Стыдобушка

               
               
...Осенний дождливый день. Раскисшая, от обилия вод, земля. На пустую, сникшую от сырости, улицу въезжают три подводы - платформы, без бортов, на четырех окованных металлическими ободами деревянных колесах. На них везут уголь на зиму для детского сада расположенного на пригорке. В луже перед пригорком колеса первой подводы погрузились в глиняную слякоть  до самых осей. Лошадь изо всех сил пытается преодолеть подъем, но с трудом сделав три - четыре шага, отступает, не выдерживая тяжесть скользящей под уклон телеги.
Извозчик, в грубом  плаще, с накинутой на голову от дождя дерюгой, скрывающей лицо, бьёт лошадку кнутом по голове, шее, спине. С обезумевшими от боли и страха глазами, лошадь натужно перебирает ногами, но телега лишь глубже погружается в грязь. Уразумев, что лошади не вытянуть груз, хоть убей её, извозчик позвал сотоварищей. Один, покрикивая, толкает телегу сзади, двое других, ухватившись за спицы, помогают лошади провернуть колёса. Наконец, телега тронулась с места и медленно пошла наверх. Когда все подводы, одолев раскисшую под лужей землю, оказались на горке я обрадовался за лошадок, будто меня самого перестали бить кнутом по голове.               

Эта картина из далекого детства, хорошо мне запомнилась.                ...Подростком, случилось мне оказаться в конноспортивной школе, в конюшне, среди лошадей. Они здесь были другие: - высокие, сильные, горделивые, привыкшие к уходу и сытости. Я наблюдал, как конники готовят их к парадному пробегу. Передо мной, за оградой, едва стоя на ногах, слабенько заржал жеребенок. Тут же, в проеме ворот, появилась огромная белая лошадь. Она неслась на меня. В ужасе, я не знал куда спрятаться. Один из спортсменов, стоявший рядом, мгновенно распахнул дверцу  загона и едва отскочил, прихватив меня, в сторону. Лошадь влетела к жеребенку, накрыла его собой и, через некоторое время, настороженно поглядывая по сторонам, потянулась к сену в яслях.

 Вскоре прибежал рабочий, следящий за чистотой в конюшне.               

- Зараза! Норов стала показывать! От своего сосунка - ни шагу! - кричал он, подойдя к лошади и размахивая уздечкой.               

- Не пугай лошадку! - вступился, спасший меня спортсмен, выхватив из его рук узду. - Я сам выведу ее.               

- Посмотрим, как получится. Попробуй, - ворчал рабочий, выходя из стойла, недовольный тем, что его остановили.               

- Не трогай ее сейчас, - примиряюще сказал спортсмен, вешая уздечку на крюк в стене, - Пойми - она же мать. Жеребенок окрепнет за пару дней, тогда выведешь их вместе, и, спокойно всё вычистишь. Тренера, я предупрежу.               

На табличке, подвешенной к стойке загона, было написано:                Кличка лошади – Сказка.                Возраст - пять лет.                Чистокровная. Персидской породы.                Три золотые медали на международных состязаниях по выездке.               

«Как же печётся Сказка о своем малыше!» - думал я, глядя как жеребенок тыркается под ее брюхом, когда ко мне подбежал друг, потный, взволнованный, с блестящими глазами. Он тоже был назначен участвовать в конном параде.               

- Объезжал ахалтекинца! - горделиво сказал Рустам. - Тренер сказал: - усидишь, будешь выступать на нем. - Конь - огонь! Что он только не вытворял, чтобы сбросить меня. Не тут - то было! не на того нарвался. Пойдем, поможешь вычистить его, а то я опаздываю. Привязанный ремнями к двум столбам, чтобы не мог повернуть голову и укусить, пританцовывая на тонких ногах, высился красавец темно - красной масти.               

Я спросил, - как его зовут?               

- Гранат - ответил Рустам, протягивая мне щетку, сам взял другую и мы, с двух сторон, вычистили его до блеска с головы до копыт.               

