Ноль Овна. Сны Веры Павловны. 6

Отец Марк стянул поручи и вложил их один в другой. Он оглянулся на Голунова, который тоже закончил разоблачаться и поправлял наперсный крест. Тот кивнул, показывая, что готов. Из алтаря они вышли вместе. Покидать храм, своды которого, казалось, до сих пор отражали фантомным эхом звуки дивного пения, было жаль. Однако их ждали важнейшие дела!

– Сейчас бы поспать, – грустно сказал отец Марк, подбирая подол рясы, чтобы сесть в машину.

Голунов подождал, пока тот пристегнётся, включил зажигание.

– Спи, пока едем. Только сначала… – Он потянул с заднего сидения сумку, именуемую холодильником из-за прошитого фольгой нутра, и выковырял оттуда две бутылочки с йогуртом. – Хотя бы это съешь.

– Спасибо. – Отец Марк аккуратно отвинтил крышку и сделал глоток. – Вообще-то после потребления Даров есть совсем и не хочется, – справедливости ради деликатно заметил он.

– Вот поэтому у тебя гастрит и холецистит, – резонно возразил Голунов, открывая вторую бутылочку для себя. – Аскеза должна быть с умом.

– Тогда это уже не аскеза, – допивая йогурт, твёрдо заявил отец Марк. – Цель аскезы – переломать человека. А результат её, с точки зрения естества, выглядит уродством. Аскеза это всегда битва с природой, с телом, с его естественными и ни разу не греховными потребностями. Но только за счёт их угнетения можно подкормить и вырастить те части своего существа, которые природой обычно пренебрегаются, если речь заходит о выживании. Только так получаются святые и гении. Вся духовная история человечества это хроника вивисекции.

– Бл***дь. Вот сейчас мне реально страшно стало, – мрачно ответил Голунов. Совсем недавно отец Евгений был военным и до сих пор не мог окончательно бросить курить и материться. Хотя и старался. – Я как-то привык людей жалеть. Я потому и в церковь пришёл, что здесь по другим законам люди живут, по любви.

– И правильно! – Передние зубы у отца Марка заметно выпирали, поэтому, когда он улыбался, делался похожим на суслика. – Абсолютное большинство христиан не должны приобщаться к аскезе! Они приходят учиться любви. А получают жестокость. Их давят, ломают и стыдят, что совершенно не по-христиански. И научаются они ненависти – к себе и к миру. И вместо любви взращивают в себе страх. Вот поэтому нашу паству сманивают добренькие сектанты и слащавые эзотерики.

Судя по всему, спать отец Марк уже расхотел и теперь воинственно постукивал пустой бутылочкой из-под йогурта по коленям.

– Я сегодня допустил до причастия женщину, которая с утра воды попила, – после паузы признался Голунов. – Она беременная. Аж вспотел от страха, когда разрешительную молитву над ней читал.

Отец Марк скользнул по его профилю понимающим взглядом и сочувственно покивал.

– Никогда не знаешь, кто донесёт на тебя благочинному. Иногда сами облагодетельствованные на тебя и стукнут архиерею или настоятелю. Или по простоте своей расскажут кому-нибудь, а тот уже доложит, мол, поп-еретик нарушает устав церковный. Как по минному полю ходишь каждый раз, когда с людьми говоришь!

– А представь, что будет, если узнают, куда мы сейчас едем! – как-то залихватски воскликнул Голунов. Как будто обсуждал с товарищем грядущую самоволку, предвкушение которой щекотало ему нервы.

– Ничего не будет, – после минутного раздумья ответил отец Марк. – Если по-умному себя вести. Мне старый настоятель, отец Фёдор Абрамов, рассказывал, как в начале 90-х наш храм бандиты крышевали. Думаешь, откуда колокола взялись и престол мраморный? И все об этом знали. И никаких нареканий.

– Так времена изменились, – резонно заметил Голунов.

– Так и мы не к браткам теперь едем! – радостно утешил его отец Марк.

