Тысячеглазый. Часть первая. Глава 10

10

         «ДВОЙНИК.

        Главное, что нам дано: способность задавать себе вопросы.
 
        Сейчас мне интересно познать, кто я такой и к чему готов? Я стою перед собой, словно перед зеркалом, и рассматриваю отражение. В нём мой двойник. Но, возможно, что двойник в зеркале - это и есть моё настоящее Я. Именно так, с заглавной буквы. Надо всматриваться. Прошло семнадцать лет счастливого незрячества. Мне дали кличку, но она лишь возможность, а не пьедестал.

        Зеркало развернулось к свету, и двойник добавил мне зрячести.

        Но по порядку.

        Улизнув из дома, я не видел последствий. Если прежде за меня отвечали старшие, то теперь очередь была за мной. Я понял это с опозданием. Ощутил пропасть, начав в неё падать. Пути назад не было. Но была возможность превратить падение в полёт.

        Наверное, и эту возможность я бы упустил, если бы не Мелисса. Ей удалось вернуть мне уверенность. Вскрыв меня, как консервную банку, она вытряхнула из неё содержимое. А там не было ничего, кроме наивности. «Вот теперь ищи ей замену», - словно предложила она.

        И замена нашлась очень быстро.

        Значит, я сбежал туда, куда нужно. И уже не падал, а парил, озирая раскинувшийся подо мной мир.

        Мир был странен. Он принял вид чужой огромной квартиры, наполненной тенями, запахами, голосами и тайнами, которые, цепляясь друг за друга, как пузырьки воздуха в воде, концентрировались в одно: в девушку по имени Мелисса. Это её тень скользила по стенам и потолку, её запах и голос щекотали мои ноздри и уши, её тайна манила меня к самому себе. Я натыкался на зеркало со своим двойником, а она разбивала его у меня перед носом. «Слушай, как звенят осколки твоего прошлого» - смеялась она, укрываясь за свою тень.

        Что мне оставалось?

        Верно, парить свободно за этой тенью, не жалея и не подбирая осколков.  В парении крылось спасение. Я бежал сам от себя и своих страхов и, убегая, возвращался к себе иному, кипя мужеством, как богоподобный Геракл.      

        Жаль, путешествие было недолгим. Начавшись в пятницу вечером, оно закончилось внезапно воскресным утром. Раздался звонок в дверь. Кого принесло в самом начале десятого? Подружек, гостей, вернувшихся родителей? Мы переглянулись. У всякого чуда должен быть достойный финал. Во всяком случае, не пошлый. Мелисса открыла английский замок и мы увидели стоявшего на пороге милиционера. Это был лейтенант Мордюкаленко, наш участковый. Жильцы дали ему кличку Дюк. Он был очень высокого роста, молчаливый, неторопливый и поэтому, наверное, располагал к мыслям об аристократизме. Форма его была отутюжена, значки и обувь сияли. Любимым словом Дюка было «разберёмся». Он доставал из висевшей на плече планшетки маленький блокнот, сине-красный карандаш, записывал показания, потом отдавал честь вежливым взмахом руки к форменной фуражке и обещал: «Разберёмся».

        И ему верили, потому что ему чаще всего действительно удавалось разобраться, навести на участке порядок, помочь пострадавшим и наказать провинившихся.

        Можно сказать, что лейтенант Дюк был уникален своим идеализмом и своей идеальностью.

        В моём случае дело оказалось незаслуженно простым. Получив от моей мамы заявление о пропаже сына, Дюк спокойно пересмотрел адреса моих однокашников, в субботу побродил по дворам, прислушиваясь к разговорам на скамейках, определил моё местоположение и в воскресенье пришёл по мою душу.

        Кстати сказать, на его лице не было даже тени иронии или возмущения, когда офицер стоял перед нами, наивными глупцами, на пороге. Мы с Мелиссой, конечно, испугались. А он терпеливо молчал, как бы успокаивая шалунов, и в глазах его из-под козырька светилось коронное: «Разберёмся».

        Через полчаса я был у себя дома. Мама стояла в прихожей бледная и вдруг похудевшая. Из больницы срочно вернулся отец. Он играл желваками, хмурил брови и крепко держал маму за локоть, как будто боялся, что она побежит сейчас куда-то в испуге.

        Картинка была не слабая. Безмолвно истерившие родители, внутренне  умерший от страха сынок метр восемьдесят ростом и невозмутимый блюститель правопорядка.

        Тогда мне стало окончательно ясно, что с этого дня мы, Каракосовы, будем жить в новом, перекроенном и усложнённом мире.

        Но папа всё-таки держал форму!