- Спасибо, - беги теперь на тренерскую скамейку под трибунами. Скоро начнется. Отсюда ничего не увидишь.

Я поспешил к парадному выходу из конюшни. На площадке у ворот, гарцевали несколько всадников, уже готовых к выступлению. Над зеленным полем ипподрома синело небо с белыми кучевыми облаками. С динамиков, на столбах, раздавалась песня: "Физкульт-ура! физкульт-ура, ура - будь готов!" На флагштоках, справа и слева от зрительских трибун, развевались знамена спортивных обществ.

Диктор, звонким сильным голосом провозглашал лозунги:  Да здравствует КПСС! - руководитель и организатор наших побед и достижений!                Выше знамя советского спорта!                На трибунах суетился народ, раздавался смех, восторженный говор. Я пробрался к скамейке, у самой беговой дорожки, и сел около тренера, с которым познакомил Рустам.               

 К стартовой линии, посыпанной известкой,  подъезжали, одетые в красные атласные рубахи с белыми воротниками, в черных подогнанных трико, сапогах и в жокейских шапочках, спортсмены - конники.                Шестнадцать всадников выстроились в ряд. У каждого, в правой руке, развевался флаг одной из союзных республик.  Рустам, на своем Гранате, был правофланговым. Над ним полыхало, несколько большее, чем у других, красное полотнище - с изображением серпа и молота. Он величаво восседал на своем красавце, сосредоточенно и вдохновенно глядя вдаль, в ожидании сигнала о начале старта.               

Духовой оркестр, игравший бравурный марш, ударил в литавры и смолк.                Солидный мужчина, в костюме и при галстуке, подошел к микрофону. Он коротко сказал о роли конезаводов и конного спорта, о значении кавалерийских войск в армии и использовании гужевого транспорта в народном хозяйстве. Поздравил всех присутствующих на трибунах, любителей конного спорта, с праздником, и объявил юбилейный, двадцатый, сезон скачек открытым.               

Председатель судейской комиссии, приехавший из столицы, весь в белом от рубашки до туфель, с черным  галстучком "бабочка" на шее, ударил в гонг.                Наездники привстали на стремена и лошади, в едином порыве, с места в карьер, устремились вперед, стремительно огибая поле ипподрома.

Приблизившись к трибунам, всадники, перевели коней с рыси на галоп, и кавалькада превратилась в несущееся  волнами облако разноцветных знамен. А когда лошади пошли иноходью, и  знамена, развеваясь на ветру, будто сами по себе, без всадников, завершали парад, восторженные зрители, вскочили на ноги, аплодируя конникам. Оркестр сыграл тушь, и диктор объявил о перерыве: - Состязания по различным видам конного спорта начнутся через тридцать минут! Зрители, поднимаясь со скамей, направились к окошечку тотализатора, к духовому оркестру, или к столикам, расставленным неподалеку, поесть мороженое, выпить ситро или просто размяться.               

Тренер, записывал что - то в тетрадь.
 - Как тебе парад? - спросил он меня.               

- Здорово! Я первый раз на скачках. И мне все понравилось: - всадники, знамена, оркестр - как на празднике! Я вообще люблю лошадей.               

- Вот и отлично, приходи к нам на тренировки.               

Начавшийся разговор прервал Рустам, успевший сменить спортивные облачения на повседневную одежду. Винясь перед тренером, он сказал, что все - таки, не смог удержать коня в строю.

 Тренер рассмеялся: - он не был бы ахалтекинцем, если бы шел вместе со всеми. Они рождены бежать хоть на голову впереди других. Я на это рассчитывал: - знамя Советского Союза и должно быть впереди. Ошибка у тебя была в другом, - и он стал разъяснять другу, что - то на профессиональном языке. Выслушав, Рустам поблагодарил тренера, и, попрощавшись, мы пошли к выходу из трибун.               

