06. План 10. Вопрос экзистенциальный

"План 10 из вскрытого разума"
06. Вопрос экзистенциальный. Антон.



По дороге домой Визор не обронил ни слова. Захлопнул калитку прямо перед моим носом и исчез в Чёрной Дыре вместе с Игоряном. Трэшер, проявив недурную лояльность в столь щекотливой ситуации, решил скрасить моё одиночество.

- Ты погоди, - махнул патлатый хипарь, - завтра ещё и прощения попросит. Подумаешь, баба. Тут вопросы экзистенциальные, задачки о разрешении вселенской несправедливости. Они ведь куда интереснее сисек. Карина на этом фоне, что бомж трезвенник, – гробовое ничто.

- И откуда в нём столько злости? Я ж сколько его помню – ни единожды не встрял в перепалку. Ни со мной, ни с кем-то ещё. Понятно, плевать было ему на чужие взгляды, так ведь и на девушек ему было плевать не меньше.

-Это любовь, Мать. Чистая, как крокодилья слеза. Да и понимаешь… деревня, Мать. Деревня портит людей. Особенно женская её часть.

- То есть как это?

- Так и говорю. Ты в Тальке был хоть раз?

- Только в Верейцах и Лапичах, к счастью.

- Ну вот. В Верейцах там кто? Антон? А в Тальке и Татьяна, и Виктория, и Елена, и Кузьминична старая, проверенная, до сих пор в соку…

- И что?

- Что-что? Круг общения порождает определённый интерес. Сегодня ты общаешься с пидарасом, завтра – такой же пидарас. А секс провоцирует тягу к сексу, и чем чаще секс, тем он должен быть чаще. Тут, кстати, важный нюанс, касаемый женщин, если хочешь знать. Уши у них – основной приёмник информации. Это у тебя глаза, натянутые на мозг, а у них исключительно звуковые локаторы. Они хотят слышать, как ты стараешься, хотят не видеть, но слышать, как ты добиваешься их. Расшибись ты хоть в лепёшку, но пока не возьмёшь её ухо в свои губы – не обломится. И беда тебе, если губы твои немы.

- Но согласись, Трэшер, наш математик должен понимать: ни одна девушка не станет слушать его заумные бредни о тёмной материи или каких-нибудь магнетарах.

- Почему бы этой любой девушке и не стать? Особенная, что ли?

- И вообще, - я распахнул дверь своего дома, - причём тут круг общения? Я ему о злобном Визоре, он мне о каких-то локаторах…

- А притом. Стал бы он злобствовать, не сварись в котле с десятком охочих женщин? Они-то его и выдрессировали, под себя. Научили, прости господи, оральному ремеслу. Придали словам смысл. Ты правильно подметил, что у математика нет привилегии над алкоголиком. В данном случае математику приходится стараться больше. Деревенские, что с них взять…

- Хм. Мне всегда казалось, что математик и алкоголик в Визоре имеют равные возможности.

- Всё это херня, ты о другом думай. О том, что коммуна где-то есть, незримая капиталистическому оку. Оплот идеи дельной. Об этом, Мать, думай. А не о бабах. Иначе всё прахом.

- Ну, не знаю. Я б щас трахнул кого... В уюте, на кровати...  

Мы уже улеглись, по старой доброй традиции валетом на одной койке, и Трэшер, кажется, узрел в моих словах некий пидерастический намёк.

- Да иди-ка ты нахуй.

- Блин, чувак, я девочку хочу, - поправил я свою мысль.

Трэшер недовольно отвернулся от стены, скрипя челюстью:

- А вот хер тя знает, ты ж в армии служил.

- Поверь, там пидоров не много.

Хипарь пытался улечься поудобнее и мямлил так сонно, будто я его в корне достал:

- Ты уже пресытился еблёй, куда боле? Вон, бля, партизаны стали вуайеристами, пока ты члены свои в мясо стирал.

- Не, ну так там хотелось по-быструхе... Пива хотелось, молочища, всего по чуть-чуть, после неволи. Теперь хочется каждое телодвижение растянуть, почувствовать всю прелесть отдельно взятого. Шуточки ли, ебля?

- Антону позвони.

В самом деле. Я взял поминутно стареющую "Нокю" и в секунду набрал номер. Никто не отвечал.

- Ну что? – Трэшер наигранно волновался.

- Не берёт... Берёт, конечно, но не трубку...

- Так это... Поздно уже. Может завтра?

- Завтра может быть поздно.

***

Мне снился сон. Я лежу в кровати и лапаю какую-то девушку за задницу. Глажу, ласкаю языком. Мой указательный палец чувствует тепло… Волосы. Откуда на гладкой женской попке волосня как у обезьяны? Мои глаза раскрылись от ужаса, когда сон этот превратился в явь. Трэшер встрепенулся. Как по щелчку загорелась лампа. Мы оба были пренеприятно ошеломлены.

- Мать, что ты, ****ь, делаешь?! - Хипарь сел на свою задницу, испытавшую как минимум три беды, и укрылся покрывалом.

- Полтора года жоп не мацал! – оправдывался я.

- Ну а палец-то зачем?! Я спать на пол!

Не знаю, что бы случилось, проснись мы оба позже, но беды тогда б точно не миновали.

