Нарцисс Араратской Долины. Глава 47
В Крыму мы пробыли недели две, где, так сказать, отдыхали и дышали черноморским воздухом; и где мне удалось немного поплавать и вспомнить своё детство, в котором я «наплавался» так, что если все эти километры проплытые за восемь лет в разных бассейнах сложить, то получилось бы где-то… Если, в среднем, в день я проплывал километров шесть, то в год это будет около двух тысяч километров. Теперь умножим на восемь лет, и получится где-то 16 тысяч километров! И это минимум, так как плавали мы и по десять - двенадцать километров в день. Возможно, это и сделало меня таким жизнестойким к тяготам бродячей московской жизни. Жена моего друга, Лада, с нескрываемым восхищение смотрела, как я плаваю и кролем, и брассом и даже баттерфляем. «Юра, посмотри какое у Серёжи стройное тело!» Махаон же лежал угрюмый, не снимая с себя майку, и не подставляя своё толстое дородное тело лечащим лучам крымского солнца: он постоянно курил, глубоко презирая всех этих загорающих и купающихся людей, не видя в этом плебейском отдыхе ничего хорошего. Его это всё сильно раздражало, и на пляж он особо и не ходил. Ему хотелось уйти в горы, где он мог бы насладиться ловлей бабочек. Он привёз с собой целый инвентарь разнообразных сачков. Насколько я помню, мы пару раз с ним выезжали на природу, в район горы Чатыр-Даг. Не больше того, так как он нужен был семье, и Лада его использовала по полной программе. «Юра надо сделать это, Юра надо сделать то». Скандалов особых там не было, потому что мой друг был очень мягким и даже, можно сказать, мягкотелым человеком, не склонным к долгим препирательствам со своей супругой. Гнев свой он не выплёскивал наружу, и в худшем случае, он мог сломать свою курительную трубку, и наказать, таким образом, себя самого. Лично я, с Махаоном никогда не ругался, и он совсем не обижался на мои, порой, фамильярные остроты. Лада же была с ним очень строга, и я бы с ней не выдержал бы и пяти дней. Что тут сказать, я вообще не был готов к семейной жизни, будучи полным эгоистом и себялюбивым нарциссом. Махаон же был настоящим отцом семейства, на которого можно было опереться, и которого можно была запрячь как быка, и он безропотно пахал бы за десятерых. Иногда упрямился бы, но потом, всё равно, продолжал бы работать, с грустным и страдальческим выражением своего добродушного лица…
Мне запомнился наш с Махаоном поход на вершину горы Чатыр-Даг, высота которой где-то около 1500 метров. Бабочек мы там не ловили, но зато прогулялись по прекрасным местам, и посмотрели сверху на окружающие гору ландшафты. Кроме нас на вершине горы никого не оказалось. Потом уже, когда мы, довольные собой и уставшие, спускались вниз, нам навстречу поднималась в гору лёгкой походкой одинокая длинноволосая девушка спортивного телосложения. Это было немного смешно, так как мы уже очень сильно устали, а она же весело улыбнулась нам и побежала вверх, как горная козочка. Видимо, для неё это была обычная утренняя тренировка. Мне это чем-то напомнило мои детские летние походы на гору Али-бег, когда мы, юные пловцы, приезжали на спортивные сборы в Цахкадзор. Нас часто тренера гоняли на эту гору, откуда сверху тоже открывался чудный вид. Вообще у нас, в СССР, был какой-то ненормальный культ альпинизма, сродни какому-то религиозному культу. Все эти песни про горы, которые пел бард Высоцкий в фильме «Вертикаль», про то, что если друг оказался вдруг и не друг и не враг, - а так, то с ним надо рискнуть пойти в горы, и там понять, кто он есть на самом деле. Круче альпинистов были, разве что космонавты и полярники. Мой папа собирал книжки на эту тему, и для него все эти покорители Эвереста были уважаемей даже старика Хэма, который написал повесть «Старик и море». Я тоже думаю, что уважать людей, которые рискуя своей единственной жизнью, лезут на неприступные ледяные скалы, конечно же, надо. Это дело достойное, и мало кто может подняться на высоту 8 км над уровнем моря. А какая от этого Человечеству польза? Ну, залез Райнхольд Месснер на все самые высокие горы и что дальше? Рассуждать так могут только люди с примитивным устройством своих душевно-умственных способностей. В горы люди лезут, чтобы Там встретиться с Богом! Если Он есть, то, очевидно, Он должен находиться в горах. Все альпинисты это знают. Странно, что в СССР это дело прошляпили и не обратили должного внимания на этот факт. Именно в горах на человека опускается некая неземная благодать и чудотворное успокоение. Поэтому мой папа, который был жуткий холерик, очень любил горы; хотя по горам со мной он уже не лазил, так как находился в возрасте, когда его физическое здоровье уже начало ослабевать. В зрелости же мой папа был очень крепким мужчиной, и на него заглядывались многие женщины. Я же всегда был немного маломощным и ленивым. Не унаследовал его жизнерадостной бодрости; и если бы он не заставлял меня в детстве заниматься спортом, то, возможно, я бы вообще сошёл с ума от разного рода грустных мыслей о бренности нашего бытия. Именно спорт сделал меня физически крепким и, разумеется, в этом заслуга моей папы. Юра Махаон же вырос, насколько я знаю, без любящего папы; он мне что-то рассказывал про своего отца, который был лётчиком-испытателем, и который ушёл от его мамы, и который особо не интересовался своим маленьким сыном. Может поэтому, Махаон и вырос таким мрачным и грустным, и даже склонным к суицидальным размышлениям…