Мне хотелось посмотреть всю программу - особенно скачки на первенство и выездку, но, к сожалению, Рустаму, нужно было ехать домой. Мы пообедали в ресторане на выданные тренером талоны, и пошли к автостанции.               

В этот день, у меня зародилась мечта: - обязательно научиться ездить верхом и, когда-нибудь, купить себе лошадь.               
Предстоящая учеба в старших классах школы, далекое расстояние до ипподрома, не позволили мне воспользоваться предложением тренера.               

…Шли годы. Вчерашние мальчишки становились парнями. Девочки, распустившиеся, как весной цветы, преображались в девушек. Моя мечта стала обретать романтические окраски; - все чаще в воображении всплывал герой романа Диккенса, подъехавшего на белом коне к любимой с огромным букетом цветов. Наступили судьбоносные непростые и счастливые юношеские годы.

  …Естественный ход жизни прервала армия. Предстояло, три бесконечно долгих года, облачившись в сапоги, гимнастерку, галифе, ремень, погоны и пилотку, в полной изоляции от общества, жить не по велению ума и сердца, а по уставу, регламентирующему жизнь рядового солдата, с подъема и до отбоя.               

Военная часть, в которой пришлось служить, стояла в ясных смешанных лесах Прикарпатья. Раз в неделю, в воскресенье, после обеда и до построения на ужин, нам предоставлялось личное время. В эти часы солдат может позаботиться о себе: - постирать заскорузлую от пота гимнастерку, постричь друг - друга, починить разошедшийся по шву сапог, подшить пуговицу, заменить слежавшуюся солому в матрасе. В оставшееся время, одни играли в футбол, другие волейбол, писали письма. Я, старался бытовые заботы решать в будние дни, после отбоя, что бы в воскресенье, не теряя время, бежать в гарнизонную библиотеку или уходить в лес, подальше от всего связанного с муштрой и "воинской дисциплиной".               

Как - то мы решили отправиться в лес вместе с Мигелем Кельманом, солдатом первого года службы, как и я. Мигель, был бирюковатым, недоверчивым, осторожным,  добросовестно несущем  службу человеком. Рост у него был средний, с явно превышающим норму весом. Командир назначил ему двойную порцию еды, как положено по уставу, но Кельман отказался. Голова его, с короткими рыжеватыми волосами была круглой, глаза маленькие, нос короткий и вздернутый. Внешне дауноватый, он напоминал чем-то дикого кабана с плотным и сильным телом.               

Чтобы не обращать на себя внимание, мы прошли, по - одному, к сосне, росшей за казармой. Подперев рогатиной, колючую проволоку, проползли под ней и нырнули в кустарники, за которыми начиналась берёзовая роща. Среди трав, кустов лещины, рябины, порослью подлеска нас уже никто не мог увидеть. Теперь, можно вздохнуть полной грудью, расслабиться.               

Береза, с белоснежным, бархатным стволом, с мелкими, трепещущими на ветру листьями, прозрачной, пронизанной синью небес кроной, стоит как сестра родная. Прислониться бы к ней, обнять и, разрыдавшись, излить накопившуюся тоску и боль..., - да нельзя, нельзя жалеть себя, как предупреждал старослужащий Щагин: - иначе служба станет невтерпёж.               

За рощей, на лугу, паслась лошадь. Она передвигалась как - то странно выкидывая передние связанные ноги, а затем подбирая задние. "Наверное, так учат коней галопировать" - подумал я.               

- Давай покатаемся на лошадке, - буднично предложил Кельман. Я с радостью согласился, представив, как впервые прокачусь верхом. Мигель присел подле лошади, и стал распутывать ей ноги, почему-то поглядывая на голову и, вдруг, влепив затрещину, отскочил от нее.               

- Кусачая сука!               

- А как ты узнал?               

- Они ушами прядут, предупреждают.               

Мы пошли дальше, к раскинувшейся вдалеке за лугами дубраве.               

