Байки ДЖР. Байка пятая. Если б я был султан...

Байка пятая.  «Если б я был султан»…

Но с другой стороны при таких делах
Столько бед и забот! Ах, спаси Аллах!
    Леонид Дербенев.

Мне недавно на День рождения подарили  мобильный телефон, в котором есть программа «Прямая расшифровка». Я с моими «чайно-кофейными» скудными умениями решила с ней познакомиться. Она, такая умница, умеет распознавать не только слова, но и  разные звуки, например, смех, аплодисменты. Но сначала я с ней поссорилась. Сижу я спокойненько, дышу себе тихонечко в свои две дырочки и собираюсь сказать что-то типа приветствия ей. А она без конца пишет на экране «Храп!», и все «храп да храп». Я сначала не поняла, а потом до меня дошло, что это она так мое спокойное дыхание оценивает. Слышала бы она мое дыхание в Сестрорецке! Как бы она его оценила?! Короче, я на нее обиделась, тем более не смогла узнать, как эти все ей написанные слова перенести в Word.

 Жозефина Павловна! Это я так уважительно называю мою попу – уж, больно она капризная да еще и большая выдумщица по части боли! Так вот, пока моя Жозефина Павловна  разрешает мне посидеть на ней минут десять,то мои два казательных пальца еще могут  по две строчки печатать. Вот я и попробую эту самую пятую байку написать. А там может и программа какая-нибудь для компьютерных дебилш появится.  Мечтать не вредно: "Эх, Петька, вот перебьем всех белых - тогда заживем!"  Установлю … и как начну печатать!

А пока о путешествии к светлому будущему. В Центре сердечной медицины  «Черная речка» целую неделю меня пытались выходить, все относились ко мне внимательно заботливо. Но… мне становилось хуже и хуже. Потом меня отвезли на рентген в Российский научный центр радиологии и хирургических технологий, который находиться в Песочном.  Поездка потребовала от меня героических усилий. Иногда даже казалось, что так, наверное, начинается путешествие в мир иной. Но, как ни странно помогло название клиники. В моем городе находится  Ядерный центр (РФЯЦ-ВНИИЭФ). И при расшифровке этих загадочных букв можно найти слово «центр» и «научный». Название центра в Песочном напомнило о доме, показалось немножко родным. Это здорово помогало в борьбе за каждый шаг по образовавшейся из-за оттепели снежной каше. Центр, после того как мы туда добрались, мне понравился: светлый просторный, но, увы, с длинными коридорами. А вот результаты рентгена не понравились никому. Мне сообщили, что в санатории ничего для меня сделать не могут, так как меня надо спасать в условиях стационара. Питер, где меня оперировали, принять отказался: всем управляющая, и клинической больницей тоже, статистика меня туда не пустила: видно я ей не приглянулась из-за полудохлости. Сестрорецк  взял.

 И вот я уже, вооруженная кучей новых терминов и понятий, еду в это самое светлое, как потом мне запомнилось, светло-розовое, как стены в отделении, будущее. Огорчает то, что в моем случае новое не есть хорошо забытое старое. « Плевральный выпот», «накопление жидкости в плевральных полостях и в полости перикарда», «катетер для дренирования» этих самых полостей. Этот пугает меньше, так как ассоциируется с дренажем, болотами, отведением вод – понятия на уровне школьных знаний. А «торакальные процедуры» ни с чем не ассоциируются, разве только со словом тараканные, но такого быть не может. Вот они меня и пугают. А еще фраза, услышанная мною в приемном покое: «А вот мы им статистику и подпортим!», взбудоражила. Мною что ли хотят подпортить благополучную статистику клиники в Питере?  Это как? Приговорена я что ли? Ох, уж эта статистика: «Ко мне мужики вообще не ходят, а к соседке по десять человек за ночь, а по статистике мы обе из этих»…

Пальто, чемодан, сумку и остатки бодрости куда-то унесли, а я обмякшей хрипяще-свистящей и почти не соображающей куклой еще долго перемещалась по кабинетам на колясочке. Наконец инвалидная коляска остановилась в коридоре перед дверью, из-за которой, не переставая, кричал мужчина. «А-а-а!», затем секундная пауза и снова на одной ноте жуткий крик «А-а-а!». Я поняла, что эти самые торакальные процедуры делают без наркоза, и они очень болезненные. Сердце мое слабенько трепыхнулась, и я, для того чтобы оттянуть момент, когда мне придется все это пережить, собралась потерять сознание: отключиться. Но народ тут был опытный, меня  снова посадили в кресло и быстро привели нашатыркой в чувство. После этого я смогла задать больше всего интересующий меня в данный момент вопрос:

 – Ему так жидкость удаляют из плевральной полости?

