На будущее...

Я сделал всё, что мог, но тщетно. У меня ничего не получилось. Именно сегодня, именно этот день должен был стать отправной точкой в новейшее время. Не первое января 2001-ого года, который всего лишь изменит цифру с двадцати на двадцать одно, а именно 5 марта 1993-ого года.
А ведь всё шло так хорошо...
Со вчерашнего дня и до сегодняшнего утра я провёл в институте около 10 часов своей жизни.
Дела там, к слову, происходили благие, хоть и для виду: меня они давно не волновали, только моих коллег, работавших в этом заведении. После расформирования основной части, может не признанных, но воистину выдающихся учёных, там стало делать нечего. Тогда я согласился им помочь, так как мы все были в отчаянии, и мы загорелись идеей возродить былое величие науки, но в течение полутора лет, наблюдая за нашими тщетными попытками хоть что-нибудь сделать, я решил взять инициативу на себя. Но анонимно, совсем один, благо у меня, как я рассчитывал, должно было хватить сил, знаний и уж тем более времени на реализацию. Я не удивлялся тому, как слаженно идёт дело, я просто делал: всё по заветам тех школ, где учился я и всё моё поколение.
Последние десять часов в институте длились долго, но спокойно: один из моих коллег оставил свой кабинет незакрытым, и никто меня не мог осудить за его посещение без ведома, ведь даже сторож, имя которого я не вспомню, находился в другой части института, а видеокамеры, прекрасно работавшие раньше, сегодня пришли в непригодность и менять их, разумеется, некому. Ничего интересного я там, впрочем, не нашёл: тонны макулатуры, среди которых есть материалы 91-ого, касательно первой в истории трансплантации мозга. На моей памяти, данный проект до реализации так и не дошёл.
Ещё на столе у него стояла маленькая красивая фотография, на которой запечатлены он и его семья – жена и дочь. По указу руководства, в нашей работе подобными вещами требовалось пренебрегать, в силу невостребованности и дезориентирования сотрудника на своём рабочем месте. Я относился к категории добропорядочных сотрудников и следовал указанным правилам, поэтому у меня подобных атрибутов на столе или где-либо ещё нет.
Больше ничего интересного я не нашёл. Остальные кабинеты были закрыты, и всё оставшееся время я один-одинёшенек просидел в буфете, так как в моём кабинете мне было очень скучно. Днём в буфете сидела молодая девушка, которая мне в дочери годилась. Буфет являлся второй, если не первой, по значимости точкой сбора всех учёных нашего института. Каждый день она наблюдала за нами, за старцами, грызущих, как крысы, хомяки и прочие зубастые твари, этот треклятый гранит науки, а не стряпню с кухни. Поэтому она была осведомлена обо всех сношениях между работниками и тоже была приятной собеседницей, по крайней мере со мной. Она призналась мне, что хочет стать поэтессой, буфетчицей лишь подрабатывает, а там может и вовсе по стопам её кумира Владимира Владимировича Маяковского уйдёт. Мне думалось, ей стоит идти работать в библиотеку или школу, чтобы быть ближе именно к литературе, а не к науке, на что она мне пояснила, что её очень вдохновляют именно учёные люди, а особенно общение с ними. Толк в этом есть, к тому же даже самые малые знания, вынесенные из этого места, в написании даже самых заурядных строф не пойдут во вред. Про себя я её называл той самой Катериной, тем самым «лучиком света в тёмном царстве». Редко встретишь сегодня такую не по годам развитую персону. Как мне её не хватало в ту ночь.
А тот самый сторож даже не удосужился за всё это время сделать обход, хоть для виду. Эта ночь в очередной раз убедила меня во всей безысходности сложившейся ситуации: не только в рамках нашего института, но и в масштабах всей страны.
Но меня это не угнетало, наоборот, подстёгивало продолжать начатое.