– Не к браткам, – согласился Голунов, тормозя на светофоре. – Только этот Рашидов, по-моему, страшнее. Кстати, на кавказца он не похож. Может, татарин? Не думал, что среди них есть оккультисты.

– Среди них есть суфии, – задумчиво проговорил отец Марк, залипая взглядом на мигающий поворотник стоящей перед ними машины. – А среди суфиев есть астрологи. И фамилия его происходит от арабского корня «рашид», который означает правильность, проще говоря, ортодоксию. Может, поэтому он так благосклонно к нам отнёсся?

– СПГС? – усмехнулся Голунов, выруливая в нужный переулок. – Ищешь смысл там, где его не предусмотрено?

Отец Марк посмотрел на него странным, непонятно что означающим взглядом, и ответил не сразу.

– Всё зависит от точки зрения. Если феномены, которые нас окружают, рассматривать в упор, они выглядят случайными, потому что возникают перед нами внезапно и безо всякой связи с предыдущими. Но если мы взглянем на наш мир сверху, то обнаружим, что все без исключения феномены связаны между собою, и эти связи не случайны. Кроме того, когда ты живёшь в пространстве, где есть Бог, Бог начинает говорить с тобой через всё. Всё становится посланием – Его ликом, жестом и словом. Всё оказывается символом. Так что зря ты смеёшься, Евгений.

Голунов только вздохнул в ответ. И после паузы озабоченно обронил:

– Меня больше волнует, что они попросят за свои услуги. Этот праведный Рашидов сразу видно, делец. – И не к месту добавил, – У сынка его внешность славянская: глазки серенькие, волосы русенькие, носик пряменький. Не похож он на папу совсем. Может, приёмный?

***
Вий курил в затяг, смотрел со лжемудрым прищуром и хмыкал, когда шутили – хотел казаться попроще. Когда ты маньяк, это входит в привычку. Никто не должен понять, что в этот самый момент в твоей голове теснятся страхи, надежды и тайны этого мира, который избрал тебя своим конфидентом. Который давно уже хочет умереть и в эту самую секунду жалким шёпотом снова просит тебя нажать на курок.

Постепенно все, кто вышел на улицу покурить, разошлись по своим рабочим местам. Вий последним шагнул в автоматически разъехавшиеся перед ним двери головного офиса и направился к стеклянной галерее, что вела в старое здание. Судя по тому, что его срочно возжелал видеть глава Ордена, Бергер успел нажаловаться и начальству.

– Роман Аркадьич, голубчик… – Розен-старший озабоченно хмурился и складывал пальцы домиком – весь такой светлый, мягкий, интеллигентный. – Что вы знаете об интеграции?

Роман встрепенулся – сейчас ему подкинут ещё один кусочек паззла! Вот ради таких моментов стоит жить.

– Это имеет какое-то отношение к моей проблеме?

– Я полагаю, прямое. – Лев Евгеньевич деликатно звякнул чашкой, отвлекаясь на то, чтобы глотнуть чаю.

Вий разглядывал его с любопытством, поскольку с главой Ордена так близко и наедине оказывался не часто. Нельзя было сказать, что сынок, с которым у Вия был бурный подростковый роман, как две капли воды походил на папу, но родство было всё же сильно заметно. Возможно, что если бы младший Розен не был шалавой, он бы сейчас также светил своей ангельской беззащитностью вечного мальчика со скрипкой. И с папой его бы путали, потому что Розен-старший хоть и был уже седым, казался поразительно юным – безвозрастным.

С Германом Розеном Шойфет сошёлся в шестнадцать. Роман знал его давно – всё-таки выросли в одном дворе. Вместе копались в песочнице, играли в ножички и лазали по деревьям. Потом школа. Без дворовых игр приятельство сошло на нет. И вдруг столкнулись. Разговорились. Роман не влюбился, нет. Скорее сделал охотничью стойку и закапал слюной, по-степенно зверея, как хищник от запаха крови. Потому что Розен бы смог. Смог бы нажать на курок. Смог бы всё, если бы захотел! И темперамент у этой фригидной сволочи был просто бешеный, и идеи безумно-гениальные! Только убеждения подкачали. Розен был верен заветам Ордена не пытаться изменить этот мир.