 Девушки в медицинской форме, стоящие около меня, рассмеялись:

– Да что вы! Вчера бомжа без сознания на улице нашли.  Так он после того, как немного оклемался, стал без передышки орать матом, да так что во всех реанимациях его слышно было. И так полночи ругался. Вот и решили, пусть он с вечера откричится, а потом укол на ночь сделаем.

– А вдали еще женщина кричит? Ей торакальные процедуры делают? – я опять о своем, о девичьем.

– Да нет. Она вообще не из нашей палаты, с другого поста, что дальше. Здесь несколько постов. Бабушка, она просто психически ненормальная.

И тут дверь отворилась, меня повезли, и я впервые своими глазами увидела, что такое реанимация. После операции я кроме часов, которые висели на стене напротив  моей кровати, ничего не запомнила в предыдущей реанимации. Здесь же был огромный ярко освещенный светильниками с лампами дневного света зал.  Вдоль одной стены стояли кровати. Может шесть, может больше. Не поняла. Кровати отделялись друг от друга ширмами. У противоположной стены был оборудован медицинский пост, стояли шкафы и оборудование. Таким представился мне этот зал. Но что с меня взять в том состоянии! Мне выделили кровать по соседству с тем самым кричащим мужчиной. Она была отгорожена ширмой от его кровати, но я успела увидеть, что он лежал голый. А грязные ступни  с отросшими загнутыми ногтями я могла созерцать и потом: они выглядывали из-за ширмы. Мне сказали, что я тоже должна раздеться. Я разделась до трусов и бюстгальтера.
 
– Совсем раздевайтесь! – скомандовала медсестра.

– Я не могу, так как бюстгальтер исполняет роль корсета на грудине после операции!

Девушка кивнула головой:
 
– Ладно! Тогда и трусы оставьте. Ложитесь!

– Я не могу без «вожжей» лечь. (Это ленты, которые привязаны к кровати и которыми регулирует пациент подъем и опускание на кровать после операции).
– Не волнуйтесь. Я вам помогу.

–Я все равно не смогу лежать. Я дышу лежа еле-еле. Меня кашель «забивает».  Буду сидеть.

Медсестра подняла изголовье, я кое-как устроилась.

– Да вы ножки-то вытяните. Вам удобней будет.

– Я не могу. Мне больно с вытянутыми ногами. Да я, вообще-то, не спешу протянуть ноги! Я могу сидеть по-турецки.

– Ха-ра-шо-о, ха-ра-шо-о, сидите по-турецки! Нам еще надо составить опись ваших вещей, и  в чемодане тоже.

–  Ну, уж это перебор! Я в таком состоянии буду барахлом заниматься?
И я зашлась в удушающем хрипе.

– Такие правила.  Телефон можете оставить.

– Пишите: чемодан – один, одежда у вас.
 
 Я продолжаю сипеть и задыхаться. Девушка убирает дамскую сумку в тумбочку. Остальное куда-то уносят. На какое-то время меня оставляют в покое. Потом начинают что-то спрашивать. Я иногда впопад исхитряюсь ответить, но любое предложение заканчиваю словами: «Только мне нельзя ставить капельницы!»  Медицинский пост находится напротив меня, я пытаюсь перехватить взгляд девушки - медсестры, чтобы понять услышано ли мое требование. Этого  же не захотел услышать палатный кардиолог в клинической больнице. Он только сказал, что «пациенты пошли все такие грамотные, все знают, впору нам у них учиться надо».  После того, как мне удалось выжить, я сумела своими глазками прочитать, что он понаписал по поводу этих самых капельниц! Смешно, если бы не было грустно
– Мы все поняли, – она сказала  это спокойным голосом, и я ей поверила.

