Ёна

               
        Во всех детских домах послевоенной Украины знали эту историю. В ней нет полутонов. Только белое и чёрное. Только добро и зло.

                ***

        Наша старшая воспитательница Тамара Васильевна Жураховская забрала этого мальчика из родильного дома, где он появился на свет в 1937 году и был оставлен матерью. По каким причинам – никто не скажет: сложное было время. Маленький, вёрткий, с непомерно крупной головой и короткими ногами , он получил своё прозвище вследствие того, что сильно заикался и с трудом выговаривал своё имя, которого вначале  никто и не смог понять. Прозвали его Ёна.
 
        В первый день нашего знакомства он протянул мне руку и застыл, собирая все свои силы, чтобы не заикнуться и чётко произнести:
        - Вва – сь – силий!
        Я улыбнулся и , боясь , не дай Бог, его обидеть, опустил глаза:
        - Валентин.

        Ёну вначале жалели. Каждый старался не ждать , пока он выговорит, а пытался помочь ему оформить предложение. Он порой обижался и предупреждал: « Я сам ск-каж-жу!» Шло время. Все привыкли к этой его особенности. И заикание ничуть не мешало нам уважать этого справедливого,  честного, открытого мальчишку. Он возник среди нас, как необходимый последний мазок на картине художника, и украсил её.

      Ёна очень любил рыбалку и готов был днями проводить время в днепровских плавнях. Видимо, привык к одиночеству, оно ему было необходимо.

      В весенний разлив рыба направлялась в затоны, а вот выйти оттуда не всегда успевала и долго жила там, нагуливая вес. Попадались лещи, сазаны, щуки, судаки. Пойманную Ёной рыбу повар охотно готовила, а мы с удовольствием ели. Сам же он ни ухи, ни жареной рыбы не  любил.

       Как-то раз по пути на рыбалку Ёна вдруг встретил человека. Он возник словно ниоткуда. Рослый мужик, видно, при силе. Мальчик внимательно оглядел его. Странный какой-то, в изодранных клёшах, людей сторонится, бродит по закутьям. Ёна стоял рядом с этим человеком, невольно считая заплатки на его штанах, и ждал, когда тот закончит изучать подростка и продолжит свой путь. И незнакомец, как бы потеряв интерес к мальчишке, тут же исчез между деревьями. Чужих в этих окрестностях Ёна мог отличить сразу: от них даже удаляющийся шорох кустарника был иным.
               
         Узкая пыльная дорожка заросла по обочинам просвирняком и розетками подорожника, а по ней пунктиром были видны чёткие следы от больших сапог
со стоптанными от времени каблуками, без одной подковки на правом и сведённым рифлёным отпечатком подошвы. След вёл из плавней в город.

        Ёна окинул взглядом плавни: то там, то здесь виднелись десятки озерцов и заводей. Людей нигде не было видно. Откуда шёл этот странный человек?

        Мальчик вдруг вспомнил участкового лейтенанта Заленского. Сообщить бы ему о чужаке. Но как-то не верилось Ёне, что участковый заинтересуется. Человек сам по себе неплохой, но весь какой-то пассивный, будто хочет, чтобы за него всё делали другие. Выглядел он лет на тридцать. Крупные черты лица были отмечены тем особенным выражением, какое нередко приходилось замечать на лицах людей, привыкших к признанию и авторитету в своей среде и тем не менее вынужденных постоянно держаться настороже с посторонними.  Быстрый, короткий взгляд и постоянная поговорка: « А теперь что же мы видим?» Люди провожали участкового косыми взглядами, при встрече хмурились. В детдоме считали, что ему судьба за всякую неприятность от нас аккуратно платит удовольствием. Для него в жизни словно  существовало равновесие событий – случившаяся неприятность непременно покроется радостью.

        Ёна даже выругался при воспоминании об участковом. Водился за пацаном такой грешок. И когда сквернословил, даже заикался меньше. Ничего о чужаке  он не стал говорить не только участковому, а вообще никому. Но незнакомец с тех пор не выходил у него из головы.

             Сегодня Ёна был раздражён и недоволен. Изменчивые облака, жара, слепни, у воды они особенно невыносимы. И как на грех – пусто в схороне. Присесть не на что.

         С тех пор, как около года назад в этом месте обнаружили  молодых учителей местной школы - мужа и жену - утопленными, раздетыми и в  привязанными друг к другу лицом колючей проволокой, особо уважающих этот заливчик рыбаков значительно поубавилось. Тем более,что  преступники так и не были  найдены.
    
      У воды Ёна увидел следы огромных сапог , которые показались ему знакомыми, а на песчаном берегу отпечатался нос плоскодонной лодки, скорее для проказ, чем для рыбалки. Здесь всегда так: кто-то непременно оставляет заострённые сучья ивы, воткнутые в песок, либо кучку недокуренных самокруток. Но сегодня здесь было чисто – кто-то намеренно скрывал своё присутствие.

      Ёна направился к шалашу, когда-то кем-то построенному для ночлега и отдыха в особо жаркое время суток. Он влез внутрь и осмотрелся.

