Крестный ход

-   Отче наш, Иже еси на небесах! Да святится имя Твое, да придет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
Боже, душе святый! Помилуй меня, грешницу старую и внука мого Гришу. Даруй исцеление ему, Господи! Вразуми, очисти душу его от всякой скверны. Дружков отвороти от него, будь они прокляты… Прости, Господи, владеть собой не могу, нету сил… Не могу смотреть на них, окаянных: кружат вокруг, как вороны… Прости, Господи! Вразуми их, несчастных! Погибают… Диаволу отдались в руки. Верни их мудростию своею. Заблудились, не ведают, что творят. Образуми, Господи! – Екатерина Романовна неистово крестилась, стоя на коленях и после каждого креста с трудом прилипала лбом к холодному полу, поднимала заплаканное лицо к образам, крестилась и снова падала ниц.
 Огонек в лампадке подмигивал после очередного поклона, затем снова замирал, вытягивая тонкую копченую ниточку вверх в темноту. Тяжелые шторы не пропускали света с улицы. Свет все же полосой проникал в затемненную комнату через приоткрытую дверь. 
- Боже! На тебя надеюсь, на силу и благость твою… На все воля твоя… - старушка замолчала на минуту, вытерла платочком непрерывно катившиеся слезы и долгим тягучим взглядом уставилась в отворенную дверь.
В другой комнате на диване лежал, откинув  свисающую почти до пола руку, довольно молодой человек бритый наголо. Почти детское лицо его выражало не то страдание, не то испуг. По тому, как глаза, под  синеватыми полупрозрачными веками, беспорядочно бегали, можно было догадаться, что его донимали тревожные сны-видения. Рукав легкой рубашки закатился высоко, оголив тонкую костлявую руку подростка, испещренную синяками, рубцами и свежими темными точками.
Екатерине Романовне в просвет была видна только рука, свисающая безвольной плетью. В дневном свете отсюда из темноты  рука казалась восковой и безжизненной.  Только мелкие подергивания пальцев напоминали о теплящейся жизни в этом слабом теле.
Сердце Екатерины Романовны предательски шевельнулось раз, другой, замерло, потом заторопилось, снова холодная пауза... К горлу подступил комок. Слабость потянула  книзу плечи, голову. Она, не вставая с колен, собрав остатки сил,  дотянулась до комода, взяла дежурный пузырек с «Корвалолом», накапала почти полную чайную ложечку, выпила, перекрестилась тяжелой, непослушной рукой:
- Боже, душе святый! Помоги пережить…  Без меня совсем пропадет, - она снова повернула голову к светлой полосе на полу. -  Не дай погибнуть единственному внуку. Освободи его душу от скверны. Дай ему силы совладать с напастью… А если нет возможности вернуть мне Гришеньку… - она горько зарыдала. - Сил нет моих больше терпеть… Прими меня рабу твою, грешницу старую, дай умереть без мук и с покаянием!  Прости,  Господи! – подняв глаза к святому лику, она прошептала: -  Дай мне силы завтра… Дай силы дойти до Чудотворного Креста –  трижды перекрестившись  с поклонами до самого пола, тяжело поднялась, придерживаясь за угол комода.
Екатерина Романовна, стараясь не шуметь, тихо прикрыла дверь в свою комнату, достала ключ из  отвисшего кармана.
- От родного внука закрываю... Прости Господи, – прошептала она и      прошла к выходу, стараясь не смотреть на него. Наружную дверь закрыла на два замка.
До вечерней службы  время еще было и она, свернув с главной аллеи, ведущей к церкви, направилась ко Кресту, что установлен на дальней полянке в честь того калиновского. Она любила там сидеть в тени.   На одной из скамеек, затененной  кустами уже давно отцветшей сирени, сидел пожилой мужчина в светлом старомодном костюме. Его шляпа лежала рядом, и он то и дело вытирал лысую  голову платочком, не отрываясь от книги. Екатерина Романовна знала его. Профессор Бауман (имя, отчество она запамятовала) преподавал когда-то у сына в институте. Сколько лет уже прошло…   Иван ее даже знакомил  с ним. Он тогда  сидел на этой же скамейке.
- Здравствуйте, дай вам Бог здоровья! – окрепшим голосом сказала старушка.