- Тебе срочно нужно к Антону, - говаривал Трэшер на сон грядущий, уловив своей волосатой жопой суть проблемы и на сонную голову предложив наипростейший вариант решения любой.

«Да, мне нужно к Антону. Антон решит всё». С этой мыслью я и уснул.

И только придя в себя, спустя пять часов, уже названивал. «Что ж с тобой делать, Антон?», - трубка не бралась.

И поехал я в Верейцы, чтоб наверняка, - на родину сифилиса, гонореи и дешёвого самогона. Благо дорога была быстрой, а до знакомого дома идти пешком оказалось не более пяти минут.

В голове циркулировала "Ветка сирени", и не случайно. Мне вспоминалась наша последняя с Антоном встреча. Давненько уж, в моё единственное трёхсуточное увольнение из камуфляжного карцера, заслуженное потом и кровью. В ту пору солдафон во мне, подобно природе, старался сбросить с себя последний лист робости. Осень брала своё, пряча под мышкой солнечные лучи и втягивая бездонными лёгкими благостное тепло воздуха. Да, сирень уже не цвела, поздновато было для цветов. И, всё-таки, погода подыграла мне, мягко укрыв деревню куполом любви, тогда как во всём остальном мире бушевали грозы и ливни размывали землю. Память моя за те три коротких денька навсегда разбогатела личным сеновалом, полем колосящейся ржи, чудесной тёплой рекой в ночной синеве… Да что рассказывать, у каждого бывали подобные моменты в жизни, даже у недальновидных вас.

Эти трое суток я не забуду никогда.

Постучался и приготовился счастливо улыбаться. По ту сторону двери скрипнул мерзкий голос бабы Зины:

- Чего там?

- Здрасте, а Антон дома?

- Нет, её в роддом забрали, родила она!

Я был в шоке. Гормон счастья из меня мигом улетучился. В мыслях разгулялась песенка Вертинского о притонах Сан-Франциско, где лиловый негр подаёт бордо какой-то потаскухе. Хуже быть не могло.

- Опять?

- Да! - Бабуся говорила нервно, достали её, видать, непонятные хлопчики.

И я плёлся назад на электричку до Осиповичей. Я не мог уверовать в слова старухи. Неужели облом?

Антошка была вполне неплохой девчонкой: сейчас ей исполнилось бы семнадцать, но опыту сексуального характера у неё было больше, чем у всех моих знакомых девушек вместе взятых. Ещё до армии меня познакомил с ней один бродяга, которого я угостил полупустой пачкой сигарет, решив в тот день окончательно завязать. «Ну ничё се ты добряк!» - воскликнул оборванец и привёл меня к её дому. Тогда ей было лишь пятнадцать, но многое уже умела. Один мой сослуживец поведал мне, когда я ещё душарой под стул ходил, что родила от какого-то старого хрыча из Перерожек, но и, будучи с ребёнком, не отказывала в утехах никому из страждущих, что я и ощутил в своё последнее увольнение. А теперь, вот, родила снова. Надо же, через неё, наверное, уже целый мир прошёл... Да, девочка-добрая душа.

Стой, она же безотказна, как сорок седьмой. Или семьдесят четвёртый.

И прибыл я в больницу. Родильное отделение соседствовало с терапевтическим: по двору, прогретому солнцем, слонялись старые бюллетенщики, а в необозримых углах, прячась от медсестёр, мостились пузатые дамы, передающие друг другу бычки. От бесстыдного желания распёрло штаны, я невольно глазел сквозь лёгкие просвечивающиеся ночнушки чреватых, и желание это с каждым шагом толкало в мою спину всё сильнее.

В приёмной у туалета выстроилась очередь мужиков. За столом восседала пухлая уродина, читавшая Cosmopolitan.

- Могу я увидеть Антона?

- Она в туалете.

 Страшная искоса поглядела на колонну всевозрастных, изгибавшуюся и исчезавшую в коридоре отделения. Какой-то лысый дядя повернулся ко мне:

- Пацан, за мной будешь.

Ладонь моя глухо шлёпнулась на щетину лица. Убежал оттуда, хлопнув дверью, возбуждённый и злой. Несправедливо, чёрт дери! Обломать меня, да ещё в самый неподходящий момент! Очередь... Мудаки. Был бы пулемёт, я бы устроил им очередь!..

Рядом с родильным отделением по злой иронии высился морг. Окошко его, как и положено, было распахнуто настежь, и душераздирающая вонища чьих-то гниющих родственников пробрала меня в момент. Руки начали судорожно нащупывать несуществующее ведро, накатились слёзы, желудок конвульсивно забился в такт шагу. Краткий миг, и джинсы мои покрылись мутной слизкой жижей, брызнувшей изо рта. Первым делом сквозь слёзы я заметил табличку "Морг", висевшую на двери патологоанатомической церкви. «Суки», - подумал я, вытирая рот. – «Будете знать, как честным людям брюки пачкать». Табличка мгновенно оказалась у меня в руке.

Придя домой я, не сомневаясь в адекватности поступка, прибил синюю пластину со скупым словцом на сарай, в котором размещался аппарат метал-банды, проповедующей злющий кач. В сарае я пока и решил отсидеться, отстучаться в любимые и вспомнить безотказную маленькую девочку с самых непристойных ракурсов. Все мысли об Антоне скоро вышли из меня белым потоком блаженного счастья, и я о ней забыл.