Это идеологическая заноза дико бесила Романа. Настолько сильно, что Розена за его благостное созерцательное невмешательство казалось мало загрызть и растерзать. Хотелось сотворить с ним что-нибудь ещё, что-то запредельное – трахнуть что ли?

Собственно так оно и получилось. И какое-то время продолжалось. И Бергер, который, благодаря их ментальной и эмпатической связи, всегда знал о Романе всё, разумеется, был в курсе с кем и как проводит время его товарищ Рома, хотя они никогда не обсуждали этого вслух (интересно, знал ли папа?). Но почему именно сейчас Бергер привёл его в этот сон и показал ту самую сцену из прошлого? Из-за этого дело только запуталось ещё больше. Вместо ответа на свой вопрос Роман получил ещё одну загадку. Какого, собственно, рожна у Розена и Бергера одно дело на двоих?! Если это был намёк на подсознательную замену (мол, хотел одного, а трахнул другого, похожего) так Роман пошутил – никогда он Бергера не хотел. Исключительно братские чувства у него были к этому человеку, можно даже сказать – отеческие. Благодарность была, умиление. Дразнил его Роман, не без этого, но всерьёз на его честь никогда не покушался. А тут носом ткнули, получается, во что-то гнусное, фрейдистское, чего и не было никогда!

– Если вы закончили рефлексировать, то я, пожалуй, продолжу нашу беседу. – Лев Евгеньевич смотрел холодно и неодобрительно. Внутри ёкнуло противно – снова выпал из реальности. Опасно. Сломался. Сломали. Подлечили, называется… – Кирилл Александрович сообщил мне, с какой проблемой вы к нему обратились. Вам следовало прийти с этим ко мне. Или хотя бы к Ивану Семёновичу. Ему-то вы доверяете?

– Мне не хотелось его тревожить, пока я сам со своей проблемой не разобрался. – Вий попытался улыбнуться, но, как всегда, когда он пытался выглядеть доброжелательным, вместо улыбки вышел зловещий оскал. – Вы же знаете, как в нашем братстве относятся к подобным вещам. Если у тебя плывёт настройка, ты не ас. Так что там с интеграцией?

Розен-старший нахмурился на это откровенное хамство, но интеллигентность не позволила ему ответить в том же духе. Поэтому он пересилил себя и вежливо продолжил:

– Вы ведь прекрасно знаете, что интеграция – задача любого из нас, что, возвращаясь сюда, мы раз за разом всё больше подчиняем себе все части своего существа, становимся цельными. Я более чем уверен, что вы также знаете, что степень нашей внутренней интеграции эксплицируется через окружающую нас действительность вовне. Люди вокруг нас – части нашей карты и каждый из нас – часть карты кого-то другого. Вместе со своей группой мы составляем ещё одного – условного – человека. Учась управлять ситуацией, мы учимся управлять собой, вывернутым наизнанку. И это не аллегория.

Роман знал. Зубы сточил, выгрызая эту простую истину из очерствевших от времени заумных трактатов. Потому он Рашидову и вместо сына – мания у них одна на двоих. Использовать лепкость этого мира, податливость его, чтобы сделать его идеальным – вот к чему стремилось Чёрное братство. В поисках ключа, который позволил бы манипулировать материей (с людьми уже наэкспериментировались, хватит), они ушли так далеко от сколько-нибудь человеческого, что вся их мудрость выглядела теперь чистым безумием – настолько она была в привычном контексте дикой и непонятной.

– Собственно, дальше вы могли бы и сами догадаться, – снисходительно оглядел его Розен-старший. – Но я подскажу. Как вы думаете, какая у меня степень интеграции с моим сыном? Или у моего сына с Кириллом Бергером? Цепляя память одного, вы тянете за собой воспоминания о жизнях другого. Они путаются в вашей голове, сливаются, перемешиваются и вам начинает казаться, что вы сошли с ума и помните не своё.