- Здравствуйте! Присаживайтесь, - профессор взял шляпу, освобождая место, хотя скамейка была не занятой.
- Вы меня, конечно, не знаете…
- Отчего же, помилуйте Екатерина Романовна. Очень даже хорошо знаю. И Ивана Степановича,  сына Вашего… покойного… - тут профессор запнулся, - помню. От Бога хирург… был. Я ведь тоже  его рук не миновал… Золотые руки… Царство ему небесное. Помню я Вашего сына, помню. Он ведь учился у меня.  Молюсь за душу его светлую… И Марию Денисовну, невестку вашу тоже знаю…знал,  и помню. Они в одном отделении работали.  Молюсь…
- Спасибо… А  я ведь, извините, запамятовала как зовут-то вас и по батюшке.
- Евгений Михайлович, - отрекомендовался профессор и сделал попытку привстать, но подал только свое массивное туловище вперед.
- Слышали, Евгений Михайлович - завтра Крестный ход в Калиновку ко Святому Кресту…
- Как же! Только и разговору последнее время. И на службе батюшка в проповеди касался предстоящего Крестного хода. Сегодня на вечерней огласят порядок…  К сожалению, мне уже сие мероприятие не под силу. Суставы знаете ли… Возраст… Восемьдесят два… Да-с, - на старинный манер закончил профессор.
- А я, даст Бог здоровья, пойду. Я ведь из Калиновки родом. Помню, мне моя мама про тот Крест рассказывала…  Со всех сторон народ собирался каждое лето в  июле, в годовщину, значит. У нас многие странники останавливались. Восемьдесят лет прошло, как грех тот сотворился. Одна старушка, однако, осталась… свидетельница. Слепая совсем…
- Не могли бы вы мне  рассказать? –  Евгений Михайлович  сел полуоборотом, приготовившись слушать.
Он знал эту историю, слышал о ней неоднократно. О том, как с фронтов первой мировой войны возвращались солдаты на лошадиных повозках. Один солдат, бравируя своей меткой стрельбой, поспорил, что попадет из трехлинейки в крест, стоящий на перекрестке впереди.   Его отговаривали, но он, нахлебавшийся уже революционных и атеистических речей, все же выстрелил. Попал. Доказал свои снайперские способности. Подъехав поближе, солдаты увидели, что из отверстия, проделанного пулей, сочится кровь. Солдат, стрелявший минуту назад, тут же ослеп. Так гласила легенда...
- Приезжали врачи, ученые, брали на анализ. Признали, что это настоящая кровь. Кровь, говорят,  сочилась постоянно.  Людей прибывало  много посмотреть чудо Господне… С других стран, однако, приезжали… А вы что об этом думаете, Евгений Михайлович?
- Видите ли, Екатерина Романовна, я ученый… Верующий ученый. Я уверен только в одном: наука еще многого просто не может знать.  Мне не хотелось бы     объяснять чудеса, сотворенные Божьим промыслом. Мир кончится, если  все будет объяснимо. Жизнь потеряет смысл, - профессор задумался. – А какая судьба того солдата и что сталось с Крестом? – спросил он после паузы.
- Солдат потом покаялся, окрестился: он, говорят, даже не знал крещен ли; прозрел и всю жизнь   просил прощения у Господа в монастыре. Вот только не знаю в каком. Крест же большевики потом убрали. Сначала никак не могли вытащить его: копают, копают, а конца все нет. Наутро приходят, а земля снова на месте, словно и не трогал ее никто. Снова копают, копают, а  утром та же картина. Зарядили тогда взрывчатку  и подорвали. На месте креста воронка образовалась и стала это воронка заполняться кровью. Сколько ее ни засыпали, а кровь просачивается. Теперь на том месте церковь построили, внутри Крест большой стоит, сквозь стеклянные стены его с улицы видать. Кровь проступать перестала. Со всех концов народ едет…  Там, в Калиновке  похоронены Иван с Марией… - перескочила уже на свое Екатерина Романовна. - Пойду завтра, даст Бог силы… Может Гришеньке вымолю спасение… Такая беда с ним приключилась… Такая беда… Не приведи Господи! – Екатерина Романовна перекрестилась, глаза ее увлажнились, и она достала еще не высохший платочек.