Где-то в начале шестого часа я покинул стены НИИ и направился в назначенное место, в мастерскую. Я специально выбрал такую мастерскую, которая находится на полпути: на полпути от института, на полпути от моего дома.
Контроль ушёл, и теперь учреждения такого рода стали частными, и часы их работы зависели от владельца, вернее от клиента и его платёжеспособности. Моих сбережений хватило, чтобы выставить условия.
Тогда я шёл вровень со временем, шаг в шаг, ни секундой позже.
Как же изменилась Москва за эти два года. Всё это броуновское движение мигом испарилось за такой короткий срок. Всё расползлось по уголкам города. В отдельных районах бушует жизнь, зарождается экономика, люди пытаются контактировать друг с другом, но всё это ложь, жалкий сколок былого величия этого города. Вспоминаю те статьи о Лондоне, испытавшем в 44-ом году удар ракеты ФАУ-2, которые я читал в одной из городских библиотек. И эти картины, нарисованные в моём воображении, смешались в единую форму и перекочевали в реальность.
Я проходил по пустому полю, заполненному такими же пустыми бетонными коробками, в которых вряд ли кто-то живёт, разве что шебуршится всякое отребье. Раньше я, можно сказать, слышал, как Москва делает глубокий вдох, а следом протяжный выдох, и поверх этого шла мелодия, песня, состоящая из топота пешеходов, рёва машин, стука трамваев и поездов, то есть звуков индустриальных и звуков природных – пение птиц, шум воды, шелест деревьев и все прочие бунинские этюды. Сейчас это всё сошло на нет, ушло в минус. И единственное, что освещало, в прямом смысле, этот угрюмый пейзаж, так это поднявшееся зарево.
Как же я люблю наблюдать за рассветом: всякий раз поднимает во мне дух и надежду. Зрелище, будто рождение новой жизни на всей Земле. Единственное достоинство, которым оканчивались все пересиженные мною ночные смены ранее.
Я благодарен нынешнему правительству, хотя бы за сохранившееся метро. Оно находилось полностью в рабочем состоянии, и то немногое, что осталось от населения, активно пользуется им. Качество, можно смело это заявить, даже улучшилось. Схема раскинула свои ветви вширь, поезда ходят регулярно и очень быстро, мне удачно хватило на весь путь. Однако каждый из нас понимает, что сделано это добро для виду, как и деятельность нашего института. Всё, так называемое, правительство делает это для себя и только. Попробуй разыщи их в этих длинных и глубоких туннелях, когда нынешняя ситуация достигнет точки кипения. Правда не исключено, что они уже ими воспользовались и ведут свои грязные дела прямо под всеми нами, ждущими очередной состав, который увезёт нас в другой пункт этой огромной необъятной клетки.
Я вошёл в пустой вагон. Стоит сказать, что поезд представлял из себя единый длинный вагон: от носа виден хвост. В почти пустом вагоне, от начала и до конца, я увидел лишь трёх молодых людей. Они тоже меня заметили и немедленно стали сокращать небольшую дистанцию между нами. На всех трёх лицах хладнокровность сочеталась со спокойствием – значит они контролировали всю ситуацию. И лишь лицо одного из них мне показалось очень знакомым. Он шёл впереди остальных, и только расстояние между нами достигло метра, я воскликнул:
- Гриша, ты что ли?!
Эти четыре слова, практически сбили с ног этого юношу. Быстро вскочив и развернувшись, он с остальными помчался к дверям, поезд как раз подходил к следующей станции, попутно выкрикивая:
- ****ь, он узнал, он меня узнал!
Едва щель появилась в дверях, все трое через неё выскочили. А снаружи, в ожидании поезда находились два служителя правопорядка, на которых они налетели. Те же не оставили без внимания данную провинность, схватив хулиганов, яростно пытавшихся вырваться, но у мужиков была железная хватка. Юнцы вконец осознали, что попали в ловушку и прекратили сопротивление.