- Мигель, чем ты занимался до армии?               

- Да батрачил, - ответил он.               

- Как это, - батрачил, - спросил я его, удивившись, -  "неужели в наши дни ещё есть где - то рабство".               

- Ну, так, работал на разных хозяев.               

- А в школе учился?               

- Четыре класса закончил и баста - работать пошел.               

Оказалось, что повзрослев, он в основном, забивал животных. Мог завалить и освежевать овцу, кабана, быка.               

- Только лошадь я не могу забить, - сказал Мигель.               

- А что, это сложно?               

- Да не. Просто, кто рос среди лошадок, никогда их не тронет.               

- Жалко что - ли?               

- Ты встречал какую-нибудь скотину, что плачет, так, что слезы льются?  А лошадь, когда ей больно, плачет. Слезы катятся. Особенно при родах. Тяжело рожает, как человек. Если конь с кобылой сойдутся, их потом не разлучить. Они болеют друг без друга. Вот, в жизни, бывает такое, что человек вырос без матери, не узнал, и спутался с ней. Конь этого никогда не сделает. Уведи жеребца от матери, хоть на десять лет, а потом подведи на случку - конь узнает мать и не тронет. То - ли запах, они запоминают, бес их знает.               

 До глубокого леса сегодня мы не дошли. Часы показывали, что пора  возвращаться в казарму. За отсутствие в строю тут же схлопочешь губу или наряд вне очереди. Поход к дубраве пришлось оставить на следующий раз.

Мне нравилось гулять в лесу с Кельманом. Выросший в Карпатах на гуцульщине, он хорошо знал местную природу. Я учился у него понимать лес, познавать его особенности, а не слепо восторгаться  красотой и сказочностью, легшими на душу с первыми книжками и детскими журналами. Наши, с Кельманом, побеги на просторы природы, дававшие, хотя бы на три - четыре часа, ощущение свободы, увы, вскоре прекратились.               

Прознав о его способностях, командир назначил Кельмана начальником хоздвора, вместо ушедшего в запас старослужащего. Теперь Мигель дневал и ночевал там, в пристроечке у хлева. Наше общение с ним надолго прекратилось.               

Весной второго года службы, меня назначили на суточное дежурство при кухне. Ночью, в  мои  обязанности входило перемыть алюминиевые ложки, кружки и миски на сто двадцать бойцов и охранять котлы, в которых готовилась пища, и кипятили воду для чая, чтобы какой-нибудь вражина не подсыпал в них отраву. Днем, полагалось выполнять различные работы по хоз двору.               

Утром, шутя, я подошел к Кельману, чеканя шаг и, отдавая честь, вытянувшись в струнку, доложил, что прибыл в его распоряжение. Мигель встретил меня прохладно, будто между нами ничего не было. 

  - Возьми метлу, вилы и вычисти в хлеву.

Я шагнул под крытую соломой крышу, в полутемное, с низким потолком помещение.

Резкий запах из - за огородки для свиней шибанул в нос. Шедший позади Кельман зажег свет. В углу, скрестив свисающие головы, понуро стояли две лошадки. Кельман вывел их во двор. Я взял стоявшую у двери метлу и тщательно подмел конские катыши вперемежку с соломой, собрал все на носилки и снес с Кельманом в угол хоздвора. К моей радости, всех трех свиноматок, которых Мигель называл по именам, неделю назад заманили в лес дикие кабаны. Чистить из под них ужасно: - воняет хоть противогаз одевай.               

- Ротный, трибуналом грозил за хищение воинского имущества, будто я продал их. Еле втолковал ему, что к зиме они вернутся, - сказал Кельман.               

- А они вернутся?                - Да не одни, - с поросятами полосатыми. Как пить дать, вернуться. Свинья без клыков. Она не доберется до желудей под глубоким снегом. Иначе, могли б и не вернуться, кто их знает? Да и холодно свинье зимой в лесу. Кабаны - то в шерсти.               