Роман смотрел на главу Ордена как на сотворившего чудо Бога. Как же он любил Розена-старшего в эту минуту! Десяток его слов – и кошмар испарился. А сколько было терзаний – хоть стреляйся! Сейчас он готов был и туфлю Льва Евгеньевича в самом искреннем порыве поцеловать.

– Так эти двойные-тройные шифры из дел интеграционной комиссии? – нагловато хмыкнул Вий. – Опустите мне веки…

Он поднялся, полагая, что разговор окончен, и собирался поблагодарить Льва Евгеньевича за консультацию, да и распрощаться с ним, но тот вдруг совсем не интеллигентно ухватил его за рукав и подскочил следом, будто боялся, что Роман убежит.

– Вы напрасно торопитесь, – нахмурился Розен. – Возможно, вы не обратили внимания, но в ваше сознание просачиваются воспоминания людей не из вашего братства. Вас это не удивляет?

Роман только плечами пожал.

– Нет.

С Бергером он был связан теснее, чем с кем-либо из «своих». Они слышали друг друга на расстоянии, имели долгую общую историю, которая, кажется, подошла-таки к логическому концу. Во всяком случае, Бергер не без помощи своего братства исчез из виевой жизни двадцать лет назад, потому что его присутствия в своей жизни и в своей голове выносить более не мог. Но, видно, подмыло плотину и теперь тайны не только Бергера, но и тех, с кем он связан, наводняют виев мозг. А Вий не против. Теперь, когда стало ясно, что это не шизофрения, ему очень любопытно будет в чужих секретах покопаться.

– Дорогой мой, боюсь, я не могу полагаться только на вашу скромность в этом деле. И на подписку о неразглашении тоже, – совсем уже неласково сообщил Розен-старший. И глаза его стали как две синих льдинки.

– Память мне сотрёте? – усмехнулся Роман, понимая, что и в виде шутки это выглядит нереалистично – он уже нырнул в океан и в нём растворился, не выцедишь.

– Нет. Но у вас теперь будет куратор, который будет за вами присматривать. Мы должны проверить, что происходит с вашей настройкой. Может, вы Роман Аркадьич, давно уже и не ас. Или никогда им и не были. Помните, в самом начале были большие проблемы с вашим определением?

– И как же вы собираетесь это выяснить? – Так сильно Роман не злился уже давно – так, чтобы до искр перед глазами.

– Вы будете писать отчёты – записывать ваши, так называемые, воспоминания.

– И как это будет выглядеть? На практике. Куратор будет жить в моём доме? Или я буду на электронную почту отчёты отсылать? И кто, собственно, будет меня пасти, хотя я, как бы, уже давно совершеннолетний? – гнев разрастался в виевом сердце с каждой секундой всё больше. Кураторов приставляли только к детям, подросткам. После контакт сохранялся, но только по обоюдному желанию, уже в качестве сентиментальной привязанности. Хотя некоторые исследователи предпочитали не рисковать и заранее заботились о том, чтобы их кураторы оказались бы их родителями или супругами.

– Я полагаю, мы решим этот вопрос с наименьшими неудобствами для вас и вашего будущего куратора, – заверил Розен с дежурной, но необыкновенно обаятельной улыбкой. – А пока ограничимся подпиской о неразглашении. Вы же понимаете, что я не могу вас просто так отпустить, безо всяких гарантий?

– Давайте вашу бумажку. – Роман в сердцах пнул стул. – Что и кому я не должен разглашать?

– Хороший вопрос. Сейчас подумаем и всё в документе перечислим. Присядьте, голубчик. Полагаю, это займёт некоторое время.