На этом зрелище для меня закончилось: двери закрылись, и поезд отправился дальше. Я было хотел засмеяться от такого случая, если бы не его исход. Гриша, он же Григорий Михайлович, студент одного из ВУЗов, название которого я не помню. Я прекрасно помню этого одарённого юношу. Тогда давно нас приглашали от института на лекции. У меня был целый цикл: небольшой, но я успел познакомиться с некоторыми студентами. Гриша среди них был может и не вундеркиндом, но уж точно душой компании. Я верил в него, верил, что парень далеко пойдёт. Но как это обычно и бывает, у судьбы свои планы. После развала державы, всё пошло к чёрту. И вот будущий деятель науки, трудящийся на благополучие страны, сегодня самый обычный и не самый выдающийся хулиган. И это не единственный пример: коллеги, да и не только, часто причитали, касательно нашей молодёжи сегодня, что будущего у них нет, и, мне кажется, эти слова не так далеки от истины, а точнее тождественны сегодняшней шизофазической реальности.
Возможно, мне следовало бы вмешаться в курьёз исхода, но это бы означало на корню уничтожить мой грандиозный замысел, к которому я приложил значительное количество ресурсов, сил и времени. Мелкое хулиганство не должно сойти им с рук, и наказание качественно скажется на них. Я верю, что им так будет лучше. К тому же, моё дело помогло бы не только глобально, но и кому-то в частности. В частности, им, как пример.
Без какого-либо сожаления, я быстро покинул подземку и в темпе направился в мастерскую. Добравшись до пункта назначения, снаружи меня никто не ждал, а во входную дверь стоило только позвонить, никаких тайных перестукиваний и записок под дверь, как мне тут же открыли изнутри. Будто специально для моего прибытия всё было убрано, аккуратно разложено по полочкам и углам. Хоть обычно клиенты и жалуются на беспорядок и откровенный хаос, который творится в подобных местах, для меня это показатель работы, а не жалкая декорация, происходившая сейчас на моих глазах. Но не забывая про своё дело, я выкинул все лишние мысли из головы и был готов к дальнейшему развитию событий.
Речь шла не про самих владельцев и их персонал, а про назначенную встречу с подельником. Сами владельцы не соизволили почтить нас своим присутствием. А мой подельник стоял возле автомата с газировкой, ожидая, когда стаканчик наполнится. Это было, опять-таки, лишь для виду. В его руках был нужный мне портфель. Он повернулся и улыбнулся мне. Без лишних слов мы обменялись: я ему свою немаленькую наплечную сумку, он мне портфель. В моей сумке был его гонорар за проделанную работу и риск, связанный с этой работой, и которого он вполне мог лишиться из-за группы хулиганов в метро.
Весь этот спектакль, за который я заплатил из собственного кармана владельцам мастерской заранее, с успехом состоялся. На этом мы, всё ещё молча, разошлись.
После этого время не имело такого колоссального значения, но тем не менее не стоило им пренебрегать. Больше всего я боялся сотрудников правопорядка, которые могли бы без особых усилий даже не изъять, а просто отобрать мой груз. А уж за обнаружение содержимого мне и страшно представить, чтобы со мной было.
Путь пролегал снова через метро. И когда я спустился вниз, на входе у меня сильно ёкнуло в груди, как-никак на выходе я и не заметил электронных приборов проверки и людей из охраны. Зато они были на входе этой же станции. Охранники проверяли мои документы, и один из них, читающий, произнёс:
- Доктор... Берггольц... – он поднял глаза. – Скажите, вы в последнее время ничего подозрительного не наблюдали?
Я мотнул головой. В его словах не читалось ничего злобного или скептичного по отношению ко мне, как раз, наоборот.
- За последнее время участились случаи ограбления простых граждан среди бела дня, особенно в метро и порой со смертельным исходом. На соседней станции вот полчаса назад поймали троицу злоумышленников, которые пытались ограбить ни в чём неповинного человека. Он не пострадал, но всё же будьте начеку, - последний раз взглянул на мои документы и вернул их мне, - Хорошего дня!
