Торговка семечками

Эта, всему городу известная женщина, не простая торговка, а особа. Созданная счастливой рукой Олега Куприянова, она мгновенно стал неотделимой частью знаменитой Комаровки – рынка, известного каждому минчанину.
Говорят – самому большому крытому базару Европы. Не знаю. Возможно, это преувеличение.
Были рынки и покруче - знаменитый «Ле-Аль», к примеру. Тот самый, который Эмиль Золя назвал «Чревом Парижа», написав свой роман в 1873 году. И надо – игра совпадающих чисел – ровно через сто лет, в 1973 году рынок был снесен. Но не пропал бесследно: один из павильонов угодил в парижское предместье Ножан-сюр-Марн, другой отправился в далекую Иокагаму. Японцы теперь могут его лицезреть и пользовать. Сохранила верность только соседка Центрального рынка — церковь святого Евстафия.  Замечательная как извне, и внутри. Но в Париже.
Если когда-то минские городские власти примут брутальное решение избавить город от Комаровского рынка, павильонов не останется. Сооружение цельное. Любители архаики смогут удовлетвориться только кусочками бетона.
Из семейных традиций исчезнет воскресный поход на базар за свежими фруктами и овощами, без которого осень станет явно неполной. Без ярких красок и шарма, будоражащих запахов приправ. И общения, общения в первую очередь.
А если не сохранится и торговка семечками – ну мало ли куда её переместят – то вместе с ней пропадет возможность прикосновения к воробью – шалопаю, приносящая счастье, и к мешку с семечками, что таит грядущее богатство и достаток. Как просто – всего два прикосновения!
Сейчас у Комаровки вдруг возникла новая особенность – здесь собирается, берет старт и многочисленная и яркая женская ватага , разыгрывая многочисленные этюды в бело-красных тонах. Поют, бросаются словами, вступают в непримиримые схватки с атакующими их молодыми мужчинами в черных балаклавах. Они стягивают с их лиц эти самые балаклавы с единственной целью – взглянуть им в глаза и увидеть в них хоть что-то человеческое. Нет! За балаклавами ничего человеческое не скрывается. Только подобие.
Торговка безмолвствует, но мне кажется, что в глазах её мелькает тень зависти: где мои сорок лет? И я бы вышла с ними и поговорила с мужичками – ох, как бы поговорила. На своём языке! И она вспоминает, как лет тридцать назад она, еще живая и здоровая, сидела со своими семечками близ станции метро пролетарская с товарками, а мимо важно, с достоинством городового проходил майор милиции и пробовал семечки из каждого ведра, выбираю на вкус. Останавливал выбор и милостиво оттопыривал карман. Семечки сыпались туда.
Достоинство его заключалось в том, что он не запрещал торговать семечками, хотя формально мог бы! Справедливости в этом не было, но было некое согласие, которое, может быть, лучше иной справедливости.
Вспомнил анекдот. Лихие девяностые. Бывший революционер Иванов сидит у входа в Спасскую башню и торгует горячими сосисками. Мимо проходит бывший городовой Петров в милицейской форме, при исполнении служебных обязанностей. Узнают друг друга. Петров: «А ведь торговать сосисками, Иванов, я бы тебе и тогда позволил!»
Семьдесят три года понадобилось, чтобы разобраться в простых вещах. В качестве аргументов использовались и повешенные городовые, и зверски замученные их потомками – чекистами большевики совсем ещё не преклонных лет. Потом, на время, они поменялись местами и потомки большевиков взяли реванш. И так далее, по кругу.
Как и чем отзовется каждый взмах дубинкой сегодняшнего омоновца – одному Богу известно. Да и то, если он не устал всё это видеть – ведь «щедроты» новых центурионов в избытке отпускаются и верующим в него, и атеистам, и агностикам.
Порой мне кажется, что я понимаю торговку – лучше всего глядеть на происходящее окаменевшим взором - люди ведь всё равно придут на Комаровку.
Но как же хочется, чтобы их голоса были звонкими и счастливыми, как сегодня, сейчас.  В любую пору года и в любые времена.