***
– Можно нескромный вопрос? – Отец Марк натянуто улыбнулся, но взгляд его при этом был твёрд и решителен.

– Конечно! – Рашидов ласково подхватил субтильного священника под локоток. – В духовных вопросах очень важно доверие, – проворковал он, интимно склоняясь почти к самому его уху. – Поэтому даже житейские, сугубо личные моменты, если они кажутся соблазнительными и смущают, должны быть откровенно разъяснены заранее. Спрашивайте. Я уверен, вами движет не праздное любопытство.

– Вы мусульманин? – Вышло как будто по делу. Удалось замаскировать своё как раз таки праздное любопытство под естественный для священника вопрос. Хоть и не слишком деликатный.

– Я уже давно не причисляю себя ни к какой конфессии. – Иван Семёныч отпустил иерейский локоть и весьма убедительно изобразил философскую задумчивость. – Та, квазирелигия, суть которой составляет оккультное знание, шире любых конфессиональных рамок. Я догадываюсь, из чего вы сделали вывод о моих религиозных убеждениях, и во избежание дальнейших недоразумений, поясню: Рашидов – это не фамилия, это мой духовный титул.

Отец Марк не ожидал такого ответа, поэтому заморгал растерянно.

– Понимаю… Точнее, не понимаю, конечно! – вежливо рассмеялся он. – Совсем ничего не знаю о структуре оккультных орденов.

– На самом деле знаете, конечно, – благодушно заверил его Рашидов. – Это знание пронизывает вашу обыденную жизнь и постоянно находится у вас перед глазами. Просто невероятно, насколько просты и банальны самые таинственные вещи! Что же касается моей не слишком славянской внешности, – Иван Семёнович неожиданно подмигнул, – Восток тут тоже ни при чём. У меня французские корни! А сейчас позвольте познакомить вас с начальником нашей службы безопасности. – Он остановил шедшего по коридору по каким-то своим делам аскетично-худого и очень сурового мужчину, чей взгляд сверкал сталью, виски отливали сединой, а сдержанные жесты и какая-то волчья манера держаться выдавали его военное прошлое.

– Гранин. Пётр Яковлевич, – учтиво представился начбез.

Голунов с ходу опознал в нём своего, служивого человека, и пожал ему руку крепко, солидно, по-мужски. Шеверов несколько скованно улыбнулся и незаметно отступил в сторону. Обмениваться рукопожатием он давно отвык, и сейчас ему было весьма неловко.

– Рад буду помочь. – Пётр Яковлевич сделал вид, что не заметил шеверовского манёвра. Он обращался к священникам уважительно, без панибратства, но достаточно дружелюбно. – Шойфет! – Он прищурился, увидев подошедшего к компании Вия. – Зайди ко мне, как освободишься.

Вий с иронией выгнул бровь. Он был удивлён.

– Как скажешь, начальник. – Вий развязно улыбнулся в ответ. И удостоился от Гранина осуждающего взгляда.

– Всего доброго. – Пётр Яковлевич ещё раз кивнул гостям, начальству и зашёл в ближайший кабинет, закрыв за собой дверь.

– Что ж, – бодро улыбнулся священникам Рашидов, – Думаю, в первую очередь вам следует показать наш архив! Если хотите, можете надеть перчатки и маску – там очень пыльно. Но это на ваше усмотрение. Так, Артемий Иванович?

Отоспавшийся накануне Тёма ждал делегацию у входа в хранилище. Он уже натянул тонкие хлопковые перчатки и привычно цеплял за уши медицинскую маску, оставляя её пока на подбородке. Он молча кивнул на отцовский вопрос и пошёл вперёд целеустремлённой походкой человека, которому всё равно, последует ли за ним кто-нибудь.

Хранилище архива тянулось вдаль туннелями узких проходов между стеллажами, ощетинившимися каталожными указателями, что торчали между разнокалиберных папок. Артемий Иванович остановился недалеко от входа и коснулся рукой разноцветных корешков.

– Принцип расположения документов в нашем архиве хронологический, – бесцветно сообщил он, по-прежнему ни на кого не глядя. – У нас есть персональный каталог, где к каждой фамилии ныне живущих исследователей подобраны карточки с описаниями дел, имеющих отношение к данному человеку – с того момента, как он впервые пришёл в этот мир, и до настоящего времени. При необходимости можно полностью восстановить биографию каждого исследователя в непрерывности.