Стараясь не выдавать своих эмоций, среди которых были облегчение, радость и спокойствие, я кивнул и семимильными шагами покинул охранный пункт. Мне очень повезло: они не стали проводить мой портфель через устройство проверки содержимого, которое выглядело сломанным и неработающим, да и про них самих можно было сказать подобное.
На этот раз на пути под землёй я не столкнулся ни с какими проблемами. Я тихо и мирно доехал до нужной мне станции, выбрался на поверхность и, наблюдая изменившийся пейзаж, достигнул своей квартиры. Находилась она на окраине, практически у леса, в огромном старом потрескавшимся, облезшем жилом доме, который населяли либо самые настоящие отшельники, либо отбитые маргиналы. Первых я не видел и не слышал, что не отрицает их существования, а вторых я не видел, но слышал прекрасно, начиная от их громких ссор, готовых разнести и без того мои тонкие стены, заканчивая разрывающим весь дом звуком выстрела. Правда потом наступала мёртвая тишина, и об этом никто больше не вспоминал. Хорошо, что таких суммарно наберётся, разве что десяток.
Раньше, учитывая моё почётное положение, у меня была большая роскошная квартира, в которую можно было, не стесняясь, приглашать людей из высшего света. Я гордился от осознания того, что всё это я заполучил самостоятельно. Причина, по которой я теперь живу в этой дыре, заключалась не только в сложившейся ситуации, но и это было моё решение, как часть замысла, чтобы мне не помешала ни одна живая душа. Даже здешний немногочисленный «цвет нации».
Итак…
Мой проект заключался в возрождении Советского союза, в совершении второй в истории Октябрьской или Февральской революции. Помочь мне в этом мог никто иной, как её организатор и активный участник – Владимир Ильич Ленин. Похитить его тело с Красной площади – невозможно, но воскресить… Сначала это казалось ещё более безумным заявлением, чем-то из области фантастики.
Но тогда мы к тому приблизились. Производство автономных роботов в нашей стране началось ещё к концу 50-х и раскинулось и к соседям, и за океан, а в следующем десятилетии они и вовсе встали на конвейерную ленту и затем последовали практически в каждый дом на территории страны. В конце концов, люди, со свойственной им скотской натурой, обесценили сие чудо, и к 90-м для всех это стало обыденным зрелищем, а значит и отношение соответствующее.
Я всегда ценил продукты нашего государства, особенно те, которые впервые были произведены именно у нас, поэтому я хорошо знал устройство этих машин и с тех пор, с 91-ого года, меня не покидали мысли, что этих роботов можно использовать, как сосуд для новой жизни. И необходим для этого лишь человеческий мозг, работающий. А такой хранился, как артефакт, прямо у меня под носом.
У меня и в мыслях не было похищать людей, вырезать их скальпы и извлекать из них мозги. Мне хватило общей теории в институте, горы прочитанных учебников по этой теме и целая научная работа, написанная в студенческие годы, чтобы прийти к выводу о том, что мои грёзы возможны.
Мне ещё повезло, что я смог найти того самого подельника, который согласился за не самую большую оплату выполнить такое опасное дело: проникнуть в государственный НИИ и выкрасть оттуда главное достояние – мозг бывшего лидера СССР. Своего рода, я называл его моим ангелом-хранителем, вместе с тем мне так и не удалось узнать о нём и его намерениях мне помогать. Было страшно рассказывать свой план, всё-таки малое он мог испугаться и исчезнуть с моего поля зрения для своего же блага, а самое страшное донести в соответствующие службы. Но, на удивление, всё обошлось. Без энтузиазма, всё же он принял мою идею. А с владельцами мастерской я особо и не сговаривался – им лишь дай повод заработать.