"Кабан - кабан, а пухленьких и чистеньких предпочитает своим волосатым  подругам", - подумал я.               

После обеда, мы лежали с Кельманом на травке за хлевом, наблюдая,  как растворяется в воздухе тяжелый махорочный дым от козьих ножек. Заметив приближающегося старшину, мы поднялись, выбросив самокрутки. Кельман, приложив руку к пилотке доложил, что на хоз дворе все в порядке и никаких происшествий за минувший день не было.

 Старшина заглянул в хлев и, выйдя из него, обратился ко мне: - Асетин, почему опилок нэмае пид конями?               

- Не Асетин, а Осетин, - поправил я.               

- Яка разниця. Скачи до лесопилки и привези мешок опилок.               

- Так не работает пило рама.               

- С остатков наберешь, - и, подмигнув Кельману, приказал, - дай ему конягу, не хай прокатится.               

- Товарищ старшина, я не умею ездить на лошади.               

- Научишься. Выполняй команду!               

Кельман указал на кобылу. - Садись, езжай.

Я подошел к лошади, забросил на неё холщовый мешок. Её хребет был на уровне моего носа. Запрыгнуть с места не получилось.               

- Как же я взберусь на неё без стремян?               

- А ты с разбегу.               

Я отошел подальше, разбежался. На взлете, положив руки на круп, закинул правую ногу и тут же, скользнув по спине лошади, грохнулся спиной оземь  по другую сторону кобылы.                Старшина громко захохотал. Мигель, стоявший с ним рядом, криво улыбался.               

- Кельман, хорош  издеваться! - возмутился я. - Тащи стремена.               

Вместо стремян, Кельман подошел к кобыле и встал к ней спиной; опустив руки сцепил ладони, я наступил на них и легко взобрался на лошадь. Впервые в жизни я сидел верхом на коне. Взгляд с высоты вызвал приятное ощущение некоего превосходства и собственного достоинства. Как говорится - я "вырос в своих глазах", но как управлять ею без уздечки? Помню, Рустам, учил меня, что при ходьбе рысью надо приставать на стремена, иначе будет болтать из стороны в сторону, а при беге, можно вообще слететь с лошади. Сам Мигель, ездил верхом без всякой сбруи, обычной посадкой, дамской  или задом на перед, как наездники в цирке, но он то с пелёнок научился сидеть на лошади.               

- Кельман, а как без уздечки мне управлять лошадкой?               

- За уши, - услышал я ответ.               

Понятно, что при старшине, с умыслом заставившего меня сесть на лошадь, Кельман ничего путного не подскажет. Я ударил пятками сапог в бока лошади, чтобы скорее отъехать от насмешников. Кобыла, будто смекнув, что на неё взобрался тюфяк, никак не реагировала на мои робкие телодвижения. Вдоволь насмеявшись со старшиной над моей беспомощностью и нелепыми попытками двинуть лошадь, Кельман, запрыгнул на коня и сходу помчался по тропинке вглубь леса. Кобыла, увидев перед собой верного друга, как ошалелая рванула за ним. Чтобы не упасть с лошади я, со всей силой, обхватил ее ногами,(Что означало для животного, как выяснилось позже, - скачи во всю прыть) и ухватился за шею.

Некоторое время Кельман скакал по тропе. Хорошо знавший окружающую местность, он вовсю разогнался и, резко свернув с тропы, исчез. Кобыла, потеряв коня из виду, по инерции, а может потому, что я не разжимал ноги, мчалась, очертя голову, дальше в лесную чащу. 

Оберегая глаза от торчащих сучков и ветвей, я  вместе с лошадью опустил голову и уткнувшись лицом в гриву  скакал вслепую, с закрытыми глазами. Ветви деревьев хлестали по моей спине. Казалось, конца не будет этой дьявольской скачке. В голове проносилось - "когда же и чем это кончится". Но вот, бег замедлился, и лошадь неожиданно остановилась.