– Простите, – робко встрял в его речь отец Марк, – Я правильно понимаю, что вы сейчас говорите о… переселении душ?

Артемий Иванович поймал его взгляд как-то зеркально, без малейших эмоций. Будто бы просто отразил то, что оказалось напротив.

– Вас это смущает? – Он по обыкновению сложил губы сердечком, поскольку не знал, как реагировать и какую эмоцию выдавать.

Шеверов беззащитно поморгал и кивнул. И сказал так жалобно, словно извинялся:

– Мой опыт говорит об уникальности и завершённости каждой отдельной жизни. И о возможности продолжения её в вечности. А повторение обесценивает её. На мой взгляд.

– Тогда могу вас успокоить – вы абсолютно правы. – Артемий Иванович глянул на священника поверх своих узких очков. – У каждого тела жизнь только одна. Но его не утешают обещания будущих благ. Потому что оно их не получит.

Голунов нахмурился. При всём его старании быть мягче и милосерднее во взгляде его просвечивало твердокаменное упрямство, озаряемое жарким пламенем фанатизма.

– А кто получит? – мрачно поинтересовался он.

– Никто, – любезно ответил Артемий Иванович. – Всё, что тело не получило здесь и сейчас, оно не получит никогда. В этом секрет неукротимого желания жить, жажды новых впечатлений и неуёмного сладострастия. Периодически появляются мыслители, которые ясно слышат голос плоти, у которой нет будущего. Которую жестокий бог призвал из небытия, чтобы обрядить временно в царские одежды, а потом оставить ни с чем.

– Жестокий бог? – ещё больше помрачнел Голунов.

– Считайте, что это цитата, – вежливо улыбнулся ему Артемий Иванович. – Потому что тот, кого этот голос называет богом, ничуть не жесток. Разве что несколько неумел. Но это поправимо.

– Дорогие мои отцы! – ласково зарокотал Рашидов-старший, цепляя священников за локти и неспешно увлекая их за собой куда-то вбок, по достаточно широкому для троих человек проходу. – Артемий Иванович просто слишком экстравагантно преподал привычную мысль, которую вы сами внушаете своей пастве неустанно. «Прах еси и в прах отыдеши…» Кого вы призываете смиряться? Кому напоминаете о его ничтожестве и тщетности привязанности к любым благам? Кому предназначается аскеза и непрестанное покаяние? Религия создана для тел. Для того, чтобы сделать их чуткими к внушению духа, послушными и идеальными орудиями его. Потому что дух хочет достигать целей, но часто не может укротить своенравную плоть, которая жадно хватается за жизнь и забывает, на каких условиях эта самая жизнь ей дана.

– Ладно. – Голунов припомнил разговор об аскезе, который они с отцом Марком вели по дороге сюда, и решил не спорить. – Для вас люди это тела, – угрюмо подытожил он. – Допустим. У тел нет прошлого, значит, нет и памяти о предыдущих жизнях. Потому что предыдущая жизнь это жизнь другого тела. Так?

– Примерно, – скептически поджав губы, не слишком охотно согласился Артемий Иванович. Видно было, что ему не хочется вдаваться в подробности и только поэтому он принимает такие неаккуратные формулировки.

– Но кто в таком случае помнит? – хмуро вопросил Голунов. – И что помнит? Если прошлого ни у кого нет. Кто хозяин этих двухсот, допустим, жизней и этих тел? Чей это архив и эти двести папок?

Рашидовский взгляд стал опасно-тягучим, но голос остался ласковым, хоть и окрасился ядовито-медовой вкрадчивостью.

– Бог. Помнит всё бог. Он помнит все свои жизни, свои ошибки и обещания. И иногда не может удержать это в себе, потому что переусердствовал, воспитывая свою телесную оболочку, которая смирилась и истончилась настолько, что полностью отождествляет себя с ним. И тогда человек помнит то, чего с ним никогда не было, винит себя в том, чего не совершал, и считает себя владельцем чужих сокровищ, которых не копил.