      Ближе к выходу он разгрёб слежавшуюся траву и в углублении нашёл штаны военного фасона с очень знакомыми заплатками. Чуть поодаль Ёна обнаружил несколько рогулек для костра и горстку сухих полешек для розжига. Значит, тот незнакомец шёл тогда отсюда. И, видно, останавливался здесь не раз на ночлег. Но почему он скрывается от людей?

      Парнишка настолько увлёкся своими исследованиями, что не заметил, как из дальних кустов тальника за ним наблюдают две пары недоброжелательных глаз.

                ***

        Завхоз детдома Василий Моисеевич Агарков встретил Ёну у ворот и спросил раздражённо:
       - Ну и где тебя носит? Ехать надо! Сегодня тебя занарядили. База ждать не будет, останемся на неделю без продуктов.

        Василий Моисеевич выговаривал всё без злобы, просто говорил много, без остановки, чтобы не дать мальчику возможности что-то ответить.

        У базы продснаба  Ёна обратил внимание на неизвестного человека. Он всё как-то старался отвести в сторону лицо, а то и просто прикрыть руками. Соломенная шляпа его была надвинута на глаза. Агарков тоже остановил на нём свой взгляд:
       - Где-то я его видел…
       - Дда тут же и в-ввидел, такие только в побирушки г-ггодятся, - улыбнулся Ёна.
       - Не скажи, глянь на его выправку – военный. Точно!

      Поговорили и забыли. Погрузка заняла больше двух часов: продуктов много, и подъезжать пришлось к нескольким складам базы. Бедная лошадь может не выдержать такого веса – чего только стоит почти туша замороженного мяса телка! А ящиков и мешков сколько!
        - Ты посиди пока, я за четушкой сбегаю , а Сопка пусть зерна пожуёт перед дорогой.

        Когда пересекли мостик у консервного завода, стали подниматься, поменяли направление в сторону лесополосы, Ёне показалось, что он снова заметил соломенную шляпу – от лесополосы к ним шёл незнакомец.
        - Тебе ч-ччего, з-ззаблудился?
        - Может быть,- вяло ответила шляпа.
               
         И тут с другой стороны подошёл ещё один человек – откуда взялся?  Он поздоровался  за руку с незнакомцем в шляпе и произнёс зло и насмешливо:
        - А теперь что же мы видим?

        Фраза неприятно резанула слух старика и подростка.
        Быть такого не может!
                ***

            В детдоме продуктов в тот вечер не дождались.

       Рано утром лошадь с пустой телегой на въезде в плавни обнаружил не кто иной , как участковый. Сам её же и доставил к воротам детдома. Вызванный наряд милиции тщетно пытался обнаружить какие-либо улики, чтобы выйти на след пропавших людей и продуктов. Странная ситуация: не доехали до конечного пункта всего ничего, а в радиусе километра никаких свидетелей, никаких следов преступления. А то, что это преступление – ни у кого не вызывало сомнения.
 
                ***

       Ёна и Василий Моисеевич стояли, обняв ствол дерева руками. Они были туго примотаны к стволу верёвками.
       - И что же мы видим, – послышался со стороны голос участкового. – Опять всё те же лица – заика и алкаш!
               
   - А ведь на вас вывел меня именно малец. Погорели вы!
И даже штаны твои, Микола, притаранил. Если с портками загремишь, сразу под «вышку». И мы с тобой. Я Дуське- дуплетке сказал, чтоб меняла хату. Продукты качественные, и много взяли – в погребе едва места хватило! Фартуха! Теперь и сесть можно на неопределёнку. Только вот что с этими делать? Что же мы видим?

       У Ёны,бедного, так зачесалась переносица, искусанная за ночь комарами, что вряд ли было не сойти с ума. А тут ещё этот гундосит. Не зря его «противовесом» за глаза называют. Как грязь в тело милиции въелся, бандеровец недобитый!

                ***

        Закрайка подсолнечного поля, зной, а в голове обрывки  ленивых мыслей тянутся друг за другом, путаются. Дорога затравела лопухами и подорожником, осталась только пыльная узкая лента, и та осторожно жмётся к одной стороне, к подлеску. Отсюда и до кладбища недалеко. Может, туда и ведут? Ползут перистые облака в небе, шуршит трава под ногами. Сколько ещё идти и куда?..

        Василий Моисеевич вообще раскис. Виной тому и две четушки, выпитые вчера дорогой. Это как наркомовские для бывшего разведчика Агаркова, а теперь вот еле движется: качает старика.

          А подросток весь в мыслях : неужели Максим не догадается открыть тумбочку и прочесть записку? Ёна специально его коробок спичек в тумбочку переложил из-под подушки – будет искать, наткнётся. В записке всё как надо сказано : «К участковому не ходи, иди сразу в милицию и веди их к шалашу. Я там метки поставил, где особенно рыть нужно. Там оружие припрятано».

         - Хватит топать, решать надо. Что же мы видим, мне к делу пора, кинется кто, а меня тю-тю, по твоей милости, -участковый вдруг начал проявлять беспокойство.