- Может, моя помощь пригодиться…  Я ведь знаю вашу проблему.  В одну церковь ходим: здесь все друг о друге знают. Я готов помочь…
- Спасибо, Евгений Михайлович, но мы уже все испробовали. Ванины друзья помогали – все бесполезно. Теперь только на Божью волю полагаюсь. Крестным ходом пойду…Молиться буду… 

                II               
Паломники начали прибывать уже с рассветом. Небольшая площадь перед церковью как-то тихо и незаметно заполнялась людьми. Шла служба, и дверь в церковь была открыта. Люди входили, выходили молча, собирались в группы, боясь потеряться в многочисленном потоке.  Наблюдалось то тихое брожение, какое бывает при большом скоплении народа. Завидев друг друга из далека, знакомые подходили, молча обнимались, шептались, озираясь по сторонам, словно боялись кого-то потревожить. Иногородних священников, вышедших из двух автобусов толпа пропускала молча, неслышно расступаясь в почтительном поклоне. Молодежь, удивляясь всему, округляла глаза, старушки крестились, старики почтительно, придерживая бороды, склоняли седые головы.
- Братья и сестры! -  обратился к паломникам молодой священник. – Крестный ход начнется ровно в десять. Впереди, во главе  пойдут представители духовенства, монахи. Просим не толпиться, соблюдать порядок, - говорил он хорошо поставленным голосом. -  В пути предусмотрены две остановки для отдыха. Нас будут сопровождать две машины скорой помощи.  Да благословит Вас Бог! С Богом, братья и сестры!   
Екатерина Романовна давно не чувствовала такого подъема. Она  забыла о своих немочах-недугах. Через два ряда сбоку, сгорбившись чуть не до самой земли и опираясь о посох, шла старушка. Она постоянно что-то шептала, упоминая одно и тоже имя. Потом уже узнала Екатерина Романовна, что просила эта согбенная старушка у Бога здоровья своему умирающему мужу Глебу . Народу шло много и справа и слева;  вперед колонна растянулась далеко и сзади конца и краю не видно. Слух прошел, что около десяти тысяч. Сердце Екатерины Романовны  работало безотказно, ни каких сбоев. Сладостная благость заполняла душу.
- Боже, душе святый помоги моему Грише, вразуми его, дай силы ему, направь его на путь истинный! Очисти душу его от скверны, отвороти черных воронов… Прости меня Господи! Может не досмотрела где, может  виновата в чем! – она и не замечала, что уже вышли из города, что уже идут нескончаемым полем.  – Боже, душе святый, дай силы…
Не было конца людскому потоку.
Не было конца ее мучительным думам…
     Молитва  ее тоже не имела конца.
-  Скорый в заступлении един сын, Христе, скорое свыше покажи посещение         страждущему рабу твоему Григорию, и избави его от недуг и горьких болезней…
 Она беспрерывно повторяла одно и тоже, вплетая в молитву воспоминания о погибших детях, просила у них прощения. Винила себя, что помогла им купить тот злополучный «Запорожец», которому Иван так радовался. Теперь он мог чаще приезжать к ней из областного города.  Винила себя, что в тот раз позвала Ивана с Марией в гости: яблочки уродились. Хотелось  угостить. Да и сами они с Марией  каждую возможность использовали, летели, как на крыльях… Гриша-то, сыночек их ненаглядный тогда по всему лету у нее гостил. Какое время было!
- Что ж ты Ваня  с дежурства, не спавши - в дорогу? По сыночку соскучился... Две ночи не спал. Выходные зарабатывал… Подменял… Господи, прости его невинную душу. Сам жизни лишился  и Марию с собой...  Уснул за рулем…
Екатерина Романовна обращалась  то к сыну, то к невестке, то к внучку своему - Гришеньке. Просила прозреть, пожалеть ее и себя непутевого…       
Первый привал застал ее внезапно, прервав череду тяжелых воспоминаний. Люди заполнили дубраву, что тянулась справа сплошным массивом. Плотная тень дохнула свежестью, запахом тронутой, примятой травы.  Екатерине Романовне захотелось сесть на прохладную травку, прилечь. Нет не от усталости. Усталости не ощущалось. Бывало, поднимаясь на свой третий этаж, она останавливалась на каждой площадке, переводя дух, прислушивалась к шальному сердечному ритму. А тут, пройдя половину пути, она и не вспомнила о своем «Корвалоле». Она остановилась, прислонившись спиной к прохладному  стволу столетнего дуба, ощутив шершавую кору; правой рукой тремя пальцами, как делают врачи, нащупала пульс на левом предплечье. Тук –тук – тук…  Ни одного сбоя… Слава тебе, Господи…
- Вам плохо? – спросила ее долговязая девушка, одетая в ярко-желтую футболку и в короткой юбке. Екатерина Романовна глянула на стройную девушку.   Почему-то именно эта девушка запомнилась ей еще там у церкви. Ей еще сделала замечание пожилая монашка, указывая на  не подходящую случаю одежду.