Лампы так сильно светили, что глазам стало больно, они начали слезиться. Простынь была одна. Если её свернуть и закутывать голову, чтобы укрыться от света, то мерзнут ноги. Если закутать ноги, то им становилось легче.  (Из-за плохого кровообращения в нижних конечностях мне комфортно только в гольфах), но в глазах появляется сильная резь. «Плохому танцору всегда жмут штаны». Это как раз про меня. Измученному телу все было или не так, или не этак. А с пальчиками ног эти не так и не эдак одновременно происходили. В моем случае, даже повышенная температура отказывалась греть ступни.  В какой-то миг небольшая порция кислорода проникла в мой раздраженный кислородным голоданием мозг, и я вспомнила, что в сумке, еще с лета, у меня лежат красивые зеркальные солнцезащитные очки, привезенные мной из Италии. Я их нацепила. И проблема разрешилась: глаза защитила очками, а простынею укутала ноги. В прямом, а не в переносном смысле: голь, хоть и бюстгальтере, на выдумки хитра.

 И, вот, я – «красавица без волос, румяница во весь нос» – в черных трусах, в белом бюстгальтере в черный горошек, в больших зеркальных очках сижу по-турецки на замечательной кроватке, кутая лапы в сложенную в четыре раза простынь.  Ну, прямо Леонов из «Джентельмены удачи» в тюремной камере. Красава!Но фотографии нет. Сейчас жаль.

А тут из глубин памяти приплыла картинка из фильма «Кавказская пленница и другие приключения Шурика». Там где Георгий Вицин с ковриком заходит в комнату к пленнице Нине, расстилает его и удобно устраивается на нем по-турецки. А дальше идет песня «Если б я был султан». И я стала подпевать актерам. Слава богу, не вслух... кажется. По-моему, было неслышно. Ведь рядом, по-прежнему, как лось, трубил, бомж.  Ох, и замысловатые оказываются бывают ругательства в исполнении мастера специфического разговорного жанра!

 А я пела и пела про султана, постоянно сбиваясь на имени «Зульфия».  Ну, никак не вписывалась в текст у меня Гюльчитай и ее личико. Ох, и устала я с этими восточными именами девушек! Раз десять я пропела, пока все слова вспомнила.  Но потом решила, что в наше время три жены султану пригодились бы не из-за халатов. А вот одна бы была крупной чиновницей от медицины, вторая, допустим, главврачом многопрофильной больнице, а третья, молодая, могла бы быть и участковой. Так сказать, ближе к телу, «под рукой».
 
В этот момент наступило время пересменки  у мед. персонала.  Вновь вошедший в палату медбрат оглядел нашу реанимацию и громко сказал:

 – Ого! Это что у нас за сказка такая сегодня? «Продолжение «Белоснежки и семи гномов. Сорок лет спустя» что ли? Белоснежка что-то больно хрипит и одежонка поизносилась, а гномы все вповалку. Вон у одного сапоги, видать, тоже поизносились, босиком по лесу бегает. Конец-то у сказки какой планируется? 
Они негромко и беззаботно переговаривались, передавали дела, а сами были молодыми и красивыми. Они мне нравились. В них столько жизни было! Именно, этой новой бригаде я не давала ночью покоя.

Ночью меня замучили судороги. Но не такие, как бывает, икру свело или мышцы бедра. Нет! Из моих мыщц ног и спины формировали жесткие теннисные мячи из боли, которые никак не хотели отказываться от формы шара и не хотели снова становится плоскими кругами. Я кричала. Мне не выносимо было носить «бусы из боли». Девочки подходили, вытирали мне пот и говорили, что скоро все пройдет. Но я так плохо ориентировалась во времени. Я так была измучена, и радовалась, что скоро совсем отмучаюсь. Но оказалось, что лекарства помогли, и судороги остались в прошлом, оставив мое тело с ощущением, что меня долго били палками.  Ощущение не из приятных, Это я могу теперь заявить на основании результатов испытаний на себе.
Когда я уже училась в старших классах, то старшая сестра была студенткой мединститута. Я засыпала, а она часть вслух читала свои медицинские учебники: им очень много задавали. Вот с тех времен в голове моей и осталась фраза: «При холере  часто возникают тонические судороги, болезненные судороги мышц конечностей».