Потом, я помню, мы оказались в Ялте. Прошлись там по набережной имени Ленина, и признаюсь, мне ничего там особо не запомнилось. По ресторанам мы там не ходили, и с девушками не знакомились. А, как известно, туда прилетали самые красивые девушки со всего нашего Союза, чтобы познакомиться с известными актёрами и певцами, богатыми цеховиками и криминальными авторитетами. Я здесь мог оказаться раньше, в 1987 году, когда меня приглашал попутешествовать вор-карманник Эдуард. Рассказывал ли я Махаону про этого своего знакомого, - я не помню, да и, думается мне, Махаон бы меня не стал осуждать, потому что он не был моралистом. Надо сказать, что я вообще не очень то про себя кому-то что-то рассказывал, так как особо рассказывать не умел, будучи косноязычным; и речь моя была нечёткая и эмоционально неправильная. Рассказчиком я был плохим, хотя умел иногда что-то такое остроумное сказать или, вернее, брякнуть, не подумав. Да и думать, я тоже не умел. Думать мне мешала чрезмерная эмоциональность, которую я унаследовал от своего папы. Если бы я умел думать, то вряд ли оказался бы на Арбате, прожигая там свою молодость и общаясь с разными, не очень нормальными, людьми. Махаон был одним их тех, кого назвать нормальным и здравомыслящим сложно. Он был очень талантливым человеком, но напрочь лишённым воли (точнее воли к победе). Юра читал, разного рода, фантастику и это его было любимым занятием, - он знал кучу разных американских писателей-фантастов. Его привлекал мир иллюзий, в котором он, фактически, жил. Реальная же советская жизнь его, явно не радовала, и он был явным антисоветчиком и диссидентом, не верящим ни в какой-такой коммунизм. Махаон был типичным эскапистом и «митьком». Про движение митьков он мне много рассказывал, и даже дал почитать ихнюю знаменитую книжку «Митьки», которая у него была «в самиздате». Юра там даже с кем-то был знаком, и много мне чего-то там рассказывал про этот неформальный союз добродушных бородатых ленинградских художников и алкоголиков. В каком-то смысле это было псевдорелигиозное движение, которое потом, к сожалению, распалось и превратилось в коммерческий проект и в какую-то «матрёшку в тельняшке»…
Вернулся я в Москву, где-то в середине сентября. Точную дату не помню, так как дневников тогда не вёл. О, если бы я знал тогда, что записывать даты важных событий в своей жизни – это очень важно, то записывал бы; и потом мог бы проанализировать некие свои, так сказать, кармические ситуации. Особенно важно записывать даты встреч и знакомств с новыми людьми. На каком аспекте Луны произошла эта встреча. Не была ли Луна в этот момент поражена Марсом или Плутоном. Не проходила ли Луна по натальному Сатурну. Всё это я узнал уже потом, заразив свои маломощные мозги астрологическими премудростями. Возможно, именно благодаря этому я начал что-то записывать и развивать свой, так сказать, Дух. Ладно, не буду погружаться в оккультную магию и продолжу воспоминать нормальным русским языком без всех этих туманностей…
Примерно в это же время был убит священник Александр Мень, к которому на воскресные Службы, в подмосковный город Пушкино, частенько ездил экскурсовод Сева. Это было чрезвычайно мистическим и громким событием, и в этом была какая-то жуткая нумерология. Девятого числа, девятого месяца и 1990 года, - произошло это печальное событие, приведшее всю культурную и прогрессивную Москву в душевный шок. Убийца так и не был найден и всё это дело замяли. А перед этим, 15 августа погиб, заснув за рулём в районе Риги, певец-шаман Виктор Цой, который был неким молодым символом Перестройки, и чьи песни слушала наша молодёжь, пропитываясь его бунтарским и, одновременно, пессимистическим духом. Слова его песен были очень загадочны, а мелодии же сильно воздействовали на какую-то сердечную область, где, по всей видимости, живёт у человека неумирающая душа. Так что, можно сказать, с этого лета и начался явный распад империи под названием СССР. Начался так называемый «Парад Суверенитетов» и все республики начали объявлять о своей независимости. Коммунист Горбачёв уже ничего особо не контролировал. Набирающий силу Борис Ельцын, которого через год россияне выберут своим первым президентом, с шумом вышел из КПСС, яростно швырнув свой священный партбилет на пол. Армянская ССР же объявила о своей независимости, где-то в конце августа. Таким образом, я стал как-бы уже «иностранцем». Хотя, я в то время особо по этому поводу не горевал, и мне всё это было по фигу. Меня волновали насущные проблемы, - где заночевать и чем утолить свой голод. Поэтому те важные политические события для меня особой роли не играли. Газет я особо не читал, телевизоры не смотрел и в референдумах не участвовал. Я был очень аполитичным молодым человеком…
Свидетельство о публикации №220091200995