- Нет, доченька, все хорошо… спасибо. Я сама себе удивляюсь: прошла двенадцать километров, и нет никакой  усталости. Я же сердечница… Три года на одних таблетках, да на каплях, - Екатерина Романовна, как бы в доказательство, достала из кармана пузырек с лекарством, – Бог милостив – помогает…
Ей вдруг захотелось этой случайно встреченной  девчушке с добрыми проницательными глазами открыть душу, поведать о своем Гришеньке, ее ровеснике. Ее душа наполнилась исповедальным ожиданием, разбухла этим томимым чувством, и оно рвалось наружу. Только не каждому доверишься. А этим глазам ей почему-то хотелось верить.
- Женщина, пойдемте к нам: отдохнете, пообедаем, - прервал сладостно-щемящий поток мыслей Екатерины Романовны властный голос, - мы еще не начинали… Пойдемте, - уже в другой  тональности, мягко повторил голос. - С удивлением Екатерина Романовна узнала ту монашку, отчитывавшую девушку. – Ксюша, пригласи бабушку, - обратилась монашка к девушке.
- Пойдемте к нам… -  Ксюша притронулась к ее локтю, сделала паузу.
- Меня, Ксюша,  зовут Екатериной Романовной. Я ведь сама родом из Калиновки, - почему-то поспешила она сообщить девушке.
- …Помолимся, дети мои, перед обедом, поблагодарим Бога за то, что дал нам пищу, за благость и за щедрость его, -  сказала монашка.
В семье, а Екатерина Романовна не сомневалась в том, что это была одна семья, что расположилась на большой поляне, все с почтением слушали старую монашку, оказавшуюся бабушкой Ксюши. Девушка села рядом с Екатериной Романовной, по другую руку полулежал на траве мужчина средних лет. «Отец Ксюши» - безошибочно определила она. Такие же проницательные и внимательные глаза. Она вдруг почувствовала себя в обществе давно знакомых людей. Маленькая девочка лет десяти – Машенька,  называла ее бабушкой. Молодые священники, оказавшиеся монашке племянником и зятем обращались к ней почтительно – «Екатерина Романовна». Ксюша оказалась студенткой мединститута, по стопам, как говорят, отца пошла. Мама Машеньки – сестра темноволосого отца Павла. По другую сторону стола тетя Ксюши, а те две женщины просто знакомые. Ксюша коротенько поведала о каждом, и теперь Екатерина Романовна  знала всех…
- Отец Григорий, - обратилась к  русоволосому  батюшке мама непоседливой Машеньки, подайте Екатерине Романовне картошку.
При упоминании имени священника сердце  скакнуло. Екатерина Романовна приняла картошку из рук отца Григория, посмотрела в его голубые, чистые глаза. Она знала, что всем священникам, идущим Крестным ходом, дано право  исповедовать желающих по окончании шествия. Она будет исповедоваться  именно  этому молодому с еще неокрепшей бородкой священнику. Только ему она хотела покаяться, только ему, отцу Григорию она откроется. Он выслушает, он поймет…
    
                III
   …«Господи помилуй, Господи помилуй, Господи помилуй…», - беспрерывно повторяла сгорбленная старушка, идущая справа. Как-то само собой люди выстроились в том же порядке, как и до привала.  Екатерина Романовна невольно искала в плотном людском потоке Ксюшу, и в ее груди теплело, когда желтое пятнышко ее футболки мелькало где-то далеко впереди.  Солнечные лучи, просеянные сквозь повисшее марево полупрозрачной дымки, не докучали путникам. День выдался не такой жаркий, как вчера. И в этом многие видели  промысел Божий.
