому, поздравляя их с великим днем радости и скорби. И генерал, и замершие в импровизированном строю люди слишком хорошо знали, какой была та военная дорога, что привела сегодня к праздничной площади.

  Знали и о том, что не только на праздничную площадь пойдут сегодня люди, а и на воинское кладбище, где вот уже сколько лет у подножия памятника Родины-Матери в этот день горько плачет одинокая сумасшедшая старуха, распластавшись прямо на черной мраморной плите с золотыми буквами, как бы пытаясь отнять у нее того, кто лежит под этой плитой.
 
  Они отдавали дань уважения друг другу, уважения пережитому, единому для всего их поколения прошлому.

  И здесь, у подъезда, стоя и молча, выпивалась первая на сегодня водка в память о тех, кто шел этим трудным путем солдата. В этот миг все они были равны и все в одном звании – звании защитников Родины. И снова были на своих передовых.


  Парад Победы, что показывали сегодня по телеку, был великолепен, как всегда. Гремели гусеницами, проходя по Красной площади, танки, грозно пугали небо громадные ракеты, четко проходили коробки стрелков, морской пехоты и десантников, но сегодня все они не произвели на Вальку обычно восторженного впечатления. Может, из за того, что отец опять ушел…

  А может потому, что с сегодняшнего дня Валька твердо знал, что если бы не все вот эти мужики, что живут с ним в одном дворе, доме и на одной лестничной площадке, днями пропадающие на какой то работе и забивающие «козла» вечерами за покосившимся столом во дворе, то никакого парада сегодня бы и не было.