        «- Что он вам сказал, товарищ лейтенант?
      
        - Ничего. Он признал свои ошибки и перед всеми извинился.

        - Зачем он сбежал из дома?

        - Он сам вам всё расскажет.

        - А если нет?

        - Разберёмся».

        Через минуту Дюк ушёл. Мама и папа застыли у стены в прихожей. Я снял обувь, бросил ветровку со значком геодезиста-техника под вешалку и нырнул в свою комнату. Как ни странно, но больше всего мне сейчас хотелось поесть. Нервы и желудок в критических ситуациях дразнят друг друга по полной. Я читал, что у некоторых солдат перед боем ноет живот или вообще расстраивается кишечник. Говоря проще, их несёт самым примитивным образом. А я в минуту опасности мучаюсь голодом. Помню, как перед выпускным экзаменом по алгебре, в которой я полный профан, у меня темнело в глазах и мозги заклинивало с голодухи. А я даже не взял бутерброды с молочными сосисками, которые мне приготовила мама. Забыл в трясучке. Когда сидел за партой с билетом, где было что-то об интегралах и функциях, видел не формулы и тексты учебника, а шампур со свиным шашлыком, кольцами лука и алыми дисками помидоров, нарезанных издевательски тонко и аккуратно. С шампура капал золотистый сок, а от корочки, покрывавшей хорошо запекшееся мясо, шёл запах мясного хмеля и сладкого дыма.

        Алгебру я, конечно, сдал, но чуть не отдал концы в результате своего дикарского переживания.

        В дверь постучали. Это была мама. Она всегда в неловкой ситуации стучалась в мою дверь легонько и осторожно, словно что-то шептала. Я нагло промолчал.  Не время виниться, думал я. Утро вообще неловкое время для разборок. Много солнечного света и лишнего шума. Говорить о жизни и о своих ошибках следует в сумерках.  Они тогда легковеснее.

        А сейчас я вообще не чувствовал себя виноватым. Немного повзрослевшим, это да. Но и только. Подержать родителей в неведении перед тем, как объявить им о таком событии, следовало как можно дольше.

        Свинство, но мы вместе его организовали: и я, и отец, и мать. Вот и ответим друг перед другом все одновременно и по-настоящему.

        Когда ближе к вечеру мы всё-таки собрались в большой комнате, чтобы поговорить, так сказать, откровенно и выяснить наши отношения до конца, со мной произошло самое забавное. Слушая отца, отвечая маме на вопросы (что со мной? почему меня волнует что-то непонятное? как я собираюсь жить дальше?), я беседовал не с родителями, а со странным хором голосов, нападавших на меня из бесконечного и бесформенного пространства. Это были призраки всех тех людей и всего того, что я пережил раньше или встретил за пока ещё недолгие годы своей жизни. Не буду их называть.  Они когда-то жили в моём дворе, ездили следом за мной на Чёрное море, ходили со мной в школу, озорничали, фантазировали, боялись и геройствовали вместе со мной. Они ставили мне оценки и теперь, посмеиваясь, упрекали меня за то, как я прежде сам оценивал поступки ближних.

        Я сидел за столом с родителями и понимал, что меня становится всё больше и больше. Феноменальное двойничество открывало мне глаза, прибавляя мне зрячести. Мама и папа говорили, а я уже видел, какими мы будем завтра. Поэтому сказанное сегодня не имело значения.  Голоса-призраки имели куда большее значение.

        Ещё я увидел своих родителей такими, какими они были лет тридцать назад. То есть детьми. Они были похожими на меня, а я был почти что зеркальным их отражением. Получалось, что мы всего лишь нашли сейчас друг друга такими, какими и были все эти годы. Родными и любящими, теряющими друг друга каждый час и каждый день в прошлом и тоскующими о своей самой горькой потере.

        Папа говорил о том, как пытается меня понять, как переживает из-за того, что не может этого сделать, и внезапно замолчал, увидев моё счастливое лицо.

        - Лера, - воскликнул он, -  ты меня не слушаешь?

        - Нет, - сказал я. – Но слышу больше того, что ты хочешь мне объяснить.

        И в эту секунду голоса-призраки оставили меня в покое и вылетели вон. Мы, Каракосовы, остались наедине с собою.

        Всё оказалось нормальным. Не надо ничего выдумывать, приукрашивать или, наоборот, ругать. Это вообще не наша забота.

        Я отвечаю только за то, что понял. Остальное вообще не Я.

        На этом мне было позволено успокоиться. Пришла ночь, самая лучшая из всех, прожитых мною. Голоса утихли и я безмятежно уснул.


                *   *   *


Продолжение следует.