На втором привале, длившемся значительно дольше, Екатерина Романовна легко нашла своих новых знакомых. Монашка Макария, бабушка Ксюши, оказалась ее ровесницей и тоже сердечницей, и это их сблизило. Макария, оказывается, с молодых лет страдает сердечной недостаточностью, ей врачи отпускали не так много на этом свете, но родила она троих сыновей, и вот после смерти мужа, поступив в монастырь, она каждый день молится…
- Бог меня пока милует. Врачи говорят - это чудо, что я живу до сих пор. Но я еще, слава Богу  и Крестным ходом иду… И в монастыре я до сих пор работаю… Слава тебе Господи, - она приподнялась, перекрестилась.
- А я еще вчера  не уверена была смогу ли пойти. Такие перебои меня мучили… Аритмия…         
Так они долго сидели в тени огромного дуба рядом,  как сиживают подруги, не видевшиеся вечность, и говорили, говорили, сравнивая свои такие похожие и такие разные судьбы…
- Не знаю, могу ли я просить Вас сестра Макария… - остановилась в нерешительности Екатерина Романовна, - помолиться за здоровье Гришеньки мого и за упокой родителей моих и детей… - она прослезилась.
- Напишите… Помолюсь…
Нашли ручку, листочки из записной книжки Ксюши. Екатерина Романовна под словами   «за упокой» упомянула мужа своего  Степана, родителей - Романа и  Серафиму да детей своих Ивана с Марией; в листочек «за здравие» - Григория, внука своего.   
- Себя запишите. Мне чтобы не забыть…  А так записка есть, я и помнить буду. За вас помолюсь тоже.
И тут Екатерина Романовна растерялась. Ее руки вдруг заплясали мелкой дрожью, мысли разбежались, как призраки в тумане, ручка  ткнулась    в  листок с одним именем – «за здравие», потом в другой, где вписаны пятеро – «за упокой». 
- Вот сюда, - указала  монашка пальцем под «Григорием». – Исповедайтесь сегодня, сестра моя, - сказала строго она, - и не гневите Бога. Только во власти Всевышнего знать, когда он нас, рабов своих, призовет к себе… Ой, не гневите Бога…- монашка спрятала записки во внутренний карман. Она, словно прочитала потаенные мысли Екатерины Романовны, словно слышала она молитву вчерашнюю,   молитву-надрыв, молитву-отчаяние.
- Я собираюсь до исповеди. У отца Григория исповедаюсь, - Екатерина Романовна поцеловала руку монашке.
- А Гришу своего к нам привезите в монастырь, можете на время даже оставить у нас. Даст Бог - образумится.  Бог и не таким помогал…

                IY
На подходе к  Калиновке уже в наступающих сумерках, паломники зажгли розданные  на последнем привале свечи.  Песнопения с новой силой, мощной волной прокатились от начала колонны до последних рядов. Екатерина Романовна никогда не видела более величавого и грандиозного зрелища: огромная яркая лента, уплывала вниз к знакомому ей последнему спуску. Тысячи хаотично шевелящихся  огоньков сливались в нескончаемую реку, живую, текущую туда вперед, в темноту, в невидимую бездну. Огненная река бурлила, шумела, набирая силу, брызгала в темень тысячами искр, сливалась там сзади на высоком холме с проявившимися уже звездами, уходила дальше в млечный путь.
Ноги несли легко, дышалось вольно. Почему-то Екатерине Романовне показалось, что она маленькая девочка, и они с мамой возвращаются  домой из той страшной тюрьмы в областном центре. Им не позволили передать отцу хлеб, баранки, махорку и теплые носки, свернутые в тугой узелок. «Враг народа» не нуждается в сочувствии, не достоин теплого взгляда дочери, нежного слова любимой жены… Она несет узелок, крепко зажав его в своих детских ручонках. Руки жжет, пальцы немеют, темно… Вдруг они заметили сзади вдалеке огоньки… парами. Они передвигаются, бегут вдоль дороги мама крепко сжимает ее руку, тянет за собой, молча, боясь нарушить тишину… Они бегут изо всех сил, горящие огнем подошвы инстинктивно держат твердую дорогу. Спотыкаясь разбивают колени в кровь, поднимаются и снова бегут не чувствуя боли.  Бегут, бегут в темноту.   За горкой начинается деревня - спасение. А огоньки зловеще мигают в темноте...