Казалось бы – всё получилось, и мой замысел был готов перейти в стадию реализации. Все знания, вынесенные из института, из выученной теории, и проделанной практики, достигли квинтэссенции и должны были реализоваться в этом проекте. Все фантазии госпожи Мэри Шелли воплотятся со страниц её книг в наш мир и проявят себя на деле, нежели написанное на страницах её книги. Проснувшись, Владимир Ильич будет мне благодарен, он возродит былое величие покинутой империи, и ключом к этому станет мой проект.
Войдя в квартиру, я тут же начал работать. На то, чтобы поместить мозг в робота мне понадобилось не дольше десяти минут, но вот дальнейшие три дня ушли на подключение нейронов к системе, что реализуемо, но затратно: и по ресурсам, и по силам, и по времени.
Когда последние шаги были завершены, я открыл бутылку шампанского из моей коллекции, но конкретно эта досталась мне за мою докторскую работу, основанную на изучении головного мозга человека. Хранил я её так долго для последующего грандиознейшего события в моей жизни, которое только что свершилось.
Но я поспешил.
Робот заработал, однако это был не Владимир Ильич. Ничего от личности великого вождя тут не осталось. Он ничего не знает, ничего не помнит, но он может говорить и обучаться. Обучаться мыслить. Вместо первых слов, я услышал насущные вопросы: «Кто я?»; «Где я?»; «Почему я?»
Мои расспросы не помогли, и он так и остался консервной банкой с мозгами внутри. Меня переполняла горечь из-за постигшей неудачи. В таком состоянии я просидел ещё полторы недели, в компании лекарств и алкоголя, пока в мою дверь не постучали. А снаружи меня ожидала компания моих коллег из института и органы правопорядка, которые молча вошли внутрь и увидели дела минувших дней…

***

5 марта, 1993 года

Сегодня навещала отца, впервые за долгие месяцы. Делала это одна, ибо мать совсем потеряла надежду, да и персонал пытается уверить меня в тщетности всей ситуации с ним. Но я не сдаюсь, я всё так же оплачиваю его содержание, общаюсь с его друзьями, которые сочувствуют нашему положению. Я даже сохранила его работы, даже студенческую работу по трансплантации мозга.
У него не получилось сотворить это в жизнь, попытка не удалась – но так говорил лишь он, до того, как мы его сдали в лечебницу. Его коллеги говорят, что это не было полным провалом: они не достигли поставленной цели, но открыли много нового для себя. Открыли то, что в будущем должно помочь им в дальнейших исследованиях этой темы. И всему помешал лишь отец, а точнее его необузданное эго, винившее внешние обстоятельства (точнее развал страны в 1991 году), что и привело его к наркотикам и алкоголю, а затем к попытке наложить на себя руки.
Мы все говорили, что это для его безопасности, ведь он лишился рассудка, но не окончательно…
Поэтому я это и пишу. За всё то время, проведённое им в этой лечебнице, у него стал проясняться разум. Подразумеваю (но не до конца), что это из-за лекарств: раньше я не верила в их действие, я не говорила прямо врачам, но размышляла про себя. Я думала, что они делают ему хуже, что это всё спланировано, чтобы устранить отца, как высокопоставленного учёного, и я хотела при сегодняшнем посещении выкинуть их, не дать проглотить отцу эти пилюли.
Однако, сегодня он впервые выдавил из себя слово, и оно не было взято глубоко из его безумного умишки. Он попытался произнести предложение, с трудом, но я вижу, что преодолевает себя, пытается что-то сделать. И тут я поняла, что чуть было не совершила роковую ошибку и окончательно его не погубила.
Пока своим открытием и домыслами я ни с кем не делилась, даже с матерью. С этого дня я начну снова навещать его, помогать, следить за ним, я верю он справится, в конце концов, его учёное призвание на него с неба не свалилось, он его действительно заслужил, особенно если окинуть его работы, заботу о которых я возложила на себя.
Итак, сегодня первый день…