         Василий Моисеевич после этой короткой стоянки уже не мог подняться. Открытые глаза его были затянуты смертной плёнкой.
          - Эй ты, старый разведчик хренов, не хватало ещё тащить тебя. Ведь даже зарыть нечем.

          Агарков пытался встать, но получалось это не лучше, чем у  новорождённого телёнка. Ноги разъезжались в разные стороны, в руках не было сил.

          - Что, еврей-разведчик, издыхаешь? А я предупреждал, не корячься для новой власти – надорвёшься, - Заленский ехидно улыбнулся, - задуем эту свечку, чтобы не чадила.
 
          Василий Моисеевич так больше и не поднялся. Ёна кинулся было помочь, но получил ощутимый подзатыльник и злобное нарекание:
               
      - Не суйся, огрызок! Я умней мешка гадюк, уже всё придумал. Жаль, на свадьбу не попасть, а на похороны можно не торопиться!

        Сколько же он горя принёс людям, коль скоро так открыто работает! Заленский вызывал у своих прислужников трепет характером, силой личности подавлял их. Это какую же нужно иметь ненависть к окружающему, чтобы подчинить своей воле опытных бандитов и понукать ими одним взглядом!

        У Ёны детдомовская школа, таких людей не переделывают, только время терять. Одно обидно: нашёлся бы кто из родных помолиться за него. Да вот нет – сам молись. А ведь он и молитв не знает , не было раньше в них надобности. А теперь какой бог ему поверит?

       Агаркова повесили на суку ветвистой акации в нескольких шагах от дорожки. У паренька  мурашки пробежали по телу. Оставшийся кусок верёвки бандиты забрали с собой. Подтолкнув Ёну с силой в спину, повели дальше. Он уже понял – конец один.

        Ёна хотел накрыть всю банду в одночасье, старался, выслеживал, делал заметки. Но как же так вышло, что просчитался?

        Когда убили учителей, на песке были эти же следы, Ёна их хорошо запомнил: на правом и подковка отсутствует, и рисунок на подошве стёртый в одну сторону, косолапый хозяин их, как Николай…

       Подросток вдруг почувствовал безысходность. С ним так случалось не однажды: он терял голос, появлялась тряска во всём теле и потели ладошки. Детдомовский врач назвал это кризисом нервной системы , сказал, что лечению это не поддаётся, и тут же успокоил, что с таким диагнозом живут долго. Но эти «доктора», похоже, вылечат теперь раз и навсегда. Жил Ёна, как крапива из семени, занесённом ветром в чужую почву – ни отца, ни матери не знал. Много, правда, встречал на своём коротком пути добрых людей, но как вышел на этих подонков или они на него вышли, и не думал. А теперь и предполагать не стоит: дорога-тропинка сейчас приведёт его в тупик, из которого хода нет.

                ***

        Максим сидел в душном кабинете отдела милиции в ожидании результата. Как там сейчас Ёна с Агарковым , никого не волнует. Ушли  - и с концами. Что можно решать так долго, если в записке всё сказано? Нет, кажется, зашевелились, забегали по кабинетам. Трое на тарахтелке-мотоцикле отправились в пригород , а ещё трое – на «козлике» с открытым верхом, усадив рядом Максима, чтобы показывал дорогу в  плавни, устремились к тому самому шалашу, о котором написал Ёна в записке. Всё перерыли, перекопали всю землю и нашли ящик патронов к автоматам, два пистолета с обоймами и даже ручной пулемёт и гранаты. И ещё три комплекта новой бандеровской формы, гору банок американской тушёнки, галеты, шоколад, сгущённое молоко. Не оказалось на месте только хозяев, да деда с подростком.

                ***

        Ёна  в это время стоял на краю подлеска и с презрением смотрел на негодяев, которые решали, что делать с этим заикой-недоноском. Они посмеивались, скрывая злость и страх, потому что выражать открыто эти чувства им было стыдно перед самими собой и этим ещё совсем ребёнком, посмевшим нарушить их  привычный преступный  уклад.

         Участковый достал финку. Ёна широко раскрыл глаза, синие губы едва шевелились. Мальчик медленным движением руки словно коснулся своего сердца. Он не просил пощады, он был выше этого, он их просто проклял.

          От удара в грудь финкой Ёна опрокинулся, выбросив руки вперёд , попытался вздохнуть, будто вынырнул с большой глубины, едва не захлебнувшись…

          Перешёптывались кусты орешника, сияло солнце, подойдя к полудню, высоко в небе пел свою извечную песнь одинокий жаворонок. Ёне в последнее мгновенье показалось, что сейчас всё оживёт, вокруг появится много людей. Он даже попытался протереть руками глаза, чтобы увидеть, где же они, люди. Но перед ним стояли нелюди.
               
          Они ещё не знали, что судьба их уже предрешена: Дуська-дуплет сдала всех, погреб освобождён, продукты в детдоме, а в плавнях заняли позиции солдаты. В тот год на Украине войска добивали последние группы загнанных  бандеровцев, а пойманные ожидали своей участи.

                ***

      На  застывшем лице Ёны читалось то особенное выражение недоумения , которое смерть  оставляет молодым как последнее движение прерванной короткой жизни.