 В кузнице на краю деревни работали всю ночь: жатва. Металлический спасительный лязг бился о темные небесные своды громко и звонко. Огонь, раздуваемый мехами, полыхал ярким заревом. Это и спасло их от настигавших волков.

                ***

…Попасть внутрь церкви не было никакой возможности. Шла всенощная, и голос из громкоговорителей разлетался по огромной площади, слышимый каждому.  Старушки шептались, приятно удивляясь, что  ни один человек не воспользовался  услугами «скорой помощи». Екатерина Романовна растеряно искала отца Григория, боясь, что не встретит его в толпе среди ночи. Площадь, заполненная многоликой толпой, освещалась светом, исходящим от ярко пламенеющей церкви тысячью огнями, сливающимися в единый поток света. Свет рассеивался, равномерно одаривая каждого  частичкой своей благодати. Огромный Крест величаво возвышался под куполом хрустального дворца, раздвигая его прозрачные стены. 
- Отец Григорий! – Екатерина Романовна громко крикнула в отчаянии, боясь, что он затеряется в толпе. – Отец Григорий!
Молодой священник остановился, повернул голову.
- Я ищу вас, - она с трудом пробралась к нему. – Я хотела вас просить исповедовать меня – сказала тихо Екатерина Романовна.

               
                ***

Ноги тяжело поднимали отяжелевшее тело, преодолевая ступеньку за ступенькой. Руки тянули перила на себя, словно канат с непосильным грузом. Екатерина Романовна боялась остановиться. Силы окончательно покидали ее, но она, упираясь левой рукой в непослушное колено, а правой держась за перила, тянулась вверх.  Дверь поддалась, зловеще скрипнув. Ключ не понадобился. Сердце зашлось. На негнущихся ногах Екатерина Романовна проковыляла в свою комнату. Она тоже оказалась незапертой.
Старуха рухнула рядом с выдвинутыми чужой рукой ящиками старого комода на колени:
- Господи! – шептали губы, - прости его! Сам не ведает, что творит. Прости его, Господи! – Екатерина Романовна сделала паузу, собираясь с последними силами.
Слабеющая рука крестила посеревшее лицо. Глаза уже не открывались,  подбородок достал левую холодеющую руку, сжимавшую разогнавшееся в последнем рывке сердце.
- Господи, прими  мою душу…

                ***
Как и просила Екатерина Романовна, похоронили ее рядом с Иваном и Марией. Место, где в ограде  стояла деревянная скамейка, сама же для себя и оставила. Народу собралось не много.  Из родных, кроме единственного внука, никого не осталось. Его долговязая фигура выделялась, возвышаясь   над сгорбленными старушками. Никто не голосил, не валился без чувств.  Старые подруги Екатерины Романовны  лили  тихие женские слезы, крестясь и косо поглядывая на   Григория.  Он тупо смотрел на восковое лицо своей бабушки, такое родное и такое теперь далекое. В этот жаркий июльский день он  был одет в рубашку с длинными рукавами. Он обливался потом, смешивающимися со слезами, то и дело почесывая то одной, то другой рукой  сгибы локтей.  Три дня он не выходил из квартиры, три дня не отзывался он на звонки своих горе-друзей, не открывал им дверь. Сейчас  Григорий удивлялся, что ломки не ощущалось, мыслил он совершенно ясно.   Только теперь он понял, что остался  во всем свете совершенно один.
Он медленно поднял опухшие глаза. Вдалеке, сверкая золотом, виднелся купол церкви. Ему вдруг вспомнилась та история  с Крестом, простреленным молодым бойцом, рассказанная когда-то в детстве бабушкой.  …Вот он едет на скрипучей телеге. Солнце своими беспощадными  лучами прожигает легкую гимнастерку, жаром до головокружения обдает голову.  Вот он поднимает тяжелую винтовку, она непослушно тянет вниз… Ловит на шатающуюся мушку Крест… Палец на спусковом курке не слушается…  Он не может выстрелить, не хватает сил дернуть курок…
Пот заливает глаза, он склонил низко голову, разжал кулак и еще раз прочитал адрес монастыря, записанный бабушкиной рукой на листочке из Ксюшиного  блокнота; поднял голову к далеким куполам, и перекрестился медленно с чувством, как учила его в детстве бабушка.