 Я, наконец, разжал ноги, разомкнул веки и, подняв голову, стал озираться вокруг. Впереди, за стволами деревьев, тихо плескалось озеро, о существовании которого я и не слыхивал. Лошадь постояла некоторое время, осматриваясь и принюхиваясь, затем опустила голову, и, пощипывая траву, стала медленно передвигаться в неизвестном мне направлении.

Командовать конягой у меня не было никакой возможности, да и куда её направить? -  в лесу, человек мгновенно теряет ориентацию. Я расслабился и стал себя ощупывать - гимнастерка на спине была разодрана, пилотки на голове не было, погоны сорвало с пуговиц, мешок выпал в самом начале идиотской скачки. По шее, из поцарапанного уха сочилась кровь. "Плевать! - подумал я, - лишь бы от службы подальше" и,                предавшись  воле лошади ("К коню она придет хоть за тысячу километров уведи". - вспомнил я слова Кельмана) пытался насладиться немой, спокойною красой окружающего леса.               

Ближе к закату, лошадка вывела меня на бетонную дорогу, ведущую к ракетной части и я сразу сообразил, где нахожусь. До казармы было далековато. По бетонке, где нет соблазняющей сочной травы, кобыла пошла веселее. Боясь показаться кому - либо на глаза я попытался свернуть в заросли, но умница - лошадка, не обращая внимание на мои ерзания и подергивания за гриву в сторону леса, вела себя так будто на ней никто не сидит, и спокойно продолжала свой ход.               

Мимо, окинув меня уничтожающим взглядом, прошел на коне молодцеватый офицер. За ним, свесив, в одну строну, ножки, на стройном караковой масти коне, приближалась, юная и симпатичная, дочь полковника Белова. Я часто замечал ее в библиотеке, и со временем, при встрече, мы стали обмениваться легкой улыбкой вежливости. Сравнявшись со мной, недоумевая, что могло случиться, она незаметно кивнула головкой и, как всегда улыбнувшись, проплыла вперед.               

Без головного убора, погонами, свисающими с плеч, нательным бельем, выглядывающим из разодранной гимнастерки, измазанной кровью щекой, я производил неотразимое впечатление на раскрасавиц офицерских жен и дочерей, то и дело проскакивающих рядом, видимо к плацу, на тренировки по выездке. Мне некуда было деваться от их недоумевающе - любопытных взглядов. Какой позор! стыд!  Я, не знал куда спрятать глаза, и был вынужден отстранено шествовать на кляче, в сравнении с их холенными спортивными лошадьми, по открытой дороге, пока она сама не повернула в лес, почуяв привычные ей места и родной хлев.               

Утром, только старшина, с ухмылкой на меня поглядывающий, знал, каково мне приходится  стоять и шагать в строю. Я испытывал такую боль между ног, будто меня насильно посадили на шпагат и держали в таком положении часа два. Лишь на третий день наступило облегчение.      
               
 ...Так получилось, что моя первая самостоятельная "скачка" на коне оказалась и
последней.               

Как долго не тянулись годы службы в армии, но минули и они. После трех лет пребывания в лесу, пришлось заново привыкать к насыщенной городской жизни. Учеба в институте, забота о  родителях, поиск самого себя, любовь, работа поглотили меня.

...Незаметно, пролетели многие лета. Но и сейчас, когда я вижу проезжающего верхом на коне человека, меня охватывает волнение, и я вспоминаю о своей мечте. Она изменилась соответственно возрасту, но не померкла. И сейчас я хотел бы иметь  своего коня, и подъехать на нём к красивой женщине, ошеломив ее огромным букетом цветов. Но если спуститься с небес на землю, мне теперь больше подошла бы изящная карета, на которой, по утрам, я катал бы малышей с родителями, а вечером влюбленных по паркам города, просто так, не за деньги, чтобы люди испытывали радость в жизни и помнили о необычном животном - коне.