– Так ваш Орден состоит из богов? – брезгливо разглядывая элегантного Ивана Семёновича, уточнил Голунов. Еретики и сектанты всегда казались ему жалкими нездоровыми людьми. Он ведь и сюда пришёл искать управы на подобных им мистиков и эзотериков.

– Наш Орден состоит из уранистов, – любезно отозвался Рашидов.

– И кто такие эти ваши уранисты? – грубо потребовал ответа Голунов.

Иван Семёныч снисходительно и самую чуточку плотоядно ему улыбнулся.

– Это бракованные люди, которые слишком многое помнят, видят и знают. Но они сознают своё уродство и старательно прячут лишние конечности и жабры от чужих взглядов. Как видите, никаких богов и не-здоровых амбиций! – Он театрально развёл руками.

– В девятнадцатом веке уранистами называли гомосексуалистов, – блеснул эрудицией отец Марк.

– Серьёзно?! – изумился Голунов и подозрительно оглядел собравшихся в архиве мужчин.

– Было такое, – подтвердил Иван Семёныч. – Но сейчас их называют геями, то есть весёлыми людьми. В этом, правда, тоже есть что-то ураническое… Однако мы отвлеклись! Вспомните, почему мы здесь.

– Потому что не хотим, чтобы простых людей сбивали с толку, – сурово припечатал Голунов.

– И мы горячо вас в этом поддерживаем! – пылко заверил его Рашидов. – Понимаете? Мы союзники. Все эти маги и экстрасенсы дискредитируют ок-культизм. Мы вместе должны загнать этих юродивых в гетто, где они не смогут больше никого смущать своими безумными речами.

– И как различить где кто? Как вы сами их различаете? – осторожно вставил реплику отец Марк.

Рашидов многозначительно похлопал ладонью по стеллажу.

– Своих мы знаем.

На этом драматическом моменте Вий незаметно отстал от остальных и тенью скользнул в проход между стеллажами, пережидая, пока делегация скроется из виду. Он не сомневался в том, что Тёма сдержит своё слово и представит ему подробнейшую выписку изо всех его дел, но ждать было долго и томно. А ситуация усугублялась с каждым днём. Вот уже и куратора к нему пообещали приставить. И тут подворачивается такая чудесная возможность абсолютно легально войти в архив! И добраться до дел интеграционной комиссии…

Про Гранина Вий не помнил. И тот, конечно же, совершенно случайно столкнулся с ним в проходе между стеллажами.

– Отпустили тебя? – удивился Пётр Яковлевич. – Уже? Ну и славно. Пойдём – распишешься в приказе, да инструкцию я тебе дам.

– Каком приказе? – скрежетнул зубами Вий, которого рвало в этот момент на части от дикого желания впечатать в гранинскую скулу кулак, а потом отпинать по рёбрам его сокрушённое хуком тело.

– Лев Евгеньевич назначил меня твоим куратором. Согласно инструкции я должен каждую неделю выбивать из тебя отчёты, в которых ты будешь подробно и последовательно описывать то, что якобы вспомнил. Куда уж они дальше пойдут, я не знаю. Моё дело приглядывать за тобой и в случае чего вызывать санитаров.
Вий бросился на Гранина раньше, чем успел себя остановить. И – да – он был удовлетворён, когда их растащили. Потому что сумел и костяшки разбить в кровь о гранинское лицо, и пнуть начбеза со всей дури пару раз и даже надорвать рукав его пиджака.

– Совсем дурак? – Гранин хмуро сплюнул кровью на паркет, поднимаясь на ноги с помощью подоспевших сотрудников. – Если ты думаешь, что я сейчас побегу жаловаться и после этого тебе заменят куратора, ты глубоко ошибаешься. Нагибать тебя буду я. Остальные пусть пока станут в очередь.