«У меня не может быть еще и холера? – думала я. – У меня же и все прямые мышцы спины вздувались, а не только конечностей!»  Боль отпускала потихоньку. Я лежала и вспоминала фильм «Разрисованная вуаль». Там события происходят в Китае во времена эпидемии холеры.  Печальный фильм про любовь, а я тут со своими судорогами!

 Потом я вспомнила карантинные мероприятия при вспышке холеры в Астрахани. Начало семидесятых прошлого века. Ближайший обсерватор для приезжих  был устроен в интернате на соседней от нашего дома улице . Он охранялся солдатами. Мы бегали смотреть на них. Ни до, ни после я никогда не видела наших солдат в военной форме для жарких стран. Так было странно видеть солдат в широкополых шляпах, рубашках - сафари и шортах. Обувь вспомнить не могу. Но не в сандалиях это точно, а кроссовок тогда не было.  Они были похожи на охотников за какими-нибудь тиграми или носорогами в Африке. На колонизаторов похожи не были. Те представлялись мне дядьками, а это были молодые улыбающиеся парни. Народ тогда из Астрахани старался увезти балыки из красной рыбы и черную икру.Конечно осетрина или белуга не красного цвета. Эту рыбу называют белорыбицей. Но в Астрахани называют "красной" от слова "прекраскная". Вот ее и уничтожали.  Продукты все уничтожались. Если не путаю, то их сбрасывали в бочки и густо пересыпали белым  порошковым составом. Каким не знаю. Может даже это была известь или хлорка.

  Я бы еще долго вспоминала, но тут мое внимание привлекла каталка, которая мне была видна через распахнутые двери. Она проезжала мимо, на ней лежал огромный черный мешок. Я напряглась, так как очертания мешка напоминали человека. И я поняла, что везут покойника. Я же никогда такого не видела. В кино их складывают в черные блестящие полиэтиленовые мешки. А этого вывозили в черном матовом, как из огородного спанбонда или из материала, из которого шьют мешки для одежды. Я сидела ошарашенная. Мимо меня проехала Смерть. Буднично. Но мне стало страшно.

 Я не хотела ехать в черном мешке! У меня сейчас в доме нет ни одного мешка для одежды из такого материала: я их выкинула. Конечно, я понимаю, что потрясение вызвано было в первую очередь моим тяжелым самочувствием. Я представила, что стою одной ногой на кровати с белой простынею, а другой на каталке с черным мешком. И еще тем, что я никогда не задумывалась, как это происходит в больнице.  Ночью я видела еще одну каталку, но я уже после укола засыпала, и не так было страшно.

 Я поняла, что Смерть, как крепкий  мужчина, придуманный писателем Терри  Пратчетом в его книгах о плоском мире, для меня более приемлема, чем образ старухи с косой.  Хотя момент  и место для умничания я выбрала  подходящий.  А когда же, если не сейчас!
 
Подошел веселый медбрат, усмотревший в старой габаритной бабушке бывшую Белоснежку, и сказал:

 – А давайте мы изголовье немного опустим, а то, если вы уснете сидя, то можете упасть. А это нам с вами совсем ни к чему. А вы сейчас будете спать. Вот мы изголовье опустим, свет уже убавили и приятных снов.

 Голос у мальчика был мягкий, вкрадчивый, убаюкиваюший. Я уснула.

«А поутру они проснулись»…. «Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал»… Ну, совсем как у Василия Шукшина.

Ругался бомж. Ему не нравились утренние процедуры. Потом очередь дошла и до меня. Мне все было в новинку. Темп жизни в реанимации ускорился, будто кинопленку кинщик крутил на большей, чем надо, скорости.
 Я хрипела и задыхалась – это меня тревожило, но утро-то встретила – и этому  я радовалась, вспоминая черные мешки на каталке.

Ко мне подошла медсестричка,  дала мне два бумажных пакетика и негромко сказала:

– В большой  пакетик я вам лекарства упаковала, которые вам будут нужны после обеда, а в маленькой – те, что после ужина. На всякий случай. Они вам могут пригодиться. Вас от нас переводят.

Я сказала: «Спасибо!». Если бы тогда я знала, что меня впереди ожидает, то сказала бы трижды «спасибо», сползла с кровати и в пояс ей поклонилась.


О, простыня как снеговая площадь,
и не поднять свинцовой головы…
Гея Коган. «В больнице».